Ответ А. X. Халикову, П. Н. Старостину, Е. А. Халиковой, А. Г. Петренко и др.

См. также

Ссылки

• http://www.archaeolog.ru/index...
• http://rutracker.org/forum/vie...
• http://folkle.archaeology.ru/l...
• Смирнов, Алексей Петрович // Википедия
• Халиков, Альфред Хасанович // Википедия
• Старостин, Пётр Николаевич // Чувашская энциклопедия
• Халикова, Елена Александровна // Милләттәшләр
• Петренко, Аида Григорьевна // Чувашская энциклопедия

Вопрос об этногенезе тюркоязычных народов Среднего Поволжья был поставлен ещё в конце XVIII в. Сначала этой проблемой занимались лингвисты, и лишь с конца прошлого столетия в связи с накоплением археологического материала в эту работу включились археологи. В 1971 г. Институт языка, литературы и истории им. Г. Ибрагимова АН СССР опубликовал сборник статей, в котором затронуты вопросы происхождения тюркоязычных народов Среднего Поволжья и дана историческая интерпретация некоторых археологических памятников¹.

В 1972 г. вышли рецензии на этот сборник, подготовленные Г. Е. Корниловым и А. П. Смирновым². Рецензенты отметили, что статьи сборника, посвященные проблеме этногенеза, оставили незатронутыми ряд важных вопросов. Некоторые из них вызвали серьёзные замечания. Авторы сборника выступили с ответом³, в котором А. X. Халиков справедливо отмечает необходимость организации специальной научной сессии, где в деловой обстановке следовало бы обсудить вопросы происхождения тюркоязычных народов Поволжья и Приуралья.

Ответ авторов сборника касается в основном положений, высказанных в моей рецензии. Так, А. X. Халиков указывает на противоречие у А. П. Смирнова, который на стр. 483 пишет: «Движение гуннов отразилось на этнической карте огромной

¹ Сб. «Вопросы этногенеза тюркоязычных народов Среднего Поволжья». Казань,. 1971.

² Сб. «История и культура Чувашской АССР», I. Чебоксары, 1972, стр. 481—517.

³ СА, 1974, 1.

320

территории», а ниже, на стр. 484, отмечает: «Пришельцы не оказали большого влияния на местное аборигенное население и, по-видимому, растворились в нём». Эти места рецензии касаются двух разных вопросов: первый — движения гуннов, второй — прихода угров на Верхнюю Каму, где они оставили курганы типа «Качка».

А. X. Халиков обратил внимание на допущенную рецензентом неточность: в статье А. X. Халикова говорится, что памятники нового типа появились в Прикамье не позже II или рубежа II—III вв. н. э., в рецензии же сказано, что он датирует их III—IV вв. Имеются разные точки зрения относительно верхней хронологической границы пьяноборской и кара-абызской культур, а также о времени существования таких памятников, как Андреевский курган и Кошибеевский могильник, для которых характерны яркие черты пьяноборской и древнемордовской культур, что признается всеми исследователями.

А. X. Халиков не согласен с рецензентом, что Писеральские курганы оставлены потомками абашевского населения. По его мнению, обычай сооружения общих насыпей над десятками и сотнями могил имел широкое распространение. Однако это не так. Сходство абашевских и писеральских курганов заключается в том, что насыпь сооружали спустя некоторое время после захоронения. Этот срок был довольно значителен, и такой обряд не имел широкого распространения. Обычно при захоронении небольшие могильные холмики сливались один с другим, и постепенно вырастал большой курган, т. е. насыпь складывалась постепенно. Так было в Сибири, на Южном Урале и в других районах, на которые в подтверждение своей точки зрения ссылается А. X. Халиков⁴. Недоразумением можно объяснить привлечение могильника на Иволгинском городище, который не принадлежит к числу курганных памятников.

А. X. Халиков считает неубедительной попытку А. П. Смирнова усмотреть в Писеральских курганах традиции абашевских племён, живших по крайней мере на полторы тысячи лет раньше писеральского населения и ничего общего с ним, кроме курганных насыпей, не имеющих. Мой уважаемый оппонент не прав. Имеет значение не курганная насыпь вообще, а прежде всего единовременное её создание по прошествии какого-то времени. Эта черта редко встречается на территории Евразии. Во всяком случае «факты», приведенные А. X. Халиковым в пользу широкого распространения такого обряда, не подтвердились.

