Впервые опубликовано:
Иванов В. П. О некоторых аспектах историко-культурной обусловленности этнической психологии чувашей // Культурные традиции в условиях трансформации общества. — Чебоксары: ЧГИГН, 2011. — С. 38—52.
Согласно Штейнталю, все индивиды одного народа несут отпечаток особой природы данного народа как на своем теле, так и на своей душе. Воздействия «телесных влияний» на душу вызывают появление общих социально-психологических качеств у разных представителей одного народа, вследствие чего все они обладают одним и тем же «народным духом». Это психологическое сходство индивидов проявляется в их самосознании. Природа его метафизична, и понимание её затруднительно, возможно лишь описание его проявлений.
Психология народов (этническая психология, этнопсихология) // Википедия (Редакция от 02.11.2012)
Согласно трансакционному анализу, в каждом из нас можно выделить три эго-состояния: Родитель, Взрослый и Ребёнок.
- Эго-состояние Родителя (Р) содержит установки и поведение, перенятые извне, в первую очередь — от родителей. Внешне они часто выражаются в предубеждениях, критическом и заботливом поведении по отношению к другим. Внутренне — переживаются как старые родительские назидания, которые продолжают влиять на нашего внутреннего Ребёнка.
- Эго-состояние Взрослого (В) не зависит от возраста личности. Оно ориентировано на восприятие текущей реальности и на получение объективной информации. Оно является организованным, хорошо приспособленным, находчивым и действует, изучая реальность, оценивая свои возможности и спокойно рассчитывая.
- Эго-состояние Ребёнка (Ре) содержит все побуждения, которые возникают у ребёнка естественным образом. Оно также содержит запись ранних детских переживаний, реакций и позиций в отношении себя и других. Оно выражается как «старое» (архаическое) поведение детства. Эго-состояние Ребёнка отвечает также за творческие проявления личности.
Когда мы действуем, чувствуем, думаем подобно тому, как это делали наши родители, — мы находимся в эго-состоянии Родителя. Когда мы имеем дело с текущей реальностью, накоплением фактов, их объективной оценкой — мы находимся в эго-состоянии Взрослого. Когда мы чувствуем и ведём себя подобно тому, как мы делали это в детстве, — мы находимся в эго-состоянии Ребёнка.В каждый момент времени каждый из нас находится в одном из этих трёх эго-состояний.
Трансакционный анализ // Википедия (Редакция от 02.11.2012)
Сколько-нибудь развернутый психологический портрет отдельного народа можно дать только с учетом типа общества, в котором он живет, его истории и языка, природно-географической среды обитания, религиозной ориентации, а также психо-физиологической природы этноса. Таким образом, этнопсихология является междисциплинарной областью знаний и нуждается исключительно в интегративном подходе.
Как известно, в литературе имеется множество вариантов определений этнологических терминов и понятий. В данном случае мы сделали попытку их обобщить и сформулировать в несколько упрощенной форме. В таком случае этническую (национальную) психологию мы рассматриваем как сложившиеся на протяжении социально-исторического и культурного развшия национальные чувства, порой неосознанные, расхожие взгляды и представления, вкусы и привычки, черты характера, поверья и предрассудки. В этом смысле данное понятие находится в жесткой сцепке с такими понятиями как «этническое (национальное) самосознание», «национальный характер», «этнические стереотипы», «этнический менталитет». В той или иной степени они взаимно дополняют друг друга.
Проблематика этнической психологии, самосознания, стереотипов и характера чувашей относится к числу почти никак не изученных. Пожалуй, единственное исключение составляет работа Э. В. Никитиной «Чувашский этноменталитет» (Чебоксары, 2005). Между тем необходимость такого рода исследований стоит остро, касается ли это истоков национальной культуры и национального самосознания, или особенностей и проблем ее развития в разные эпохи. Так уж повелось, что о прошлом, настоящем и будущем своей культуры, «характерных» особенностях национальной психологии мы не можем говорить без надрыва и минора в голосе. Да, для этого имеются определенные основания. Но этим не отменяется необходимость вдумчивого анализа причин, факторов и условий формирования и развития именно такой, какой она есть, этнической культуры, этнической психологии народа. Невольно взгляд мы обращаем в историю.
