Школа Тимофеева

Глухов М. С.
Школа Тимофеева

 

Ссылки

• Глухов, Максим Степанович // Википедия
• Тимофеев, Василий Тимофеевич // Википедия

 

---

 

Об этом учебном заведении много писалось как до революции, так и после нее. Высказывались самые различные точки зрения: и возносили его, и подвергали уничтожающей критике. Но что бы там ни говорили, само это «медресе» в духовной жизни определенной части татар было незаурядным явлением.

Конечно же, оно носило другое официальное название. С момента открытия до февраля 1917 года было известно как Центральная крещено-татарская школа. В течение нескольких лет после революции она именовалась Кряшенской учительской семинарией, а до слияния ее в 1930 году с рабфаком Восточно-педагогического института. — Кряшенским педагогическим техникумом.

Необычна история этого учебного заведения, но и сегодня весьма поучительна и интересна тем, что существуя многие годы без всякой государственной поддержки, на чистом подвижничестве небольшого круга лиц, школа имела феноменальные успехи. Сама история неповторима и не имеет обратного хода, однако ее опыт, оригинальнейшие методы обучения и воспитания, применявшиеся в школе первоначально в виде экспериментов, а в итоге сложившиеся в весьма эффективную педагогическую систему, не должны уйти в забытье. О них полезно вспомнить особенно сейчас, когда идут мучительные и пока что безрезультатные поиски путей формирования современной школы. Заинтересованные в прогрессе своего народа читатели, думается, откинут шоры предвзятости и используют прочитанное во имя жизни.

Начиналась школа с приватных занятий в небольшом деревянном доме на Арском поле. Дом принадлежал практиканту татарского языка Казанской духовной академии (по нынешним временам — лаборанту кафедры) Василию Тимофеевичу Тимофееву*¹, который и стал первым заведующим школы, первым ее учителем и воспитателем слушателей. Он сам же подобрал себе первых учеников. Это были сородичи из села Никифорово (Чиябаши) и окрестных деревень Мамадышского уезда — шесть отроков и одна девица пятнадцати-шестнадцати лет.

На первых порах учитель и сам не знал, как будет учить своих соплеменников грамматическим особенностям родного языка. Зато он хорошо представлял чему, будет учить — искусству жить и отстаивать права на достойное существование. В свое время самого Тимофеева этому не учили. Когда семилетним мальчиком отец привел его в соседнее село Абди в церковноприходскую школу, первая встреча с «храмом науки» запомнилась ему так.

«Живя от роду своего среди татар, старик-священник, в доме которого помещалась сельская школа, хорошо владел нашим языком. Но когда он узнал, что я кряшен, сказал: «Я крещеных, как собак не люблю»— и отошел от меня». (Цит.: Чичерина С. В. О приволжских инородцах. — СПб., 1906, с. 10.)

Но отец оставил маленького Васю в этом приходе.

Казалось бы, уже один такой случай должен был навсегда оттолкнуть мальчика от учебы, но он родился не только любознательным, а судьба уготовила ему еще и призвание самому стать учителем. В другом месте своего дневника он пишет о том, какие мысли его занимали через четыре года.

В 1847 году после начальной школы отец определил Васю в Мамадышское училище Министерства государственных имуществ. Появившиеся в начале 30-х годов XIX века такие училища уже прославились среди местного населения сечением детей, ланкастерским методом обучения*², свирепыми учителями, пользовавшимися неограниченной властью над учениками. Сердобольные родители отказывались отдавать своих детей в такие школы, ну а тем, которым хотелось вывести своих сыновей в «люди», приходилось их уговаривать, рисуя «радужные» перспективы.

«Нас сопровождал отец одного мальчика, — вспоминал В. Тимофеев. — Он говорил нам: детки, выучитесь, будете писарями, вам станут деньги давать. А сынка своего Федора, если выучится грамоте, поставлю в волостные головы, будет ездить на паре с колокольчиками по деревням. Сын отвечает ему: не буду я учиться. Там, говорят, бьют больно. А другой говорит другое. А я себе думал: если выучусь, стану, учить других». (Цит. по сб.: «Протоиереи Василий (Тимофеев)». — К., 1895, с. 31.)

И вот они, его первые ученики... Уже через два-три года (на первых порах срок обучения в школе был неопределенным) воспитанники Василия Тимофеева сами стали учительствовать у себя на родине. Среди них Яков Емельянов — будущий поэт, который, глубоко вникнув в устное народное творчество, «увидел в нем такие творческие возможности, которые были скрыты от других татарских поэтов.., создал интонационный стих большой обличительной силы» (Казан утлары, 1973, № 3, с. 167).

Но перед этим Емельянов почти десять лет учил родному языку ребятишек в приходском селе Уреево-Челны Лаишевского уезда и Большой Чуре Мамадышского уезда. Первую свою книгу стихов он выпустил в 1877 году после окончания миссионерских курсов в Казанской духовной академии.

Среди первых воспитанников тимофеевской школы были также Борис Гаврилов, ставший позднее известным как создатель Удмуртского букваря, Игнатий Тимофеев — просветитель нагайбаков, открывший в поселке Фершампенуаз Оренбургской губернии школу для казачьих детей, Феодора Иванова — первая светская учительница из татарок, начавшая учить родному языку девочек в селе Никифорово уже в 1866 году.

2

Обратим сразу же внимание: школа Василия Тимофеева, пожалуй, была и долгое время оставалась единственной в России, где проводилось совместное обучение юношей и девушек, и факт этот уже сам по себе достоин более подробного рассмотрения.

Известно, что в тюркском обществе, особенно до принятия ислама, женщина не была каким-то забитым существом, наоборот— подчас занимала достаточно влиятельное положение, пользуясь среди подрастающего поколения большим авторитетом. Это объясняется, по-видимому, хозяйственным укладом и образом жизни наших далеких предков с их отгонным скотоводством, когда на женщин ложились все заботы по очагу и воспитанию детей, а мужчины были заняты охраной отар и табунов и поиском новых пастбищ. Нередко в таких условиях женщинам приходилось оборонять свои станы от непрошенных гостей, а иногда и проявлять на глазах своих детей примеры мужества, стойкости и отваги. Такое разделение бремени жизни оставалось в тюркских семьях по сути дела до нового времени.

Вот, например, семейные отношения и быт среди нагайбаков-кряшен во многом определялись их принадлежностью к казачьему военному сословию. Вплоть до конца ХIХ века практически вся активная пора жизни казаков проходила в военных учениях, походах и уставной службе. Они годами не видели своих детей, бывало, даже утрачивали навыки к повседневному труду, забывали семейные обычаи. Чему мог научить ребенка такой человек? Огрубевший на военной службе нравами, ничего хорошего он не мог дать своим детям и в духовной сфере. Формирование душевных качеств в человеке опять-таки ложилось на плечи и голову женщин.

