История о Казанском царстве

 

СКАЗАНИЕ ВЪКРАТЦѢ ОТ НАЧАЛА ЦАРСТВА КАЗАНСКАГО И О БРАНѢХ, И О ПОБѢДАХЪ ВЕЛИКИХ КНЯЗЕЙ МОСКОВСКИХ СО ЦАРИ КАЗАНЬСКИМИ, И О ВЗЯТИЕ ЦАРСТВА КАЗАНИ, ЕЖЕ НОВО БЫСТЬ

НОВОЕ СКАЗАНИЕ, ВКРАТЦЕ ПОВЕСТВУЮЩЕЕ О НАЧАЛЕ КАЗАНСКОГО ЦАРСТВА, И О ВОЙНАХ С КАЗАНСКИМИ ЦАРЯМИ ВЕЛИКИХ МОСКОВСКИХ КНЯЗЕЙ, И О ПОБЕДАХ ИХ, И О ВЗЯТИИ КАЗАНСКОГО ЦАРСТВА

 

Красныя убо и новыя повѣсти сея достоит намъ радостно послушати, о христоимянитии людие, якоже удивившеся преславному в нашей земли и во дни наша — в лѣта православнаго и благочестиваго и державнаго царя и великаго князя Иоанна Васильевича, Богомъ возлюбленнаго и Богомъ избраннаго, и Богомъ вѣнчаннаго, глаголю же, владимирскаго и московскаго и всеа великия Росии самодержца, ему же дарова Богь всемирную побѣду и славное одолѣние на презлое царство срацынское,[1] на предивную Казань, правые ради его вѣры еже во Христа. Но молю вас боголюбне: не позазрите грубости моей. От любве бо Христовѣ пострекаемь бѣх и покусихся невѣдящим сего по нас людем, в род инъ, писанием изъявити разумно, мню, маловѣдомых о начале Казанскаго царства: откуду начася исперва и в которыя лѣта, и како быша почасто, и о бывшихъ великих побѣдахъ его с великими нашими державными московскими, яко да, прочетше, братия наша воини и от скорби премѣнятся, простии же ту возвеселятся и прославятъ великаго Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, и разумѣютъ все дивная его чюдеса и великие милости, еже подаетъ истиннымъ и вѣрнымъ рабомъ своим. Начну же сице. Вы же внимайте разумно сладкия сея повѣсти и старыя.

Прекрасную и новую повесть эту следует нам выслушать, о христиане, радуясь и дивясь славным делам, совершенным в нашей земле и в дни наши — во времена православного, и благочестивого, и державного царя и великого князя Ивана Васильевича, Богом возлюбленного, и Богом избранного, и Богом венчанного, скажу же, Владимирского, и Московского, и всей Великой России самодержца, которому даровал Бог — за правую веру его во Христа — всемирную победу и славное одоление презлого сарацинского царства — предивной Казани. Но молю вас, бога ради: не осуждайте невежества моего. Ведь я, понуждаемый любовью Христовой, покусился не знающим всего этого потомкам нашим, иному поколению, изъявить разумно писанием своим, думаю, малоизвестное о начале Казанского царства: с чего началось и в какие годы, и как было основано, и о бывших больших победах его над великими нашими московскими правителями, чтобы братья наши воины, прочитав его, избавились от скорби, простые же люди развеселились и прославили великого Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, и познали все удивительные его чудеса и великие милости, которые подает он истинным и верным своим рабам. Начну же так. Вы же разумно внимайте сладкой и старой сей повести.

 

О КАЗАНСКОМЪ ЦАРСТВѢ. ГЛАВА 1

О КАЗАНСКОМ ЦАРСТВЕ. ГЛАВА 1

 

Бысть убо из начала Руския земли, якоже повѣдаютъ русь и варвари, все то едина Руская земля, идѣже стоитъ нынѣ град Казань, продолжающися в длину до оного Нова града Нижнего на востокъ, по обѣма странама великия реки Волги, вниз до Болгарскихъ рубежов, до Камы рѣки, в ширину же простирающеся на полунощие до Вяцкие земли и до Пермьския, а на полудень — до половецкихъ предѣл.[2] Все же бѣ держава и область Киевская и Владимирская. Живяху же за Камою в части земли своея болгарския князи и варвари, владующе поганым языкомъ черемискимъ,[3] не знающим Бога, никоего же закона не имущим. Обои же бяху служаще и дани дающе рускому царству до Батыя царя.[4]

От начала Русской земли, как рассказывают русские люди и варвары, там, где стоит теперь город Казань, все то была единая Русская земля, продолжающаяся в длину до Нижнего Новгорода на восток, по обеим сторонам великой реки Волги, вниз же — до болгарских рубежей, до Камы-реки, а в ширину простирающаяся на север до Вятской и Пермской земель, а на юг — до половецких границ. И все это была держава и область Киевская и Владимирская. За Камой же рекой жили в своей земле болгарские князья и варвары, держа в подчинении поганый черемисский народ, не знающий Бога, не имеющий никаких законов. И те и другие служили Русскому царству и дани давали до Батыя-царя.

 

О первом же начале царства Казанскаго — в кое время или како зачася — не обрѣтохъ в лѣтописцех рускихъ, но мало в казаньских видѣхъ. Много же и рѣчию вопрошахъ от искуснѣйших людей, рускихъ сыновъ. Глаголаху тако, инии же инако, ни един же вѣдая истинны.

Об основании же Казанского царства — в какое время или как возникло оно — не нашел я в летописях русских, но немного видел в казанских. Много же и расспрашивал я искуснейших людей, русских сынов. Одни говорили так, другие иначе, ни один не зная истины.

 

Грѣх же моихъ ради случи ми ся пленену быти варвары и сведену в Казань. И данъ бысть в дарѣх царю казанскому Сат-Серею.[5] И взятъ мя к себѣ царь с любовию служити во дворъ свой, и сотвори мя пред лицемъ своимъ стояти. И удержану ми бывшу тамо у него двадесятъ лѣтъ в пленении. Во взятие же Казанское изыдохъ ис Казани на имя царя и великаго князя. Онъ же мя ко христовѣ вѣре обрати и ко святей церкви приобщи, и мало земли удѣла даде ми, яко да живъ буду, служа ему.

За грехи мои случилось мне пленену быть иноверцами и сведену в Казань. И отдан я был в дар царю казанскому Сафа-Гирею. И взял меня к себе царь с любовью служить при дворе своем и назначил мне перед лицом его стоять. И был я удержан там, у него в плену, двадцать лет. Во взятие же Казанское вышел из Казани на милость царя и великого князя. Он же меня обратил в Христову веру, и приобщил к святой церкви, и немного земли дал мне в удел, чтобы жил, служа ему.

 

Мнѣ же живущу в Казани, часто и прилѣжно от царя вопрошахъ в веселии, и при бесѣде со мною и мудръствующих честнѣйшихъ казанцев — бѣ бо царь по премногу и меня любя, и велможи его паче мѣры брегуще мя — и слышахъ слово изо устъ от царя самого многажды и отъ велмож его о войне Батыеве на Русь и о взятии от него великаго града столнаго Владимира, и о порабощении великих князей.

Живя же в Казани, часто и прилежно расспрашивал я царя, когда он бывал весел, и мудрых честнейших казанцев во время бесед их со мною — ибо царь сильно меня любил и вельможи его сверх меры берегли меня — и слышал много раз из уст самого царя и от его вельмож о походе Батыеве на Русь, и о взятии им великого города стольного Владимира, и о порабощении великих князей.

 

ГЛАВА 2

ГЛАВА 2

 

Рекоста ми сице, яко двадесять лѣтъ мину по Батые царѣ, пленившемъ вашу Рускую землю, и по взятии оного великаго столнаго и славнаго града рускаго Владимира и со всѣми его благими узорочьи, и по убиении великаго князя Георгиа Всеволодича Владимирскаго и со двема сыньми его и з братаничи,[6] и со многими рускими князьми. И приятъ по немъ в Новѣ граде великое княжение Рускаго царства Владимирскаго Ярославъ Всеволодичь, от Великаго Нова града пришед со осмью сыньми своими,[7] владѣвшу ему тамощними людми время нѣкое, остави же имъ в свое мѣсто княжити болшаго сына своего Александра.[8] И бѣ той князь Александръ силенъ и славенъ в Руси и во многихъ странахъ.