Этническая психология, самосознание чувашей — явления столь иерархически сложные, сколь неоднозначно было положение чувашского народа в изменчивой обстановке в соответствующие периоды истории. Именно исторически обусловленные условия и факторы в немалой степени предопределили формирование специфических черт этнической культуры и этнической психологии. Поэтому то или иное явление культуры или проявление этнопсихологии немыслимо изучать без учета исторического контекста. К примеру, до сих пор не удается дать сколько-нибудь толковое объяснение таким обще известным сторонам этнической психологии основной массы чувашей, как слабовыраженное чувство национальной гордости и достоинства, инертность, социальная непритязательность. Но в то же время правомерно ли приписывать эти качества всем чувашам? Нет. Ибо, во-первых, заметно различаются
331
у них этнографические и этнотерриториальные группы, и, во-вторых, сама культура и психология чувашского этноса имеет многослойный, субстратный характер. В ее основе и монгольское, и тюркское, и иранское, и финно-угорское, и славянское начала. Поэтому абсолютно некорректно судить обо всем народе чувашском только по материалам, относящимся к этнографической группе верховых чувашей (виръял), и так же неверно будет оценивать средненизовых чувашей (анат енни), основьюаясь на данных по группе низовых (анатри).
Этническое самосознание, народная культура и бытовые традиции чувашей характеризуются дуализмом. Выражается он в отсутствии устойчивого чувства полного единства со своим этносом, слитности с ней. Исторически это обусловлено сложным субстрактным характером этногенеза чувашей. С конца XVIII в. существенным культурно-психологическим фактором формирования дуалистического самосознания чувашей стала насильственная христианизация, когда на их основанные на язычестве культуру, традиции и представления о мире в гой или иной мере начали наслаиваться православные и русские национальные культурные традиции и нормы поведения. Характерные для этнической психологии большинства чувашей, особенно живущих в районах интенсивных контактов с русским населением, частые проявления национально-языкового нигилизма и немотивированного обрусения как раз и объясняются субстантивностью, дуализмом этнического самосознания чувашей.
Кстати говоря, один из самых красноречивых примеров дуалистического этнического самосознания представляет «Духовное завещание» просветителя И. Я. Яковлева, в котором в прекрасном сочетании находятся призывы не делать чего-либо самостоятельно, а во всем положиться на старшего брата — христианский русский народ, и обращение к сородичам с классическими (по форме) языческими благословениями: «Чтите и любите великий, добрый и умный русский народ... Народ этот да будет руководителем и вашего развития: идите за ним и верьте в него... Верьте в силу мирного труда и любите его. Делайте самое маленькое дело терпеливо и с любовью, не ропщите на размеры жизненной задачи...» (Яковлев И. Я. Духовное завещание чувашскому народу. Чебоксары, 1992. С. 14, 16).
Надо признать, дело изучения древних пластов культуры, особенно дохристианских эпох, еще не продвинулось, за редким исключением, дальше инвентаризации, классификации, тапологизации. Это, конечно, тоже важный и необходимый этап. Но сама логика уже накопленных наблюдений требует перехода к стадии осмысления роли, значения и места дохристианского пласта культуры и психологии в этническом развитии народа К примеру, выстраивание типологических рядов чувашских народных языческих обрядов даст немного, если мы не сумеем показать каждое частное явление как органическую часть общеэтнической философско-мировоззренческой системы и через это выяснить смысл существования и сохранения этого явления в этносоциальной памяти народа, понять механизм этой памяти. А сохранилось, конечно, эволюционируя, оно потому, что чувашское общество соответствующего времени объективно нуждалось в нем.
Между тем «голое» фотографическое описание того или иного элемента или явления языческого комплекса становится для современного неподготовленного читателя лишь очередным дополнительным «аргументом» в пользу
332
укоренившегося тезиса об изначально отсталой, неразвитой народной философии и культуре чувашей. Хотя, если следовать подобной логике, то выходит, что культура доколумбовых инков тоже отсталая, ибо они даже колеса не знали! А между тем это была высокоразвитая цивилизация, многие тайны которой до сих пор не поддаются научному объяснению. Следуя такой односторонней логике, чувашскую этническую культуру тоже следует признать отсталой, если не первобытной, так как чуваши еще в недавнем историческом прошлом (в ряде мест до начала XX в.) не знали, казалось бы такого очевидного элемента жилища, как дымоходная труба, а топили печи «по-черному». Но ведь и казахи, к примеру, вплоть до 1950-х гг. жили без дымоходной трубы.
