Нагайбаки — гвардейцы Сеюмбеки

Глухов М. С.
Нагайбаки — гвардейцы Сеюмбеки

 

Ссылки

 

Конечно, эти факты вовсе не говорят о том, что среди татар (ногаев) до середины XVIII в. не было мусульман. Ведь ислам насаждался среди них уже со времен хана Узбека (1312—1341). Кроме того, какая-то часть огузо-кипчаков приняла мусульманство под влиянием остатков приазовских булгар, исповедовавших ислам с Х века. Но татары в их современном этническом качестве по-настоящему познакомились с исламом только во второй половине XVIII века.

3 Отпавшие — термин из арсенала миссионеров, через литературу (без перевода) проникший в разговорный татарский язык (иногда он заменяется словом арабского происхождения «мөртәт» — нечистый, сменивший веру). Так называли кряшен, под влиянием агитации мулл принимавших ислам. И не только кряшен. Мусульманский образ жизни принимали и «отатарившиеся» по языку чуваши, марийцы, мордва, удмурты и даже русские, жившие в тесном окружении татар. Этим, в сущности, и объясняется многообразие во внешнем облике татар (наличие в их среде большого количества людей светловолосых и голубоглазых, высокорослых, коренастых, остроносых, широколицых и т. д. и т. п., что впрочем, весьма показательно и для «чисто русских»). Этнически разные по происхождению, они в массе своей были язычниками и лишь некоторые из них формально были насильственно крещены. Поэтому нельзя их считать «отпавшими», а вернее называть новыми мусульманами. Большой толчок к опадению дало т. н. «ваисовское движение». Именно тогда, в ходе реформ 1860-х гг. число О. стало все более возрастать (см.:М. Г. — КРЛ, с. 375).

 

 

Объясним сперва, почему в этой главе мы будем говорить и писать: «нагайбак», а не «ногайбек» или «нугайбэк», что было бы ближе к тюркской природе этого слова. Современный русский язык, на котором пишется это повествование — это, по-Ключевскому, основательно «испорченный и измененный древнерусский говор». В одной из лекций своего «Курса русской истории» он даже указывает на причины изменений в русском языке и отмечает момент начала расслоения общего для «всего греко-варяжского пути» говора на окающие и акающие «поднаречия»: время правления в Московском княжестве Ивана Калиты (В. О. Ключевский. Соч., т. 1,- М., 1956, с. 296-298). Это как раз тот период, когда в русской среде появились первые служилые люди, «выезжие из земель черкасских» (Лакиер А. Б. Русская геральдика. — СПб., 1855, с. 331).

Московское наречие — сравнительно позднейшее в русском языке, и оно далеко отступило от языка Киевской Руси. Но усвоенное образованным русским обществом, оно постепенно стало нормой для литературы, и теперь мы все «гаварим па-масковски». Вот отсюда «казаки», а не «козаче»; «нагаи», «нагайбаки», а не «ногаи», «ногайбеки». Поскольку эти первые («акающие») варианты стали литературной нормой, а слово нагайбак к тому же и официальным этнонимом, мы и будем здесь пользоваться ими.

Кроме того, следует оправдать случаи, когда в тексте встречаются разные написания одних и тех же слов: киреи — кереи, черкасы — чиркасы, Герей — Гирей и т. д. Это вовсе не из-за небрежности автора, тем более — не из-за неуважения к читателям. Так подсказывает временной контекст изложения, особенно тогда, когда требуется быть ближе к используемым источникам.

Итак, нагайбаки. Современные этнические процессы, когда особенно усилилась тяга народов к самоопределению, привели к тому, что эта относительно небольшая группа татарского народа, длительное время проживающая в отрыве от основной массы татар и се культуры, выделилась в самостоятельную тюркскую народность. Насколько основательно это произошло, покажет время.

Общая численность нагайбаков в настоящее время не определена. По переписи 1989 года они были включены в состав татар, но из первичных материалов видно, что нагайбаками тогда назвали себя 11,2 тысяч человек (Народы России. — М., БРЭ, 1994). Это примерно столько же, сколько их было по переписи 1897 года. Интересно, что почти такое же число нагайбаков зафиксировала Всесоюзная перепись населения 1926 года*1.

Экстраполируя исходные данные, с учетом социально-этнических процессов и демографической ситуации, которые наблюдались в течение прошедшего столетия и которые были общими для всех этнографических групп татар, и не только татар, можно назвать ориентировочную цифру: 50 тысяч. Примерно столько нагайбаков живет в стране сегодня.

2.

Из предыдущих глав уже известно, почему, говоря о нагайбаках, мы соотносим их с татарами, в целом, и с кряшенами,— в частности. Во-первых, сами они во все времена, как и теперь, относили и относят себя к кряшенам, во-вторых, обычно и тех и других как «крещеных татар». Насколько это достоверно — другой вопрос. И о термине «крещеные татары», значении этнонима «кряшен» будет сказано нами в другой главе. Здесь же необходимо специально остановиться на вопросе о том, почему именно эта группа татарского народа сохранила в своем самоназвании указание на свое былое социальное положение в тюркском мире.

Первым из известных ученых обратил внимание на нагайбаков член-корреспондент Российской Академии Наук П. И. Рычков (1712-1777). Он был в числе первооснователей Оренбурга, исколесил Закамье и Южный Урал вдоль и поперек, прожил там около 40 лет (похоронен в своем имении в Спасском — ныне Бугульминский район Татарстана) и, конечно же, хорошо знал, о чем писал. Так вот: П. И. Рычков считал нагайбаков башкирами. Следует иметь в виду, что ученый непосредственно встречался с ними в местах их прежнего обитания, т. е. в Белебеевском уезде Уфимской провинции. Ныне в тех же местах, Бакалинском, Илишевском и др. районах Башкирии, живут так называемые бакалинские кряшены — соплеменники нагайбаков, живущих теперь в Нагайбакском, Варнинском и Чебаркульском районах Челябинской области и в трех поселениях (Нежинском, Ильинском и Подгорном) Оренбургской области.

Характерно: ни бакалинские кряшены, ни тем более нагайбаки никогда не признавали и не признают свое родство с башкирами. Говорю «тем более нагайбаки» потому, что последние, будучи людьми казачьего военного сословия, ревнителями христианской веры, ни в коем случае не допускали родственных связей с иноверцами. По рассказам стариков-нагайбаков, башкиры допускались в казачьи дома только в качестве батраков, они нанимались на самые черновые работы.

Между тем не только П. И. Рычков, но и такой крупный знаток тюркского мира, как Н. Ф. Катанов (1862-1922) в своем «Отчете о поездке, совершенной с 1 июня 1897 г. но 20 августа того же года в Белебеевский и Мензелинский уезды Уфимской губернии» (см.: Ученые записки Казанского университета, 1898, кн. I, с. 1-37) настаивает на том, что бакалинские кряшены — это крещеные башкиры, хотя и не указывает, кем и когда они были крещены. Очевидно, ученый востоковед свои выводы делал на основе внешнего сходства и общности языка бакалинских кряшен с северо-западными башкирами. Но на такой же основе можно было сделать вывод и о том, что бакалинские кряшены — это крещеные татары, ибо последние еще более близки к кряшенам и по языку, и по народным обычаям, и по всем антропологическим признакам. Кстати, татары северо-западной Башкирии, относимые этнографической наукой к тептярям, составляют абсолютное большинство в указанном регионе, а башкиры встречаются лишь отдельными поселениями.

Новое «открытие» нагайбаков на IV Археологическом съезде, состоявшемся в Казани в 1877 году, сделал В. Н. Витевский. В дальнейшем он же опубликовал циклы статей в газетах «Оренбургский листок» и «Волжско-камское слово», которые в обобщенном виде поместил в своем фундаментальном 5-томном труде «Иван Иванович Неплюев и Оренбургский край в прежнем его составе до 1758 г.» (К., 1889-1893). Новизна публикаций В. Н. Витевского заключалась, прежде всего, в том, что он впервые называет нагайбаков потомками арских татар, преимущественно мурз, «крестившихся вскоре после взятия Казани Иваном Грозным».

Вместе с тем в работах В. Н. Витевского о нагайбаках много противоречий. В одном месте указанной монографии (вып. 3, с. 439) он пишет, что нагайбаками называются «выходцы из киргизского плена, селившиеся в окрестностях Нагайбацкой крепости». Со ссылкой на П. И. Рычкова он говорит:

«В состав нагайбаков входили также авганцы, арабы, аравитяне, армяне, бадашканцы, бухарцы, каракалпаки, кубанцы, персиане, талыжцы, турки, узбеки и хивинцы», которые «приняли крещение и были поселены среди крещеных нагайбаков» (там же, с. 441). Чуть выше утверждается: «На выселение сюда казанских татар указывает сходство обычаев и языка нагайбаков с казанскими татарами и название деревни Казанчи, состоящей в приходецеркви села Нагайбака». Не исключает Витевский и наличия среди нагайбаков башкир, поясняя от себя: «Эти башкирцы были увлечены в христианство примером своих собратий, старокрещенных башкирцев» (Там же, с. 442).

Между тем В. Н. Витевский, говоря о нагайбаках как потомках арских татар, ссылается на документ, пересланный ему через станичное правление поселковым атаманом Фершампенуаза С. И. Никитиным, который свидетельствовал о том, что они, нагайбаки, «в числе коих татарские мурзы, крестившиеся сразу же по взятии Казани Иваном Грозным».

Документ этот, по-видимому, не был столь древним, но составлен наверняка до переселения нагайбаков в Верхнеуральский уезд, т. е. до 1842 года. В новых условиях жизни на землях Оренбургского казачьего войска хранить его С. И. Никитину уже не было смысла, поэтому он и отослал В. Н. Витевскому оригинал. Современные авторы (Якупова Р. Н., Мухаметшин Ю. Г., Юсупов Ф. Ю., Баязитова Ф. С., Сафин Ш. X. и др.), конечно же, не державшие в руках этого документа, утверждают, что в нем якобы речь шла о татарах, «насильно крещенных при Иване Грозном».

Я очень сомневаюсь в том, что в последней четверти XIX века казачий атаман, обязанный, между прочим, следить и за стойкостью православного духа в своем казачьем кругу, хранил при себе документ о своем насильственном крещении. Да и что мог дать ему такой документ, кроме неприятностей?

