Рождение у татар национального самосознания

Источник: http://islam-today.ru/article/...

Многие наши современники думают, что общенациональный этноним, до недавнего времени фиксировавшийся в паспортах и некоторых документах официального характера, существовал всегда. Должен их разочаровать — национальное самосознание возникает лишь в ходе формирования национальной общности, причем во многом благодаря усилиям интеллигенции. К тому же весьма часто самосознание членов такой общности бывает иерархичным — наряду с общенациональным самоназванием они сохраняют локальные этнонимы, иногда — конфессионимы.

К сожалению, из-за слабой изученности проблема идентичности татар национального периода остается во многом мифологизированной. В частности, это относится к вопросу о закреплении общенационального этнонима «татары», который в ряде работ сторонников булгарского происхождения народа объявляется «ошибочным», «неестественным» и принятым «окончательно» лишь в начале XX в. В последнее время к этой точке зрения во многом присоединился и американский историк А. Дж. Франк, в докторской диссертации которого высказывается мнение, что татарская национальная идентичность в массовой форме — это продукт советского времени, а вплоть до 1920-х гг. для большинства мусульман Волго-Уральского региона была характерна булгарская идентичность. Внешнее сходство позиций перечисленных исследователей не должно нас вводить в заблуждение — на самом деле основания построений некоторых татарских ученых сильно отличаются от подхода, предложенного А. Дж. Франком. Если первые исходят из убеждения, что этноним «татары» был привнесен русским окружением (например, А. Г. Каримуллин прямо пишет, что он был «навязан булгарам колониально-национальной политикой царизма»), то А. Дж. Франк исходит из совершенно иного посыла — он полагает, что булгарская идентичность среди мусульман Поволжья и Приуралья была «насаждена» в середине XVIII в. мусульманским духовенством с целью объединения исламской уммы региона; оно использовало при этом уже существовавшие в общинах исторические традиции, связывавшие их со средневековым Булгарским государством.

В общетеоретическом плане необходимо выделить два источника национального самосознания — этническое, выработанное еще на стадии феодальной народности (народное самосознание), и его новый слой, привнесенный интеллигенцией. Несомненно, национальная интеллигенция при выработке новой идентичности использует «очищенные» от средневековых наслоений старые традиции этнических номинаций, отбирая на роль общенационального этнонима наиболее подходящие, по ее мнению, варианты этнонимов. Тут возможны и элементы конструирования, связанные с желательными или предполагаемыми этническими границами формируемой национальной общности. Однако в связи с тем, что народные массы не являются пассивными потребителями национальных идей, реальное воздействие интеллектуалов на процесс становления национального самосознания зависит от многих факторов, но особенно от темпов социальных сдвигов (включая и этнокультурные изменения).

В формировании интеллектуалами национальной идентичности татар можно выделить два этапа: XVIII — середина XIX в. — период развития основанной на исламе мусульманской идентичности; вторая половина XIX -первые десятилетия XX в. — период становления национального самосознания, базирующегося на этничности (этнонациональная идентичность). Уже на первом этапе идеологи татар в лице мусульманского духовенства начали оказывать заметное влияние на выработку идентичности мусульманского населения региона через воздействие на процесс становления исторического сознания татар. Но в XVIII — середине XIX в. они еще не ставили задачу целенаправленного формирования этнической самоидентификации нового типа, отличного от самосознания, доставшегося в наследство от средневековья и характеризующегося неразрывной связанностью в нем религиозных и собственно этнических компонентов — наиболее ярким свидетельством этого является активное функционирование в то время среди татар конфессионима «мөселман». На втором этапе — в начале и во второй половине XIX в. — идеологи татар стремились заменить узколокальные и сословного типа наименования, а также конфессионим «мөселман» собственно «этническим» этнонимом. А в первых десятилетиях XX в. были сделаны попытки сконструировать и ряд других этнонимов, которые в силу исторических причин не закрепились. В конечном счете именно наименование «татар», благодаря его исторической укорененности и особой «интегральности», стало общенациональным этнонимом.