Иначе говоря, при исследовании этнических культур было бы методологически неверно придерживаться какого-либо эталона (шаблона) для сравнения степени цивилизованности народов и формулирования на этой основе заключений об отсталости или развитости того или иного этноса. Как известно, таким маркером в подобных случаях у нас в России всегда выступала русская бытовая культура, а в Средневолжско-Приуральском регионе нередко и татарская.
Не всегда корректные выводы получаются и тогда, когда, выясняя иноэшические заимствования в языке и культуре чувашей, делают скоропалительные выводы об интенсивности межэтнических контактов и связей с тем или другим народом, а в советское время они выступали даже мерилом уровня интернационализма народа. А между тем хорошо известно, что любая этническая культура имеет свою структуру. Следовательно, мы можем столкнуться и с явлениями активного несходства, т. е. культуры при всех казалось бы благоприятных условиях не стыкуются. К примеру, в национально-смешанных чувашско-мордовских селениях Присурья в бытовой культуре и языке чувашей обнаруживается больше татарских заимствований, чем мордовских, но при этом взаимоотношения чувашей с мордвой более дружные, чем с татарами.
Бытовая культура, традиции и психология чувашей, живущих в Ядринском Присурье в непосредственном соседстве с русскими, и чувашей, обосновавшихся три столетия назад под Бугульмой среди татар, уже самой географией обречены иметь четко выраженную специфику. Короче говоря, очень важна также и историко-географическая корректность. А пока зачастую получается так, что материалы или явления, зафиксированные, к примеру, в чувашском селе Шняево, что в Саратовской области, пытаемся экстраполировать (перенести) на весь чувашский этнос. И на основании единичного, хотя и, безусловно, интересного факта, формулируются выводы обо всем чувашском народе: «чуваши-де поступали так-то», «у чувашей бытовало то-то» и т. д., и т. п.
Дохристианская религия чувашей почти все годы Советской власти изучалась с классовых точек зрения и рассматривалась она как явление в научном плане интересное, но реакционное, консервативное. Предводители обрядовых действий юмзи — те вовсе образчики темноты и невежества. Сегодня мы пожинаем плоды, ибо многим поколениям обращенных в православие чувашей методично вдалбливалась мысль о невежестве и отсутствии всякой культуры у их язычествовавших предков. К сожалению, это утверждали не только шовинистически настроенные миссионеры, но и И. Я. Яковлев и его ученики, Между тем пока никем и никак не изучена историческая роль народ-
333
ной дохристианской религии в психологической консолидации чувашей в единую этническую общность.
Имеющиеся источники, а также труды П. В. Денисова, А А Трофимова, А К. Салмина, И. А Дмитриева, Е. А Ягафовой и дрзтих исследователей позволяют утверждать, что дохристианская религия чувашей была явлением гораздо более сложным, чем обычно понимается под религией, и нельзя о ней судить как о чем-то фрагментарном, несистемном только по тому, в какой мере мы знаем о ней. Реальная жизнь всегда была в миллион раз богаче, чем это отражено в исторических источниках. В специфических условиях истории чувашей дохристианская религия обслуживала не столько культовые погреби оста, сколько выступала в качестве единственной этно-консолидирующей идеологии. В условиях территориальной рассеянности и постоянной угрозы отатаривания вплоть до начала кампании насильственной христианизации (сер. XVIII в.) принадлежность к язычеству являлась, наряду с языком, главным этническим маркером чуваша. Вместе с тем следует согласиться с достаточно распространенным в чувашеведческой науке мнением, что если бы предки современных чуваш в свое время — в Х в. — приняли ислам, то чувашей как этнос не было бы и вовсе. И если бы чуваши не были бы обращены в православие, то они, не будучи в состоянии сохранить в новых условиях народную (языческую) религию, в основной своей массе были бы отатарены и сегодня мы имели бы только небольшую этическую группу-меньшинство реликтового характера, типа вепсов или лопарей.
Безусловно, языческая религия являлась основой специфических философских, космогонических, этико-эсгетических концепций этноса, на ее базе формировалось и развивалось народное сознание и мышление. Развитые культы предков, земли и судьбы и т. д., пронизав всю философскую культуру чувашей дохристианской эпохи, придали ей специфичность на все последующие столетия. Одним словом, народная (языческая) религия со всеми вытекающими последствиями играла роль национальной идеологии, той идеологии, которая веками играла системообразующую роль в процессе формирования и укрепления самого этноса как единого целого.