Сказанное относилось и к жизни наших ближайших предков, государственных крестьян бывшей Казанской губернии, из среды которых вышел Василий Тимофеев, и быт которых он наблюдал непосредственно. И в самом деле, как строились семейные отношения наших дедов и бабушек, как распределялись их роли, когда они растили своих детей?

Земли в наших краях, были не ахти какие плодородные. Урожай сам-четыре (это когда собирали зерна в четыре раза больше посеянного) считался весьма терпимым. А если не выпадало такого урожая? К тому же и наделы были небольшими... Что делать в таком случае мужику? Известное дело: заниматься подсобными промыслами, чтобы сбыть свои нехитрые поделки на стороне, или уезжать на заработки в промышленные центры. А дети опять же оставались на попечение матерей.

Такое наблюдалось повсеместно и стало в крестьянских семьях обыденным явлением. В книге «Сквозь огонь» генерал-лейтенант Алексей Ефимович Яковлев, кстати, бывший воспитанник Центральной крещено-татарской школы, пишет:

«Я вспоминал отца с Георгием на груди за русско-турецкую войну 1877-1878 годов. Женившись довольно поздно, он был хорошим семьянином, понимающим толк в крестьянском хозяйстве. У него было правило: до достижения детьми девятилетнего возраста не вмешиваться в дела их воспитания, и целиком передоверял столь хлопотное дело матери. А уж после девяти лет детей брал под свой постоянный присмотр. Следил, чтобы мы умели и коня запрячь, и лапти для себя сплести, и прибить гвоздь, где надо. Учил бережливости, учил «кумекать» при случае, учил правильному поведению среди своей ровни.

Что же, думаю я теперь, отец, не имея особого образования, владел природными педагогическими знаниями. Помнится, он спрашивал у матери:

— А ты водила сыновей на ту поляну в лесу, где землянику мы с тобой собирали?

— Водила,— отвечала мать.

— А ты еще раз своди. Своди и к речке — пусть посмотрят, как пескари шустрят, поведи к чишме, водой которой их омывали при рождении...» (Яковлев Алексей. Сквозь огонь. — К., 1985, с. 81-82.)

Здесь речь идет о благополучной, зажиточной семье, где отец, имея колесную мастерскую, постоянно находился при доме и мог своим примером положительно влиять на подрастающих детей. Однако и в этом случае, как отмечено, воспитание духовности, особенно до определенного возраста, было возложено на женщину. И эта особенность была подмечена В. Т. Тимофеевым из жизненной практики. Вот почему уже среди самых первых его учеников свое достойное место заняла ее землячка — Феодора Иванова. И она не стала исключением, а заложила основу под будущее женское отделение школы.

В 1891 году в это отделение поступила моя будущая бабушка по отцу — Агния Илларионовна, урожденная Кузьмина, дочь волостного писаря из дер. Субаши (ныне — Сабинский район), и оставила глубокий след просветительства во многих кряшенских селениях Мамадышского и Лаишевского уездов Казанской губернии. Однако учительство, которое уготовила судьба моей бабушке, не принесло ей особого счастья. Окончившие учительскую школу девушки в селениях, где им приходилось служить, часто не могли найти себе достойных женихов и, бывало, оставались в старых девах на всю жизнь. Моя же бабушка Агния в возрасте 28 лет решилась выйти замуж за 53-летнего вдовца Григория Глухова, державшего мелочную лавку в приходском селе Уреево-Челны, и родила от этого брака моего отца.

Была ли любовь в таких случаях, я не знаю. Но сохранились предания, сохранились традиции: какие бы трудные годы не выпадали, детей (и мальчиков, и девочек) обязательно надо учить. И отец мой, даже оставшись полусиротой, после окончания сельской школы в условиях разрухи и гражданской войны сумел-таки окончить и Шеморбашское второклассное училище (с шестилетним сроком обучения), дающее право на учительство в начальных классах.

В этой связи хотелось бы сказать еще вот о чем. Учитель в те времена, что бы там ни говорили, не был ровней крестьянину-земледельцу. Он получал регулярное жалованье, на которое мог не только безбедно прожить семьей, но и нанять на сезонные полевые работы 2-3 батраков. И родниться учителя старались только со своей ровней и поселяться с нею рядом. И что же: со временем в Казанской и Уфимской губерниях появились «чисто учительские» поселения или, во всяком случае, учительские околотки в деревнях и селах. Таковыми были Кряш-Казыли и Нижние Мерятяки в Лаишевском уезде, Субаши и Дюсметьево — в Мамадышском, Чура и Бектяшево — в Казанском уездах и др.

3.

Вернемся однако к Василию Тимофееву. Родившись в Чиябашах, в природной татарской среде, он по обстоятельствам времени и местных условий, тем не менее, представлял собой чистое поле для восприятия европейско-христианской культуры. Правда, в пору получения им образования у него был выбор. Многие его кровные родственники, даже его мать и отец, склонялись к отпадению от православия и возвращению в мир ислама, ибо как раз 50-60 годы прошлого века были периодом пробуждения и наиболее интенсивного формирования татарского национального сознания. Василий и сам был знаком с основными догмами ислама, порядками в медресе. Например, было безусловным достоинством мусульманских учебных заведений края простое, задушевное отношение учителя (мугалима, халфы) к своим ученикам. Халфа был понятным, притягательным человеком: он жил рядом у всех на виду, терпел те же лишения и обиды, которые выпадали на долю крестьян, не получая жалования от казны, он занимался повседневно тем же, что и все его односельчане, ел ту же самую пищу, носил простую крестьянскую одежду. Василий не мог не оценить подвижнический труд сельских мугалимов, часто гонимых за свою просветительскую деятельность среди татар. Все положительное он воспринял сердцем и во время открытия своей школы, в сущности, перенес живую методику медресе на занятия с соплеменниками.

И все же судьба распорядилась так, что в наиболее трудный момент, когда он оказался в большом городе, без средств существования, первая реальная помощь пришла от русского человека. Василий не мог не отозваться на это*³.

На мировоззрение Василия Тимофеева, безусловно, повлияла и общая тенденция нарастания патриотических чувств в России в середине XIX века. Вспомним Мирзу Фатали Ахундова, Косту Хетагурова, Чокана Валиханова, Хусаина Фаизханова, Каюма Насырова, Ибрая Алтынсарина, которые принадлежали к разным народностям, но, проживая в одной стране, прониклись единым чувством — верности Отчизне. В то же время, решающее значение на весь жизненный путь Василия Тимофеевича Тимофеева оказала его встреча с Николаем Ивановичем Ильминским*⁴, мыслителем, выдающимся педагогом, тонким знатоком человеческих душ.