Второй важный вопрос — о генетической преемственности культур при разрыве в несколько столетий. В. А. Городцов установил общность элементов и преемственность между дако-сарматским и русским народным искусством конца XIX в.⁵ П. Д. Либеров убедительно связал катакомбную, срубную и абашевскую культуры Подонья с культурой будинов раннего железного века при разрыве около 500 лет ⁶. Установлена преемственность между скифским звериным стилем и средневековой манерой изображения зверей, хотя их разделяет полторы тысячи лет⁷. Полагаю, что своеобразие в создании курганной насыпи у абашевцев и писеральцев — явление крайне редкое и позволяет говорить о генетической связи, несмотря на большой хронологический разрыв.

Я не разделяю точку зрения А. X. Халикова о начале больших этнических изменений в первые века нашей эры, которые будто бы были вызваны внедрением прикамских племен, сармат и, может быть, будинов. Судя по археологическим данным, эти события датируются более ранним временем. Как было установлено ещё трудами В. В. Гольмстен, прикамские племена продвигаются до Самарской луки и даже до саратовского течения Волги уже в раннем железном веке. Сарматы появляются на территории Башкирии и доходят до Камы ещё в конце савроматской эпохи⁸; это внедрение продолжается непрерывно до средневековья. С эпохи бронзы и особенно в железном веке усиливаются связи с Сибирью. Наблюдается проникновение на запад ананьинско-пьяноборского населения⁹. В III—IV вв. н. э. внедрение иноплеменников усилилось.

Ссылка на А. П. Смирнова, якобы отметившего серьёзные изменения в расселении пьяноборских и кара-абызских племён, неверна. Не точна и ссылка на мнение А. X. Пшеничнюка, который пишет «Нет полной ясности в отношении конечной даты кара-абызских памятников. Определить её на основании поселений не представляется возможным, поскольку вещевой материал, обнаруженный в этих памятниках, очень ограничен и невыразителен... Поэтому условно хронологическую гра-

321

ницу кара-абызских памятников мы доводим до I—II вв. н. э.»¹⁰. А. X. Халиков определяет конец пьяноборского времени не позже рубежа II—III вв. н. э. и, в частности, ссылается на А. П. Смирнова, который никогда не высказывал такой точки зрения. С. М. Васюткин склонен относить конец пьяноборской эпохи к рубежу II—III вв., причем считает эту дату условной¹¹.

А. X. Халиков прав, отмечая уникальный характер Тураевской курганной группы. В погребальном обряде этого памятника он видит курганные насыпи с кольцевыми канавками, глубокие ямы с каменными закладками, стены ям со ступеньками или боковыми подбоями, следы ритуальных кострищ. А. X. Халиков предполагает, что «с этих племён мы должны начинать период тюркизации Приуралья»¹². Это заключение нельзя считать обоснованным. В Тураевском могильнике представлен один из вариантов сарматского погребального обряда: земляная курганная насыпь с кострищами, прямоугольные могилы (простые и с подбоями), засыпь камнем, положение покойника в вытянутом состоянии. Вызывает сомнения ровик, который, как считает А. X. Халиков, необычен для сармат. Однако ровики в отдельных случаях зафиксированы и у сармат ¹³. Разумеется, нельзя ожидать в Тураевском могильнике наличие всех черт сарматского погребального ритуала, тем более что некоторые из них не всегда встречаются даже в классических сарматских могильниках например, меловая подсыпка.

В подтверждение ранней тюркизации Приуралья А. X. Халиков ссылается на К. А. Акишева и Г. А. Кушаева, которые исследовали в Казахстане курганы с каменными кольцами, но без ровиков. Следует отметить, однако, что они принадлежат не тюркам, а ираноязычным усуням. Далеко не все предметы погребального инвентаря можно привлекать для решения этнических вопросов. Нельзя считать этническими признаками орудия труда, конские удила, оружие, обычно распространенные на широкой территории, а также различные пряжки середины I тысячелетия н. э., восходящие к сарматским прототипам. Никаких тюркских черт в курганах, исследованных К. А. Акишевым и Г. А. Кушаевым, нет.

А. X. Халиков прав, отмечая отсутствие в Прикамье диагональных захоронений. Но ведь погребальный обряд сармат очень разнообразен и не ограничивается катакомбами и диагональными захоронениями. Часто встречаются и другие типы могил. Так, М. Г. Мошкова, описывая прохоровские погребения, отмечает их разнотипность — узкие грунтовые ямы, подбои, погребения в насыпи, широкие грунтовые могилы и др.¹⁴ Отсутствие диагональных захоронений ещё не дает оснований считать этот памятник тюркским. Разнообразие могильных сооружений у сармат отмечает и К. Ф. Смирнов ¹⁵.