Посмотрим, что происходило на этом этапе. Но для этого необходимо очень кратко охарактеризовать особенности самосознания татар до середины XIX в. Как уже было сказано, касательно данного периода надо говорить о специфическом «мусульманском» самосознании, бывшем в это время, кстати, общим для татар и башкир. Оно в силу ряда причин приобрело в XVIII в. особую устойчивость в виде конфессионима «мөселман». Широкое бытование последнего в XVIII — середине XIX в. было тесно связано со становлением в Волго-Уральском регионе, начиная с XVIII в., самостоятельной «мусульманской» нации.

По мере того, как во второй половине XIX в. мусульманская общность Поволжья и Приуралья начала приобретать новые черты, эволюционируя в «этнокультурную» нацию, вопрос об идентичности волго-уральских татар стал приобретать особую остроту, т. к. для идеологов становилась все более ясной необходимость перехода к иному типу идентичности. Наиболее четко проблема такого перехода была поставлена одним из виднейших идеологов формирующейся нации — Ш. Марджани (1818-1889), отчасти предвосхитившим, а отчасти бывшим участником «строительства» нации «второй очереди». Свои идеи об идентичности татар он изложил в большом историческом труде «Мөстәфадел-әхбар фи әхвали Казан вә Болгар» («Источники по истории Казани и Булгара», 1 т. издан в 1889 г., 2 т. — в 1900 г.), недавно вполне справедливо названном одним из американских историков татарского происхождения «первой современной историей казанских (волго-уральских. -Д. И.) татар». При изложении истории волго-уральских татар Ш. Марджани отстаивал целесообразность использования применительно к ним этнонима «татары». Ю. Шамильоглу полагает, что Ш. Марджани через этот этноним добивался установления исторической преемственности между «казанскими» (волго-уральскими) татарами своего времени и волжскими булгарами, но через такие звенья, как истории Казанского ханства и Золотой Орды. Это объяснение является важным, но недостаточным. По мнению А. Дж. Франка, кроме того, Марджани занимался еще демонтажем ранее возникших «образов», в данном случае — «булгарской» идентичности, т. к. он полагал, что общность волго-уральских мусульман представляла из себя «татар», возникших в результате объединения этнической общности (тюрки Волго-Урала) с политическим организмом (Золотая Орда).

Для Ш. Марджани, как думает А. Дж. Франк, в формировании татарской нации этнический и политический факторы были первичными, а религиозный — вторичным. Критикуя подход Ш. Марджани, А. Дж. Франк даже заявил, что «булгарская идентичность, основанная на добровольном принятии индивидами ислама, по-своему важна как альтернатива современной идеологии татарской национальной идентичности, в меньшей степени основанной на свободном выборе, а больше на этническом или генетическом детерминизме». Как видим, американский историк фактически обвиняет Ш. Марджани в навязывании мусульманской умме Волго-Уральского региона этнонима «татары». Однако выбор Ш. Марджани был обусловлен гораздо более сложным комплексом причин. Прежде чем перейти к их рассмотрению, приведу некоторые места из сочинения татарского историка, раскрывающие ход его рассуждений. Так, он пишет, что некоторые татары «из-за чрезвычайного невежества, вслед за сартами Мавераннахра, вопреки истине берут название «нугай», употребляют между собой это наименование и считают себя представителями этого народа». В этом высказывании действительно отмечен существенный факт — для тюрок Средней Азии татары оставались «нугаями». Однако в проблеме новой идентичности татар более трудным аспектом являлась прочность старой «мусульманской» идентичности. Ученый-реформатор подчеркивает, что иные среди татар «из-за того, что русские их оскорбляют как татар, воспринимают свое бытие... неким ущербным состоянием и, отрицая свое «татарство», заверяют, что они никакие не татары, а мусульмане». Но Марджани выступает категорически против подмены этнонима конфессионимом, заявляя: «Какая жалость! Между наименованиями (татарин и мусульманин) такая же большая разница, как расстояние между Нилом и Евфратом! О ничтожный! Если бы твой религиозный и национальный недруг не знал другого твоего наименования, кроме имени «мусульмане», он бы тебя возненавидел как «мусульман». И он восклицает: «Кто же ты, если не татарин?» Ясно, что Ш. Марджани уже сделал выбор в пользу современного, основанного на этничности, типа идентичности.