И рассказали мне о том, что произошло через двадцать лет после того, как царь Батый пленил нашу Русскую землю и взял великий стольный и славный город русский Владимир со всеми его богатствами, и после гибели великого князя Георгия Всеволодовича Владимирского с двумя сыновьями его и с племянниками и со многими русскими князьями. После Георгия Всеволодовича великое княжение Русского царства Владимирского принял Ярослав Всеволодович, находившийся в Новгороде. Пришел он с восемью сыновьями своими из Великого Новгорода, где некоторое время владел тамошними людьми, оставив им вместо себя княжить старшего сына своего Александра. И был тот князь Александр силен и славен на Руси и во многих странах.

 

И егда прииде оттуду великий князь Ярославъ Всеволодичь и видѣ столный свой великий град Владимиръ погаными взятъ и весь начисто огнемъ попаленъ и хитрыя его здания вся разрушишася, и красота его вся погибша, и брата своего, великаго князя Георгиа Всеволодича, убита и с первопрестольником тогдашним, иже нареченнымъ митрополитом Антонием,[9] и со всѣмъ священническим чиномъ, и восплакася в горести своего сердца и рече: «Господи, вседержителю и творче всеа твари, видимых и невидимыхъ, сие ли угодно твоему человѣколюбию, да стадо, еже ценою изкупи своею кровию, и сих предалъ еси кровопийцемъ и сыроядцамъ и поганым человѣком симъ, звѣринъ нравъ имущим и не знающимъ тебе, истиннаго Бога нашего, ни страха твоего никогда же имущимъ? Увы мнѣ, Господи, священники твоя заклаша, имъ же не достоинъ весь миръ, олтари твоя раскопаша, и святая твоя в попрание скверными ногами ихъ быша, и всѣх людей твоихъ остриа меча поразиша! И остахъ азъ единъ, и ищутъ мене поглотити. Но избави мя, Господи, от рукъ ихъ и спаси душы раб своихъ, избиенныхъ от безбожных, имени твоего ради, покой со святыми во царствии твоемъ, и помилуй, ими же вѣси судбами, и спаси ихъ яко человѣколюбецъ». И предаде всѣхъ земному погребению честнѣ.

И когда пришел оттуда великий князь Ярослав Всеволодович и увидел, что стольный его великий город Владимир взят погаными и весь начисто спален огнем, и прекрасные его здания все разрушились, и красота его вся погибла, и что брат его, великий князь Георгий Всеволодович, убит с первопрестольным тогдашним митрополитом Антонием и со всем священническим чином, то зарыдал он, охваченный горем, и сказал: «Господи, вседержитель и творец всех созданий, видимых и невидимых, это ли угодно твоему человеколюбию, чтобы паству, которую искупил ты ценою своей крови, предал ты кровопийцам, и сыроядцам, и поганым людям этим, звериный нрав имеющим и не знающим тебя, истинного Бога нашего, и страха перед тобой никогда не имеющим? Увы мне, Господи, священников твоих, которых недостоин весь мир, убили, алтари твои разрушили, и святыни твои попраны скверными ногами их, и всех людей твоих острые мечи поразили! И остался я один, и хотят меня уничтожить. Но избавь меня, Господи, от рук их и спаси души рабов своих, убиенных безбожными, имени твоего ради, упокой со святыми в царствии твоем и помилуй, ибо ведаешь их судьбами, и спаси их как человеколюбец». И предал всех земле с честью.

 

А самъ живяше во граде Переаславле, иже нынѣ зовется Залѣской, доколѣ обновляше градъ Владимиръ во утѣснении и в великомъ неустроении и мятежи земли своея. Осиротѣ бо тогда и обнища великая наша Руская земля, и отъяся слава и честь ея, но не вовѣки, и поработися богомерску царю и лукавнѣйшю паче всеа земли, и предана бысть, яко Иерусалимъ в наказание Навходоносору, царю вавилонскому, яко да тѣм смирится.[10]

А сам, пока обновлял город Владимир, жил в городке Переяславле, что ныне зовется Залесским, в притеснении и в великом беспорядке и смятении земли своей. Осиротела тогда и обнищала великая наша Русская земля, и отнята была у нее слава и честь, но не навеки, и была она порабощена более всех земель богомерзким и лукавейшим царем, и была отдана ему в наказание, так же как Иерусалим Навуходоносору, царю Вавилонскому, дабы тем смирилась.

 

И от того времени обложися и нача великий князь Ярославъ Всеволодичь Владимирский царю Батыю во Златую Орду дани давати. И изнеможение видя людей своихъ и конечныя ради погибели земли своея опустѣние, еще же и злобы царевы бояся, и властемъ его дары дающе, насилиа терпѣти не могуще. По нем же державнии наши рустии, сынове и внуцы его, много лѣтъ выходы и оброки даваху[11] царемъ в Золотую Орду, и повинующеся имъ, и приимаху власть от нихъ вси ни по колѣну, ни по роду, но яко хто хощетъ и какъ которого царь возлюбитъ.

И с того времени покорился великий князь Ярослав Всеволодович Владимирский и начал платить дань царю Батыю в Золотую Орду. И, видя изнеможение людей своих и окончательную погибель в запустение пришедшей своей земли, еще и злобы царской боясь и не в силах терпеть насилия, он и вельможам его дары приносил. И после него наши русские князья, сыновья и внуки его, многие годы выходы и оброки платили царям в Золотую Орду, повинуясь им, и все принимали от них власть не по колену, не по роду, но те, кому удастся, и те, кто полюбился царю.

 

Бысть же злогордая та и великая власть варварьская над Рускою землею от Батыева времени по царство тоя Златыя Орды царя Ахмата, сына Зелед-Салтанова,[12] и по благочестиваго великаго князя Иоанна Васильевича Московскаго, иже взя и поработи под ся Великий Новъ град.[13]

Длилась же злогордая та и великая власть варварская над Русскою землею от Батыева времени до царствования в той Золотой Орде царя Ахмата, сына Зеледсалтанова, и до благочестивого великого князя Ивана Васильевича Московского, который взял и покорил себе Великий Новгород.

 

О ВЗЯТИИ ВЕЛИКАГО НОВА ГРАДА ОТ ВЕЛИКАГО КНЯЗЯ ИОАННА ВАСИЛЬЕВИЧА, И ПОХВАЛА ТОМУ ЖЕ ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ. ГЛАВА 3

О ВЗЯТИИ ВЕЛИКИМ КНЯЗЕМ ИВАНОМ ВАСИЛЬЕВИЧЕМ ВЕЛИКОГО НОВГОРОДА И ПОХВАЛА ТОМУ ЖЕ ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ. ГЛАВА 3

 

Новогородскимъ бо людемъ не хотѣвшим его над собою имѣти и великим княземъ звати. Изначала же и исперва едино царство и едино государьство, едина держава Руская: и поляне, и древяне, и новгородцы, и полочане, и волыняне, и подолье — то все едина Русы единому великому князю служаху, тому же и дани даваху, и повиновахуся киевскому и владимирскому.

Новгородцы же не хотели подчиняться ему и звать великим князем. Вначале ведь, в первые времена, было единое царство и единое государство, единая держава Русская: и поляне, и древляне, и новгородцы, и полочане, и волыняне, и подолье — все это была единая Русь: служили они одному великому князю киевскому и владимирскому, которому платили дани и повиновались.

 

Они же, неразумнии, приведоша себѣ, призвавше от Пруския земли, от варяг, князя и самодержца[14] и землю свою всю ему предаша, да владѣет ими, яко же хощетъ. И в тыя же горкая Батыева времена отвергошася они ига работнаго: видяще в державныхъ рускихъ нестроение и мятежъ, и отступиша тогда и отдѣлишася от Рускаго царства Владимирскаго. Осташа убо сии новъгородцы от Батыя не воеванны и не пленены: и дошед бо онъ за сто верстъ до Нова града и заступлениемъ премудрости Божии обратися вспять. И того ради ничтоже скорбных и бѣдныхъ от него не прияша, тѣм же и возгордѣшася, и восчаяшася, яко силни и богати, не вѣдуще, яко Господь богатит и смиряетъ, и выситъ, и гордым противится, и смиренныя милуетъ.

Новгородцы же, неразумные, привели себе из Прусской земли, от варягов, князя и самодержца и отдали ему всю свою землю, чтобы владел ими, как хочет. И в те горькие Батыевы времена избежали они рабского ига: видя среди правителей русских несогласие и вражду, отошли они тогда и отделились от Русского царства Владимирского. Поэтому и остались новгородцы Батыем не завоеваны и не пленены: не дошел он ста верст до Новгорода и, благодаря заступничеству Божьей премудрости, повернул вспять. Поэтому они ни скорби, ни бед от него не испытали, оттого и возгордились и возомнили себя сильными и богатыми, не ведая, что Господь обогащает, и смиряет, и возвышает, и гордых наказывает, и смиренных милует.