Кто же оставил эти памятники? К. Ф. Смирнов, на которого ссылается А. X. Халиков, пишет: «...до этого времени (т. е. до IV—V вв. — А. С.) просуществовала в степях Восточной Европы позднесарматская культура, носителями которой были кочевые племена. Их основу ещё составляли ираноязычные (сарматские) кочевники, но среди них надо предполагать уже значительную примесь из Сибири, Казахстана и Средней Азии, в том числе и ранних тюрок, входящих в состав грозного и мощного гуннского союза» ¹⁶. В трактовке А. X. Халикова предположение К. Ф. Смирнова превратилось в безусловное решение вопроса о присутствии тюркоязычных гуннов в сарматской среде. А. X. Халиков отмечает появление в это время некоторых не свойственных сарматам черт погребального обряда, в том числе трупосожжения, северной ориентировки. Указывается также на обычай деформации черепа. Однако все эти признаки не являются новыми. Трупосожжение известно на этой территории с эпохи бронзы. Северная ориентировка встречается в савроматскую эпоху¹⁷, а в конце сарматского времени становится господствующей. Деформация черепов зафиксирована в Предкавказье ещё в эпоху бронзы. Этот обычай был известен и населению прохоровской культуры. Однако в Забайкалье, в землях гуннов, деформированные черепа не встречены. Нет об этом упоминания и в китайских источниках. К. Ф. Смирнов прав, считая, что деформация головы не этнический признак, а скорее всего показатель социального положения ¹⁸.

322

В своем ответе А. X. Халиков вновь поставил вопрос о трупосожжениях Рождественского могильника. Напомню в этой связи, что в Волынцевском могильнике кремированные остатки найдены не только в урнах, но и в ямах, что сближает эти два памятника. К этому следует добавить трупосожжения Дмитриевского могильника и Новотроицкого городища. В последнем остатки сожжения лежали в земле¹⁹. Все эти материалы должны быть привлечены к решению вопроса об этнической принадлежности Рождественского могильника. Едва ли правильно сравнение грунтовых могильников (типа Рождественского), содержащих трупосожжения, с курганными сожжениями Саратовского Поволжья.

Сопоставляя погребальные памятники, необходимо учитывать количественный показатель типов захоронений. Нельзя сопоставлять отдельные, частные случаи кремации с погребениями могильников, где кремация является основным или единственным обрядом захоронения. Рождественский могильник содержал только сожжения и поэтому хорошо сближается с Волынцевским, а также многими могильниками Центральной Европы. В Сибири и Средней Азии первой половины I тысячелетия н. э. захоронения кремированных трупов встречаются спорадически. Нам неизвестны здесь могильники, которые давали бы исключительно кремацию. Привлекать могильники таштыкской культуры нельзя, так как они резко отличаются по устройству могил и деталям погребального обряда.

Многие исследователи считают, что Волынцевский могильник принадлежал северянам. Это соответствует византийским источникам, которые помещали славян-антов к северу от булгар. Существует обоснованное мнение, что булгары ещё до разделения были славянизированы. Представляется вполне вероятным, что Рождественский могильник принадлежит славянам, ушедшим на север, может быть немного раньше булгар.

Вопрос о древнем тюркском пласте у чувашей требует специального разбора. В настоящее время трудно выделить в чувашском костюме тюркские и более ранние финно-угорские элементы. Однако можно заметить, что женские нагрудники и передники известны не только в Азелинском могильнике, но также у древних удмуртов (могильник Чемшай под Глазовом) и марийцев X—XI вв. (могильпик Бигер-шай). Полусферическая шапочка встречена в могильниках Чем-шай и Бягер-шай. Азелинская шапочка с украшениями по бокам²⁰ близка чемшайской. Тухья чувашей имеет нащечники²¹, отсутствующие на азелинской шапочке. Возможно, чувашская тухья восходит к прототипам финно-угорских головных уборов.

Нельзя согласиться с оценкой А. X. Халиковым работы В. Ф. Каховского, построения которого хорошо аргументированы. Кроме В. Ф. Каховского, савиров помещает на Северном Кавказе и в Прикаспии М. И. Артамонов²². Сходство керамики гуннов Забайкалья прежде всего её орнаментации с посудой Дагестана и Волжской Булгарии косвенно подтверждает это положение.