Н. И. Ильминского некоторые местные историки представляют современному читателю просто как миссионера, часто подразумевая под этим словом колонизатора, русификатора, не затрудняя себя необходимостью хотя бы бегло ознакомиться с его жизнью и деятельностью. Между тем Ильминский — не только известный востоковед и талантливый педагог, создавший оригинальную систему народного просвещения, но и крупнейший тюрколог, ученый с мировым именем. Здесь для его характеристики как ученого и человека достаточно будет привести всего два факта.

В 1884 году Н. И. Ильминского, члена-корреспондента Российской Академии Наук, с поста директора Казанской учительской семинарии и профессора Казанского университета официально пригласили в Петербург занять вакансию академика и возглавить Отделение истории и философии. В ответ на это предложение, «на вопрос о его согласии занять место в Академии г. Ильминский отвечал отказом, мотивируя его нежеланием расстаться с Казанью и с кругом его там занятий... Отклоняя от себя сделанное ему предложение, г. Ильминский, в интересе науки... горячо рекомендовал вместо себя... исследователя тюркских языков, статского советника Василия Васильевича Радлова» (Из представления, внесенного на заседании ОИФ АН 18 сентября 1884 г.).

Когда молодой Владимир Ульянов был исключен из Казанского университета, а его брат Александр был казнен за участие в покушении на императора, в то время, когда от семьи Ульяновых отвернулись все «прогрессивные» деятели, даже родственники, никто иной, как Николай Иванович Ильминский выхлопотал опальной семье государственную пенсию, а для Владимира Ильича Ульянова добился разрешения сдавать экстерн-экзамены за полный курс Петербургского университета*⁵.

Вот с таким человеком свела судьба Василия Тимофеева. Ильминский и сам высоко ценил его. Уже через год после знакомства, в сентябре 1864 года, Ильминский писал графу Уварову о Тимофееве: «Это единственный в своем роде и неоценимый человек». В другом письме (от 16 декабря 1864 г.) Ильминский отзывался о нем так: «Вполне заслуживает уважения эта светлая, одушевленная личность... Все (речь идет о школе Тимофеева — М. Г.) держится исключительно на его личности... Вся сила (только что основанной школы — М. Г.) в настоящем ее учителе; без него школа не могла бы существовать, он — главная опора школы, и с утра до ночи трудится для нее бескорыстно».

Василий Тимофеев несколько лет и в самом деле вел занятия в школе совершенно бесплатно, мало того содержал ее, обеспечивал учебными принадлежностями и кормил учеников за свой счет. Бесконечно преданная мужу, жена Тимофеева обшивала, обстирывала ребят, готовила для них обед. Со временем, когда школа получит широкую известность, а результаты обучения в ней будут налицо, станет гораздо легче: войдет в правило самообслуживание учащихся, найдутся добровольные помощники у Тимофеева, появятся состоятельные благотворители школы. Но все будет потом...

4.

Пока же действительно все держалось на инициативе и доброй воле основателя школы. Однако же не будем лукавить: чуда никакого не было. Тимофеев к тому времени занимал официальную должность лектора татарского языка на кафедре ориенталистики Духовной академии, где получал относительно приличное жалованье. И то сказать: в те времена и в «проклятой империи», «тюрьме народов» ценили людей по способностям и живым делам. Не простая случайность определяла и отношение Ильминского к Тимофееву. Как тюрколог Николай Иванович очень нуждался в толковом носителе татарского народно-разговорного языка, одновременно владеющем русским языком, который мог бы служить и переводчиком. Таких людей в ту пору найти было непросто.

Как признавался сам Ильминский, он «можно сказать, уцепился за него как за драгоценную находку», и Тимофеев стал для ученого «правою рукою» на всю жизнь (Сб. «Протоиерей Василии (Тимофеев)», с. 29). Естественно, он по возможности оказывал своему молодому другу всестороннюю поддержку.

А возможности у Ильминского, как мы знаем, были немалые. Это именно он помог Василию Тимофееву войти в коллектив академической кафедры, сумел заинтересовать его педагогической практикой представителей высокопоставленных кругов Петербурга, таких как президент Российской Академии Наук граф А. С. Уваров, министр народного просвещения граф Д. А. Толстой, обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев, с которыми он состоял в регулярной переписке. Последний был также законоучителем и советником по вопросам права Александра II, и как раз через него Ильминский организовал посещение императором Центральной крещено-татарской школы во время его визита в Казань в 1866 году.

Слова «царя-освободителя», сказанные родителям учеников школы: «Я очень рад, что ваши дети учатся здесь, и уверен, что они выйдут отсюда хорошими христианами», (Там же, с. 34) — золотыми, буквами были высечены на мраморной плите при входе в здание школы. Заинтересованное внимание императорской семьи к довольно скромному заведению вчерашнего крестьянина Василия Тимофеева, выделение из фамильных средств для лучших учащихся ежегодных стипендий «имени государыни Марии Федоровны» и «имени Наследника-Цесаревича» надежно упрочили положение и престиж школы.

Пример императора оказался знаменательным. Состоятельные люди Казани стали считать за честь принять хоть какое-то участие в делах школы Тимофеева. Особенно большое, постоянное внимание оказывал богатейший казанец того времени, купец I гильдии Павел Васильевич Щетинкин, который в 1872 году возвел на отведенной территории новое просторное и светлое главное здание школы и церковь во имя преподобного святителя Гурия, участвовал в постройке других корпусов — образцовой начальной школы для прохождения практики, интерната, лазарета, домов для преподавателей и хозяйственных помещений. Таким образом, на Арском поле, рядом с Духовной академией, вырос целый школьный городок с обширным фруктовым садом, цветочными оранжереями и теплицами.

Наверное, ни одно частное среднее учебное заведение Казани, да, и, пожалуй, всей России, не имело столь прекрасных условий для получения образования и воспитания учащихся. Учебный процесс был обеспечен необходимыми принадлежностями и наглядными пособиями, кабинеты оборудованы лабораторными установками и приборами, часто зарубежного производства. Учебные классы и жилые помещения соответствовали санитарно-гигиеническим нормам. Имелись площадки и спортивные снаряды для занятий физкультурой, большое внимание уделялось в школе развитию музыкального слуха и голосовых данных воспитанников. Понятно, что добрая слава школы распространилась далеко окрест, и желающих поступить в нее было очень и очень много.

Вот что пишет по этому поводу бывший воспитанник школы генерал-лейтенант А. Е. Яковлев:

«В эту школу, которая располагалась на Арском поле в Казани (здание, существующее и поныне, улица Николая Ершова, 20, занято сейчас под общежитие Ветеринарного института), я поступил в 1914 году с целью получить звание учителя... и провел там шесть счастливых лет. Говорю «счастливых» и потому, что поступить в Центральную крещено-татарскую школу было не так-то просто: на одно место подавалось до десяти и более заявлений, потому что окончивший ее непременно находил достойное место в жизни» (Яковлев Алексей. Указан. соч., с. 85-88).

