Древние и средневековые кочевники Центральной Азии / Под ред. А. А. Тишкина. — Барнаул: Азбука, 2008.
В сборнике научных трудов публикуются материалы докладов Всероссийской (с международным участием) научной конференции «Древние и средневековые кочевники Центральной Азии», которая состоялась в г. Барнауле в августе 2008 г.
Издание рассчитано на археологов, этнографов, антропологов, культурологов, музеологов, а также на широкий круг исследователей, занимающихся изучением народов Центральной Азии и сопредельных территорий.
Источник: http://historylib.org/historyb...
Руденко К. А.
Конские захоронения и культ коня в среднем Поволжье и Предуралье во второй половине I — первой половине II тыс. н. э.: к постановке проблемы // Древние и средневековые кочевники Центральной Азии / Под ред. А. А. Тишкина. — Барнаул: Азбука, 2008.
Источник: http://historylib.org/historyb...
Руденко Константин Александрович — доктор исторических наук, заведующий отделом археологии и этноэкологии Национального музея Республики Татарстан. Окончил исторический факультет Казанского государственного университета, аспирантуру Московского государственного университета (кафедра археологии). С 1988 г. руководитель археологических экспедиций по Республике Татарстан.
На территории Поволжья и Предуралья во 2-й половине I тыс. н. э. в погребальной обрядности населения, жившего здесь, появляется своеобразный культ, существенной частью которого было захоронение части или полной туши коня. Он распространялся у различных этносов и на разных территориях, практически независимо друг от друга.
Под культом коня в данном случае мы подразумеваем использование лошади в виде целой туши, части ее (например, шкуры, головы и ног) или куклы (чучела) в погребальном ритуале — в обрядах после похорон (ритуальная пища, поминальная жертва) и в обряде погребения — вместе с человеком и как самостоятельное захоронение. Частью этого культа являются реалистические или символические изображения коня в мелкой пластике и украшениях бытового и погребального костюма.
С. П. Нестеров (1990, с. 91) отметил, что у тюркских народов «лошадь была лишь продуктом ритуального обмена, и порой не единственным. Жертвоприношение коня кому-либо, под которым чаще и подразумевается культ коня, культом на самом деле не является. Оно, как и любое жертвоприношение, — лишь составная часть его».
На территории Среднего Поволжья и Прикамья культ коня выступал как системообразующий элемент целостного образа Мира и Вселенной. Это отражалось в ритуалах, костюме и было связано с этапами жизненного цикла человека, сопровождая его от рождения (игрушки, обереги) и до смерти (сопогребение с конем). Не менее показательны отдельные конские захоронения на обычных некрополях.
По мнению Е. И. Молодцовой (1996, с. 134), процесс жертвоприношения коня символизировал воссоздание всего Космоса, причем в процессе таких действий возможности оказывать влияние на акт моделирования казались практически безграничными.
Историография рассматриваемого вопроса обширна и требует специального исследования. Отметим, что специально эта проблема изучалась в ХХ в. М. Г. Худяковым, Е. П. Казаковым, А. Г. Петренко. Источниками по изучению темы являются данные, полученные в основном при исследовании некрополей.
По мнению большинства исследователей, культ коня в I тыс. н. э. в погребальной практике населения Среднего Поволжья был привнесенным элементом культуры и формировался из разных источников, в зависимости от времени и территории. Ученые сходятся во мнении, что в целом культ коня в данном регионе следует рассматривать как часть этнических традиций, имеющих истоки в балто-финской и тюркской среде. Но в большей степени конский ритуал в это время выступал как символ социальной статусности.
В 1-й половине II тыс. н. э. конские комплексы в захоронениях кочевого населения, как правило, отражали тюркскую погребальную традицию, являясь при этом показателем социального статуса умершего. Двойственная функция (этномаркирующая и статусная) сопогребений ярко проявилась в XIII-XIV вв.
Вместе с тем культ коня (уже не отмеченный в погребальной практике) продолжал развиваться в финно-пермской среде и был связан с религиозными верованиями, существенную часть в которых играла женская богиня прародительница. В археологических материалах этот культ проявляется в виде находок как на могильниках, так и на поселениях бронзовых коньковых подвесок и подвесок — «всадница на змее» (Шутова Н. И., 2001, с. 150-151; Куликов К. И., 2004, с. 29-35; Иванова М. Г., 2004, с. 20-28). Очевидно, связаны с ними кресала с бронзовыми рукоятями в виде парных коньков (Крыласова Н. Б., 2003, с. 92).