Документы, однако, кое-какие у нагайбаков были, и не только у С. И. Никитина. Многие из них были наследниками традиций татарских, точнее — ногайских мурз, уважительно относились к семейным бумагам, вели шеджере (родословные). Содержание одного подобного документа приводится в очерке Е. А. Бектеевой «Нагайбаки. (Крещеные татары Оренбургской губернии)», опубликованной в альманахе «Живая старина» за 1902 год. Автор была нагайбачкой и ее сообщение достойно доверия.

Автор пишет: «Документ, сообщенный нам же одним из нагайбаков, передает об этом (о факте зачисления в казаки — М. Г.) так: «Казань взята царем Иоанном Васильевичем Грозным 1-го октября 1552 года, тогда и ногаи (подчеркнуто нами — М. Г.) окрестились, записались в подушный оклад и переселились на свободные башкирские земли в Уфимской губернии... А как новокрещенные претерпевали от воров-башкирцев многое разорение, во время башкирского бунта 1735—1740 гг. и при многих баталиях показали себя ревностными воинами, за что по именному Указу Государыни императрицы Анны Иоанновны из ясака исключены и служивыми быть определены... и именовались бы нагайбацкими казаками.» (Бектеева Е. А. Указ., работа, с. 165—166).

Поясняя определение «нагайбацкими», Бектеева в сноске очерка пишет: «В старину на этом месте жили нагаи, здесь же кочевал башкир Нагайбак (здесь дословное повторение П. И. Рычкова и В. Н. Витевского — М. Г.), по имени которого и самая деревня (юрт) стала называться Нагайбацкой... Впоследствии в состав нагайбаков вошли выходцы из киргизского плена, которые явились в Оренбург, приняли крещение и затем были отправлены на жительство в крепость Нагайбацкую и ее окрестности... Позже, в царствование императрицы Екатерины II, сюда же были включены пленные турки, арабы (Аюбашев — медвежья голова, Карабашев — черноголовый, Арапов и др.) Все они слились впоследствии с нагайбаками и образовали как бы особое племя» (Там же, с. 166).

3.

В середине 60-х годов текущего столетия, когда я непосредственно изучал жизнь и быт современных нагайбаков, в поселках Париж, Кассель, Фершампенуаз и др. еще встречались семьи с вышеназванными фамилиями и, пожалуй, это были потомки тех «выходцев» и военнопленных, о которых говорила Е. А. Бектеева. И, наверное, таких «выходцев» среди нагайбаков в XVIII веке было немало. П. И. Рычков в своей «Топографии Оренбургской» (СПб., 1762, с. 136) называет цифру 212, в том числе было: персиан 106 человек, аравитян — 17, турок — 15, бухарцев — 7, армян — 4 и т. д. В основном это были купцы ограбленных киргиз-кайсаками караванов, чудом оставшиеся в живых и бежавшие из неволи в Россию.

Сдавшиеся на милость русской администрации по стечению обстоятельств, эти «новокрещены» не стали, надо полагать, убежденными христианами. Наоборот, как мы считаем, эти «выходцы», люди весьма активные и смышленые, оказавшись среди нагайбаков, были первыми пропагандистами ислама в Закамье и на Южном Урале. Эта пропаганда стала первопричиной начала отпадения от православия не только нагайбаков, но и еще редких тогда в Уфимской провинции русских селений, не говоря уже о переходе в магометанство башкир, казахов и поселившихся там служилых мещеряков, черемис, чувашей-язычников. Об этом говорят многочисленные документы церковного ведомства и, что особенно показательно,— семейные шеджере (родословные), во множестве сохранившиеся в мусульманских теперь селениях края. В этих шеджере имена представителей поколений, живших до второй половины XVIII в. были почти исключительно или деформированно-христианские, или же языческие.

В качестве примера можно привести хорошо изученные и наиболее достоверные в источниковедческом отношении имена из шеджере Гирает (Кераит) бия, Чабынчы и эпитафийные записи из некрополя известной казанской фамилии Аитовых*2.

Центральная линия родословной гираетов такова: Гирает бий (из ногайского рода), Куганчы, Алганчы, Арташ, Аккуз; Буляк, Сарбай, Исангул, Джиаш, Урсай, Хасан, Нугайбек (умер в 1802 г., в возрасте 66 лет), Салташ (умер в 1831 г.) и т. д. Обратим внимание на первое мусульманское имя в этом ряду — Хасан (вариант — Асан), которое появляется только где-то в 50-х гг. XVIII в. Здесь и далее подсчеты произведены на основе исходных данных с учетом принятого в науке среднего возраста одного поколения 25-30 лет.

Данные шеджере свидетельствуют о том, что в дер. Урсаево ныне Азнакаевского района Татарстана ислам не имел крепких позиций даже и в первой половине XIX в., о чем говорит возврат к домусульманским именам Нугайбек и Салташ после Хасана (по местному выговору — Асана).

Шеджере Чабынчы. Колен 19. Связано с территорией восточного Закамья. Центральная линия родословной: Чабынчы, Шаглуват, Азан, Узан, Ювар, Уар, Чарлак-диван, Яхшы худжа, Тимкян, Мумыш, Джугыначты, Аккына, Джантемир, Атнаш, Ает, Ишмурат, Хисаметдин (род. в 1781 г.) и т. д. Здесь мусульманские имена устойчиво появляются опять-таки только в 30-х гг. XVIII в. и только в домусульманском выговоре — Ает.

На надгробном памятнике татарского историка М. С. Аитова на кладбище Ново-Татарской слободы можно прочесть: «По арабскому летоисчислению в 1308 году 20 джумади ал-ауваль в пятницу. Исконный казанский Мухаметжан, его отец — Сулейман, его отец — Аид, его отец — Бакый, его отец — Хусаин, его отец — Кутлу, его отец — Бикта, его отец — Биги, его отец — Нугай, его отец — Дусай». Т. е. покойный Мухаметжан Сулейманович Аитов умер в 1890 году по христианскому летоисчислению. Его прапрадед, родившийся во второй половине XVIII века, ещё носил ногайское имя — Кутлу, а все другие пращуры, в т. ч. и Нугай, также не были мусульманами.

То же самое можно сказать и на основе анализа других шеджере, не говоря уже о вполне достоверных документах, датируемых XVI — нач. XVIII в., хранящихся в архивах древних актов. Мало того, в документах, составленных до взятия Казани Иваном Грозным, очень часто встречаются татарские (ногайские) князья и служилые люди с русскими именами. Например, Матвей и Иван Деветьяровы (1548 г.), Андрей Черкизов (Старков) (1377 г.), Василий Кугушев (1528 г.) и т. д. В писцовых книгах московских уездов (1577-1578 гг.), где татары перечисляются как старые поселенцы и очень часты ссылки на владения их отцов и дедов, называются такие характерные имена и фамилии: Тимофей Кадышев, Елизар Онсупов, Ештерек Жюков, Отоктар Темирязев, Байкрым Матвеев, Петр Кулчюрин, Григорий Монуков, Андрей Розгильдеев и др. (см.: Писцовые книги XVI в. Отд. 1. — СПб, 1872, с. 337-730). Указывается также, что в татарских деревнях, где жили эти люди, имелись православные храмы.

Конечно, эти факты вовсе не говорят о том, что среди татар (ногаев) до середины XVIII в. не было мусульман. Ведь ислам насаждался среди них уже со времен хана Узбека (1312—1341). Кроме того, какая-то часть огузо-кипчаков приняла мусульманство под влиянием остатков приазовских булгар, исповедовавших ислам с Х века. Но татары в их современном этническом качестве по-настоящему познакомились с исламом только во второй половине XVIII века.

4.

В связи с этим следует привести такой факт. Ныне среди татар довольно стойко убеждение: порядочному мусульманину довольно знать родство свое в семи поколениях. А почему бы не знать родство в десяти или пятнадцати поколениях? Ведь в сохранившихся шеджере (а они сохранились лишь в местах, где пропаганда ислама, была не столь сильна) зафиксированы не менее 10-15 колен. У башкир, среди которых влияние ислама было слабее, так и водилось (см.: Кузеев Р. Г. Башкирские шеджере. — Уфа, 1960, с. 209 и др.).

М. А. Усманов в своей весьма содержательной монографии «Татарские исторические источники XVII-XVIII вв.» (К., 1972) пытается дать ответ на вопрос о том, почему среди древнеписьменного народа — татар относительно мало сохранилось нарративных источников, даже простейшие шеджере. Кстати, кряшены, например, как и башкиры, не знают самого слова «шеджере», хотя, как указывалось, «нэселыруг язулары» среди них были в почете и знание своих родословных «условием семи» у них не ограничивалось.

В указанной монографии М. А. Усманова, к сожалению, мне не удалось найти вразумительного ответа на поставленный вопрос. Всегда обстоятельному и проницательному автору на этот раз, видимо, помешало понимание татарской письменной культуры как «сквозной» от времен Ибн-Фадлана до наших дней. Помешала, должно быть, и шитая белыми нитками «теория» преемственности булгаро-татарской культуры.

О былой булгарской культуре мы можем говорить только предположительно и весьма умозрительно. Ни клочка бумаги или пергамента, даже «берестяной грамоты» — практически ничего не осталось от булгарского времени. Мы даже не знаем, на каком языке говорили булгары.

О Господи! Чего не напишешь в стремлении выдать желаемое за действительное, в попытках приукрасить свою историю, но от этого душа человека не становится богаче, а легковерных читателей подобного рода «исследований» могут появиться и появляются непомерные амбиции.

Относительно слабое распространение нарративных источников среди татар, на наш взгляд, объясняется прежде всего тем, что они неоднократно подвергались насилию: в XIV веке, когда хан Узбек пытался их поголовно исламизировать, в результате чего была утрачена древняя письменность, основанная на уйгурском алфавите, и началась деградация христианской культуры в Золотой Орде; в середине XVI века, в середине XVIII века, в 60-х годах XIX века, когда появилась тяга к возврату в лоно «чистого» ислама; наконец,— череда гонений на татарскую культуру в период «культа личности». Такого измордованного, ошельмованного, запуганного жупелом «национализма» и «псевдонационализма» народа, пожалуй, более не найти. Надо же было довести до такого целый народ, что он уже начал было стыдиться своего имени и всерьез задумываться над тем, как бы себя по-новому назвать...

В этих условиях рекомендации мусульманского духовенства ограничиться знанием семи колен в своей родословной, а еще лучше — совсем «не копаться» в ней, не способствовали развитию исторического самосознания народа. Цель таких «рекомендаций» весьма прозрачна: заглушить природный интерес татарина к своим предкам-полуязычникам, оторвать его от кровного брата-кряшена, вбить в его голову иллюзию о его «вечной» якобы принадлежности к мусульманскому миру. А в условиях свободы слова уже договариваются до того, что христианство, дескать, не совместимо с тюркским миром, а татарином может называться только мусульманин. И так думают не одиночки.