Результаты строгого отбора были очевидны. Почти все выпускники вполне соответствовали высокому званию народного учителя, своей деятельностью, всем образом жизни оставляли самые светлые воспоминания у всех, кого сводила с ними судьба. Об одном таком народном учителе Тук-Пулатовской (Иванаевской) сельской школы Лаишевского уезда Иване Гавриловиче Касимове пишет в своей книге А. Е. Яковлев. О таких же учителях Янцеварской средней школы (ныне — Пестречинский район) — Евдокии Сергеевне Ивановой и Владимире Егоровиче Яранове с чувством искренней благодарности вспоминает мать-героиня Анастасия Петровна Чумарова. Уже только этих фактов вполне хватило бы для высокой оценки результатов функционирования Центрально кряшенской учительской школы.

Однако некоторые из выпускников, а за многие годы их наберется достаточно, продолжая образование в высших учебных заведениях, становились видными учеными, крупными специалистами, руководителями больших производственных коллективов, военачальниками. Так, только из числа поступивших в школу в 1914 году вместе с А. Е. Яковлевым можно назвать имена чл. -корреспондента АМН СССР А. В. Кибякова, выходца из с. Шеморбаш, ныне живущего в Ленинграде; рано скончавшегося профессора КГУ, зав. кафедрой геометрии П. И.. Петрова из дер. Алан-Полян; одного из организаторов ИЯЛИ им. Г. Ибрагимова РАН историка А. Н. Григорьева*⁶; зав. кафедрой политэкономии КГУ А. П. Харитонова; зав. кафедрой механики КХТИ М. Е. Никифорова; бывшего заместителя командующего Закавказским военным округом С. С. Семенова; «генерала от промышленности»— директора «Шпаковского» завода в Казани И. М. Шпакова; зав. кафедрой философии КГПИ В. Н. Смолина и др. Подчеркиваю: это люди только одной группы приема 1914 года! Все родившиеся в 1902-1903 годах в крестьянских семьях, приехавшие в Казань в лаптях с котомками за плечами, почти не владевшие русским языком...

А сколько их было, не затерявшихся в толпе и «вышедших в люди», за многие годы существования учебного заведения, основанного бывшим крестьянином татарского села Чиябаши Василием Тимофеевичем Тимофеевым. Это и герой гражданской войны, Георгиевский кавалер С. В. Домолазов, репрессированный в годы сталинизма; и бывший член Центробалта, большевик с 1912 года Г. И. Зубков; и руководитель героической обороны Севастополя в 1941 году прославленный генерал А. Г. Новиков; и стоявший насмерть в Бресте Герой Советского Союза П. М. Гаврилов. Это наркомы и министры Н. С. Соловьев, Н. В. Петров, А. С. Филиппов, поэты и писатели Яков Емельянов, Давид Григорьев-Саврушевский, Даржия Аппакова, Николай Багряшевский. И, конечно же, отсюда вышли видные педагоги, имеющие значительные научные разработки в своей области: В. М. Горохов — первый доктор педагогических наук из татар; И. А. Алексеев, создавший первый учебник по высшей математике на татарском языке, С. Н. Любов — автор многих учебников и один из активных реформаторов татарской письменности; Н. В. Подъячев — крупнейший методист; И. С. Михеев, педагогические работы которого высоко оценены за рубежом*⁷; Р. П. Даулей*⁸ — профессор пединститута, первым из татар за педагогическую деятельность награжденный орденом Ленина...

Здесь, видимо, следует особо подчеркнуть, что почти все педагоги из кряшен, получившие дореволюционную профессиональную подготовку, оказались вполне способными продолжить свою работу и в условиях Советской власти. Ведь в основу их педагогических воззрений были положены самые прогрессивные идеи воспитания подрастающего поколения и подготовки их к самостоятельной жизни — непреходящие идеи Яна Коменского, К. Д. Ушинского, Л. Н. Толстого, Н. И. Ильминского.

Духовенство, учительство и нравственность в кряшенском обществе находились в тесной взаимосвязи и их состояние определяло уклад самой жизни кряшен в дореволюционный период. Лица духовного звания и учителя тогда представляли собой довольно заметную и влиятельную прослойку, хотя в кряшенской среде, например, они самостоятельно определились сравнительно недавно (серед. ХIХ в.).

Служители церкви и школьные учителя из крещеных татар, конечно, были и значительно раньше, но они ничем и никак не выделялись из общего христианского клира и педагогического корпуса.

Первые опыты правильного христианского богослужения на татарском языке в Золотой Орде имели место еще в ХIV в. (см. Соdех Cоmаnikus, 1303 г.; Шильтбергер, 1394 г.), но они не имели эффективного продолжения. Попытки возродить эту практику предпринимались в самом начале ХIХ в. на Северном Кавказе среди кумыков, ногайцев, карачаевцев и др. тюркских народностей, но поскольку инициатива принадлежала тогда евангелистам и протестантам, Русская православная церковь выступила против этого, усматривая в деятельности западных миссионеров поползновения на влияние в Кавказском регионе. В то же время консервативно настроенный синклит св. Синода Русской православной церкви не допускал и мысли ведения богослужения на языках «инородцев» России. Систематический перевод православных богослужебных книг на языки нерусских народов (крымско-татарский, ногайский, калмыцкий, казанско-татарский и др. языки) начался в 20-х гг. ХIХ в. Первое публичное богослужение на татарском языке совершил в Гурьевской церкви Казани (1867 г.) священник из крестьян с. Никифорово Мамадышского уезда В. Т. Тимофеев (о. Василий). А вслед за этим событием церковное богослужение на татарском языке (подготовленные кадры уже были) началось сразу в нескольких губерниях и уездах России. Свершилось «чудо», как отмечали миссионерские издания того времени, «инородческие приходы полны народу, и прихожане говорят: «Рахмат!» Начавшееся было в середине 60-х гг. массовое «отпадение» татар в магометанство приостановилось. Мало того, нередки были случаи возвращения «блудных сыновей» обратно в лоно христианства. В 1913 г. в 12 губерниях и 60 уездах России уже служило 537 кряшен духовного звания, из них 297 священников, 90 дьяконов, 150 псаломщиков.