В советскую эпоху господствовала ложная посылка: в культуре прошлого ценно и достойно лишь то, что прогрессивно. Религия — это реакционно, а вышивка, песни — прогрессивны, и гак все культурное наследие четко раскладывалось по полочкам. Называя себя диалектиками, мы поступали и продолжали поступать как идеалисты. Ведь и язычество, и фольклор, и вышивки и т. п. — все это суть органические элементы единого целого ~ национальной культуры! На деле же, как видим, все понятие национального культурного наследия оказалось сведенным к вышивке и фольклору.
Вообще, как отмечается многими исследователями, этническая культура, действительно, это культура без фальши. Удивительное свойство. А фальшь возникает там, где идеология, в том числе и официальная религия, доминирует.
При всей прогрессивной роли православия, прежде всего для развития письменной культуры чувашей, насильственная христианизация оказала устоям их традиционной культуры катастрофическое воздействие. Оглаженный механизм этносоциальной памяти был сломлен, стержень многовекового культурного генофонда народа — языческая религия — была посгавле-
334
на вне закона как проявление невежества, ереси и греха. Между тем философия новой религии, проповедуемая практически по сей день на старорусском языке, осталась не воспринятой в достаточной мере сознанием и сердцем чувашей. Если православие воспринимается русскими как «наша русская вера», а татары после тысячелетнего исповедания ислама не представляют себя вне его, то православие так и не стало для чувашей национально окрашенной религией. Если до революции оно воспринималось как очередная повинность, как религия конторщиков, купцов, урядников, просто русских, то после революции 1917 г. уже само государство отвадило народ от церкви. Можно сказать, что в XX столетие чуваши вступили без общенациональной идеологии.
История развивается по спирали. В советское время нишу церковного духовенства заняли партийные функционеры и яростно занимались отбиванием этносоциальной памяти народа, довершением разрушения сложившейся веками системы, вместо того, чтобы сообразно требованиям времени ее поддерживать (классический пози тивный пример такого подхода к укреплению этнокультурной преемственности поколений подают всему цивилизованному миру японцы).
Православие обслуживало у чувашей только обрядовую сферу, и не стало оно идеологической основой быта, мироощущения, мировосприятия, как у русских. Поэтому православие не повлияло значимо на тип художественного мышления чувашей (поэтов, художников, композиторов), в отличие от русских Разве не удивительно, что мы практически не знаем случаев обращения чувашских деятелей искусства и литературы к христианско-библейским сюжетам, в то время как у русских это наблюдается, пожалуй, у каждого третьего художника, поэта, композитора.
Языческая религия — это религия рода и общины, даже не племени. Она освящала обычное право. А христианство ~ это религия, освящающая государство и государственное право. История показывает, что государственности не было у тех народов, у кого не было своей религии. Только тогда, когда русские перехватили и перенесли в Москву православную церковь во главе с митрополитом, началось становление нового государства — Московского, Российского, а Киев на столетия ослаб как центр. Отсюда вывод: чуваши, как и марийцы, удмурты и другие народы, вряд ли могут иметь свою полноценную государственность и осознать в полной мере ее необходимость, ибо государственная система не освящалась у них своей национальной религией. У русских народ и церковь — едины. У казанских татар, в отличие от чувашей, есть национальная религия — она веками освящает и духовно поддерживает стремление к суверенному существованию нации. Современное мусульманское духовенство в Татарстане — активные деятели национального движения. В Чувашии же православная церковь, наоборот', проводит в национальном вопросе в целом индифферентную политику, нередко демонстративно игнорирует этнически окрашенные потребности и интересы верующих чувашей.