Если перейти к причинам, обусловившим выбор историка, то они, по моему мнению, следующие. Во-первых, при жизни Ш. Марджани среди татар еще были распространены разнообразные локальные этнонимы и другие самоназвания, в т. ч. и экзоэтнонимы (например, «нугай»). Как идеолог, отец татарской истории не мог не выступать за наиболее интегральный и распространенный этноним, каковым являлось наименование «татары». Не последнюю роль при его выборе сыграла, надо полагать, историческая память представителей бывшего сословия служилых татар, помнивших о былом величии своих предков (об этом не забывали и русские, что Ш. Марджани явно принимал во внимание). Во-вторых, противостоявшая «татарской» «мусульманская» идентичность, из-за своей «безграничности», не могла удовлетворить Ш. Марджани, понимавшего, что основу национальной общности в дальнейшем будет образовывать культура, приобретавшая все более этнический характер уже в период его жизни. В-третьих, на окончательную выработку взглядов Ш. Марджани могли повлиять и взгляды миссионеров, стремившихся показать татар потомками диких варваров-золотоордынских татар (такова была оценка населения Золотой Орды русской исторической наукой того времени). Однако чтобы бороться с этим мнением, Марджани стремился подтвердить связь разных тюркских государств и позднейших татар. Следовательно, основоположник национальной исторической науки реагировал и на построения имперских идеологов, стремясь не позволять им нарушить уже выработанную линию развития национальной идентичности. В-четвертых, нельзя не учитывать и роль русского окружения (в т. ч. и русской администрации) в закреплении за татарами их современного этнонима. Этот фактор Ш. Марджани явно принимался во внимание, что видно как из его высказывания о невозможности уйти от представлений о народе «религиозного и национального недруга», так и его одновременной попытки отделить этноним «татары» от монгольских завоевателей. В-пятых, нельзя забывать и о чисто научных сторонах рассматриваемой проблемы: без признания в татарской истории роли собственно «татарского» (золотоордынско-тюркского) компонента, невозможно было бы решить вопрос об этническом развитии волго-уральских татар, что, в свою очередь, лишило бы Ш. Марджани возможности написать целостную национальную историю. Известно, что как ученый Ш. Марджани с этой задачей на том уровне исторических знаний справился весьма успешно. В период жизни Ш. Марджани новая идентичность еще только начинала формироваться, т. к. ее естественная основа — национальная этническая культура, складывающаяся в результате возникновения «высокой» культуры и трансформации под ее воздействием традиционно-народной страты, — еще находилась в процессе становления. Поэтому среди крестьянских масс, особенно в районах компактного проживания казанских татар, продолжали функционировать старые идентичности, особенно конфессионим «мөселман». Об этом свидетельствуют материалы, связанные с деятельностью движения ваисовцев (начало их деятельности восходит к 1860-м гг.). Основатель движения — Багаутдин Ваисов (1810—1893) был склонен считать себя «старовером мусульманином» из «сословия тюрки». Его последователи, в 1890-х гг. именовавшие себя «болгарскими Ваисовского Божьего полка староверческого общества мусульманами», не желали себя признавать «татарами-крестьянами», заявляя, что они «ничего общего с татарами не имеют». По их мнению, «татары... веруют в кэлэмшпариат (в мусульманскую теологию. — Д. И.), пьют вино, курят табак и ихние женщины занимаются распутством». В противовес им, «мусульмане-староверы этого не делают, они веруют в... святой Ислам, святой Шариат и в святой Коран». Поскольку ваисовцы состояли из крестьян и мелких мещан — недавних крестьян, постольку подобные настроения и их специфическое «мусульманское» самосознание следует признать явлением, распространенным во второй половине XIX в. среди народных масс. Это признавал и Ш. Марджани, что отчетливо видно из его высказывания о том, что часть татар, отрицая свое «татарство», признают себя «мусульманами». В таком же духе следует трактовать и высказывания татарского просветителя Каюма Насыри (1825—1902), относящиеся к последней четверти XIX в.: «... если я называл национальную принадлежность (национальность) своего народа «татарской» — это не нравилось, когда язык (народа) называл татарским — это (тоже) не нравилось». Очевидно, не конкретизированные ученым недоброжелатели, не принимающие этнонима «татары», — это сторонники конфессионима «мөселман».