Или, попробуйте, например, сказать современному татарину-«булгаристу», особенно выходцу из среды отпавших*3 от христианства, что он тоже в сущности ногай, а его изначальное самоназвание — керешен, т. е. житель гор, горец. Он даже слышать про это не захочет, с порога отметет идею...

5.

Вернемся однако к дорогим моему сердцу нагайбакам. Те купцы — «выходцы из киргизских степей» и военнопленные турки, добровольно крестившиеся в Нагайбацкой крепости и поселившиеся в близлежащих селениях, как пишет Е. А. Бектеева, «слились впоследствии с нагайбаками и образовали как бы особое племя». Много их было, или мало, но заметного антропологического влияния на внешний облик местных жителей они не оказали. О них напоминают сейчас встречающиеся в море «чисто» нагайбацких фамилий — Байтеряковых, Иштеряковых, Айтугановых, Букаевых, Казыкеевых, Толмачевых, Минкиных — явно восточные фамилии: Альметовы, Маметевы, Мусины, но имена и отчества у них христианские.

Но откуда все-таки пошла версия о том, что нагайбаки — по сути «арские татары, крестившиеся вскоре по взятии Казани Иваном Грозным и тогда же переселившиеся в Уфимскую провинцию»? Внимательный читатель, хотя бы элементарно знакомый с исторической наукой, сразу же заметит: о какой «Уфимской провинции» может идти речь, когда и Уфы-то в то время не было? О каком «переселении» инородцев в неведомые края можно говорить, если самим русским еще предстояло их завоевать и освоить, если это противоречит элементарной логике событий того времени? Чтобы отпускать от себя далее на восток плененных, пусть даже крестившихся татар?

Ведь ясно, что ни о каком доброволии при ломке веры не могло быть речи, и эти «новообращенные», оказавшись на тучных башкирских землях и соединившись со своими соплеменниками (вся территория между Волгой и Яиком тогда еще была в руках ногайцев) с новой силой обрушились бы на русских. До забот ли о далеких башкирских землях было, когда даже в ближайшем Закамье полновластными хозяевами были те же ногайцы и вовсю работал Ногайский перевоз в районе сохранившихся поныне поселений Атабаево и Мурзиха. Да где, когда переселяли воинов, захваченных в жестоком бою, на их исконные земли? История таких примеров не знает. Всегда, во все времена военнопленных поселяли в глубоком тылу, ближе к экономическим центрам, и использовались они на тяжелых хозяйственных работах.

Как уже отмечалось, массового крещения татар «сразу же по взятии Казани» не было и не могло быть. Военнопленных же оказалось много и их, конечно же, переселяли. Разумеется, не «в Уфимскую провинцию», а в Засурье, нижнее течение Оки и верховья Волги. Но среди этих первых военнопленных, защитников Казани, «арских татар» наверняка не было.

6.

Аряне, известные по литературе и как «каринские татары» и как «нукраты», тогда в середине XVI века и гораздо ранее, сами стояли в оппозиции к Казани и выступали на стороне русских войск, как, впрочем, и все касимовцы. Об этом писалось много и я не буду повторяться. Только ведь удивительно с высоты сегодняшнего дня: как это рука брата поднималась на брата? Ведь и касимовские, и каринские татары, в сущности, были такими же ногайцами, как и основные защитники Казани. А вот поднималась, и не только у них. Вспомним хотя бы про междоусобицы русских князей. В борьбе за власть они готовы были горло перегрызть друг другу и частенько перегрызали. Так и хочется воскликнуть: «О времена, о нравы!», но далеко ли мы ушли вперед в своем нравственном усовершенствовании?..

Не будем судить своих предков очень строго. Ведь как-никак большинство из них были профессиональными воинами, со своими понятиями о чести и достоинстве, верности служебному долгу. Они были воспитаны так на примере своих отцов — тоже рыцарей по духу, боевые качества которых не раз проявлялись в многочисленных военных походах. Таков был образ жизни ногайцев из поколения в поколение, и только сам Бог мог осудить и наказать их за это.

И так: «арских татар» не было необходимости крестить, тем более что многие из них приняли православие гораздо раньше битвы за Казань. И, конечно же, было бы опрометчивым шагом со стороны русской администрации переселять их на новые места, когда надежных и проверенных в сотрудничестве людей вокруг Казани и так не хватало.

Татары вовсе не покорились после падения своей столицы и вели отчаянные бои за пределами города. Особенно беспокойно было на Ногайской дороге — в те времена административно-территориальной единице (нынешние Пестречинский, Лаишевский и Рыбно-Слободский районы), где жили в основном татары-ногаи, переведенные из казаков в податное сословие. Потребовалось долгих, кровопролитных пять лет, чтобы создать вокруг Казани сорокакилометровую «охранную зону», выселив оттуда «во внутренние области России» всех татар, оставшихся в живых, и пробиться к Ногайскому перевозу на Каме, что в 70 километрах от Казани. Для защиты вновь завоеванного края от продолжающихся набегов закамских ногаев тогда же была заложена крепость Лаишев. Вот при возведении этой крепости, в документах среди участников строительства впервые упоминаются «крещеные татары». Запомним эту дату: 1557 год.

Возможно, именно здесь, в окрестностях Лаишева произошло первое и последнее массовое насильственное крещение татар. Именно это «лаишевское лихолетье» врезалось в народную память в форме поговорки «Лаиш шулпасын ашау»,— так говорят, когда речь касается времен горьких испытаний и невзгод. Допустима мысль и о том, что при строительстве крепости татары, работавшие под надзором русских стрельцов, подвергались нечеловечески унижениям. Но я все-таки сомневаюсь, что такие безобразия были связаны с церемонией крещения. Богобоязненные тогда люди, понимая, что крещение — акт, связанный с приобщением к таинству Святого духа, не могли допустить скверны в столь ответственный момент человеческой жизни. Ведь они и сами через это проходили.

Вероятнее всего «крещеные татары», работавшие в Лаишева, были ногаями из близлежащего села Ташкерман, что почти у самого Ногайского перевоза. Село упоминается в Писцовых книгах 1564-1568 гг. среди населенных мест времен Казанского ханства.

7.

Можно предположить также, что в свое время в поисках своих сородичей — венгров пересек этот наиболее удобный перевоз в низовьях Камы монах Юлиан. На противоположном берегу, миссионер повстречал людей, язык которых «совершенно венгерский», так что они «его понимали и он понимал язык их» (см.: Анненский С. А. Известия венгерских миссионеров XIII— XIV вв. о татарах и Восточной Европе. — Исторический архив. Том III. — М. -Л., 1940, с. 81). Комментируя этот факт, С. А. Анненский утверждал, что встреча эта произошла на р. Белой, поскольку в отчете миссионера она названа Агиделью, а потому и люди, говорившие с Юлианом, были башкирами. С. А. Анненский, к сожалению, не учел того, скорее всего — просто не знал, что Агидель — это не обязательно река Белая, где живут башкиры. Агидель — по-кряшенски — это и Кама, и Волга. В старину они считали, что Большая вода, которая берет начало у отрогов Южного Урала и впадает в Хазарское море — это единая река Агидель. Что ж, им лучше знать: ведь на землях, которые охватывались этой Большой водой с севера и запада, они жили, по их убеждению, «со времен Адама».

И миссионер Юлиан, полагаем мы, говорил на своем языке с отюреченными ногаями ташкерманцами. Сами они, видимо, были потомками тех «ушлецов земли Ростовские, ушедше бо от св. крещения во идолопоклонение и тамо кочевое житие татарское, веры безсермянския изволиша», как говорится в Космографии XVII века (цит.: Корсаков Д. А. Меря и Ростовское княжество. — К., 1872, с. 31).

Тема эта насколько интересна, настолько и сложна, поэтому беглыми замечаниями здесь не отделаться. Мы еще вернемся к ней. Пока же, чтобы ненароком не упустить одну важную деталь, скажу: и по говору, и по традиционной одежде, и по образцам фольклора, и даже по внешнему облику ташкерманцы довольно заметно отличаются от жителей всех других ногайско-кряшенских селений. Этнографическая наука включает в ташкерманскую группу кряшен еще жителей одной деревни — Меретяки (обратим внимание на это название), но и они являются лишь выселенцами все из того же Ташкермана. Между тем в Сабинском районе, примерно в 50 километрах от Ташкермана, есть еще пять населенных пунктов: Большие и Малые Меретяки. Верхние и Нижние, а так же — Удельные Меретяки. Малые Меретяки, кстати, имеет еще и другое имя — Бичер, что тоже небезынтересно для освещения темы...

8.

А первозащитники Казани, оказавшиеся в плену, тем временем влачили существование где-то западнее от нее. Именно «где-то», ибо кто теперь точно скажет, какова была их участь на первых порах. Первые Писцовые книги «во внутренних областях России» начали составляться с 70-х годов XVI века. В Казанском крае взялись за это дело несколько ранее — с середины 60-х гг. того же столетия. И это понятно: в первую очередь хотелось подсчитать, какие же поступления в казну следует ожидать от вновь присоединенных территорий. Но это было вызвано и тем, что сюда, в Казанский край, спешно выселялись опальные бояре князья Куракины, Катыревы-Ростовские, Гагарины, Нарышкины и др.

К тому времени былое Московское великое княжество становилось уже как Российское централизованное государство. Русские позиции в Казани окрепли, было покорено Астраханское ханство, успешно прошел первый этап войны с Ливонией...

История Русско-ливонской войны 1558-1582 гг., как мы знаем, изучена слабо. Думаю, потому что эта война в конце-концов закончилась поражением русской стороны. Но первый ее этап, как известно, проходил довольно успешно, и моментом высшего успеха было взятие Полоцка в 1563 году. В этой кампании русское ополчение составили 31546 человек, в т. ч. более 6 тыс. служилых татар (см.: Скрынников Р. Г. Иван Грозный. — М., 1975, с. 70). Почти 20 процентов отборного войска («служилые» в источнике выделяются из массы просто «вооруженных холопов») — это немало и, надо полагать, это были профессиональные воины, недавние участники битвы за Казань.

Не берусь утверждать, что все они и даже большинство из них — бывшие военнопленные из-под Казани*4.