Тесно примыкало к сословию духовенства кряшенское учительство. Практически каждый выпускник Центральной крещено-татарской учительской школы, где вопросам вероучения и религиозного воспитания отводилось первостепенное значение, в случае необходимости мог выступить в роли духовного пастыря. Очень часто после окончания курсов при Духовной академии некоторые из них и становились на это поприще. За 50 лет, с 1863-го по 1913 годы, только в одной Центральной кряшенской учительской школе обучалось 4454 мальчика и 1885 девочек (см.:Горохов, 1941). Среди периферийного кряшенства роль Центральной школы играли Белебеевская, Бирская, Фершампенуазская учительские и другие школы — филиалы, по отношению к которым Казанская выступала методическим центром. Кроме этих учебных, значительное количество юношей и девушек обучалось в Казанской, Уфимской, Вятской, Томской, Оренбургской учительских семинариях, а также в епархиальных училищах. Отдельным представителям молодежи удавалось получить образования в духовных академиях и университетах. Если учесть, что и после 1913 г. Центральная школа и ее филиалы продолжали готовить кадры, то можно представить себе целую армию учителей, стоявшую на службе народного образования. По данным Центрального кряшенского отдела при Наркомнаце РСФСР и локальной переписи 1920 г., их общее количество составляло около 25 тыс. Это очень много, если помнить, что самих кряшен по Всероссийской переписи 1897 г. было 122 тысячи человек. К концу ХIХ в. практически во всех кряшенских селения были школы, а в некоторых и по две (для мальчиков и девочек отдельно). По грамотности кряшены стояли на первом месте всех других народов Поволжья и Приуралья. Понятно, что наблюдалось «перепроизводство» учительских кадров. В таких условиях, не находя применения своим знаниям на родине, многие из них были вынуждены искать место в других регионах проживания тюрков — в Киргизских степях, Сибири и Средней Азии, или переквалифицировались в землемеров, фельдшеров, лесных таксаторов, волостных писарей и пр. Почти всеобщая грамотность, знакомство благодаря все тем же учителям с передовыми методами ведения хозяйства, осознанное вероисповедание постепенно повышали жизненный уровень кряшенского крестьянина. Известный востоковед С. В. Чичерина, посетившая в 1904 г. многие селения Лаишевского и Мамадышского уездов, особо подчеркивала «любовь к образованию и стремление к нравственному усовершенствованию» (Чичерина С. В. Указан. работа, с. 29) их жителей. «Крещено-татарские селения,— отмечала она,— отличаются зажиточностью, и жители таких селений пользуются уважением в волостях со смешанным населением, часто избираются в волостные старшины, церковные старосты и т. п. Они даже пользуются уважением со стороны магометан» (Там же). В таких селениях не знали ни пьянства, ни воровства, ни разводов. Урядникам и приставам здесь нечего было делать, ибо преступности практически никакой не было. А если что-то и случалось изредка, во всей округе об этом говорили и вспоминали как о нечто из ряда вон выходящем. По данным 1925 года, только в Татарстане продолжали функционировать 50 кряшенских приходов и 2 монастыря (мужской и женский). Повсеместно работали школы, нардома (клубы) и избы-читальни. В годы разгула сталинских репрессий все они были практически ликвидированы. Началась борьба с «опиумом для народа», стал навязываться всеобщий «политликбез». Что из этого получилось, все знают.

5.

С образованием Татарской республики, когда началась коренная перестройка всей системы народного образования, они стали незаменимыми специалистами для работы в Татнаркомпросе и его органах, при подготовке новых учебных программ, методических разработок, на различных курсах усовершенствования учителей, традиционных летних учительских семинарах, при организации национальных педагогических училищ, специальных групп и рабфаков при педагогических вузах. Такая деятельность, их высокая квалификация и просто человеческие качества оставили неизгладимый след при усвоении методов преподавания и педагогического мастерства в новых поколениях учительства. И это нашло отражение в многочисленных публикациях и воспоминаниях современников.

Так, практически каждый бывший воспитанник Казанской школы-коммуны 20-х годов с теплотой и чувством благодарности вспоминает Василия Тимофеевича Макарова, Семена Николаевича Любова, Веру Васильевну Воронкову, работавших там в ту пору учителями*⁹. И, пожалуй, не найдется ни одного выпускника Казанского пединститута 30—50-х годов, который не запомнил бы яркие лекции и семинарские занятия, проводимые там Василием Михайловичем Гороховым, Романом Павловичем Даулеем, Александром Николаевичем Григорьевым, Николаем Васильевичем Подъячевым... Но это, так сказать, уже «последние из могикан», прошедших выучку тимофеевской школы. С каждым годом их становилось все меньше и меньше. Одни, репрессированные в годы сталинских беззаконий, погибали за колючей проволокой, другие устоявшие в момент шквальных ветров, складывали свои головы на полях сражений Великой Отечественной войны...

Подводя же некоторые итоги дореволюционной деятельности Центральной кряшенской учительской школы, нельзя не сказать о том, что опыт, наработанный ею, использовался при организации Татарской учительской школы в Казани, Чувашской учительской школы в Симбирске, открытии русско-татарских, русско-казахских классов при земских училищах и вообще всех «русско-инородческих школ» России. Свои первые шаги в освоении принципов новой педагогики некоторые представители нерусских народов делали именно в этой школе. С 1890-х годов на базе школы для всех учителей нерусских школ Поволжья и Урала стали регулярно устраиваться курсы усовершенствования и методические семинары. Это делалось «для укрепления их знания русского языка, для ознакомления их с лучшими методами и приемами преподавания, для взаимного обмена мыслей по учебной практике» (Горохов В. М. Указан. работа, с. 109). Иногда на этих курсах можно было встретить не только татар, чувашей, марийцев, башкир, удмуртов, мордву, но и представителей народов, живущих далеко от Волжско-Камского края — якутов, хакасов, алтайцев, корейцев, казахов и др.

Но, пожалуй, самой неоспоримой заслугой выпускников этой учительской школы является то, что их неутомимая деятельность «умственно и нравственно подняла самую массу народа, улучшив его быт» (Чичерина С. В. Указан. работа, с. 29). С заметным и неукоснительным ростом грамотности среди кряшенского населения*¹⁰, изменялся весь образ их жизни. Грамотность сказалась на позитивных сдвигах в ведении крестьянского хозяйства, культуре земледелия. В селах начала появляться сельскохозяйственная техника, при усадьбах — фруктовые сады и овощные огороды. А ведь не в столь отдаленное время ничего этого кряшены не знали. В домах теперь видное место занимали не только иконы, но и книжные полки. Появились подписчики на газеты и журналы, в том числе на родном языке («Дус», издававшаяся в Уфе бывшим воспитанником школы С. Матвеевым, и «Сугыш хэбэрлэре»— П. Глезденевым в Вятке). С открытием в селах Народных домов и изб-читален крестьяне могли смотреть уже и «туманные картины»— немое кино...