 

Они же забывше своихъ великихъ князей владимирских, презрѣша и преобидѣша, и ни во что же вмѣниша, и воеватися с ними почали, мало нѣкако худе нѣчто помогающе, сребромъ подаяху ему, во своей воли живуще и сами собою властвующе, и никому же покаряющеся, и паки надѣющеся невѣгласи на богатство свое, а не на Бога. И не воспомянуша апостола, глаголюща: «Братие, Бога бойтеся, а князя почитайте, творяще пред нимъ всегда благо во страсе Господни. Божий бо слуга есть и отмститель злымъ злое воздати тѣм же благимъ во благое: не туне бо мечь носитъ в рукахъ своих, но на противляющияся». Еще же и вѣрою християне и подобием первымъ работы вернаго своего князя християнска быти не восхотѣша, но держащаго латынскую вѣру короля литовскаго держателя себѣ восхотѣша имѣти.[15] Но аще не бы ускорилъ борзо ратию приити на них великий князь Иоаннъ Васильевичь, Богу его воздвигшу и пославшу за уничижение и ихъ презрѣние к нему, яко Тита, римскаго царя, Еуспасиянова сына, разорити градъ Иерусалимъ[16] и разсѣяти жиды за беззаконие ихъ по всей вселенней. Тако же и сему покори Богь под работное его иго крѣпкия и жестосердыя люди новъгородския тезоименитому своему слузе, благовѣрному и великому князю Иоанну Васильевичу Московскому.

Они же, забыв своих великих князей владимирских, пренебрегали ими, наносили им обиды, и ни во что их не ставили, и начали с ними воевать; мало и плохо помогая великому князю, платили ему дань серебром, живя по своей воле, сами собой управляя, никому не покоряясь и больше надеясь на свое богатство, а не на Бога. И не вспомнили они апостола, говорящего: «Братья, Бога бойтесь, а князя почитайте, всегда творя для него добро в страхе Господнем. Ибо он — божий слуга и отмститель, злом воздающий злым, а добрым — благом: не напрасно ведь он держит меч в руках своих, а против тех, кто противится». Хоть и были они христиане по вере и по обличию, но не захотели служить правоверному своему христианскому князю, а захотели иметь своим правителем литовского короля, исповедующего латинскую веру. Но вовремя подоспел с войском великий князь Иван Васильевич, которого Бог призвал и послал наказать их за их презрение к нему и за его унижение, так же как послал римского царя Тита, Веспасианова сына, разорить город Иерусалим и рассеять евреев за беззаконие их по всей вселенной. Также и этому тезоименитому своему слуге, благоверному и великому князю Ивану Васильевичу Московскому, покорил Бог крепких и жестокосердных новгородских людей.

 

Онъ же, елико бѣ в людех тѣх крамолниковъ болшихъ, тѣх изыскавь, избравъ и желѣзы тяжкими окова ихъ, и з женами, и по далнимъ своимъ землямъ, и по селомъ расточи, и пресѣлницы на земли чюждей быти ихъ учини. И овѣхъ осуди горкою смертию умрети, не умѣвших жити в воли своей и великим началиемъ самодержцемъ своимъ гордящихся. И сего ради благовѣрный сей великий князь Иоаннъ Васильевичь восприятъ великое дерзновение, поборая по християньстѣй вѣре, и презрѣ, и преобидѣ прещение царя Ахмата Златыя Орды и страхъ и боязнь всѣх варваръ в плюновения худыя вмѣнивъ, и скрегчюще вооружися, и мужественъ ста противу неистовства царева и гордаго шатания, пословъ его от него не восхотѣ. И до конца отложи дани и оброки давати, ни сам во Орду приходити к нему поставления ради на великое княжение и своея державы и вотчины у царя в честь просити, дающе дары великия, и власти руския купити.

Он же, разыскав и собрав всех главных крамольников, заковал их в тяжелые оковы и вместе с женами разослал по дальним своим землям и селам и заставил их стать переселенцами в чужую землю. Некоторых же осудил горькой смертью умереть, ибо не умели они жить по своей воле и возгордились великой властью над своими правителями. И тогда благоверный этот великий князь Иван Васильевич наполнился великой дерзостью и, борясь за христианскую веру, презрел и попрал угрозы царя Золотой Орды Ахмата, обычный страх перед всеми варварами худым плевкам уподобил, и, негодуя, вооружился, и мужественно встал против неистовства и гордости царевой, не захотев принять от него послов. И окончательно перестал он платить дани и оброки, и приходить к нему в Орду для поставления на великое княжение, и просить у него, как чести, своей державы и вотчины, и, принося великие дары, покупать русское правление.

 

При семъ же царѣ Ахмате божиими судбами до конца Болшая Орда запустѣ. Изведошася царие от родовъ своихъ образомъ сицевымъ.

При этом же царе Ахмате, по божьей воле, окончательно пришла в запустение Большая Орда. Перевелись в ней цари, а случилось это так.

 

О ПОСЛѢХ, ОТ ЦАРЯ ПРИШЕДШИХЪ К ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ МОСКОВСКОМУ, И О ЯРОСТИ ЦАРЕВЕ НА НЕГО, И О ГРУБОСТИ ВЕЛИКАГО КНЯЗЯ НА ЦАРЯ. ГЛАВА 4

О ПОСЛАХ, ПРИШЕДШИХ ОТ ЦАРЯ К ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ МОСКОВСКОМУ, И О ЯРОСТИ ЦАРЯ, И О ТОМ, КАК НАГРУБИЛ ЕМУ ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ. ГЛАВА 4

 

Царь Ахматъ восприимъ царство Златыя Орды по отце своемъ, Зелети-Салтанѣ царѣ,[17] и посла к великому князю московскому Иоанну Васильевичю послы своя по старому обычаю отецъ своихъ и з басмою парсуною просити дани и оброковъ на прошлая лѣта. Великий же князь ни мало убояся страха царева,[18] но приимъ базму — парсуну лица его,[19] и плевавъ на ню, и излама ея, и на землю поверже, и потопта ногама своима. И гордых пословъ его избити повелѣ всѣх, пришедших к нему дерзостно. Единаго же отпусти жива, носяща вѣсть ко царю, глаголя: «Яко же сотворихъ посломъ твоимъ, так же имамъ и тебѣ сотворити, да престанеши, беззаконниче, от злаго начинания своего, жесточати намъ».

Царь Ахмат, воцарившись в Золотой Орде после смерти своего отца, царя Зелед-Султана, по старому обычаю послал своих послов с царским ярлыком к великому князю московскому Ивану Васильевичу просить дани и оброков за прошлые годы. Великий же князь не испугался царского гнева, но, взяв ярлык с изображением его лица, плюнул на него, сломал, бросил на землю и затоптал ногами своими. И повелел он перебить всех надменных царских послов, дерзко явившихся к нему. Одного же оставил в живых, чтобы он мог передать царю такие слова: «То, что сделал я с твоими послами, сделаю и с тобой, чтобы ты, злодей, перестал творить зло и притеснять нас».

 

Царь же, слышавъ сие, великою яростию воспалився, огнемъ и гнѣвомъ дыша, и прещением аки огнемъ. И рече княземъ своимъ: «Видите ли, что творит раб нашъ! Како смѣетъ противитися державе нашей безумний сий». И собравъ в Велицей Ордѣ всю свою силу срацынскую, не вѣдый никоих же враг пошествиа и востания на свою Орду, тѣмъ ни малы стражи в нѣй остави запаса ради и прииде на Русь к рецѣ Угрѣ[20] в лѣта 6989-е, ноября въ 1 день,[21] хотя поглотити християньство все и царствующий градъ, преславную Москву, взяти, якоже и царь Тактамышъ лестию взялъ.[22] Рекъ то: «Аще не возму жива великаго князя московского, и аще не приведу его связана и умучю горкими муками, то чему есть живу быти ми, и царская власть держати ми».

Царь же, услышав это, воспылал великой яростью, дыша, как огнем, гневом и угрозой. И сказал он своим князьям: «Видите, что творит раб наш?! Как смеет этот безумец противиться власти нашей?» И, собрав в Большой Орде всю свою сарацинскую силу, не оставив даже небольшой охраны — ибо не знал он ни о каком предстоящем нападении врагов на его Орду, — пришел он на Русь, к реке Угре, в лето 6989 (1481), ноября в 1 день, желая уничтожить всех христиан и взять царственный город, славную Москву, как взял ее обманом царь Тохтамыш. И говорил он так: «Если не захвачу я живым великого князя московского, и не приведу его связанного, и не замучу горькими муками, то зачем мне жизнь и царская моя власть».