Известно, что конницей в Полоцкой кампании командовал касимовец Шигали, не раз, доказывавший свою преданность русским в борьбе против казанских татар. Но никуда не уйти и от того факта, что многие «шигалеевы люди» уже были наделены землями в Заказанье. Вспомним, например, князя Яуша, о котором говорилось выше. И эти «служилые» были очень нужны русской администрации именно в Казанском крае. По таким же соображениям не снимали с насиженных мест и «арских татар». Несомненно, под Полоцком сражались новые «служилые татары» из числа малоимущих касимовцев и вчерашних военнопленных.

Не случайно именно только с Писцовых книг 70-х гг. XVI в. и появляются первые сведения о «новокрещенах» и «служилых татарах» и, как ни странно, вновь всплывают «бесермены», уже, казалось бы, забытые историей. Причем речь идет не о чепецких бесерменах, а Волго-Окского междуречья... Но в Писцовых книгах, других документах той поры и более поздних нет и намека на нагайбаков. Хотя о ногайцах говорится много.

Комментируя источники тех лет, сегодня о последних следовало бы уточнить: то были крымские татары и астраханцы, и все же исторически верно и их называть ногайцами. Тем более в последние годы среди них, особенно среди астраханских татар, наблюдается рост «ногайского» самосознания. Так, если по переписи 1979 г. ногайцами назвали себя только 90 астраханцев, то в следующую перепись уже 4000 человек (см.: «Идель», 1990, № 8).

9.

При поиске следов нагайбаков, конечно, учитывалось, что под термином «новокрещены», например, могли скрываться представители любых этносов, как тюркской, так и угро-финской группы. Да и «служилые татары» не всегда обязательно были татарами по этнической принадлежности, а уж «казаки», нередко встречающиеся в документах, могли быть выходцами из каких угодно земель. И все же я внимательно вчитывался и в имена тех, кому отводились новые земли, и в то, как, за что и на каких условиях эти люди наделялись землей, были ли они новопоселенцами, или жили на закрепляемых за ними участках исстари. В конце концов, я заострил внимание на «казаках» и так называемых «однодворцах». И вот почему.

Хотя о казаках, их происхождении кое-что было сказано и в других главах, сообщение дополнительных подробностей об их былом социальном положении и образе жизни не будет излишним. Тем более, когда речь идет о позднесредневековой истории тюркских групп населения Восточной Европы. Тем более сейчас, когда идет возрождение казачества в нашей стране, в том числе и нагайбацкого казачества. В данном же случае мы заостряем свое внимание на документально зафиксированных казаках второй половины XVI в. в первую очередь потому, что они фигурируют теперь на страницах истории не от случая к случаю и не как аморфная масса людей без определенных занятий и места жительства, не как шайки разбойников, а в качестве социальной прослойки в структуре тогдашнего общества, с предписанной ей ролью в жизни централизованного государства.

Еще Н. М. Карамзин отмечал, что казаков как сословие нельзя отождествлять с безродными разбойниками, и указывал, что они были «не только в одной Украйне, где имя их сделалось известно по истории около 1517 г. Рязанская земля более других нуждалась в защитниках. И они привлекались, прежде всего, из числа мещеряков... В истории следующих времен увидим казаков ордынских, азовских, ногайских... Сие имя означало тогда вольницу наездников, удальцов, не разбойников, как некоторые утверждают, ссылаясь на лексикон турецкий» (см. его «Историю государства Российского», т. V, с. 231; т. VII, прим. 301). Карамзин в соответствии с уровнем языкознания своего времени, конечно же, мог не знать, что и «на лексиконе турецком» слово «казак» никогда не означало разбойника, и этимология его не ясна. Скорее всего, как предполагаем мы, это деформированное временем сочетание из двух слов: «каз» и «ак», т. е. «гусь белый», или же «каз» и «аяк», т. е. «гусеногий». Эта версия подкрепляется, как уже известно, читателям, многочисленными фактами, приведенными нами выше.

Интересно отметить, что в последний период существования Казанского ханства первооснователи Казани — казы, акказы, известные своим новым соседям — угро-финнам и угро-тюркам под названиями «ногер», «бигер», «бичермен» и т. д. уже становились все более известными под своим природным именем — казак, которое под влиянием их реального социального положения и роли в казанском обществе вбирало в себя и терминологическое значение: ногер = бигер = бичермен= баскак (башказак) = казак. Но «казак» в Казанском ханстве — это ногер или бигер, уже утративший свои социальные привилегии. В самом деле, не может же иметь привилегии большая часть населения. Казак в Казанском ханстве в последний период его существования — это отставной служилый человек, посаженный на землю, «окрестьянившийся» и включенный в податное сословие.

10.

Сам основатель Казанского ханства — Олуг Мухаммед был выходцем из заволжских степей, прошел основательную школу ногерства, поэтому традиционно все казанские ханы искали себе невест среди ногайских красавиц — прямых наследниц громкой славы прекрасных половчанок. «Прекрасная половчанка», «ногайская красавица»— это не дань «красному словцу». Со времен грузинского царя Давида Строителя и первых черниговских князей дочери Великих степей известны не только как отличные наездницы и надежные хранительницы домашних очагов, но и как самые очаровательные кандидатуры для заключения династических браков. И премудростью своей они славились, и свежестью лица, и ясностью взора.

«Принцессами Турандот» и «красными девицами» вошли они в литературу и фольклор разных народов, не потускнела добрая слава степных красавиц и в наше время. На конкурсе «Мисс Очарование-88» в Москве сердца всех ценителей красоты пленила Мелтем Хакарар, манекенщица из Турции. «Ее история уводит к горьким дням человеческих страданий, к временам массового исхода северокавказских горцев из России», — писалось по этому поводу в журнале «Азия и Африка» в 1991 г. (№ 10, с. 3). Оказывается, прекрасная Мелтем из рода многострадальных эмигрантов-ногайцев, или «черкесов», как часто называют выходцев из степного Дагестана в Турции и в странах Ближнего Востока, где и сейчас, в частности, в Иордании, по многовековой традиции продолжают нести внутреннюю военную службу, составляя ядро национальной гвардии, служа в личной охране королей и эмиров.

Кстати, такую же «природную» роль в разные периоды истории «черкесы», (по-нынешнему — они же ногайцы, кумыки, карачаевцы, адыги и представители других северокавказских народов) выполняли и в Литве, и в Польше, но главным образом в России, начиная со времен Василия Темного (1415-1462). Однако изначально в документах они значились как служилые ногайцы или татары, «люди из Черкасской земли». Ногайцы и кумыки, а мы склонны рассматривать их как один народ, были и в последнем составе Собственного Его Величества Государя Императора конвоя (см.: Аджиев Мурад. Кумык из рода половецкого. — «Вокруг света», 1991, № 2, с. 4-9, 19). Заметим однако, что М. Аджиев в своей довольно увлекательной статье считает прямыми потомками половцев только кумыков. Необоснованность такой точки зрения была подвергнута критике в том же журнале Ю. Евстигнеевым (1992, № 4-6, с. 53). Прямыми потомками половцев он считает ногайцев, что на наш взгляд, тоже является слишком категоричным суждением...

Так вот: Олуг Мухаммед явился в Казань с 3-мя тысячами ногеров (казаков). Надо полагать, Казань приняла их без боя не потому, что трехтысячный отряд, довольно потрепанный и изнуренный многочисленными походами и длительным стоянием под Белевом, представлял собой грозную силу, а потому, что сами казанцы происходили в основном из тех же ногаев, давно осевших на берегу Волги по исторической необходимости и обстоятельствам, о чем мы уже говорили.

Но казанцы никогда не порывали своих родственных связей с Великой степью. Всякий раз, когда подрастающим поколениям казанских джигитов приходила пора жениться, они отправлялись в поисках невест на «джайляу», летние ногайские пастбища. Благо, они располагались недалеко, в Закамье, которое находилось в полном владении ногаев еще и в XVII веке. Бывало, незадачливые женихи возвращались ни с чем, униженными и оскорбленными. Бывало, приходилось уводить невесту умыканием, попросту говоря,— выкрадывать ее. Но нередко джигит, как и положено джигиту, возвращался с почестями, с невестой на коне и в сопровождении «килен джегетлэре».

Самое время сказать, что в старину среди тюрков, в частности,— половцев был обычай иметь таких «дружков» не только со стороны жениха, но и со стороны невесты из числа родственников. В зажиточных кругах этот обычай держался дольше, в аристократической среде соблюдался вплоть до падения Казанского ханства. Беднота отказалась от этого обычая сугубо по материальным соображениям, видимо, очень давно. Ведь необходимо было этих «килен джегетлэре» — ногеров невесты не только встретить и угостить, но по возможности устроить им личную жизнь, подыскав невесту уже в кругу своей родни, снарядить и обеспечить всем необходимым на обратную дорогу. Однако реликты этого древнего обычая остались среди казанских татар, особенно кряшен еще сегодня.

Так, среди кряшенок считается более престижным выходить замуж в далекие от, отчего дома селения, а на свадьбах, если и не видно особого кортежа «дружков невесты», то все-таки они незримо всегда начеку: как бы чего не вышло, как бы не обидел кто невесту... Одновременно, участвуя в шумных застольях, они, как бывало раньше с их отцами, «зондируют» почву под возможный приезд в это новое для них место уже в качестве женихов.

Что касается времен Казанского ханства, то богатые аристократические фамилии, выдавая дочерей на сторону, обычно за сыновей таких же богатых и именитых людей, заблаговременно снаряжали целый почетный конвой из числа молодых представителей рода. В зависимости от широты влияния главы семьи на дела родового объединения и улуса в целом расширялся и круг «рекрутируемых» в ногеры. Малики (принцессы) ногайских бикбаев, или мурзабеков котировались очень высоко и находили широкий спрос не только в Казанском ханстве, но и в Крыму, Астрахани, на Кавказе, в Букеевской орде, Хорезме, в Османской империи, Литве, в Киевской и Московской Руси. И всякий раз для сопровождения высокопоставленных степных красавиц приходилось снаряжать все новые и новые отряды джигитов. Благо, Великая степь была неистощимой.

В разных местах и в разное время этих джигитов-ногеров называли по-разному: черными клобуками, эшкетинами, бигерами, эчкенами, казаками, черкасами и т. д. В Казани они были известны как «эчкенекелэр», т. е. казаки внутренней службы, или гвардейцы. Ногаев пограничной службы чаще всего называли просто казаками, или нократами.

11.

Здесь, пожалуй, следует еще раз вернуться к смысловому значению слова «казак» и уже к сказанному внести некоторые уточнения.