А ведь всего несколько десятилетий тому назад эта часть народа, жившая в замкнутом мире, не имела никаких светлых перспектив. Подвижничество простого крестьянского сына Василия Тимофеева сделало свое дело, его усилия не пропали даром. И это главное.

6.

Сейчас вроде бы началась перестройка умов. Все мы за то, чтобы смотреть в глаза правде, не обольщаться, принимая желаемое за действительное.

В умах укореняется понятие «новое мышление». Все мы за то, чтобы оно быстрее утвердилось во всех сферах хозяйственной и общественной жизни. Но дело продвигается чрезвычайно трудно, если не сказать: оказалось в тупике. А ведь многие наши сегодняшние беды оттого, что современная школа безнадежно отстает от требований дня, ибо в ней до сих пор нет уроков по родиноведению.

Знание того, откуда, как и с какого времени пошло то или иное название речки, урочища, оврага, пригорка, с самого детства наполняет человека чувством сопричастности к географии и истории края, и «язык земли» иногда говорит нам больше и достовернее, чем целые страницы писаных историй. Первые же достоверные познания о родном крае идут от школьного учителя.

В первые годы после Великой Октябрьской революции краеведение, или родиноведение, как его еще называли, переживало бурный расцвет. Оно занимало видное место среди обязательных учебных дисциплин в школе. По различным причинам в тридцатые годы оно почти прекратило свое существование, специальные институты и многие краеведческие музеи были закрыты.

Давно высказывалось мнение, что краеведение нужно ввести в качестве основного предмета в школьные учебные программы. До сих пор вопрос остается открытым. Но, понимая всю важность дела, многие краеведы-любители сами развернули живую работу по собиранию историко-краеведческих материалов. От энтузиастов здесь многое зависит. В еще большей степени размах краеведения зависит от сельских учителей. Если сам учитель не любит землю, если он не способен вдохнуть в душу своих учеников неизбывную любовь ко всему живому и сотворенному руками человека, если он не воспитывает в них гордость за дела и свершения своих земляков, не возносит ратные и трудовые подвиги уроженцев края, такой учитель вряд ли нужен школе. Эту истину хорошо понимал в свое время Василий Тимофеев и навсегда усвоили многочисленные выпускники его школы. Краеведческие традиции в кряшенских школах переходили из поколения в поколение.

... Ребята побежали по тропинке вверх, быстро исчезли за поворотом. Возбужденные веселые голоса растаяли в прозрачном воздухе. Приятно после долгих часов сидения за партой очутиться на природе. Здесь на пригорке уже пробились молодые травы, а по оврагам еще держатся островки серого снега. Ярко светит весеннее солнце, земля вздымилась и просится к огромному, чистому, синему небу.

Отсюда, с возвышенности, которая встала на пути тихой, но своенравной в пору половодья Меши, все так четко видно. Далеко в стороне среди зеленых всхолмлений блестит серебристая змейка — это Нырсинка, речка небольшая, но именно ее берега облюбовали когда-то пращуры этих ребят, которые пришли сюда со своим учителем на очередной урок краеведения. Предмет этот факультативный, оценок за него не выводят, а ребята ожидают каждый такой урюк с нетерпением.

— А вы знаете, ребята, — между тем начинает рассказывать учитель,— почему село наше называется Янсувары? Название это пошло от деформированного временем Янга Сувар, или буквально — Новый Сувар...

— Владимир Егорович, а что означает Сувар?— спрашивают ребята.

— Трудно сказать, — признается учитель. — Но я думаю, что это слово имеет много общего с названием древнего народа сувар, живших на Средней Волги и ее притокам до нашествия монголов. Во всяком случае, народ этот — не мифический, о нем, его культуре существует немало научных исследований.

— Стало быть, — догадываются ученики,— и Нырсувары связаны с суварами?

— Очень может быть, — соглашается учитель. — А приставка «ныр» этимологически связана со значением чего-то водного. Например, во многих языках мира имеются слова с корнем «нер», «ныр», «нор», и всегда они обозначают или озеро, или болото, или воду. Так, по-древнегречески нера — вода, на санскрите вода — нара, во многих угро-финских языках нер или нюр — болото. Например, озеро у города Ростова Великого называется Неро. Полагают, что такое название дано по имени первоначальных обитателей его берегов — мери. А вы знаете, ребята, что вдоль берегов нашей Нырсинки и ее притоков расположены еще Нырсы, Большие, Верхние, Нижние и Удельные Мерятяки. Сразу четыре селения, названия которых явно указывают на летописную мерю. Вот о чем может рассказать «язык земли»...

Ребята, затаив дыхание, слушают своего учителя, задумчиво смотрят вдаль, где петляет Нырсинка.

— А теперь, ребята, пройдемся вдоль лесопосадки и выйдем к роще, посмотрим, что и как там растет, — говорит Владимир Егорович и уже на лужайке березняка начнет новый рассказ. Узнают дети, что лесопосадки, тянущиеся по краям пашни, еще сравнительно недавно для защитных целей заложены их отцами и старшими братьями, а им казалось, что они вечно там стояли, потрогают руками молодые деревца — кое-что поймут. Подивятся тому, что и роща, куда они не раз ходили за земляникой и груздями, тоже выращена руками человека, ведь роща, как объяснит им учитель, значит рощеный лес.

Владимир Егорович Яранов — учитель географии, но он и доморощенный биолог, и историк, и этимолог. Интересно с ним ребятам. Перед глазами — и география, и история, и земледелие. Высота, которую надо постичь...

Теперь Владимир Егорович и Евдокия Сергеевна Ярановы лежат рядом на янсуварском кладбище. Начав учительствовать с четырнадцати-шестнадцати лет, они вместе отдали сельской школе сто двадцать лет! Евдокия Сергеевна последние двадцать пять лет была директором Янсуварской средней школы. Далеко окрест знают их имена, помнят их доброту и строгость. И берегут светлые воспоминания, связанные с годами ученичества, целые поколения сельчан: повзрослевшие ныне и вставшие на самостоятельный путь юноши и девушки, их женатые и замужние братья и сестры, отцы-матери и деды. Да, даже деды и ныне здравствующие прадеды учились у Ярановых. Учились грамоте и искусству жить на земле.

И вот я слушаю рассказ бывшей воспитанницы Ярановых, теперь пенсионерки колхоза имени Ильича Пестречинского района Анастасии Петровны Чумаровой.

— Со школой я простилась незадолго до войны, а вскоре после войны родился у меня первенец — Николай. С того дня, как отвела его в школу, все время узнавала новых учителей, но непременно встречалась с Ярановыми — Евдокией Сергеевной и Владимиром Егоровичем. Давно уже стали взрослыми мои старшие дети. Вот-вот встанут на самостоятельный путь двое последних. Девять детей вырастила и не одна, а с учителями школы.