 

Слышавъ же князь великий неукротимое царево свирѣпство, и собрася такожде со всею областию рускою, и изыде без страха в лице нечестивому царю Ахмату, к той же рекѣ Угрѣ. И стояста оба об едину рѣку, русь и срацыни. Та бо река многа мѣста обходящи Руския земли с прихода пути поганыхъ варваръ, и могу то рещи — поясъ самыя пречистыя Богородицы, аки твердь очищающи от поганыхъ и защищающи Рускую землю.[23] Царь же, видѣвъ великаго князя, мнимаго раба своего, в велицей силе противъ его изшедша небоязнено и стояше при рецѣ со оружием, сердце его и главу мечемъ хотяше отсѣщи, и дивляшеся толикому новому дерзновению его. И покушашеся многажды прелѣсти реку ону во многих мѣстехъ, и не можаше,[24] воспрещением от рускаго воинства.

Услышал великий князь о неукротимой свирепости царя, и также собрал воинов со всей Русской земли, и вышел без страха навстречу нечестивому царю Ахмату к той же реке Угре. И стояли оба войска по берегам одной реки — русское и сарацинское. Та ведь река обходит многие места Русской земли, лежащие «а пути у приходящих на Русь поганых варваров, и могу сказать, что она, словно пояс самой пречистой Богородицы, как твердыня, очищает от поганых и защищает Русскую землю. Царь же, видя, что великий князь, мнимый его раб, вышел безбоязненно против него с большой силой и стоит, вооружившись, у реки, намереваясь поразить мечом его сердце и отсечь ему голову, подивился таковой новой его дерзости. И много раз пытался царь переправиться через ту реку во многих местах и не мог, так как препятствовало ему русское воинство.

 

И совѣща князь великий с воеводы своими добро дѣло, иже полза бысть ему великая, и по немъ и дѣтемъ, и внуком его в вѣки. И посылаетъ отай царя Златую Орду пленити служиваго своего царя Нурдовлета Городецкаго,[25] с нимъ же и воеводу — князя Василиа Ноздроватаго Звенигородцкаго со многою силою, и доколе царь стояше на Руси, не вѣдущу ему сего. Они же, Волгою, в ладияхъ пришед на Орду, и обрѣтоша ю пусту, без людей: токмо в ней женьский полъ, и старъ и млад. И тако ея поплениша: женъ и дѣтей варваръскихъ, и скот весь в полонъ взяша, иныхъ же огню и водѣ, и мечю предаша, и конечнѣ хотѣша юртъ Батыевъ разорити.

И посовещался великий князь с воеводами своими о добром деле, от которого была ему великая польза, а после него и детям его и внукам на века. И посылает он втайне от царя захватить Золотую Орду, пока царь стоит на Руси, не подозревая об этом, находившегося у него на службе царя Нурдовлета Городецкого и с ним воеводу — князя Василия Ноздреватого Звенигородского с большою силой. Они же, придя Волгою, в ладьях, в Орду, нашли ее пустой, без людей: были в ней только женщины, старики и дети. Так и захватили ее: жен и детей варварских и весь скот в плен взяли, иных же огню, воде и мечу предали и хотели до конца разорить Батыев юрт.

 

Уланъ же царя городецкаго и Обляз лесть сотвори, глаголя царю своему: «Что твориши, о царю, яко нелѣпо есть тебѣ болшаго сего царства до конца разорити — от него же ты и самъ родися, и мы всѣ. И наша земля то есть и отецъ твоих искони. Се повелѣнная пославшаго ны понемногу исполнихомъ, и доволно есть намъ, и поидемъ, егда како Богъ не попустит намъ». И прибѣгоша вѣстницы ко царю Ахмату, яко Русь Орду его расплениша. И скоро в томъ часѣ царь от рѣки Угры назадь обратися бѣжати,[26] никоея пакости земли нашей не учиниша. Да тако же преже реченное великаго князя воинство от Орды отступи.

Улан же царя городецкого, Облаз, обольстил своего царя, говоря ему так: «Что творишь ты, о царь, не пристало тебе до конца разорять большое царство это, в котором и сам ты родился, и мы все. Ведь это искони земля наша и предков твоих. Повеление пославшего нас мы понемногу исполнили, и довольно с нас, пойдем отсюда, если Бог не помешает нам». И прибежали вестники к царю Ахмату с известием, что Русь Орду его разорила. И вскоре после этого, в тот же час, царь от реки Угры побежал назад, никакого вреда земле нашей не причинив. Также и прежде упомянутое воинство великого князя из Орды отступило.

 

О КОНЕЧНОМ ЗАПУСТЪНИИ ЗЛАТЫЯ ОРДЫ, И О ЦАРѢ ЕЯ, И О ВЕЛИЧЕСТВѢ РУСКИЯ ЗЕМЛИ, И О ЧЕСТИ И КРАСОТѢ ПРЕСЛАВНАГО ГРАДА МОСКВЫ. ГЛАВА 5

ОБ ОКОНЧАТЕЛЬНОМ ЗАПУСТЕНИИ ЗОЛОТОЙ ОРДЫ, И О ЦАРЕ ЕЕ, И О ВЕЛИЧИИ РУССКОЙ ЗЕМЛИ, И О ЧЕСТИ И КРАСОТЕ СЛАВНОГО ГОРОДА МОСКВЫ. ГЛАВА 5

 

И приидоша нагаи, иже реченныя мангиты,[27] по московскомъ воинствѣ. И тии тако же останки ординъския погубиша, и юртъ царевъ разориша, и царицу его побиша. И самому царю Ахмату встрѣчю поидоша, преплывше Волгу. И сшедшеся с нимъ на поле чисте внезапу, много бившеся с нимъ, и одолѣвше. И паде ту воинство его. Ту же и самого царя, наѣхавъ, убиша, узрѣвъ его, Ямгурчѣй мурза, и на костехъ его вструбиша. И тако скончашася цари ординьстии, и таковым Божиимъ промысломъ погибе царство и власть великия Орды Златыя.

И пришли в Орду вслед за московским воинством ногаи, называемые мангитами. Они-то и погубили то, что осталось от Орды, и юрт царев разорили, и царицу его убили. И пошли они навстречу самому царю Ахмату, переплыв Волгу. И, внезапно сойдясь с ним в чистом поле, долго бились с ним и одолели его. И пало здесь воинство его. Здесь же и самого царя, настигнув, убили — увидел его Ямгурчей-мурза, и на костях его вострубили. Так и кончили свое существование ордынские цари, и таковым Божиим промыслом погибло царство и власть Золотой Орды.

 

И тогда великая наша Руская земля освободися от ярма и покорения бусурманскаго, и начатъ обновлятися, яко от зимы и на тихую весну прелагатися. И взыде паки на преднее свое величество и благочестие, и доброту, яко же при велицемъ князи первом Владимирѣ православномъ.[28] Ей же, премудрый царю Христе, даждь расти, яко младенцу, и величатися, и разширятися, и всюдѣ пребывати в муже совершенне, и до славнаго твоего втораго пришествия, и до скончания вѣка сего.

И тогда великая наша Русская земля освободилась от ярма и гнета басурманского и начала обновляться, подобно тому, как зима переходит в тихую весну. И обрела она снова прежнее свое величие и благочестие и богатство, как и при первом великом князе Владимире преславном. Дай же ей, премудрый царь Христос, расти, как младенцу, и прославляться, и расширяться, чтобы повсюду пребывали в ней мужи совершенные, и так — до славного твоего второго пришествия и до скончания века сего.

 

И возсия нынѣ столный и преславный град Москва, яко вторый Киевъ, не усрамлю же ся и не буду виновенъ нарещи того, — и третий новый великий Римъ, провозсиявший в послѣдняя лѣта, яко великое солнце в велицей нашей Руской земли, во всѣх градѣхъ, и во всѣхъ людехъ страны сея, красуяся и просвѣщаяся святыми Божиими церквами, древяными же и каменными, яко видимое небо, красяшеся и свѣтяшеся, пестрыми звѣздами украшено и православием непозыблемо, Христовою вѣрою утвержено, и не поколебимо от злых еретикъ, возмущающих церковь Божию о сих.