Трудно согласиться с использованием А. X. Халиковым для этнических построений восточного серебра и оружия. Ссылка на авторитет В. Ф. Лещенко не убеждает. Большинство исследователей считает присутствие восточного серебра в Прикамье и Западной Сибири показателем оживленных торговых связей с Ираном и Средней Азией. 3а ценные меха население Прикамья получало серебряную утварь которая использовалась в культовых целях. Эти связи начались ещё до нашей эры, когда ни о каком тюркском населении в Средней Азии не могло быть и речи. А. X. Халиков связывает появление восточного серебра в Прикамье с волной тюрского переселения. Аналогично трактует он и находки восточного оружия. Встав на эту точку зрения, мы обнаружим скифское население в Прикамье в I тысячелетии до н. э. — ведь находки скифского оружия в пределах ананьинской культуры достаточно многочисленны. В равной мере можно говорить об едином этносе в Европе на основе находок однотипного оружия второй половины I тысячелетия н. э.

В. А. Оборин прав, отмечая чрезмерное преувеличение роли угорского и тюркского населения в Прикамье в работах В. Ф. Генинга и А. X. Халикова ²³ Материал, которым мы располагаем, позволяет считать, что тюрки начинают активно проникать на север только с эпохи Хазарского каганата и Волжской Булгарии, что нашло своё отражение в письменных источниках, а также в украшениях и керамике, не говоря уже об оружии — мечах и стрелах. Эти внедрения оказали существенное влияние на состав местного населения, о чём мы можем судить по антропологическим данным.

¹⁹ И. И. Ляпушкин. Городище Новотроицкое. МИА, 74, 1956, стр. 157.

²⁰ А. П. Смирнов. Очерки древней и средневековой истории народов Средне- го Поволжья и Прикамья. МИА, 28, 1952, рис. 52, 5; В. Ф. Генинг. Алелинская культура. ВАУ, 5, Ижевск, 1963, рис. 23.

²¹ Чуваши, I. Чебоксары, 1956, стр. 307.

²² М. И. Артамонов. История хазар. Л., 1962, стр. 70, 71.

²³ В. А. Оборин. Некоторые вопросы этногенеза коми-пермяков. В сб. «Вопросы марксистско-ленинской теории нации и национальных отношений». Пермь, 1972, стр. 135.

323

Решение вопросов этнической истории Западного Приуралья в настоящее время упирается в слабые источниковедческие данные. Это обусловило различные точки зрения на содержание археологических культур и их этническое определение. Необходимо уточнить характерные признаки археологических культур Прикамья, их датировку, выявить наиболее важные памятники и определить по возможности их племенную принадлежность. Это позволит решать и проблемы исторического характера. В настоящее время мы не располагаем данными, позволяющими говорить о ранней тюркизации населения Западного Приуралья.

Тюркские элементы, которые можно выявить в Забайкалье, на территории Тувы, Средней Азии, появляются на Средней Волге только в булгарскую эпоху. У нас нет оснований говорить об этом для более раннего времени. Другое дело — VI—VII вв., когда сложился Западно-тюркский каганат, а позднее Хазарская держава, которые оказали большое влияние на культурную и политическую обстановку в Восточной Европе. Этого никто никогда не отрицал.

Статья П. Н. Старостина «Этнокультурные общности предбулгарского времени в Нижнем Прикамье»²⁴ в значительной мере повторяет его ранее вышедшую работу²⁵. Нельзя не признать, что племена именьковской культуры земледельческие. П. Н. Старостин подчеркивает роль финно-угорского населения в сложении именьковской культуры, что совершенно бесспорно. Неясен вопрос о тюркском компоненте. Сторонники тюркской принадлежности именьковской культуры опирались на общеисторические соображения. П. Н. Старостин отмечал: «Известно, что проникшие в Восточную Европу тюркоязычные племена утратили многие черты далеких предков и во многом восприняли позднесарматскую культуру. Поэтому выделять чисто тюрские комплексы в данном регионе весьма затруднительно. Но если учесть общую политическую обстановку, сложившуюся в Прикамье в I тысячелетии н. э., то проникновение тюркских элементов весьма вероятно»²⁶. Все же эта правильная оговорка не даёт оснований считать именьковскую культуру тюркоязычной, особенно если учесть общность многих элементов в городецкой и именьковской культурах.

В последние годы под руководством Е. А. Халиковой были проведены большие и трудоёмкие работы по исследованию Танкеевского могильника. Этот памятник давно привлекает внимание ученых. Его этническая интерпретация вызывает горячие споры. В результате раскопок, проведённых на высоком методическом уровне, получен огромный материал. В обстоятельной статье Е. А. Халиковой²⁷ приведено много интересных данных, в том числе статистического характера. Однако полного представления о памятнике читатель не получает, так как в статье не сопоставлены формы могильных ям с положением покойников, их ориентировкой, положением рук, поворотом головы, характерным инвентарем. Статью следовало бы сопроводить подробной корреляционной таблицей. Е. А. Халикова в своем ответе на рецензию сообщает, что в её статье «проведена подобная корреляция и для ям сложной конструкции с заплечиками». Однако она сделана неполно, не для всех видов погребений. Полные, подробные корреляционные таблицы совершенно необходимы, учитывая, что Е. А. Халикова выступила с обоснованием важных положений по этнической интерпретации памятника.