Собственно, у чувашского народа никогда и не было альтернативных путей социально-культурного, политического развития. Но и то верно, что самостоятельным путем пошли их предки: часть булгаро-суварских племен в X в. отказалась принять ислам, и таким образом, по существу, была заложена основа для формирования чувашей как отдельной конкретной этнической общности со своим психологическим типом. Однако в последую
335
щем — в эпоху Золотой Орды и Казанского ханства (XIII — нач. XVI вв.) — поступательные этноконсолидационные процессы были заморожены и задавлены, а вынужденные миграционные выбросы за пределы основных зон обитания этноса ослабляли его вну треннюю энергию, не давали ему уверенно укорениться и обустраивать этническую территорию, строить свои города. Чувалах буквально оказались между двумя противоборствующими военно-политическими центрами — Москвой и Казанью, когда стояла только одна проблема — как выжить, не быть вовлеченными в противостояние двух миров и идеологий, и выждать, чья возьмет, и тогда будет видно, как поступить. Иначе говоря, чуваши со своей уникальной культурой, не соответствующей ни исламу татар и ни православию русских, оказались на многие века и в прямом, и в образном смысле в «тисках» более чем контрастно различающихся национальных культур, освященных мировыми религиями. Именно такое многовековое промежуточное геополитическое положение чувашей как раз и сказалось на формировании специфики их этнической психологии — общественной пассивности (не высовываться, а переждать).
Безальтернативность политического развития, безвыходность геополитического положения, когда вынужденно приходится смиряться с положением вещей, подчиниться навязываемой силой воле, когда приходит осознание факта, что твои желания и устремления ничего не значат и не могут быть услышаны, — это как раз и лежит исторически тяжелым гнетом на этнической психологии чувашей. Это, по моему мнению, является также историко-генетическим фактором формирования ощутимо выраженной социально-политической инертности чувашей, то есть когда человек сознательно уклоняется от борьбы, ибо ему кажется, что просто нет другого выхода. А другой выход — это борьба, но основная масса чувашей историко-генетически не готова даже к обсуждению такой альтернативы.
В эпоху царской России чуваши оказались в положении третьесортного народа, и в процессе насильственной христианизации все этнообразующие духовно-идеологические начала и представления, формировавшиеся в глубине веков, были вытравлены или загнаны в самые дальние уголки сознания. Отсюда и национальный нигилизм чувашей, нежелание, оказавшись в инонациональной среде, без особой нужды раскрывать свою этническую принадлежность. Но вместе с тем и то правда, что в истории чувашского народа, в отличие от ряда других народов России, отсутствуют сколько-нибудь значительные факты и события, которые могли бы зафиксироваться в исторической памяти и жить в соответствующих условиях как свидетельство унижения народа, масштабного оскорбления чувства национального достоинства (геноцид, депортация, гонения за веру, античувашские массовые идеологические акции и кампании). Как утверждает известный историк В. Д. Димитриев, «в царской России в отношении чувашей геноцида не допускалось» (Димитриев В. Д. История и национальные проблемы чувашского народа // Чӑваш Ен, 1992, 14 ноября).
В условиях золотоордьшского и казанскоханского господства, а позже — царского строя у чувашей не возникаю даже мысли о государстве Чувашском. Отсюда и проистекает достаточно заметная неразвитость политической мысли, отсутствие национальной политической литературы. Не было побудительных мотивов. Ведь и сегодня не то что представители чувашского политического истеблишмента, но даже, казалось бы, радикально и опти-
336
мистично настроенные активисты национального движения не верят в то, что возможна реализация заложенных в Конституции Чувашской Республики положений по укреплению и развитию прав и возможностей автономной государственности хотя бы на уровне Татарстана. Потому что в генах национальной элиты самой историей закодировано чувство вассалъности, комплекс колониально-провинциального мышления. Хотя, как утверждают специалисты и показывает исторический опыт, государство не является необходим!,гм признаком нации. Не было государства и у таких великих народов, как украинский и белорусский. Поэтому металогически неверно было бы развитие национальной культуры обуславливать главным образом наличием государственности.
Сравнительно невысокое представительство лиц чувашской национальности в управленческой сфере, особенно в случаях, когда «выдвижение на руководящую должность» требует конкурентной борьбы и личной инициативы претендента, объясняется инерционным влиянием традиционных этнопсихологических установок, сформированных еще в глубине веков. «Одним из устойчивых психологических стереотипов этносоциального поведения чувашей, которые отмечаются этнографами с конца XIX века, — пишет А. П. Хузангай, — является недоверие всякого рода чиновникам, неприязнь к власти, стремление остаться незамеченным» (Хузангай А. П. «Возлюби язык ближнего своего, как свой родной» //Чаваш Ен, 1992, 2 мая).