Мы высказали предположение, что это слово изначально имело этнонимическое значение и восходит к сочетанию «ак каз». Акказы — люди племени «белых гусей». Так, видимо, изначально назывались светлоликие представители более широкого родоплеменного объединения «каз» в отличие от «кара казов» (караказов, карагасов, карагашей и т. д.), более темных по внешнему облику. Половцы, как известно, запомнились европейцам как светлолицые в основном люди. Очевидно, это были прямые потомки древних акказов с родовой тамгой «каз тэпие», или «каз аягы». В связи с этим уместно отметить, что названные родовые тамги еще не забыты среди кряшен и сегодня и принадлежали они преимущественно кряшенским семьям «белой стороны», называемым «акҗак керэшеннэре». Естественно, до сих пор сохранились и «караҗак керэшеннэре», и их поселения вполне определенно локализуются. Скажем, «акҗаклар» живут поныне в Сабинском, Мамадышском, Рыбно-Слободском районах Татарстана, а «караҗаклар» — в Пестречинском и других районах.

Н. И. Воробьев, обратив внимание на этот факт, в своей работе «Казанские татары» объясняет это таким образом: «акҗаклар» — это более просвещенные, более развитые в культурном отношении кряшены, «караҗаклар» — более темные люди. Но это не так. Ошибается Воробьев, и когда, описывая различные группы кряшен, распределяет их этногенетически следующим образом: молькеевские кряшены — это «отатаренные» чуваши; ципьинские, елабужские, бондюжские — «отатаренные» удмурты; мензелинские — «отатаренные» марийцы и т. д., в зависимости от того, с какими народами различные группы кряшен соседствуют.

Вместе с тем он ничего не говорит о тех кряшенах, которые искони жили в центре основной массы казанских татар, ни с кем из других народов близко не контактируя. Среди них есть и «акҗаклар», и «караҗаклар». Что же получается по-Воробьеву: эти кряшены (сабинские, пестречинские, лаишевские, заинские и др.) суть «отатаренные» татары, что ли? Между тем сам же Н. И. Воробьев считал кряшен самобытным народом, сформировавшимся задолго до взятия Казани Иваном Грозным (см. его работу: Кряшены и татары — «Труд и хозяйство», 1929, № 5).

Степень образованности и развития духовной и материальной культуры среди всех групп кряшен, насколько мне известно, примерно одинаковая, и подразделение их на «акҗаклар» и «караҗаклар» связано вовсе не с тем, на что указывал Н. И. Воробьев.

О месте понятий «ак» и «кара» («черное» и «белое») в духовной жизни народов и их отражении в фольклористике, этнографии, топонимике существует целая литература, данные которой еще предстоит обобщить. Тема эта могла бы стать предметом интереснейшего монографического исследования. Мы же ограничимся тем, что было уже сказано в связи с освещением истории ногаев-кряшен и казанских татар в целом.

12.

Так вот «эчкенекелэр» — это гвардейцы казанских цариц и не только при Сеюмбике, а при всех предшествующих ей жен казанских ханов — Нур-Султан, Шах-Султан и др. Мало того, такие гвардейцы под разными названиями, как говорилось, были везде, где правители брали в жены ногайских меликэ. В Касимове, например, те же эчкенекелэр в источниках значатся как «городовые казаки», в отличие от казаков, несших пограничную службу, и вольных казаков, живших своей общинной жизнью. Надо ли напоминать о том, что все они — и эчкенекелэр, и пограничные и вольные по происхождению были все теми же половцами-ногаями. Славянский компонент в казачестве появился не ранее середины XVI в. Во всяком случае, первое упоминание о донских казаках, которые считаются основоположниками российского казачества, датируется 1577 годом. Но и тогда их первым атаманом был Сарык-Азман (см.: «Вокруг света», 1991, № 2, с. 6).

Сразу же обратим внимание на написание имени атамана. Видимо, так и в русских первоисточниках: Сарык-Азман. Однако хоть мало-мальски знакомый с тюркской ономастикой человек увидит в таком написании явное искажение, поскольку «сарык» — это овца, и имени Овца-Азман не могло быть среди ногаев, даже в качестве прозвища. Атамана могли прозвать Тэкэ-Азман (бараном), но не овцой. Однако это имя в варианте Сары-Азман встречается и в других источниках. Последнее не вызывает особых сомнений, ибо в нем есть определенный смысл. Слово «сары» (совр. тат. —желтый) употреблялось раньше и в значении определения «светлолицый», а в мерянском наречии означало золотую монету. Сарацинами в некоторых случаях называли и половцев. И еще в XVII в. сарынью обобщенно именовали рядовое казачество. Вспомним хотя бы боевой клич разинцев: «Сарынь — на кичку».

И так: Сары-Азман, но это при полном игнорировании наличия в ряде источников буквы «к» в этом имени. Полагаю, что исконное имя первого атамана донских казаков было все же такое: Сары Казман, что буквально означает: «Светлоликий человек из племени каз». А сам социальный термин «атаман» (в казачьем кругу — воевода, воинский начальник) из ногайского можно перевести как «отец-человек», «голова общины». Интересно отметить, что среди терминов родства кряшен сохранились такие, как «ак ата», он же —»яшь бабай», «ак дэдэ», он же — «агай», «ак тути», она же — «атай». Эти термины соответственно переводятся: младший брат деда по отцовой линии (букв. — «белый отец», или «молодой дедушка»), старший родной брат (букв. — «белый брат»), младшая тетя по отцовой линии (букв. — «белая сестра»). Во всех этих случаях определение «ак» употребляется в значении особо уважаемого старшинства, непререкаемого авторитета...

1577 год,— конечно же, это не начальная дата появления донского казачества, а как отмечали, — лишь зафиксированный исторический момент в их жизни. В действительности же начальный этап истории казаков, в том числе и донских, восходит к более отдаленным временам. Но эта часть истории никакого отношения к русскому казачеству не имеет и непосредственно связана с историческими судьбами тюркских народов. И в связи с этим как раз уместно будет сделать такое существенное дополнение.

13.

Московским издательством «Страстной бульвар» в 1992 г. была выпущена «История казаков» в 4-х частях. Ее автор А. А. Гордеев, как сказано в предисловии «От издательства», белоэмигрант, опубликовавший свою работу в Париже. В благонамеренности и честности автора у нас нет никаких сомнений, и мы присоединяемся к его мнению о том, что «в истории России многие события по политическим и национальным соображениям не получили достаточного и беспристрастного освещения и обойдены наукой или просто преданы забвению. Время татарского ига, длившегося около трехсот лет, по патриотическим соображениям в историю вошло кратким эпизодом... Отсутствие сведений о внутреннем устройстве Золотой Орды не могло дать и правильного представления обо всей важной для русского народа эпохе, а вместе с тем и происхождения казачества» (см.: Гордеев А. А. История казаков. Часть 1. — М., 1992, с. 8).

Монография А. А. Гордеева, полная интереснейших изысканий и эвристических находок, вместе с тем не лишена многих противоречий, что вообщем-то естественно при желании раскрыть тему во всей полноте. Но, к сожалению, московское издание его труда вышло... в «литературной обработке» некоей В. Н. Боровицкой. Случай в издательской практике, насколько мне известно, беспрецедентный и с юридической точки зрения не позволительный. Что значит «литературно обработать» уже изданное ранее произведение?! В чем заключается эта «обработка»? Может быть, как раз в обуздании «вольностей» автора, в искажении вопреки нему исторических фактов? К сожалению, мне не с чем было сопоставить: в каталоге Научной библиотеки им. Н. И. Лобачевского, в одном из полнейших в стране, карточки на парижское издание А. А. Гордеева я не нашел...

Так вот в московском издании сказано: «После развала внутреннего порядка в Золотой Орде сотни тысяч народа, состоявшего на службе ханов, были сорваны с насиженных мест и, принужденные искать средства дальнейшего существования, ринулись в пределы русских княжеств, наполнив города и создав массы «бездомного люда». Эти массы «бездомного люда»— казаки и послужили московским князьям первыми кадрами для организации первых вооруженных отрядов, постоянных, служилых войск» (Указ. работа, с. 115). Полагаю, в данном случае гордеевская мысль не искажена «литобработчиком». Она полностью совпадает с высказанным мною ранее предположением, что возникновение казачества на Руси теснейшим образом связано с неурядицами, возникшими прежде всего в золотоордынской среде.

Соприкасаются наши точки зрения и на происхождение самого слова «казак». А. А. Гордеев считает, что оно изначально имело этнонимическое значение. «Казачество возникло на основе бытовых условий,— пишет он,— сначала отдельными людьми или группами, а затем дружинами, в последствии превратившихся в племенные образования, хранившие свои бытовые казачьи особенности, а также и свое название — казак» (Указ. работа, с. 15). И далее: «В половине XII века в Восточной и Центральной Азии жили самостоятельные племена, носившие названия «казачьих орд». Наиболее значительная «казачья орда» жила в верховьях Енисея и занимала земли на востоке от озера Байкал и на запад до р. Ангара. В китайских хрониках орда называлась «хакасы», что по исследованиям европейских ученых равнозначаще слову «казак». По запискам, оставленным современниками,— «хакасы» или «казаки» принадлежали к индоевропейской расе. Они были белокуры и светловолосы: высоки ростом, с зелено-голубыми глазами, храбры, горды и в ушах носили кольца (Рихтер, немецкий историк 1763-1825 гг., «Иохим». Записки о Монголии)... Среди этого племени казаков было сильно развито христианство, а по сведениям некоторых европейских историков «хакасы» или казаки были все христиане» (Указ. работа, с. 16).

В свое время поиски следов «акказов» или «аккасов» привели меня именно в те места, на которые указывает А. А. Гордеев. Но регион расселения, или точнее — кочевок этих людей не локализуется только верховьями Енисея. И что особенно интересно: здесь же жили и кераиты, в более раннюю эпоху известные как мачины и керчины, также относимые наукой к племенам индоевропейского происхождения*5. Я специально занимался этим вопросом и мог бы составить достаточно стройную логическую цепочку: динлины — керчины — акказы — кераиты — сары-уйгуры — хаккасы — казаки. Поскольку ряд соображений на этот счет будет высказано в соответствующем месте следующей главы, здесь по контексту приведем еще одну интересную выдержку из работы А. А. Гордеева:

«На западе распространена была легенда о существовании в пределах Монголии христианского государства, во главе которого стоял священник Иван. Легенда эта подтверждалась тем, что на востоке в действительности существовало много христиан... В середине XII века войска турков-сельджуков около Самарканда были разбиты племенами кара-китаев, глава которых был христианином. Кара-китаи, разбив турецкие войска, основали в Центральной Азии большое государство. Кроме того, к западу от Монголии жили племена кераитов, среди которых в начале XII ст. было сильно распространено христианство, и вождем их был носивший китайский титул — Ван-хан. Титул Ван-хан в произношении европейцев превратился в царя Ивана. Племена кераитов были одними из культурных племен в пределах Монголии...» (Указ. работа, с. 54-55).