Серьезным недостатком статьи Е. П. Казакова является отсутствие перечня могильных комплексов или хотя бы не разграбленных погребений²⁸, без чего невозможна историческая интерпретация памятника. Недостаток статьи А. Г. Петренко²⁹ заключается в том, что она сравнивает остеологические остатки именьковской культуры с материалами слишком отдаленных территорий. Для понимания специфики развития хозяйства именьковского населения было бы правильнее обратиться к более ранним материалам с той же самой территории, т. е. к памятникам городецкой и пьяноборской культур. Проследив изменения в составе и породе скота, можно делать и исторические выводы. Следовало бы проанализировать и материал бронзовой эпохи, когда на этой территории расселились племена срубной культуры со степными породами скота. Они, по-видимому, и обусловили изменения в составе местного стада. Это видно по материалу Танавского, Чердымского и Городецкого городищ. Близость танавской и именьковской лошадей отмечает и сама А. Г. Петренко. Ей следовало бы строже отнестись к отбору комплексов и, конечно, не привлекать Ножа-вар, Пичке-сорче, Таутовское, Хула-сючь — памятники

²⁴ См. сб. «Вопросы этногенеза...», стр. 37—54.

²⁵ П. Н. Старостин. Памятники именьковской культуры. САИ Д1-32, М., 1967.

²⁶ А. X. Халиков, П. Н. Старостин, Е. А. Халикова и А. Г. Петренко. Вопросы этногенеза тюркоязычных народов Среднего Поволжья (по поводу рецензии А. П. Смирнова). СА, 1974, 1.

²⁷ Е. А. Xаликова. Погребальный обряд Танкеевского могильника. В сб. «Вопросы этногенеза...», стр. 64—93.

²⁸ Е. П. Казаков. Погребальный инвентарь Танкеевского могильника. В сб. «Вопросы этногенеза...», стр. 94—155.

²⁹ А. Г. Петренко. Некоторые особенности развития животноводства I тысячелетия н. э. у пришлых племен Волжско-Камского края. В сб. «Вопросы зтногенеза...», стр. 55—63.

324

смешанного характера. Они изданы, и можно было легко проверить неправомерность их привлечения для решения поставленной задачи. Хула-сючь — памятник рубежа бронзовой и железной эпох. Этот культурный комплекс был выделен П. Д. Степановым. Он встречен на большинстве поселений городецкого времени. Таутовское поселение и могильник относятся к фатьяновской, финно-угорской (V—VI вв. н. э.) и булгарской культурам. Пичке-сорче тоже содержит материал типа Хула-сючь. Отсутствие строгого отбора находок — серьёзный недостаток статьи A. Г. Петренко.

Примечательно, что сборник «Вопросы этногенеза тюркоязычных народов Среднего Поволжья» вышел с эмблемой в виде фигуры всадницы, характерной для религии и прикладного искусства финно-угорских народов севера Восточной Европы и не встречаемой вне земель финно-угров. Все материалы, которыми на сегодняшний день располагает археология (вещи, погребальный обряд, могильные сооружения), свидетельствуют о финно-угорском субстрате, прослеживаемом на огромных пространствах края. Население, оставившее курганы типа Харинских и Качка, не сыграло большой роли в изменении этнического состава Прикамья. Обычай хоронить в грунтовых могилах, характерный для ананьинской эпохи, в III—IV вв., после небольшого перерыва снова возрождается в Среднем Прикамье и существует до нового времени.

Несомненно, внедрение угорского и сарматского, а позднее тюркского элементов наложило некоторый отпечаток на культуру местного населения, но не внесло заметного изменения в его этнический состав. В этом отношении правильна позиция B. А. Оборина³⁰. В Волжской Булгарии во всех частях государства мы встречаем финно-угорский компонент. Он прослеживается в Танкеевском и Больше-Тарханском могильниках, а также представлен в городищах Биляр, Сувар, Булгар, Алексеевское и др. Известен он на городищах Самарской луки, в Пензенской области и в Чувашии, причем особенно выражен в западных районах.

Изучению проблемы этногенеза тюркоязычных народов Среднего Поволжья должны предшествовать источниковедческая работа, точный вещеведческий анализ, выявление всех культурных компонентов с количественным их учетом. Только после этого можно приступать к историческим обобщениям.

³⁰ В. А. Оборин. Ук. соч., стр. 135.