И воссиял ныне стольный и прославленный город Москва, словно второй Киев, не посрамлюсь же и не провинюсь, если скажу, как третий новый великий Рим, воссиявший в последние годы, как великое солнце, в великой нашей Русской земле, во всех городах и во всех людях страны этой, красуясь и просветляясь святыми Божьими церквами, деревянными и каменными, словно видимое небо, красуясь и светясь, пестрыми звездами и незыблемым православием украшенное, Христовою верою укрепленное и непоколебленное злыми еретиками, возмущающими церковь Божию.

 

Сице и первому слову да имемся, аще Богь вразумит насъ.

Теперь же вернемся к началу рассказа, если Бог вразумит нас.

 

О ВЕЛИКОМ КНЯЗЕ ЯРОСЛАВЕ, И О ПОНОВЛЕНИИ РУСКИХ ГРАДОВ ОТ НЕГО, И О ПОУЧЕНИИ ЕГО ЛЮДЕМ СВОИМЪ, И О ВОСТАВШЕМ ПАКИ МЯТЕЖЕ НА РУСКУЮ ЗЕМЛЮ ОТ САИНА ЦАРЯ ОРДИНЬСКАГО. ГЛАВА 6

О ВЕЛИКОМ КНЯЗЕ ЯРОСЛАВЕ, И ОБ ОБНОВЛЕНИИ ИМ РУССКИХ ГОРОДОВ, И О ПОУЧЕНИИ ИМ СВОИХ ЛЮДЕЙ, И О НОВОМ НАБЕГЕ НА РУССКУЮ ЗЕМЛЮ САИНА, ЦАРЯ ОРДЫНСКОГО. ГЛАВА 6

 

Великому же князю Ярославу Всеволодичю живущу в смятении людей своих, и проходящу грады и села своя, и населяше ихъ жители, и поновляше грады стѣнами, разоренныя от Батыя, и посаждаше в них жители. И облегчеваше данми и оброки жителей селских и градскихъ. И утѣшаше людей своих не малодушъствовати от мимошедшихъ скорбѣхъ великих, нанесеных от поганых, и не отчаятися милости Божии и уповати на Господа, всѣми сотворенными своими пекущагося и дающаго пищю на всяк день скотомъ и птицамъ, и рыбамъ, и гадомъ, ни тѣх забывающа, колми же паче раб своихъ вѣрныхъ забыти имать, по образу сотворенных: и ни единъ влас главы нашея без велѣния его не погибнетъ, неже человѣкъ или кая земля, или град. Посылает бо Богъ на нас всякия скорби и бѣды спасения ради нашего и казнит нас иногда нахождением поганых, иногда же моромъ, иногда же гладомъ и пожаром. Тѣм же Отецъ нашъ небесный за грѣхи наши к покаянию приводитъ нас, яко да и прочии оставльшеися людие страха его имѣти накажутся. И аще с радостию сия наказания от него приемлемъ, и не похуляюще его, то спасени бываемъ. Силенъ бо есть Господь и паче перваго помиловати насъ, и той нас избавитъ от врагъ нашихъ и вся совѣты ихъ неправедныя расторгнетъ. И сицевыми словесы многими укрѣпляше народъ, и тако всегда поучаше люди своя великий князь Ярославъ Всеволодичь, и потребная комуждо имъ подаваше, и всячески утѣшаше ихъ, яко чадъ своих любимых, самъ бо тогда такоже не зѣло богатъ, яко же и людие.

Великий же князь Ярослав Всеволодович, видя, что люди его жили неустроенно, обходил города и села свои, и населял их жителями, и обновлял стены в городах, разрушенных Батыем, и поселял в них людей. И облегчал он выплату даней и оброков сельским и городским жителям. И утешал людей своих, чтобы не падали они духом от временных этих больших несчастий, принесенных погаными, и не отчаивались дождаться милости Божьей, и не переставали уповать на Господа, пекущегося о всех созданиях своих и всякий день дающего пищу животным, и птицам, и рыбам, и гадам, никого не забывая; тем более не может он забыть рабов своих верных, по образу его сотворенных, и ни один волос на голове нашей не погибнет без его ведома, тем более человек, или какая-нибудь земля, или город. Ибо ради нашего спасения посылает Бог на нас всякие несчастья и беды и казнит нас — иногда нашествиями поганых, иногда же мором, иногда же голодом и пожаром. Тем самым Отец наш небесный за грехи наши к покаянию нас призывает, чтобы и остальных людей заставить иметь страх перед Богом. И если мы с радостью эти наказания от него принимаем и не хулим его, то бываем спасены. Ибо более в силах Господь, чем прежде, помиловать нас, и избавит он нас от врагов наших, и разрушит все неправедные их замыслы. Такими словами многими ободрял великий князь Ярослав Всеволодович народ, и так всегда поучал он людей своих, и подавал каждому то, в чем кто нуждался, и всячески утешал их, как любимых своих детей, ибо и сам он тогда был не очень богат, как и люди его.

 

Первому бо мятежу обдержащу Рускую землю и еще належащу не утѣшившимся людемъ, и вторый воздвизашеся паче перваго и болши сторицею сугубо. По смерти же царя Батыя, убиту ему бывшю от югорскаго короля Владислава[29] у столнаго града его у Радина, и наста иный царь на царство его, Саинъ именем,[30] первый по Батые царство прием. Наши же державнии оплошишася и позакоснѣша к нему ити во Орду и смиритися с нимъ. И подняся царь Саинъ ординский ити на Рускую землю с темными своими силами. И поиде, яко и Батый царь, до конца попленити ю за презрѣние к нему от державных руских.

Когда еще первая беда не ушла с Русской земли и оставались еще не утешившиеся люди, вторая ворвалась больше первой и намного страшней. По смерти царя Батыя, убитого венгерским королем Владиславом у стольного города его Радина, вступил на царство другой царь, Саин по имени, первым принявший царство после Батыя. Наши же правители оплошали и поленились пойти к нему в Орду и заключить с ним мир. И поднялся царь Саин ордынский, чтобы идти на Русскую землю с темными своими силами. И пошел он, как и царь Батый, чтобы окончательно разорить ее за презрение к нему русских правителей.

 

Державнии же наши идоша в Болгары ко царю и ту его встрѣтиша и утолиша его великими многими дарми. И остася царь Саинъ пленити Руския земли и восхотѣ близ ея на кочевищи своемъ, гдѣ вспятися на Русь ити, поставити град на славу имени своего, и на приѣздъ и на опочивание посломъ его, по дань ходящимъ на Русь на всякое лѣто, и на земскую управу.

Тогда пошли правители наши в Болгарскую землю навстречу царю и там встретили его и утолили его многочисленными великими дарами. И оставил царь Саин свое намерение разорить Русскую землю, и пожелал вблизи ее, на кочевище своем, откуда не пошел он на Русь, поставить город во славу имени своего, где бы останавливались и отдыхали его послы, каждый год ходящие на Русь за данью, и для учреждения в нем земской управы.

 

О ПЕРВОМ НАЧАЛЕ КАЗАНЬСКАГО ЦАРСТВА И О МѢСТНОМ УГОДИИ, И О ЗМИИНОМЪ ЖИЛИЩЕ. ГЛАВА 7

О ПЕРВОМ НАЧАЛЕ КАЗАНСКОГО ЦАРСГВА, И О МЕСТНЫХ УГОДЬЯХ, И О ЗМЕИНОМ ЖИЛИЩЕ. ГЛАВА 7

 

И поискавъ царь Саинъ, по мѣстомъ преходя, и обрѣте мѣсто на Волге, на самой украине Руския земли, на сей странѣ Камы рѣки, концемъ прилежащи х Болгарстей земли, а другимъ концемъ к Вятке и къ Перми, зело пренарочито: и скотопажно, и пчелисто, и всякими земляными сѣмяны родимо, и овощами преизобилно, и звѣристо, и рыбно, и всякого угодия житейскаго полно — яко не обрѣстися другому такому мѣсту по всей нашей Руской земли нигдѣ же точному красотою и крѣпостию, и угодием человеческим, и не вѣм же, аще будетъ как и в чюжих земляхъ. И велми за то возлюби царь Саинъ.

И, поискав, переходя с одного места на другое, нашел царь Саин на Волге, на самой окраине Русской земли, на этой стороне Камы-реки прекрасное место, одним концом прилежащее к Болгарской земле, а другим концом — к Вятке и к Перми, богатое пастбищами для скота и пчелами, родящее всевозможные злаки и изобилующее плодами, полное зверей, рыбы и всякого житейского добра, — не найти другого такого места нигде на всей нашей Русской земле по красоте и богатству, с такими же угодьями, и не знаю, найдется ли и в чужих землях. И очень за это полюбил его царь Саин.