По весьма откровенно выраженному мнению В. Д. Димитриева, почти за 700 лет пребывания под гнетом монголо-татар, казанских феодалов и царских властей (т. е. с 1236 г. до начала ХХ в.) у чувашей сложилась своеобразная психология и национальный характер: «...чуваши считали, что управлять ими, господствовать над ними должны обязательно представители других наций (татары, русские и др.), что из чувашей же не должны быть представители властей и должностных лиц, образованных, «учёных» людей. Выдвижение кого-то из чувашей для них было совершенно непривычно, неестественно» (Димитриев В. Д. Указ. соч.).
В известном «Духовном завещании» И. Я. Яковлева нашли ёмкое и чёткое отражение уровень и характерные особенности мышления и национального самосознания чувашей его времени, — о том, что чуваши, мол, не могут быть самостоятельными, что не нужно им самим выбирать свою судьбу, а надо идти за русским народом, которого, в свою очередь, куда-то ведет само Провидение «к великим, нам незримым целям». Примечательно, что эта философия жива в чувашах и сегодня, более того, реализовывается в той или иной форме даже на официальном уровне. Беда здесь в том, что подобного рода философия — есть не что иное, как философия иждивенчества, причем она культивируется на всех уровнях (то есть «мы сами, чуваши, ничего не можем, значит нечего дёргаться, пытаться что-то делать самостоятельно, у нас есть старший брат, Центр, Москва»).
По сравнению с рядом народов региона у чувашей не было факторов в виде крупных исторических событий для роста национального самосознания. Оно крепнет особенно во время войн и благодаря этому имеет долгую инерцию. По большому счету, во всей обозримой полувековой истории чувашами лишь не более трех раз были предприняты попытки участвовать (именно участвовать, а не решать самостоятельно) в определении меры суверенности своего существования в составе России: первый раз это было в ходе подготовки военно-политических условий для завоевания Казани (первая полови-
337
на XVI в.), второй — после октябрьского переворота 1917 г., третий — в период распада СССР в начале 1990-х гг.
География и дисперсный характер расселения этноса в Средневолжском регионе, его исторически вассальное политическое положение наложили отпечаток на этническую психологию чувашей и в том смысле, что чувашам незнакомо было чувство «территориального патриотизма». В чувашском фольклоре почти не встречаются сюжеты героизации борьбы именно «за чувашский народ». Нет характерных, к примеру, как для русского фольклора, понятий «погибнуть за русский народ», «за родную землю», «за Россию-матушку» и т. п., или, как у татар, многочисленных сказаний, преданий и легенд о временах обороны Казани в середине XVI в.
Понятие «защищать родину», таким образом, не имело в сознании чувашей национальной окрашенности, как, например, у русских и татар. Между тем это важное качество. Оно формирует и поддерживает национальную коллективную психологию. В национальном аспекте никогда не получала актуальности и вопросы войны и мира, вечно преследующие сознание и культуру большинства народов. Все это наложило свой отпечаток и на культуру, словесность и искусство чувашей, в которых проблемы войны и мира, защиты национальной территории практически не актуализированы.
Такой жанр, как героический эпос, не получил своего полноценного развития у чувашей не потому, что народ не был талантлив, или не было героев, а потому, что не было исторической почвы для этого. «Родина» для чуваша — это родное селение, ближний окрестный край. А за его пределами — уже чужбина («ют ҫӗр»).
Насколько можно было судить по имеющимся данным, по большому счету у чувашей не было символов духовного и национального единения, борьбы за национальное возрождение. По существу отсутствовал также такой этноконсолидирующий фактор и символ, как главный город народа, т. е. национальный центр. Сравните ситуацию с татарской Казанью, с ее героическим прошлым, окутанным легендами, тогда как Чебоксары были выбраны в 1920 г. столицей автономии с трудом, в результате острой дискуссии.
Основой патриотизма чувашей были культ предков, рода, семьи. Современным чувашам эти чувства уже не известны. Для них традиции, предки — это далекая, сумеречная история, а сами предки, по их мнению, вообще были и духом бедны. Для них патриотизм — это то, что связано с официальной идеологией.