Более пятидесяти лет назад прозвенел для меня первый звонок в сельской школе. Почти тридцать лет прошло, как сел за ту же парту мой старший сын. Думая об учителях, я не могу припомнить какие-либо исключительные случаи, из ряда вон выходящие факты. С неизменно светлым чувством вспоминаю школу своего детства. Но сильнее всего слово «учитель» связано для меня с учителями моих детей, ведь многим из них я была ровесницей, и с хранителями педагогических традиций Янсуварской школы Ярановыми, которые еще учили читать-писать моих родителей.

Про учителей не принято говорить, как о друзьях. Они наставники. Но учителя-наставники Янсуварской школы были для меня истинными друзьями-единомышленниками, когда я сама стала матерью, а следовательно, воспитательницей своих детей. И друзей своих я познавала не в беде, а в будничных заботах.

Вот, скажем, туго становилось у нас с деньгами, нужно было сделать какую-нибудь незапланированную покупку. Я бежала к Евдокии Сергеевне; знала: она поможет. Сейчас, я думаю, много у нас в селе было таких, как я. В те годы о денежной оплате труда колхозников и не слышали, а учителя, которые получали жалованье, для нас, колхозников, казались «денежными тузами». Должно быть, трудно приходилось учителям, но я не помню случая, чтобы кто-то из них кому-то в чем-либо отказывал. А ведь учитель — тот же человек, у него в деревне такое же хозяйство, как и у колхозников, такая же своя семья...

Анастасия Петровна без конца могла рассказывать о сельских учителях, вся жизнь которых была на виду, как на ладони, а многие из них были ее подругами. Но, рассказывая, она подчеркивала, что она была простой колхозницей, а учителя — «все же люди другого сорта».

Не знаю, как насчет «другого сорта», но то, что в учителях удерживаются люди особого склада характера и воспитания, — это, несомненно. Да и Анастасия Петровна, говоря об этом, имела в виду действительное положение учителя в сельском мире:

— Существует мнение у некоторых из нас, отцов и матерей, будто в условиях современной жизни, при нынешней занятости родителей на общественном производстве именно на учителей ложится вся ответственность за учебу и поведение ребят. «Он же за это деньги получает», «Он же учился этому, а мы...». Я же глубоко убеждена, что за нравственное воспитание детей, прежде всего отвечают родители.

И все же, соглашалась Анастасия Петровна, огромная роль принадлежит педагогам. Взаимоотношения — педагог и семья, педагог и родители — принимают в сельских условиях непосредственный характер.

— ... Когда был призван на действительную службу в армию Володя,— продолжала рассказывать Анастасия Петровна,— другой наш сын, Сережа, только пошел в первый класс. Надо ли объяснять, как переживали мы с мужем за каждого из них. И вот однажды приходит в наш дом письмо от командира части, где служит Володя. Он писал нам о том, что наш сын с честью выполняет свой долг перед Родиной. Этот день принес нам и еще одну радость: нас посетила Евдокия Сергеевна Яранова. Она хорошо говорила о Сереже. Помнится, она также отзывалась о первых школьных годах Володи и говорила те же слова, что и теперь: «Давайте вместе будем следить за ростом парнишки, верю: толк будет...»

И примечательно, что в то же самое время Ярановы искали живого человеческого контакта со многими семьями. Искали потому, что старались не упустить из виду никого из своих питомцев. И еще потому, что не представляли себе своей работы без дружбы с родителями, не мыслили школы без семьи. И если бы сейчас спросить янсуварцев, какое качество особенно было присуще педагогам Ярановым, они бы ответили просто: любовь к детям. Если их спросить, какое качество способствовало сотрудничеству этих педагогов с родителями, они повторили бы те же слова.

Сельский учитель приходит в дом с различными новостями, застает односельчан в различных семейных ситуациях, да и сам всегда на виду, ежедневно, ежечасно. Можно понять, каково приходится учителю на уроках, если его правильные, сказанные по книге слова не подтверждаются его поведением в быту. Можно понять его чувства, когда иные руководители колхозов, не считаясь с достоинством учителя, покрикивают на него, дают задания, ничего общего не имеющие с его обязанностями. Часто учитель вынужден мириться со всем этим, да и обстоятельства заставляют его обращаться в правление колхоза по различным житейским вопросам. Ведь и транспорт, и покосы, и лесные делянки — все в руках колхоза.

Ярановы умели держать себя в сельском мире. Они начали учительствовать еще в дореволюционное время, когда в Янсуварах ни агрономов, ни медицинских работников, ни других специалистов не было, и учитель в жизни села занимал самое видное, самое ведущее место. Он давал крестьянам и советы по ведению хозяйства, знакомил с новшествами в земледелии, занимался санитарным просветительством. Он и одевался лучше, вернее, опрятнее и чище других, и говорил сдержанно, вразумительно, и весь вид его говорил о благовоспитанности. Таким оставались Ярановы всю свою жизнь. И авторитет их был непререкаем.

Люди так и говорили: «Владимир Егорович сказал...», «... Евдокия Сергеевна запретила...» Слово, запрет учителей были законом не только для учеников, но и их родителей.

В каждом селе, где есть крупная школа, найдутся и свои замечательные учителя, несущие свет людям и оставляющие о себе немеркнущую память. Но все же отдельные энтузиасты, краеведы-любители не делают погоды. Хорошо, когда вся школа, весь учительский коллектив живет одним духом, когда школа, как и подобает ей, находится в центре внимания всего общества.

__________

¹ Тимофеевы: Василий Тимофеевич (1836—1893) — кряш. просветитель и религ. деятель. Род. в д. Никифорово (Чиябаш) Мамадышского уезда. Окончил Миссионерский ин-т при Казанской духовной академии, где был оставлен преподавателем тат. языка. Составил кряш. азбуку с применением кириллицы, ставшую образцом для созд. алфавитов для др. нерусских народов России. Перевел на тат. язык «Книгу Бытия», «Премудрости Иакова, сына Сирахова», «Евангелию от Матфея», «Псалтырь» и много др. книг. В 1863 г. открыл школу для кряшен с первоначальным обучением на родном языке, по образцу к-рой основал такую же школу в Симбирске (1870) чуваш. просветитель И. Я. Яковлев. Т. создал свою педагогическую систему, положив в основу опыт Д. К. Ушинского и просветительские идеи Л. Н. Толстого. В церкви св. Гурия при Кряшенской учительской школе впервые в России начал богослужение на тат. языке. Издал «Историю Казанской духовной академии за первый период ее существования» и кн. «Казанская крещено-татарская школа»; Игнатий Тимофеевич (1847—1914) — педагог и религ. деятель. Брат В. Т. После окончания Кряшенской учительской школы в Казани (1868) некоторое время заведовал филиалом этой школы в казачьей станице Фершампенуаз Верхнеуральского уезда. Позже окончил Миссионерский ин-т при Казанской духовной академии и был священником в с. Остроленка Верхнеуральского уезда. В 1871—80 гг. — инспектор народных училищ в Оренбургской губ. В последние годы жизни — иерей Гурьевской церкви Казани и в своем родном селе Никифорово; Александр Игнатьевич (1881—1929) — акушер-гинеколог, д-р медицины. Род. в Казани. В 1915—18 гг. — профессор Казанского, в 1918—19 гг. Томского ун-тов. С 1920 г. — зав. кафедрой акушерства в ГИДУВе. Впервые применил местное обезболивание. Похоронен на Арском кладбище (см.:М. Г. — КРЛ, с. 483).