 

И глаголютъ мнози нѣцыи: преже мѣсто то было издавна гнѣздо змиево, всѣм жителем земли тоя знаемо. Живяху же ту, въ гнездѣ, всякия змии и единъ змий, великъ и страшенъ, о двою главахъ: едину главу змиеву, а другую волову. И единою главою человѣки пожираше и звѣри и скоты, а другою главою траву ядяше. А иныя змии около его лежаше, живяху с ним есяцеми образы. Тѣмъ же и не можаху человѣцы близ мѣста того жити свистания ради змиина и точания ради ихъ, но аще и недалече кому путь лежаше, иным путемъ обхожаше, аможе идяху.

И рассказывают многие так: место это, что хорошо известно всем жителям той земли, с давних пор было змеиным гнездом. Жили же здесь, в гнезде, разные змеи, и был среди них один змей, огромный и страшный, с двумя головами: одна голова змеиная, а другая — воловья. Одной головой он пожирал людей, и зверей, и скот, а другою головою ел траву. А иные змеи разного вида лежали возле него и жили вместе с ним. Из-за свиста змеиного и смрада не могли жить вблизи места того люди и, если кому-либо поблизости от него лежал путь, обходили его стороной, идя другой дорогой.

 

Царь же Саинъ по многи дни зряше мѣста того, обходяше, и любя, и не домысляшеся, како бы извѣсти змия от гнѣзда его — яко да того ради будетъ градъ великъ и крѣпокъ, и славенъ вездѣ. И изыскавъся в веси сицевъ волхвъ. «Аз, — рече — царю, змия уморю и мѣсто очищу». Царь же радъ бысть и обѣща ему нѣчто велико дати, аще тако сотворит. И собра обаянникъ волшвениемъ и обоянием своимъ вся живущыя змии от малыхъ и до великих в мѣсте том к великому змию во едину великую громаду и всѣх чертою очерти, да не излѣзетъ из нея ни едина змиа. И бѣсовским дѣйствомъ всѣх умертви. И облече круг ихъ сѣномъ и тростиемъ, и древиемъ, и лозиемъ сухим многимъ, поливая сѣрою и смолою, и изже я, попали огнемъ. И запалишася вся змии, великия и малыя, яко быти от того велику смраду змиину по всей земли той, проявляющи впредь хотящая быти от окаяннаго царя злое тимѣние проклятыя вѣры его срацынския. Многимъ же от вой его умрети от лютаго смрада того змиина близ мѣста того стоящимъ, и кони, и велбуды его многи падоша.

Царь же Саин много дней смотрел на место то, обходил его, любуясь, и не мог придумать, как бы изгнать змея из его гнезда, чтобы поставить здесь город, большой, крепкий и славный. И нашелся в селе один волхв. «Я, — сказал он, — царь, змея уморю и место очищу». Царь же был рад и обещал хорошо наградить его, если он это сделает. И собрал чародей волшебством и чародейством своим всех живущих в месте том змей — от малых до великих — вокруг большого змея в одну громадную кучу и провел вокруг них черту, чтобы не вылезла за нее ни одна змея. И бесовским действом всех умертвил. И обложил их со всех сторон сеном, и тростником, и деревом, и сухим лозняком, поливая все это серой и смолой, и поджег их, и спалил огнем. И загорелись все змеи, большие и малые, так что распространился от этого сильный смрад змеиный по всей той земле, предвещая грядущее зло от окаянного царя — мерзкую тину проклятой его сарацинской веры. Многие же воины его, находившиеся вблизи этого места, от сильного змеиного смрада умерли, и кони и верблюды его многие пали.

 

И симъ образомъ очистивъ мѣсто царь Саинъ и возгради на мѣсте том град Казань,[31] никому же тогда от державных наших смѣющу ему что сотворити или рещи. И есть градъ Казань стоитъ и нынѣ всѣми рускими людми видимъ есть и знаемъ, а не знающими слышим есть.

И, очистив таким образом место это, поставил царь Саин там город Казань, и никто из правителей наших не посмел ему помешать или возразить. И стоит город Казань и поныне, всеми русскими людьми видимый и знаемый; те же, кто не бывал там, наслышаны о нем.

 

И паки же, яко и преже, вогнѣздися на змиином точевищи словесенъ лютый змий — воцарися во граде скверный царь. Нечестия своего великим гнѣвом воспалашеся и, яко огнь в тростии, разгнѣщаяся, зияя, яко змий, огнеными усты и устрашая, и похищая, яко овчатъ, смиренныя люди в прилѣжащих весехъ в близживущих около Казани, изгна от нея Русь туземцы, в три лѣта землю всю пусту положи. И наведе с Камы рѣки языкъ лютъ и поганъ — болгарскую чернь и со князми, и со старѣйшими ихъ, многу сущу ему и подобну суровствомъ и обычаем злымъ песьимъ главамъ — самоедомъ. И наполни такими людми землю ту.

И снова, как и прежде, свил гнездо на змеином токовище том словесный лютый змей — воцарился в городе скверный царь. Воспылал он великим гневом нечестия своего и, разгораясь, как огонь в тростнике, зияя, словно змей, огненными устами, и устрашая, и похищая, как овец, смиренных людей, живущих около Казани в прилежащих к ней деревнях, изгнал из мест тех туземную Русь, в три лета опустошив всю землю. И навел он с Камы-реки народ свирепый и поганый — болгарскую чернь с князьями и старейшинами их, многочисленный и подобный своей суровостью и обычаями злым песьим головам — самоедам. И наполнил он такими людьми землю ту.

 

Бысть же черемиса, зовомая остяки. Тое же глаголютъ ростовскую чернь, забѣжавших тако от крещения рускаго и вселившихся в Болгарскую землю и Орду,[32] да царем казаньским обладаются. Та бо бѣ преже земля болгаровъ малых за Камою, промеж великия рѣки Волги и Бѣлыя рѣки Воложки[33] до великия Орды Нагайския.[34] Болшия болгары — на Дунае.[35]

Есть среди черемисы народ, который зовут остяками. Так называют ростовскую чернь, убежавшую от русского крещения и поселившуюся в Болгарской земле и Орде, чтобы быть под властью казанского царя. Это ведь была прежде земля малых болгар — та, что за Камой, между великой рекой Волгой и рекой Белой Воложкой до великой Ногайской Орды. Большие же болгары живут на Дунае.

 

Тут же был на Каме град старый Бряховъ болгарский, нынѣ же градище пусто. Того же первие взя князь великий Андрѣй Юрьевичь Владимирский[36] и в конечное запустѣние преда, и болгаръ тѣх под себя подклони. И бысть Казань столный градъ вмѣсто Бряхимова.[37]

Здесь же, на Каме, был старый болгарский город Брягов, ныне же это запустевшее городище. Его впервые взял великий князь Андрей Юрьевич Владимирский и привел его в окончательное запустение, покорив тех болгар. И стала Казань стольным городом вместо Брягова.

 

И вскоре новая Орда, земля многоплодная и семенитая и, все рещи, медомъ и млекомъ кипящая, даде во одержание власти и в наслѣдие поганымъ. И от сего царя Саина преже зачася Казань и словяше юртъ Саиновъ. И любляше царь и часто самъ, от столнаго своего града Сарая приходя, живяше в нем. И остави по себѣ на новом юрте своего царя от колѣна своего и князи свои с нимъ.

И вскоре новая Орда, земля плодородная и изобильная и, можно сказать, медом и молоком кипящая, была отдана во владение и в наследство поганым. Этим царем Саином и была впервые основана Казань, и стали называть ее юрт Саинов. И любил его царь, и часто сам жил в нем, приходя из стольного своего города Сарая. И оставил он после себя в новом юрте царя от колена своего и при нем своих князей.

 

По том же царѣ Саинѣ мнози цари кровопийцы, Руския земли губители, премѣняющеся царствовали в Казани лѣта многа.

После того же царя Саина многие цари-кровопийцы, губители Русской земли, сменяя друг друга, царствовали в Казани многие годы.