Следует ли уточнять, что Ван-хан был конкретной исторической личностью, деятельность которого довольно подробно освещена во многих исследованиях. Этой теме посвятил одну из своих интереснейших работ — «Поиски вымышленного царства»— и Л. Н. Гумилев.

И вот еще одно существенное указание в книге А. А. Гордеева: «Легкая конница монгол формировалась из состава покоренных народов, отличавшихся особыми свойствами степняков — подвижных, ловких, физически выносливых и привычных к верховой езде. Основу легкой конницы в составе монгольских войск составляли «казачьи» войска... Наименее пригодным населением для этой цели было лесное население...» (с. 44-45). И далее на с. 124: «Приволжские племена (болгары, черемисы и др.) по своим бытовым качествам могли применяться не в составе войск, а в обслуживании...»

Надо полагать, под «лесным населением», «приволжскими племенами» А. А. Гордеев имел в виду и русских. Однако он все же считал, что «молодежь, выводимая из русских княжеств, поставленная в условия полукочевого быта, быстро свыкалась с общей обстановкой, приучалась к постоянной связи с лошадью и превращалась в смелых наездников» (с. 45). В данном случае, очевидно, автору не удалось избежать того «беспристрастия» и «патриотических соображений», о которых он сам же говорил как о факторах, не способствующих объективному освещению событий и явлений прошлого.

На некоторых моментах работы А. А. Гордеева следовало остановиться потому, что некоторые авторы до сих пор отстаивают русскую версию происхождения казачества, в то время как южнее Воронежа на Дону вплоть до середины XVI в. русских поселений практически не было. Селища и городища, оставшиеся от золотоордынского времени в бассейне Дона и исследованные археологами, говорят исключительно об их татарском (ногайском) происхождении. Так, во вступительной части своего фундаментального «Исторического описания Земли Войска Донского» (Новочеркасск, 1903) упомянутый нами В. Д. Сухоруков отмечал «остатки жилищ татарских по Дону, Донцу, Медведице, Хопру...» Подробно описывает он следы крепости «с правой стороны Донца, выше Каменской станицы», остатки татарских жилищ и кладбища «в юрту Каменской же станицы с левой стороны Донца» (с. V-VII).

И с какой стороны не подойти к проблеме происхождения казачества, мы так или иначе увидим знаки и вежи, указывающие на половцев-ногайцев и доживших до наших дней их сородичей — кряшен-нагайбаков. Некоторые отступления в ходе изложения необходимы для того, чтобы «состыковать» уже давно известное с малоизвестными и еще, может быть, неизвестными фактами. При этом, к сожалению, приходится нарушать хронологию. Но ведь и то верно: история не знает логического порядка, прямого восхождения во времени, развития только со знаком «плюс». Былое уходит, и в какие-то лета оно вернется, в каком виде? Один Кодай-Господь о том ведает...

14.

Я заострил внимание на казаках и однодворцах Писцовых книг XVI века еще и потому, что в этих источниках речь идет уже о «социализированных», как сказали бы сегодня социальные психологи, казаках. Если в Писцовых книгах не найти термина «эчкенекелэр» или «гвардейцев», то, во всяком случае, городовые казаки и однодворцы (служилые люди, получившие земельный надел за определенные заслуги и в индивидуальном порядке), о которых идет речь, в иерархии того общества занимали такое же место, как и «эчкенекелэр» и отставные, или оказавшиеся в опале, гвардейцы в Казанском ханстве, называвшиеся там просто «казаклар» или «атсыз казаклар» (букв. —»казаки без лошади»).

Не случайно вокруг Казани и на некотором удалении от нее можно и сейчас встретить немало населенных пунктов, в названии которых так или иначе присутствует полное слово «казак» или его частица «каз», или их синонимы «черкас», «чирки», «ногай», «нократ» и т. д. По Писцовым же книгам известно, что существовали они со времен Казанского ханства, а вот казачьи слободы под государственным покровительством, часто с тюркскими (ногайскими) названиями, появились «во внутренних областях России» и на Дону только к концу XVI в.

О чем это говорит? Казаков стало много, и их роль в жизни заметно повысилась не потому, что к тому времени увеличилось число беженцев от «ужесточившейся эксплуатации», недовольных политикой централизации «боярских детей», посадской черни и т. д. Просто превратиться из вчерашнего холопа в казака было невозможно. Для этого необходимо было по меньшей мере иметь навыки к казачьему образу жизни, военную выучку, наконец. Холоп, пусть и беглый, так и остается холопом. Не познавшему вольницы с детства свобода не нужна. Он тяготиться ею, как некоторые наши современники испытывают ностальгию по коммунистическому прошлому, наподобие тому, как выросшие в неволе звери стремятся вернуться в клетку в надежде найти там приготовленную для них похлебку.

В вольных казаках в первую очередь оказывались беглые военнопленные, обиженные чем-то служилые люди. Пограничную службу (как сказали бы сейчас,— вахтовым способом) несли казаки-однодворцы, наделенные землей (в данном случае, видимо, за заслуги в Ливонской войне). Казаками внутренней службы (городовыми) становились, очевидно, те, кто имел определенный опыт в этом деле, прошел школу и как-то проявил свою преданность властям. Наверняка и среди первых, и вторых, и третьих было немало бывших эчкенов или эшкетинов, плененных при взятии Казани, присоединении Астрахани и чуть позднее — покорении Сибирского ханства.

Собственно нагайбаки, полагаем мы, переселенные в Уфимскую провинцию, а затем — для защиты вновь создаваемой Оренбургской укрепленной линии, являются потомками казаков-однодворцев, живших до конца XVII века в Воронежском, Тамбовском, Нижегородском наместничествах, первоначально оказавшихся там в качестве военнопленных из Казани. Именно на этой территории «внутренних областей России» во второй половине XVI в. «вдруг» появилась «очень интересная во многих отношениях среда, которую мы называем под именем «приборных» людей: стрельцов, атаманов, казаков, ездоков, сторожей, вожей и т. п.» (Платонов С. Ф. Очерки по истории смуты в Московском государстве XVI-XVII вв. — СПб., 1910, с. 86). И так же «вдруг» к концу XVII в. эта среда «рассосалась».

Чем занимались эти люди? С. Ф. Платонов указывает, что заинтересованное в укреплении южных и юго-восточных границ московское правительство стремилось ладить с этими людьми, через воевод «жаловало» им «юрты». Воеводы составляли списки этих казаков, привлекали их к государственной службе по охране границ и строительству новых крепостей. Интересно отметить, что при подтверждении прав на пожалованные им «юрты» служилые татары еще в середине XVII в. ссылались на то, что им «под Смоленском дана государева грамота», т. е. в ходе Русско-ливонской войны 1558-1582 гг. (см.: Акты хозяйства боярина Б. И. Морозова. Часть II. — М. -Л., 1945, с. 113-114).

В многочисленных поместных актах конца XVI — начала XVII вв. конкретизируется время основания тех или иных татарских поселений, характер межевания земель, состав «новиков» или «выезжих казаков», как часто именуются новопоселенцы. На этот счет имеется множество опубликованных краеведческих изысканий в трудах губернских ученых архивных комиссий в Тамбове, Нижнем Новгороде, Симбирске и др., но нет указаний на то, когда и в связи с чем поредело татарское население в этих губерниях. Точную дату переселения (а может быть,— бегства?) предков нагайбаков в Уфимскую провинцию установить трудно.

15.

Зато хорошо известно и со многими подробностями описано их существование в Мещерско-Нижегородском крае. Некоторые исследователи (Сафаргалиев М. Г., Халиков А. X., Орлов А. М. и др.) относят эти сведения к истории мишарей*6 как особой народности угро-финского происхождения. Как татары мишари действительно относительно молоды, и их «татаризация» связана, прежде всего, с выходцами из Золотой Орды, т. е. с теми же ногаями. Но я не отделял бы их историческую судьбу от нагайбацкой, как и казанско-татарской в целом. Наоборот,— было бы справедливо начать собственно татарскую историю именно с них, мишарей.

Ведь сами татаро-монголы в Великой степи, прежде всего, ассимилировали остатки булгар и буртас, а затем и сами растворились в преобладающей тюркской среде. Большая часть беженцев от нашествия оказалась в Мещерских лесах, знакомых им с гуннской эпохи. Но с середины 14-го столетия почти все мещеряки практически отатарились. А накануне основания Казанского ханства Олуг Мухаммедом многие из них присоединились к выходцам «из Черкасской земли». Так что основатели и защитники Казани, если и были потомками болгаро-буртас, то уже изрядно «омишарившимися». Оказавшись в Прикамье, эти мишари в результате частичной ассимиляции местных племен превратились в казанцев, т. е. казанских татар. Иными словами татары пришли в низовья Камы не с востока и юго-востока, а с запада и юго-запада. Эта версия впервые так четко формулируется нами.

Однако самое главное заключается в том, что вчерашние защитники Казани, повторно оказавшись в Мещерско-Нижегородском крае, вовсе не чувствовали себя обездоленными людьми, сознательно продолжили эстафету служилых людей, но уже в условиях Русского централизованного государства. И это не было следствием какого-то давления со стороны. Судите сами: масса, в общем-то, вполне здоровых военнопленных, оторванных от своих семей, в сущности, навсегда, не могли долго оставаться в одиночестве. Надо полагать, что в момент пленения большинство из них были еще очень молодыми людьми, гвардейцами нового призыва, пришедшими в Казань по примеру старших братьев отстаивать ногайскую честь. Их предводитель, Ядкар (Едигер), оказавшийся последним казанским ханом, и так же, как они, угодивший в полон, не стал испытывать судьбу: принял православие и уже как великий князь Семион устроил себе приличное существование, женившись на княжне Марии Кутузовой и устроившись на княжение в Рузе. Крестился уже в сознательном возрасте и сын Сеюмбеки — Утямыш-Герей, он же — Александр, под присмотром боярских старейшин готовивший себя в казанские воеводы. В 1562 г. под Полоцком он уже возглавлял Передовой (авангардный) полк русских войск.