² Метод взаимного обучения, когда учитель, привлекая более знающих учащихся (мониторов), ведет занятия с большим количеством учеников. Метод выдвинут англ. педагогом Ланкастером (1778—1838)

³ Тимофеев Василий. Дневник старокрещеного татарина. — Православное обозрение, 1866, т. 18, с. 423.

⁴ Ильминский Николай Иванович (1822-1891) — востоковед, профессор Казан. духовной академии и Казан. ун-та, чл. -корр. Рос. АН. Инициатор открытия и первый директор Казанской учит. семинарии. Создал свою оригинальную педагог. систему. Был сторонником традиц. семейного восп. и первоначального обучения детей на их материнском языке. Выступил инициатором перевода религ. книг на языки народов России и поддерживал прогрессивные культурные начинания в их среде. Из представ. нерусских народов России воспитал целую плеяду просветителей — патриотов Отечества: Косту Хетагурова, Николая Катанова, Доржи Банзарова, Ибрая Алтынсарина, Василия Тимофеева, Ивана Яковлева и др. Неоднократно приглашался в Санкт-Петербург на вакансию руков. гуманитарного отделения РАН с избранием в дейст. чл. Академии, но отказался в пользу своего ученика, тюрколога В. В. Радлова. В трудные годы для Ульяновых был единст. человеком, кто существ. поддержал семью революционеров, помог В. И. Ульянову-Ленину завершить высшее образование. Оставил после себя многоч. труды по востоковедению и тюркологии. Похоронен на Арском кладбище Казани. Хорошо сохранился беломраморный надмогильный памятник, установленный В. Т. Тимофеевым, на тыловой стороне которого вырезана благодарственная надпись на кряшенском языке.

В НА РТ есть личный фонд И. Среди его рукописей здесь «Киргизско-русский словарь» (незаконченный), «Начальный курс татарского языка», записи песен на казахском языке, сведения по истории народов Средней Азии и Южной Сибири с древнейших времен до IX в. н. э.; данные о состоянии народных школ в Казанской губ. за 1878-81 гг. Среди бумаг также: «Описание быта и промыслов остяков» неизвестного автора, рукопись Н. П. Остроумова «Современные похороны крещеной мордвы», тюркский словарь В. В. Радлова, русско-татарский словарь Каюма Насыри; статья М. А. Васильева «Сказки новокрещеных татар» и др. — НА РТ, ф. 968; Сб. «Николай Иванович Ильминский. Избр. места из пед. соч., некоторые сведения о его деят. и о посл. днях его жизни». — К., 1892.

Научная оценка деятельности Н. И. Ильминского, его вклада в отечественную тюркологию дана в «Биобиблиографическом словаре отечественных тюркологов», изданном в 1974 году в Москве под редакцией академика А. Н. Кононова. Там же содержится отсылка на работу П. Знаменского об Ильминском, где полный список трудов учёного, набранный типографским способом, занимает около десяти страниц. В истории тюркологии Н. И. Ильминский занимает видное место и как первоиздатель и комментатор памятников тюркской письменности «Бабур-наме» (1857) и «Кысса и Рабгузи» (1859) и др. (см.:М. Г. — КРЛ, с. 203).

⁵ См.: Иванский А. Молодой Ленин. — М., 1964; Вечтомова Е. Повесть о матери. — Пермь, 1972.

⁶ Григорьев Александр Николаевич (1903-1948) — историк и публицист. Род. в с. Большие Савруши Мамадышского уезда Казанской губ. Окончил Казанскую учительскую семинарию и Восточный педагогический институт (г. Казань). Канд. Истор. наук. Дисс. на тему: «Кряшенский вопрос и его решение Советской властью» (М., МГПИ им. Ленина, 1945). В 20-х годах — преподаватель Кряшенского педагогического техникума, с начала 30-х — доцент пединститута. Один из организаторов Института языка, литературы и истории Казанского филиала АН СССР. Основной труд: «Христианизация нерусских народностей как один из методов национально-колонизаторской политики царизма в Поволжье». — К., 1948.

⁷ Михеев Иван Степанович (1872-1937) — педагог, этнограф и литератор. Род. в с. Ошторма-Юмья Мамадышского уезда Казанской губернии. Окончил Кряшенскую учительскую школу и Казанскую духовную академию. Преподавал в Казанской учительской семинарии и в Восточном педагогическом институте. Его методическое пособие по обучению русскому языку в нерусских школах нашло широкое признание среди педагогической общественности, переведено на английский язык и издано в США. Был основоположником удмуртской литературы. В 1917—1918 гг. — лидер кряшенского движения, основатель Национального общества кряшен, издавал газету «Кряшен». Репрессирован. — Лит.: Григорьев А. Н. -Кряшенский вопрос и его решение Советской властью. Канд. дис. -М.,МГПИ,1945 (см.:М. Г. — КРЛ, с. 330).

⁸ Даулей Роман Павлович (1879-1953) — этнограф, педагог и общественный деятель. Род. в с. Шеморбаш Мамадышского уезда. Окончил учительскую семинарию и Казанскую духовную академию. Предпринимал попытки создания газеты на кряшенском языке (1905). Занимался этногр. исследованиями, был членом Об-ва Археологии, Истории и Этнографии при Казанском ун-те. Известны его работы «Святки у крещеных татар Мамадышского и Лаишевского уездов.» \\ ИОАИЭ. Том 19, вып. 3-4. — К., 1903; «Гадания на веретене у крещеных татар Мамадышского уезда» (Там же) и др. Преподавал в Центр. кряшенской учит. школе, преобразованной позднее в педтехникум, и Восточном пединституте. За педагог. деятельность первым из татар был награжден орденом Ленина (см.:М. Г. — КРЛ, с. 134).

⁹ См. сб. «Казанская школа-коммуна и ее воспитанники» — К., 1990.

¹⁰ По этому показателю кряшены, к началу XX века, стояли на первом месте среди нерусских народов края (См: «Материалы по истории Татарии», с. 280)