И еще. В отличие от соседних тюркских, финно-угорских народов и русских чувашскому этносу всегда недоставало сознания принадлежности к определенной культурно-языковой общности, в данном случае — тюркской. Кроме тончайшего образованного слоя, народ, причисляя себя к православному миру, не сознавал и до сих пор не сознает свою принадлежность к тюркскому единству, не знает об общности происхождения и близости с тюркскими этносами. А между тем, данное явление играет роль сильнейшего этнопсихологического фактора. Нынешнее поколение этноса начало это осознавать. Данный фактор играл и будет играть важную роль в формировании национальной исторической концепции (исторической мифологии), этнического самосознания и языкового поведения чувашей.
338
Следует отметить, что на этноконсолидационную потенцию народа не могли не повлиять негативно также и никогда не прекращавшиеся миграционные перемещения на всем пространстве Волго-Уралья. Они не только тормозили консолидацию этноса, а напротив, создавали условия для его дробления, возникновения различных этнографических, этнотерриториальных групп (вирьял, тури, анатри, закамские, самарские и др.).
Нельзя не согласиться (с оговорками) со словами Э. В. Никитиной, что уже «притчей во языцах стало подчеркивание трудолюбия, скромности, коллективизма, толерантности, непритязательности, гостеприимности чувашей, и в то же время на первый план выступают уничижительные упреки в скупости, упрямстве, обидчивости и зависти». А между тем, продолжает автор, «фольклорные, религиозные, исторические материалы, а также современные наблюдения достаточно убедительно свидетельствуют о воинственности и патриотизме, упорстве и дерзости, выносливости и терпелив оста, свободолюбии и настойчивости, праведности и жертвенности, цепкости и целеустремленности в чувашском национальном характере, которые на рубеже XX—XXI веков стали почта незаметными или из положительных перешли к непочитаемым качествам» (Никитина Э. В. Указ. соч. С. 167). Поэтому, развертывая исследования этнической психологии чувашей, необходимо ориентироваться на первом этапе, на наш взгляд, на изучение отдельных составляющих аспектов проблематики. Не выстраивая их по ранжиру в смысле первостепенности и важности, хотелось бы обратить внимание на необходимость исследования этнических особенностей исторической памяти народа, отношения к семье, старшим, женщине, детям, землякам, природе, животным, проявления индивидуализма и коллективизма, а также чувств национальной гордости, достоинства и религиозной приверженности. В особую группу необходимо вывести исследование статусных отношений внутри этноса, делового стиля и этикета нации, отношение чувашей к предпринимательской деятельности, национальных особенностей их карьерных устремлений и отношения к вертикальной социальной мобильности.
Следующую группу аспектов должно составить изучение специфики национального характера (ментальности), стереотипов, стиля, этикета, мимики, жестов, позы, экспрессивности, комшшментарности, конформизма, ксенофобии, алаптированности к иным культурам.
Следовательно, чтобы понять глубинные корни специфики этнической психологии чувашей, необходимо разобраться в вопросе, под влиянием каких факторов и условий на протяжении многих веков чувашский этнос сумел сохранить психологическую устойчивость как цельная этническая общность? Какие феномены и процессы привели к формированию у чувашей именно таких, а не иных реально проявляющихся особенностей этнической психологии, характера, идентичности? Обладают ли достаточной динамичностью и адаптивностью этнопсихологические характеристики чувашей в условиях современного быстро изменяющегося мира? Есть ли необходимость в проведении специальной политики коррекции некоторых непродуктивных черт этнопсихологии народа?
Заключая свои размышления, хотел бы еще раз отметить, что культурный облик и этническая психология чувашей специфичны в той степени, в какой своеобразны социально-исторические условия её развития. Можно сказать, что чувашский этнос формировался в течение последнего
339
тысячелетня в исключительно сложных и в целом неблагоприятных условиях, и причем в зоне сильнейшего воздействия и неослабного давления двух культур — славянского православного мира и тюркско-восточного, мусульманского мира. Этот процесс протекал при полном отсутствии опосредованных через соционормативные институты связей с родственными этиокультурами (например, татары имели связи со Средней Азией через ислам, русские — с Европой через христианство и т. д.). Отсюда и проистекает неравномерный характер развития отдельных сегментов этнокультуры, задержка в развитии некоторых из них на определенном этапе, консервация других.
Невольно возникает вопрос: как сумела выжить эта культура в самом широком смысле слова? Значит, исторически культурный генофонд чувашей имел достаточно сильную потенцию к развитию, о чём мы сегодня можем только догадываться. Данное обстоятельство внушает оптимизм.
340