Что оставалось делать в этих условиях обманутым судьбой молодым ногерам? После получения земельных наделов, а это произошло не ранее 1563 года. т. е. по окончании более или менее успешных Смоленской и Полоцкой кампаний Ливонской войны, они начали обзаводиться семьями. В жены, естественно, брали местных девиц — мещерянок, эрзянок, часто — русских. Правда, есть указание на то, что вместе с плененными воинами сюда же, в Засурье и на берега Оки, были переселены из Казанского ханства женщины и дети*7. И все же, надо полагать, герои Полоцка для устройства личной жизни не могли легко и просто найти своих «чистых» соплеменниц. Очевидно, девушки из Казани тоже не засиживались долго, при случае выходили замуж за победителей. Однако и однодворцы, они же — выезжие казаки, не держались за «чистоту крови». Многие из них, приняв крещение, постепенно обрусели.

И все же довольно значительная часть, следуя традициям казачьего (в сущности,— ногайского) образа жизни, сохранила свое нагайбацкое лицо. Ведь устройство их жизни происходило не как-нибудь, а вполне организованно. Они заносились в списки, с самого начала за воинскую службу им выплачивали от 6 до 30 рублей в месяц (см.: Бочкарев В. Н. Московское государство XV-XVII вв. по сказаниям современников-иностранцев. — СПб., 1914, с. 48), при определении в «выезжие казаки» им отводилось по 15 четей земли на человека (см.: Арзамасские поместные акты 1578-1618 гг. — М., 1915, с. 26). В поместных актах с точностью до человека, часто с указанием имен и фамилий отмечалось место поселения «новиков», откуда они переселялись и какая «дача» им отводилась. Например, первую партию переселенцев из Кадома в Арзамасский уезд в составе 20 человек возглавил Алтыш Алишев. Новоселам в 1586 году было отведено земли для посевов 300 четей, через десять лет с учетом прироста едоков эта площадь удвоена (Арзам. помест. акты, с. 26, 102).

16.

В документах обращает на себя внимание почти полное отсутствие мусульманских имен и фамилий среди служилых татар того времени. Можно встретить такие: Момкей Муромцев, Юзейка Исаков, Васька Табушев, Кузьма Балкуишев, Фомка Сюнеев, Сензветчик Демьянов, Толмаметка Сумароков. Батейка Богданов и т. д. Эти имена и фамилии говорят о каком-то переходном периоде от былого язычества или несториаиства к православию в жизни служилых татар. Но кажется странным, что даже в конце XVII — начале XVIII вв. встречаются специфические ногайско-буртасские имена: Розбахта Текеев, Ногайка Бегинин, Безсонка Розгильдеев, Телебак Тубаев, Мамделей Актуков, Якуш Чекашев, Тимай Чинаев, Акамка Азманов и т. д. И еще более странным кажется имена и фамилии «русских» помещиков Мещерско-Нижегородского края: Ждан Мустафин, Федор Еникеев, Александр Тенишев, Иван Бахметьев...

Однако если вникнуть в суть обстоятельств «смутного времени», ничего странного и удивительного в этом нет. Паспортов тогда не было, простой человек подчас даже не знал или просто не имел своей официальной фамилии. При составлении каких-то бумаг, связанных с землепользованием и различными податями, человека заносили в акты по его прозвищу или так, как он сам себя называл. Кроме того «инородческая» огласовка христианских имен почти никогда не совпадала с церковными записями. Так, Тимай — это Тимофей, Якут — Яков, Микай — Михаил, Микулай — Николай и т. д. При крещении, как известно, фамилий не меняли и не меняют. Так что даже хан Едигер, приняв имя Семиона, остался Бекбулатовым, а Утямыш-Герей — Александром Сафагереевым. Известен дьякон Дмитрий Шарафутдинов (см.: Материалы по истории Татарии. Вып. I. — К., 1948, с. 263). Что же касается таких фамилий, как Бегинин, Юзеев, Тубаев, Чекашев, Еникеев, Минеев, Асанов и т. д. и т. п., то они и сейчас весьма распространены, как в кряшенских, в т. ч. — нагайбацких, так и татаро-мусульманских селениях.

Специфически «нагайбацкими» считаются такие фамилии, как Айтуганов, Байтеряков, Иштеряков, Ижбулдин, Бегинин, Минкин и др., часто встречающиеся в архивных документах и Писцовых книгах XVI — XVII вв. Они не давали и не дают покоя современным нагайбацким краеведам и любителям старины. Так, инженеру Илье Павловичу Айтуганову, живущему ныне в Казани, было время подумать о своем прошлом — почти 18 лет ни за что — ни про что он пробыл в системе сталинского ГУЛАГа и в мыслях часто возвращался в свой родной Фершампенуаз, в казачью пятистенку под шатровой крышей, где впервые увидел божий свет. После освобождения, почти все свободное время он посвятил книгам, поискам своих исторических корней, написал о пережитом проникновенные воспоминания.

Так вот Илья Павлович как-то говорил мне:

— Эх, туганай*8— вот ты все держишься за свою Казань, все Волгу и Мешу воспеваешь. Можно, конечно, понять... Они и мне близки и дороги. Но вот душа почему-то все тянется к берегам Оки, где я, к стыду своему, не бывал. А ведь и там жили Айтугановы, Байтеряковы, Юзеевы, Минеевы — точно так же, как жили и живут в соседстве эти фамилии в Фершампенуазе...

Это он, нагайбак И. П. Айтуганов, впервые поделился со мной с версией о том, что их предки были переселены в Уфимскую провинцию не из-под Казани, а из Мещеры, но доказать свое предположение пока не мог. Да, Илья Павлович признает также, что он природный кряшен, как, впрочем, и все нагайбаки. Но среди кряшен, живущих в Татарстане, нагайбацкое прошлое основательно подзабыто. Мало того, кое-кто из них начал колебаться в том, а кряшен ли он и не является ли и в самом деле крещеным татарином, как с некоторых пор их называют... В современных паспортах они значатся как просто татары, хотя их отцы и деды еще до 30-х годов и по паспорту были кряшенами.

Илья Павлович удивляется: как это человеку нельзя назвать себя тем, кем он в действительности является. Ведь он вынес свое природное имя через тюрьмы и лагеря! «Наивный человек, так ничему и не научила его жизнь»,— хотел, было сказать я тогда Айтуганову. Но передо мной сидел казак, умеющий отстаивать свою правоту и знающий себе цену.

Я стыдливо отвел глаза в сторону и утешил себя мыслью, что, дескать, не мы одни в сталинские годы поддавались нажиму. Произвол подмял тогда и мишарей, и всех казанцев-мусульман. Всех их, игнорируя самоназвания, постригли под одну «татарскую гребенку».

В 60-е годы, в хрущевскую оттепель, спохватились, было казанцы, начали вспоминать свое исконное самоназвание, да не в ту степь забрели: по развалинам ордынского Булгара ничего путного из своей истории узнать невозможно. Да и то сказать: все сохранившиеся там — ногайское.

Но поезд ушел, как говорится. Вымышленное и тщетно навязываемое «булгарство» никак не усваивается сознанием казанца, не говоря уже об астраханских, касимовских, сибирских и других «татарах». В данном случае последнее слово взято в кавычки потому, что татарами не хотят называться и они.

17.

Между тем, национализм — относительно новое явление в общественной жизни народов (дало о себе знать лишь со второй половины XIX в.), как любое другое, преходящее. Думаю, закат национализма мы еще застанем, и XXI век выдвинет перед нами жизненно более существенные и глобальные проблемы. Чтобы подступиться к их решению, видимо, следует переболеть всем, покопаться в своем прошлом. Знание же подлинной истории, в этом я убежден, поможет нам, наконец, выздороветь окончательно.

А история, она — не национальное достояние. Она объективна, хотя и пытались и пытаются интерпретировать ее на национальный лад. Вот, скажем, такое обыденное и широко распространенное явление. Жители современного села Апазово Арского района Татарстана, конечно же, обладают национальным самосознанием, но чувство историзма присуще немногим из них. Им кажется, что они татары-мусульмане, и так было всегда. Между тем в газете «Вакыт» за 1907 г. можно прочесть сообщение: «Наконец-то в селе Апазово последние группы нагайбаков перешли в мусульманство». Значит вплоть до Первой российской революции апазовцы были нагайбаками-христианами. А мусульманами они стали не «вдруг». О том, как это происходило повсеместно, мы уже знаем.

За морально-нравственным состоянием апазовцев как «крещеных татар» в 70-80-е годы обеспокоено следил известный востоковед и миссионер Николай Иванович Ильминский. В письмах к кряшенскому просветителю Василию Тимофеевичу Тимофееву (1836-1893) он неоднократно и настоятельно просил не забывать про село Апазово и окружающие его деревни, где «появились темные тучи, прикрывающие светлое небо» (см.: Письма Н. И. Ильминского крещеным татарам. — К., 1887). Сегодня не только апазовцы, но и большинство сохранивших свое самоназвание кряшен, почти ничего не знают из своего ногайского прошлого. «Темные тучи» сделали свое дело...

А ведь в татарском Предкамье куда ни шагни «язык земли» говорит почти исключительно по-ногайски. Очень многие села и деревни носят имена ногайских предводителей: Смаиль, Бурнак, Бердибек. Япанча, Сердек... Всех не перечислить. Да и говор кряшенский по общему признанию языковедов остается ногайским: «Кәнaгенне истa тотмый, барыгын да килеген кaбен коюларына»... И этот говор составляет основу среднего диалекта татарского языка, на котором базируется ныне и литература

«Дорогое ценится издалека»,— говорится в народе. Видимо, надо пострадать на чужбине, чтобы по-настоящему полюбить свою «малую родину», запомнить все детали, связанные с нею. Об этом говорят факты, на первый взгляд, удивительные. В шахтерских поселках Донбасса, Урала, Кузбасса, в Соликамске, Магнитогорске, Новокузнецке в татарских семьях поют давно «устаревшие» у них на родине песни, по праздникам пекут и варят основательно подзабытые нами кушанья. Признаться, только в Магнитогорске, в так называемом «кулацком поселке», первооснователями которого были в основном «раскулаченные» кряшенские семьи из Татарстана, я впервые в 60-х годах, попробовал изумительнейшее блюдо, напоминающее халву. Оно называлось у них, как ни странно, ...»каз бугы» («гусиный помет»). Оказывается когда-то это было общепризнанным названием этого блюда не только среди кряшен, но и татар-мусульман.