В первых десятилетиях XX в. в зависимости от того, как те или иные группы татарских интеллектуалов определяли границы этнической общности, которую они пытались сформировать, были сделаны попытки сконструировать и ряд других этнонимов. Поэтому дискуссия вокруг общенационального этнонима продолжалась — недаром Галимджан Ибрагимов в статье «Мы  — татары» (1911) констатировал: «Татары... почему-то уклоняются от этого названия» (этнонима «татар». — Д. И.). Причин такого «уклонения» было несколько. Прежде всего, это, конечно, укоренение у волго-уральских татар «мусульманской» идентичности. Так, известный татарский этнограф и историк Гайнетдин Ахмаров (1864—1911), бывший сторонником булгарской теории происхождения татар, в своей книге «История Булгарии» (1909) указывает, что его современники — казанские татары «предпочитают обращение «казанские мусульмане» или «казанские тюрки». Но имелись и другие факторы, приводившие к оппозиции по отношению к этнониму «татары» в обществе. Среди них следует выделить такой фактор, как учет интеллигенцией необходимости единых действий всех тюркских и мусульманских народов против самодержавия. В результате среди татар в начале XX в. в оборот вошел квазиэтноним «тюрк» (төрек, төрк). Например, татарский писатель Фатих Каримов (Карими) в 1914 г. писал: «... разбираем — тюрки мы или татары и по возможности стараемся доказать, что мы татары». Но далее он указывал: «разве наши сущность, происхождение, дух и идеи не есть тюрк?». У этого явления была и объективная база — усиление исторических и лингвистических исследований подтверждало родственность тюркских народов, общность их истории. Об этом видный татарский интеллектуал Джамал Валидов писал: «Историки, изучившие наше прошлое, называют нас тюрками... «Действительно, даже такой явный сторонник булгарской теории происхождения татар, как Г. Ахмаров, применительно к казанским татарам использует не только этноним «булгар», но и «тюрко-булгарский народ». Кроме того, сохранение конфессионима «мөселман», как нельзя более подходившего к складывавшейся политической ситуации, могло «подпитывать» сторонников использования квазиэтнонима «тюрк» («төрек»), т. к. подавляющее большинство тюркских народов России были мусульманами. Но имелась еще одна, дополнительная причина того, почему татарские интеллектуалы старались выйти за пределы этнонима «татары» — это существование ассоциированности северо-западных башкир с татарами. Среди татарской интеллигенции была распространена точка зрения о том, что татары и башкиры являются единым этническим формированием. Её очень точно изложил Дж. Валидов: «... задавать вопрос, можно ли считать татарами мещеряков и башкир..., совершенно бессмысленно и неуместно», т. к. то, что «один (народ) отделяет от другого, — это разница в языке, но между языком мещеряков и башкир, с одной стороны, и казанских татар — с другой, особой разницы нет». Такое мнение бытовало и потому, что та «высокая» культура, которая складывалась у волго-уральских татар до 1917 г., обслуживала не только татар, но и башкир.