 

О ПЕРВОМ ВЗЯТИИ КАЗАНСТЕМ И О ИНѢХ ГРАДѢХ БОЛГАРСКИХЪ И О ПОВОЕВАНИИ ВЕЛИКИЯ ОРДЫ, НА НИХ ЖЕ ХОДИЛ КНЯЗЬ ЮРЬЕ ДМИТРИЕВИЧ. ГЛАВА 8

О ПЕРВОМ ВЗЯТИИ КАЗАНИ И ИНЫХ БОЛГАРСКИХ ГОРОДОВ, НА КОТОРЫЕ ХОДИЛ КНЯЗЬ ЮРИЙ ДМИТРИЕВИЧ, И О РАЗОРЕНИИ ВЕЛИКОЙ ОРДЫ. ГЛАВА 8

 

В лѣто 6903-е посла князь великий Василей Дмитриевичь з братом своимъ со княземъ Юрьемъ Дмитриевичемъ[38] воя многи. И пошед к грады болгарския, по Волге стоящыя; Казань, Болгары, Жукотинъ, Кеременчюк и Златую Орду повоева[39] по совѣту крымскаго царя Азигирея.[40] И вся тѣ грады до основания раскопа и царя казанскаго и со царицами его въ ярости своей мечем уби, и всѣх срацын съ женами их пресѣче, и землю варварскую поплени, и здрав с побѣдою восвояси возвратися.

В лето 6903 (1395) отправил великий князь Василий Дмитриевич в поход со своим братом Юрием Дмитриевичем многих воинов. И, пойдя к болгарским городам, стоящим по Волге, разорил тот Казань, Болгары, Жукотин, Кременчуг и Золотую Орду по совету крымского царя Азигирея. И все те города разрушил он до основания, и казанского царя с царицами его убил в ярости мечом, и всех сарацин с женами их порубил, и землю варварскую пленил, а сам благополучно с победою возвратился восвояси.

 

И на мало время смирися Казань и укротися, и оскудѣ. И стояше пуста 40 лѣтъ. Бяше бо умирился крымъский царь Азигирей с великим княземъ Васильемъ Дмитриевичем[41] и воеваше с ним соединого и на брата своего на Селед-Салтана Тактамышевича: онъ полем по суху войско свое посылаше, а князь великий в лодиях. А з другую сторону мангиты силнии, их же бѣша улусы черныя на велицей рецѣ Яикѣ, иже течет во Хвалимское море прямо бухаров.[42]

И на недолгое время смирилась Казань, и укротилась, и оскудела. И стояла она пустой сорок лет. В то время крымский царь Азигирей заключил мир с великим князем Василием Дмитриевичем и ходил с ним в союзе войной на брата своего Зелед-Султана Тохтамышевича: он полем, посуху, войско свое послал, а великий князь — в ладьях. С другой же стороны были воинственные мангиты, черные улусы которых стояли по великой реке Яику, что течет в Хвалисское море через земли бухарцев.

 

И тако бысть отвсюду изгонение велико Ордѣ оной: первое того да после — от великаго князя Иоанна Васильевича — второе. От тѣх мангитъ до конца запустѣ, якоже преже речеся. И вселишася в Болшой Ордѣ нагаи и мангиты из-за Еика пришедше. И донынѣ в тѣхъ улусѣх кочюютъ, живуще с великими князи московскими в мирѣ и ничим же их обидяще.

И было великое гонение на ту Орду отовсюду: впервые тогда, а во второй раз — после, от великого князя Ивана Васильевича. От тех мангит она и опустела окончательно, как прежде говорилось. И поселились в Большой Орде ногаи и мангиты, пришедшие из-за Яика. Они и до сих пор в тех улусах кочуют, живя с великими князьями московскими в мире и ничем их не обижая.

 

О ИЗГНАНИИ ЦАРЯ ОТ ЗЛАТЫЯ ОРДЫ И О СМИРЕНИИ ЕГО, И О БРАНЕХ С ВЕЛИКИМЪ КНЯЗЕМЪ МОСКОВСКИМЪ. ГЛАВА 9

О ИЗГНАНИИ ЦАРЯ ИЗ ЗОЛОТОЙ ОРДЫ, И О СМИРЕНИИ ЕГО, И О БИТВАХ ЕГО С ВЕЛИКИМ КНЯЗЕМ МОСКОВСКИМ. ГЛАВА 9

 

И в то же во едино время, спустя по умертвии Зелед-Салтана, царя Великия Орды, десять лѣтъ,[43] а по взятии Казанскомъ от князя Юрья тридесять лѣтъ,[44] и се, гонимъ, прибѣжа с тоя же восточныя страны и тоя же Болшия Орды Златыя царь, Улус-Ахметъ имя ему,[45] и в мале дружине своей изгнан и со царицами своими и з дѣтми от великаго Едичея, старого заяицкаго князя, и царства своего лишенъ и мало от него смерти не приятъ.[46] И бѣ день и нощъ скитаяся в поле и преходя от мѣста на мѣсто едино лѣто, ища покоя, идѣже вселитися, и не обрѣташе нигдѣ. И ни смѣяше ни х коей странѣ приближитися и державе, но так между ими по полю сюду и сюду волочася, яко хищникъ и разбойникъ. И приближися к предѣлом Руския земли, и посла моление свое и смирение к великому князю Василию Васильевичю Московскому[47] в шестое лѣто царства своего,[48] не рабомъ, но господиномъ и любимым своимъ братом именуя его, яко да повелитъ ему невозбранно на предѣлех земли своея мало время от труда почити и собратися помалу с розгнаными своими со многими вои и возвратитися вскорѣ, рече, на врага своего, на заяицкаго князя Едичея, согнавшаго со Орды его.

Однажды, по прошествии десяти лет после смерти Зелед-Султана, царя Великой Орды, а после взятия Казани князем Юрием тридцати лет прибежал изгнанный из той же восточной страны царь Большой Золотой Орды, по имени Улу-Ахмет, с небольшой дружиной своей, и с царицами своими, и с детьми, изгнанный великим Едыгеем, старым заяицким князем, и царства своего лишенный, и едва не принявший от него смерть. День и ночь в течение года проводил он, скитаясь в поле, переходя с одного места на другое, подыскивая спокойное место, где бы ему поселиться, и нигде не находил себе его. И не смел он приблизиться ни к одной стране и державе, но так между ними по полю туда и сюда и таскался, словно хищник и разбойник. И приблизился он к границам Русской земли, и послал свое моление со смирением к великому князю Василию Васильевичу Московскому в шестое лето своего царствования, не рабом, но господином и любимым своим братом называя его, чтобы позволил тот ему беспрепятственно отдохнуть недолгое время от похода у границ своей земли, и постепенно собрать разогнанных многочисленных его воинов, и возвратиться вскоре, как он говорил, на врага своего, на заяицкого князя Едыгея, изгнавшего его из Орды.

 

Бяше бо у того князя Едичеа девять сыновъ от тритцати женъ его, а у меншаго сына его быти десять тысящъ вой. Ради силы своея мангиты силныя прозвавшеся. Тѣм и покорятися царю не восхотѣша, но Орду Болшую воевати дерзнуша.

Было ведь у того князя Едыгея девять сыновей от тридцати его жен, а у младшего его сына было девять тысяч воинов. Из-за их войска мангиты и назывались сильными. Поэтому они не захотели покоряться царю Улу-Ахмету, но дерзнули напасть на Большую Орду.

 

Князь же великий повелѣ и нимало сперва не возбранити царю, еже приближитися къ земли своей, но и приятъ его с честию, не яко бѣглеца, но яко царя и господина своего, и дарми его почти, и дружелюбие с ним велие сотвори, яко сынъ ко отцу или яко раб господину своему.

Великий же князь разрешил царю приблизиться к своей земле, и сперва ни в чем не чинил ему препятствий и даже с честью принял его не как беглеца, но как царя и господина своего, и почтил его дарами, и большую дружбу с ним завел, относясь к нему как сын к отцу или как раб к своему господину.

 

Но конецъ сице соверши. От него же бо и на великое княжение посаженъ бысть[49] и сыномъ названъ, и в десять лѣтъ царства своего не взимаше дани с него и оброковъ, надѣяше бо ся его князь великий паче приятелства себѣ имѣти, яко же бо онъ глаголаше, и любовь вѣрну и дружбу велику. Не размысливъ сего князь великий, яко волкъ и агнецъ вкупѣ не питаются, ни почивают, ни сотворяются, но сердце единому язвленно боязнию, и всяко един от них погибнетъ. И обѣщание и клятву взяша между собою царь и князь великий: не обидити друг друга ничим же дондеже царь от земли Руския отступитъ. И даде князь великий царю в качевище Бѣлевские мѣста.