Зная, какое место занимал «каз» (гусь) в верованиях и представлениях наших предков, я понял почему так назвали редкое, быть может, самое вкусное кушанье: даже помет священной, глубоко почитаемой птицы-тотема не вызывал у них отвращения. Изготовляли «каз бугы» из семян конопли, меда, сливочного масла и гречишной муки. Не благозвучным, но значащим было и другое «фирменное» блюдо магнитогорских кряшен — «корт», поджаренный на масле и выдержанный в духовке с добавлением меда свежий творог. «Бал корты» — по-татарски — пчела, так же занимавшая в жизни наших предков не второстепенную роль.

Именно вдали от Казани и сегодня можно встретить наших земляков, в паспортах которых записано: «кряшен». Такой этноним официально зарегистрирован в современных социологических и этнографических исследованиях (см.: Томилов В. Н. Современные этнические процессы в Западной Сибири. — Томск, 1970), а в 1994 г. включен в официальное издание «Народы России». Случайно ли и то, что, несмотря на все перипетии судьбы, «сквозное сознание» нагайбаков сохранило названия своих первых поселений под Казанью (Балыклы, Сарашлы, Кили и др.). Населенные пункты с такими названиями и сейчас стоят в Балтасинском районе Татарстана, там же, где расположены Бурнак, Смаиль, Сердек и др. бывшие ногайские «юрты»; в Бакалинском районе Башкортостана, где они оказались после переселения в Уфимскую провинцию. Так же, как на былой родине, нагайбаки назвали свои поселки Балыклы, Кили, Сарашлы и т. д. в Верхне-Уральском уезде Оренбургской губернии, когда в 1842 году часть из них была переселена для защиты вновь созданной укрепленной линии. Поселки эти несколько позже «во славу русского оружия и в знак великих побед казаков» были переименованы в Париж, Фершампенуаз, Кассель и т. д.

18.

В Фершампенуазе — «столице» современных нагайбаков, в его «пригородах» — Париже, Требии, Касселе я был в середине 60-х годов и по результатам поездки опубликовал в журнале «Казан утлары» очерк (Нагайбәк янында/ Среди нагайбаков. «Казан Утлары» №4, 1971). Тогда старшее поколение нагайбаков татарский литературный язык практически не понимало, хотя говорили «по-казански» довольно сносно. В других местах вдали от Казани приходилось встречаться с явлением противоположным: старики говорили по-татарски хорошо, а молодежь была почти что обрусевшей.

Дело в том, что раньше, до 30-х годов, нагайбаки в своих поселках обучались по учебникам для кряшенских школ. Кряшенский язык, как известно,— тот же татарский, точнее сказать — староногайский, где арабо-персидских заимствований абсолютно не было. Кроме того, кряшенская письменность, основанная на кириллице с введением дополнительных знаков для выражения специфических тюркских звуков, ограждала кряшен-нагайбаков от влияния «мусульманизированного» татарского литературного языка. Они, например, не знали и не понимали таких слов: «мәсәлән», «мухаррир», «сэясэт», «икътисад» и т. д. и т. п. В отдельных случаях процент слов арабо-персидского происхождения в произведениях татарской литературы доходило до 80-90 процентов. И такой «татарский» язык не понимали не только кряшены-нагайбаки, но практически все татары.

Существенная разница между народно-разговорным и литературным языками была одной из главных причин того, что кряшены-нагайбаки в своей духовной жизни довольствовались в основном произведениями народного творчества. И удивительно ли поэтому, что именно среди них бережно сохранялись многие баиты, дастаны, давно забытые в мусульманской среде. Любой из них мог процитировать целые строфы из эпоса «Идегей», пересказать в различных вариантах «Сак-Сок», «Кук кугэрчен», и в то же время никто (разве кто из молодых?) даже краешком уха не слыхал о «Кыйсса и Юсуф». Ведь они не знали и не знают о гонениях на «Идегей» после известного постановления 1944 года, на культуру золотоордынского происхождения вообще. Будучи оторванными от официальной татарской культуры социалистической формации, они, к счастью, избежали «булгаризации». Говоря о Татарстане, они называют его «Иске ил», а исконных жителей республики — кряшен — «иске йорт туганайлары».

Именно с таким приветствием и расположением приехали осенью 1990 года на I Республиканский фестиваль народного творчества кряшен в Заинске артисты нагайбацкого ансамбля песни и танца «Сак-Сок».

— Арумы, туганайлар,— говорили они своим соплеменникам из Татарстана,— Җырак араларны җакын итеп, без дә килеп төштек әле*9

— «Эле дэ!»*10 — с такой молитвой на устах встречали мы гостей из Фершампенуаза и весной следующего года в Казани, куда нагайбаки как в свой «иске йорт» приехали уже по приглашению Этнографического и культурно-просветительского общества кряшен. Они выступили тогда с большой концертной программой в Доме офицеров, перед учеными Института языка, литературы и истории им. Г. Ибрагимова, побывали в селе Янсувары Пестречинского района.

С тех пор держим связь по переписке, время от времени наезжая друг к другу с концертами...

Возвращаясь к очерку Е. А. Бектеевой, обратим внимание на то, что она, будучи сама нагайбачкой, относит свое племя к ногайцам, одновременно называя их «крещеными татарами». Она отлично, видимо, знала, что его соплеменники никогда себя так не называли, но всегда ходили под именем кряшен, совершенно не связывая с этим этнонимом факт своего крещения. Как же так?

Говоря по большому счету, сразу следовало бы утвердительно заявить: да, кряшены, как и нагайбаки,— татары, если согласиться с тем, что вообще все поволжские татары носят этот этноним как свое собственное, исконное самоназвание. Но это далеко не так, и об этом написано горы книг и статей. Да, кряшены, как и нагайбаки, — крещены и, возможно, даже дважды крещены. В первый раз в незапамятные времена, очевидно, в VII-Х вв., у себя на прародине, в Кэрии. Тогда они восприняли христианство несторианского толка. И во второй раз — поэтапно, с сер. XIII до кон. XVIII вв., в результате чего они вошли в православный мир. Большой промежуток времени — почти четыре с половиной века объясняется тем, что, как показывают документы, принятие православия ногаями не было единовременным актом и никогда не имело всеобщего, массового характера. При крещении были случаи, множество случаев, когда православие принималось вполне сознательно и добровольно, но, разумеется, было немало эпизодов и прямого насилия при этом. Принудительный характер, конечно же, имела смена религии ногаями при присоединении Казанского ханства к Московскому государству, насильственные методы христианизации нерусских народов применялись, как известно, и до середины XVIII века.

Но вопрос этот настолько сложный, особенно момент соответствия или несоответствия термина «крещен» этнониму «кряшен», что мы вынуждены, будем более подробно остановиться на этом в другой главе, а пока, пожалуй, пора осветить вопрос о том, как нагайбаки оказались на берегах Ика.

__________

1 Нагайбаки (точн. — ногайбеки) — Численность по переписи 2002 года — 9,6 тыс. человек, из них в Челябинской области 9,1тыс. По российскому законодательству официально являются малым народом (Постановление Правительства РФ №255 от 24 марта 2000 года «О едином перечне коренных малочисленных народов РФ»).

2 Шеджере цит.: Ахметзянов М. И. Татарские шеджере. — К., 1991 с. 51,56; эпитафия: Усманов М. Л. Татарские исторические источники XVII- XVIII вв. — К., 1972, с. 191

3 Отпавшие — термин из арсенала миссионеров, через литературу (без перевода) проникший в разговорный татарский язык (иногда он заменяется словом арабского происхождения «мөртәт» — нечистый, сменивший веру). Так называли кряшен, под влиянием агитации мулл принимавших ислам. И не только кряшен. Мусульманский образ жизни принимали и «отатарившиеся» по языку чуваши, марийцы, мордва, удмурты и даже русские, жившие в тесном окружении татар. Этим, в сущности, и объясняется многообразие во внешнем облике татар (наличие в их среде большого количества людей светловолосых и голубоглазых, высокорослых, коренастых, остроносых, широколицых и т. д. и т. п., что впрочем, весьма показательно и для «чисто русских»). Этнически разные по происхождению, они в массе своей были язычниками и лишь некоторые из них формально были насильственно крещены. Поэтому нельзя их считать «отпавшими», а вернее называть новыми мусульманами. Большой толчок к опадению дало т. н. «ваисовское движение». Именно тогда, в ходе реформ 1860-х гг. число О. стало все более возрастать (см.:М. Г. — КРЛ, с. 375).

4 Хотя есть прямое указание: «Татарские князья и мурзы, наиболее имевшие наклонность к мятежам... большею частью высланы из Казани к войску в 1556-1559 годах, воевавшему против лифляндцев» («Продолж. Др. Росс. Вивлиофики», XIII, с. 269, 280)

5 См.: История древнего мира. Том III. — М., 1989, с. 282; Пржевальский Н. М. От Кяхты на истоки Желтой реки. Исследование северной окраины Тибета. Том II. -СПб., 1888, с. 240; Грум-Гржимайло Г. Е. Описание путешествия в Западный Китай. Том II. СПб., 1899, с. 280 и др.

6 Мишари — этническая группа татар Поволжья и Приуралья. Начало формирования относится к концу ХIII в., когда часть золоордынских казаков по разным причинам начали отходить от подчинения Сараю и поселялись на территории разоренного Рязанского княжества, в т. н. Мещере. Они ассимилировали здесь остатки финно-угорских племен мери, муромы, мокши, шокши, эрзи и др. и постепенно образовали своеобразную тюрко-язычную этническую группу. В первой половине ХIV в. часть из них вместе с присоединившимися к ним ногаями-кипчаками переселилась в низовья Камы и положила начало возникновению новому этническому образованию — казанских татар. — Лит.: Мухамедова Р. Г. Татары-мишари. — М., 1972; Орлов А. М. Мещера, мещеряки, мишари. — К., 1992 (см.:М. Г. — КРЛ, с. 331).

7 См.: Ярлык Ивана Грозного ногайскому мурзабеку Юсуфу от 30 января 1553 г. — Продолжение Древн. Росс. Вивлиофики, т. IX, с. 63-71.

8 Туганай (родня) — в данном случае, принятое обращение кряшен-нагайбаков друг к другу.

9 Традиционное приветствие кряшен-нагайбаков друг друга: «Здравствуйте, родня! Вот мы и приехали, не считаясь с расстояниями».

10 Кряшенское название известного христианского тропаря «И ныне», начинающегося со слов: «Милосердия двери отверзи нам, благословенная Богородице...»

 

Разделы:
  • 15303 просмотра