Однако несмотря на существование среди татарских интеллектуалов разных подходов к выбору общенационального этнонима, ведущей линией было постепенное укрепление в этом качестве позиции этнонима «татары». Дж. Валидов, являвшийся одним из крупных мыслителей начала XX в., весьма тонко подметил следующее: «... наши литераторы, поэты и значительная часть нашей молодежи (курсив мой. — Д. И.) называют нас татарами». Действительно, более молодое поколение представителей татарского общества и особенно литераторы в широком смысле этого слова (включая и журналистов), однозначно выступали за этноним «татары». Г. Ибрагимов, например, защищая этот этноним и выступая против использования наименования «төрек» («төрк») в роли общенационального этнонима, резонно замечал, что, поскольку «славянин может быть русским», то и «тюрок может быть татарином». Г. Тукай в 1910 г. также писал: «... газеты... начали выходить на татарском языке, книги и статьи — на татарском, и мы, татары, так и остались татарами». Талантливый поэт и золотопромышленник М. -З. Рамиев (Дэрдменд) в одном из своих стихотворений (оно приводится в вольном изложении) также вопрошал: «Разве можно оскорбляться имени «татар», разве может человек отрицать свое наименование (этноним), я сын татарина — татарин, не говори мне, что я не татарин...».

Документы 1910-х гг. показывают, что в развитии национального самосознания наибольшую активность проявляли татарские интеллектуалы и национальная буржуазия. Несмотря на то, что крестьянство в этом процессе не участвовало, под воздействием национальной идеологии у него быстро менялось этническое самосознание. Об усвоении татарами идентичности нового типа в предреволюционное время достаточно исчерпывающе высказался в 1914 г. казанский губернатор П. М. Боярский, указавший, что если «раньше на вопрос: какой ты нации, татарин отвечал — мусульманской», то теперь в Казанской губернии «тяготение мусульман к религиозному фанатизму ослабевает и крепнет стремление к поднятию народности, усвоению татарского национализма и созданию самостоятельной мусульманской культуры» (курсив мой. — Д. И.). Тем не менее, на национальное самосознание еще можно было оказать воздействие в направлении некоторой корректировки процесса его окончательного оформления. Такая «конструктивистская» попытка была предпринята татарскими идеологами в ходе «строительства» татарской «политической» нации.

Летом 1917 г. в проекте документа под названием «Основы национально-культурной автономии мусульман Внутренней России» появились несколько понятий, обозначающих ту этнополитическую общность (миллэт, т. е. нация), которую идеологи либеральной буржуазии стремились «конструировать». Это, с одной стороны, термин «мусульмане Внутренней России и Сибири» (укороченный вариант — «мусульмане Внутренней России»), который в тексте документа кратко дается и в форме «мусульмане» (мөселман, мөселманнар). Понятно, что данное обозначение есть не что иное, как традиционный конфессионим «мөселман». Очевидно, он в документе появился не без влияния духовенства, игравшего важную роль в политических процессах 1917 -начала 1918 гг. Подтверждением такому заключению выступает мнение муфтия Р. Фахретдинова, который даже в 1925 г. под названием «мусульмане» или «российские мусульмане», татар, башкир, мишарей и тептярей считал одной «нацией» (миллэт). Но с другой стороны, в рассматриваемом документе более важное значение имеет термин «тюрко-татары», как бы синтезировавший взгляды сторонников «тюркистской» и «татаристской» линий развития национального самосознания. Третье понятие, фигурирующее в этом документе, — «язык тюрки», обозначающее современный татарский литературный язык, показывает, что этноним «тюрко-татары» охватывал конкретную «политическую» нацию, включающую в свой состав не только волго-уральских (в их числе — астраханских) и сибирских татар, но и башкир. Конфессионим «мусульмане» фактически имел такой же смысл. К тому же Конституция культурно-национальной автономии (принята 16 января 1918 г.) название «политической» нации дает не только в форме «тюрко-татары», но и в форме «мусульмане тюрко-татары Внутренней России и Сибири», что подтверждает синонимичность обоих понятий (кстати, тут отчетливо видна «включенность» сибирских татар в общенациональный проект).