Финская этническая традиция, связанная с культом коня, отражалась и в формах мелких бытовых предметов, например, в гребешках с изображением парных коньков, датирующихся IX-X вв. Отметим, что в XII в. эти изделия распространились и на соседних территориях — в Волжской Булгарии, Северо-Восточной Руси и как единичные находки в южнорусских степях (Флерова В. Е., 2001, рис. 6, с. 41-42). Отголоски этих мотивов можно без труда найти в оформлении верхних частей копоушек в Прикамье и Поветлужье.
О происхождении культа коня в Прикамье имеется точка зрения М. Г. Худякова (1935, с. 254-255), который считал (следуя яфетической теории Н. Я. Марра), что у финнов он сформировался на основе культа оленя как родового божества с маклашеевского или раннеананьинского времени. Этот культ был также связан и с культом солнечного коня (Солнца), выразившемся в антропоморфизации этого образа (всадник/ всадница) в начале I тыс. н. э. М. Г. Худяков выявил «диалектическое раздвоение» солнечного коня и появление мотива борьбы со змеем как символа темного, подземного мира. Имелось в виду изображение двух головок коня, свидетельствующих о «расщеплении» образа и о «коне преисподней» пегого цвета (Худяков М. Г., 1935, с. 258). Конь желтого и белого цвета ассоциировался с Солнцем, небесным конем.
М. Г. Худяков считал, что образ коня в культовой практике финских народов был связан с магией урожая. Жертвоприношение коня включало и почитание Солнца (солнечный конь), выражаясь в ритуальной езде или обрядовых празднествах в виде скачек или конских ристалищ (Худяков М. Г., 1935, с. 271, 275—278).
Исследования 2-й половины ХХ в. показали, что в Прикамье земледелие стало делать первые шаги в VIII—IX вв. Первоначальные формы подсечно-огневого земледелия дополнялись перелогом, с использованием рала и сохи (не позднее Х в.) (Голдина Р. Д., Кананин В. А., 1989, с. 94-95). По данным М. Г. Ивановой, у северных удмуртов в XII—XIII вв. основной системой земледелия был лесной перелог с применением упряжных пахотных орудий с железными наконечниками. Менее интенсивно внедрялось земледелие в сильно залесенные территории марийского Поволжья. Тем не менее и здесь с XI в. получает распространение подсечное земледелие и своего рода «неполная земледельческая оседлость» (Никитина Т. Б., 2002, с. 134).
В X-XII вв. в Прикамье лошадь занимала второе место среди разводимых домашних животных. Вместе с тем связывать непосредственно культ коня у поволжских и прикамских финнов с развитием земледелия будет не совсем корректно. В сложившемся виде он появился раньше. Вполне очевидно, что в данном случае не земледельческая магия определяла развитие культа коня. Это было проявлением, с одной стороны, этапа развития местного пантеона божеств (солнечный конь) и мифоритуальной системы в целом, а с другой — новой культурной традиции (тюркской и балтской), обусловившей социальную значимость (статусность) этой части погребального ритуала.
Как подтверждение этого можно рассматривать и появление практически одновременно с культом коня в могильниках населения Среднего Поволжья в VII—VIII вв. случаев искусственной деформации черепов. Отмечено два таких случая в раннеболгарском Кайбельском могильнике VIII в. (Герасимова М. М., 1956, с. 148), а также в захоронениях Новинковского могильника новинковской культуры VII — начала VIII в. и в Маклашеевском могильнике именьковской культуры VI—VII вв.
По мнению С. С. Тур (1996, с. 244—245), деформация черепа служила для подчеркивания этнического происхождения или социально-престижного статуса некоторых членов общества.
Таким образом, культ коня на территории Среднего Поволжья и Прикамья во 2-й половине I — 1-й половине II тыс. н. э. отражал как местные традиции, так и процессы проникновения и закрепления культурных инноваций в период активизации миграционных процессов на евразийском континенте.