После прихода на смену проекта Штата Идель-Урал советского плана по созданию Татаро-Башкирской Советской Республики, татарская интеллигенция попыталась привить в общественном сознании другое название — «татаро-башкиры», что было связано со стремлением идеологов «конструировать» нацию, способную в конечном счете обрести определенное территориальное оформление. Несмотря на то, что при этом идеологи татар исходили из учета некоторых объективных факторов (этнокультурное единство татар и башкир в северо-западном Приуралье), предложенный им подход оказался слишком широким. Идеологи башкир уже в июле-августе 1917 г. противопоставили себя «волжским мусульманам», заявив о своем стремлении создать собственную территориальную автономию в виде «Штата Башкурдистан» — речь шла о башкирской «политической» нации в рамках «Малой Башкирии». В 1920 г. вопрос о наименовании «татаро-башкиры» всплыл опять. Лидеры Башкирской республики в своем заявлении от 17 января 1920 г. выступили «против присвоения ей (Татаро-Башкирской Советской Республике. -ДМ.) названия «Татаро-Башкирская Республика», употребления терминов «татаро-башкирский язык», «татаро-башкирская литература», «татаро-башкирская армия». В итоге лидерам татар пришлось оправдываться, что они хотели дать новой республике двойное название «не по прозелитическим соображениям, а из осторожности (курсив мой. — Д. И.), что оставшиеся за территорией Советской Башкирии и входящие (точнее, предполагаемые, что войдут. — Д. И.) в состав Татарской республики башкиры будут протестовать против данной республики под именем татарской национальности». В результате присоединения Уфимской губернии к Башкирской АССР (1922) «конструктивистские» усилия татарских идеологов свелись на нет. Тем не менее, тень «тюрко-татарской» нации в 1920-х гг. в скрытом виде присутствовала в некоторых высказываниях татарской советской элиты. А для политических эмигрантов из татар понятие «тюрко-татары» так и осталось основным (см.: Исхаки Г. Идель-Урал. Париж, 1933). Вряд ли были случайными и строки из постановления 3-й сессии Башкирского ЦИК VIII созыва (1932) о «татарской великодержавнической политике к башкирам», сопровождаемые поручением Башкорнаркомпросу «принять решительные меры к изжитию подмены преподавания башкирского языка татарским языком».

* * *

Таким образом, попытки татарских идеологов внести коррективы в ход складывания национальной идентичности в 1917—1920-м гг. не увенчались успехом, что было связано как с сопротивлением башкирской политической элиты, так и с общим провалом политического проекта татарского национального движения 1917—1920-х гг. по созданию татарской «политической» нации в широких этнических и территориальных рамках. Но усилия татарских идеологов в одном плане не пропали даром — к 1920-м гг. большинство татар (в Европейской части СССР по переписи 1926 г. — 88%) уже прочно усвоило этноним «татары» в качестве общенационального самоназвания. Однако на северо-западе Приуралья в 1920-х гг. полной дифференциации татароязычного населения на «татар» и «башкир» не произошло — в значительной мере из-за ее невозможности. Следовательно, можно думать, что татарские идеологи, выдвигавшие в первых десятилетиях XX в. разные варианты номинации нации, исходили не только из идеологических устремлений по «конструированию» определенной нации, но и из логики объективных этнических процессов, диктовавших им конкретные территориальные и этнокультурные рамки, в пределах которых предлагавшаяся ими национальная идентичность могла функционировать. Поэтому северо-западное Приуралье, как зона «нерасчлененной» идентичности, для татарских и башкирских идеологов фактически осталось полем будущей битвы за закрепление более этнически конкретизированных самоназваний.

Итак, общенациональный этноним является конечным результатом становления татарской национальной общности, за ним стоит вся национальная культура. Этноним «татары» — плод деятельности многих татарских интеллектуалов. Можно сказать, что он — продукт истории и один из ценнейших достояний всей татарской нации. Отказ от него в пользу других наименований, пусть даже содержащих «татарский» компонент, не является простым механическим актом, ибо содержит в себе потенциальную возможность разрыва с национальной культурой.