Но конец был таков. Поскольку великий князь этим царем был посажен на великое княжение и сыном назван и за десять лет царствования своего не взимал с него царь дани и оброка, надеялся великий князь, что будет он ему, как тот сам говорил, ближе товарища, и будет между ними любовь верная и крепкая дружба. Не подумал о том великий князь, что волк и ягненок вместе не питаются, не спят, не живут, ибо сердце у одного из них уязвлено боязнью и один из них все равно погибнет. И дали друг другу царь и великий князь клятву, что не будут ничем обижать друг друга до тех пор, пока царь не уйдет из Русской земли. И дал князь великий царю для кочевья Белевские места.

 

Царь же, кочюя ту, нача к себѣ собирати войско, хотя отмстити врагу своему. И здѣла себѣ ледный град, из рѣки влача толстый ледъ и снѣгомъ осыпая, и водою поливая, бояся по себѣ еще гонителей своихъ. Сего ради и крѣпость ему велика бысть в нужное время. И отходя, пленяше иныя земли чюжие, яко орелъ отлѣтая от гнѣзда своего далече пищу себѣ искаше.

Царь же, кочуя там, начал собирать у себя войско, желая отомстить своему врагу. И построил он себе, еще опасаясь появления своих преследователей, ледяной город, таская из реки толстый лед, осыпая его снегом и поливая водой. Поэтому в трудное время была у него надежная крепость. И, уходя в походы, разорял он чужие земли, словно орел, далеко отлетая от своего гнезда в поисках пищи.

 

Князь же великий, слышав се, и убоявся зѣло, и возмущашеся в мысли своей, и мятяшеся, мнѣвъ, яко хощет збирати царь войско на него и хощетъ воевати Рускую землю его. Нѣкимъ ближним совѣтникомъ возмутившимъ его, глаголаху ему: «Господине княже, яко егда звѣрь утопаетъ, тогда и убити спѣютъ, егда же ли на брег воспловет, то многихъ уязвитъ и сокрушит, да ли убиен будетъ, или живъ утечетъ».

Великий же князь, услышав об этом, сильно испугался, встревожился и пришел в смятение, думая, что царь хочет собрать войско, чтобы идти на него и разорить Русскую землю. Некие ближайшие его советники подстрекали его, говоря: «Князь, господин наш, когда зверь тонет, тогда его и убить спешат, ибо если он на берег выберется, то многих поразит и сокрушит, и неизвестно, — будет ли убит или же живым убежит».

 

Онъ же, послушавъ горкаго совѣта ихъ, пославъ к царю пословъ своих, глаголющи, да скоро отойдет от земли его, не браняся. Онъ же моляшеся кочевати. Князь же великий и паче с прещением и грозою пославъ к нему второе, и третие. Ни тако послуша, но еще моляшеся почити, не вѣдый на себя от правды великаго князя готовящася и вооружившася, и мечь брани обощряюща на него. Но смиряяся, глаголаше: «Брате, господине мой, мало ми время помедли, яко в борзе имамъ пойти от земли твоея. Никоего же зла тебѣ никако же сотворю по обѣщаю же нашему с тобою и по любви, но и впредь и до смерти моея, егда мя устроитъ Богъ и паки сѣсти на царствии моемъ, рад есми с тобою имети дружбу вѣрну и любовь сердечну и незабытну. Еще же и сыномъ моимъ прикажу по себѣ служити тебѣ и наровити по тебѣ и дѣтем твоим. И рукописание тебѣ крѣпкое на себе дамъ и на сыны моя, и на внуцы за печатми золотыми, дани и оброки имъ у тебе не имати, ни земли твоея воевати имъ, ни ходити, ни посылати. Или аще нынѣ помыслю кое убо зло, мало или велико, на тебя, яко же мнится ти, преобидя любовь твою, еже сотворил еси ко мнѣ, напитавъ мя, яко просителя нища, да будет ми Богь мой да и твой убиваяй мя, в него же вѣрую и азъ».

Он же, вняв горькому их совету, послал к царю своих послов сказать, чтобы побыстрей уходил с его земли, не ссорясь с ним. Тот же умолял позволить ему кочевать. Великий же князь во второй и в третий раз посылал к нему послов с запрещением и угрозой. Но и тогда царь не послушал его, но молил дать ему еще отдохнуть, не зная правды, — того, что великий князь вооружается и меч брани острит, готовясь к бою. Но смирялся он и говорил ему так: «Брат, господин мой, помедли немного, ибо скоро собираюсь уйти из земли твоей. Не причиню я тебе никакого зла по нашему с тобой договору и по любви и впредь до смерти моей, если Бог поможет мне снова сесть на царстве моем, рад буду иметь с тобой верную дружбу и любовь сердечную и незабвенную. Также и сыновьям моим прикажу после себя служить тебе и подчиняться после тебя детям твоим. И грамоту тебе надежную дам на себя, на сыновей моих и на внуков за печатями золотыми, что они не будут брать с тебя ни даней, ни оброков и не будут ходить в твою землю и разорять ее. И если замышляю я теперь какое-либо зло против тебя, малое или большое, как мнится тебе, пренебрегши любовью, с которой ты отнесся ко мне, накормив меня, словно нищего просителя, пусть мой Бог, да и твой, в которого я верю, убьет меня».

 

О ПОСЛАНИИ МОСКОВСКИХЪ ВОЙ НА ЦАРЯ. ГЛАВА 10

О ПОСЛАНИИ МОСКОВСКИХ ВОИНОВ НА ЦАРЯ. ГЛАВА 10

 

Видѣ его князь великий непослушающа, добром и волею своею отступити от земли державныя не хотяща и словесемъ его и вѣры его, и обѣщанию, яко поганымъ, и не ятъ истинны быти, мня его все лесть глаголюща ему и лжуща. Забывъ сего слова, яко покорно слово сокрушаетъ кости, и смиренныя сердца и сокрушенныя Богъ не уничижитъ. И посла на царя брата своего, князя Дмитрея Галецкаго, по реченному Шемяку,[50] и с нимъ посла войска 20 000 вооруженныхъ, и оба князи тверския посла, а с ними по десяти тысящь войска — и всѣхъ бысть 40 000, да шед, отженутъ царя от предѣлъ Руския земли.

Видя, что не слушается его царь и не хочет добром и по своей воле уйти из державной его земли, не поверил великий князь, что слова и обещания поганого и вера его искренни, думая, что он лицемерит и лжет. Забыл он слова Писания, что покорное слово сокрушает кости и что смиренные и разбитые сердца Бог не унизит. И послал он на царя своего брата, князя Дмитрия Галицкого, по прозвищу Шемяка, и с ним послал двадцать тысяч вооруженного войска, и обоих князей тверских послал, а с ними по десяти тысяч войска — и всех воинов было сорок тысяч, чтобы они, пойдя на царя, отогнали его от границ Русской земли.

 

Он же, змий царь, видѣвъ великаго князя не повинувшася молению его и смирению и вои ихъ уже готовы и близко идущих к себѣ узрѣ, преже невѣдущу ему ихъ, и посла тако же смирение свое и к брату великаго князя, да не идутъ нань до утра, яко отступити имамъ прочь. Онъ же тщашеся скоро повелѣние брата своего исполнити, надѣющеся на силу свою.

Он же, царь-змей, видя, что великий князь не внял молению его и смирению, и увидев уже готовых к бою русских воинов, близко подошедших к нему, о приходе которых он не знал, послал и к брату великого князя со смиренной просьбой, чтобы тот не шел на него до утра, ибо собирается он отступить прочь. Тот же хотел побыстрее исполнить повеление брата своего, надеясь на свою силу.

 

И царь же отложи чаяние от человѣка смертна милости просити, и возведе очи своя звериныя на небо, моляся. И къ церкви рустей притече, прилучися ему стояти при пути в нѣкоем селѣ. И паде при дверѣх храма у порога на земли, не смѣя влѣсти вонь, вопияше и плача с многими слезами, глаголя: «Боже руский, слышахъ о тебѣ, яко милостив еси и праведенъ и не на лица человеческия зриши, но правды в сердцахъ испытаеши. Виждь нынѣ скорбь и бѣду мою, но помози ми и буди намъ истинный судия, правосуде межъ мною и великимъ княземъ, и обличи вину коегождо насъ. Ищетъ бо онъ неповинно убити мя, яко подобно время обрѣтъ и ищетъ неправедно погубити мя. Обѣщанием нашимъ и клятву с нимъ солгалъ и преступилъ, и великое брежение мое и прежнюю мою любовь к нему, аки любезному сыну, забывъ, видя мя нынѣ в велицей напасти и бѣдѣ утѣсняема зелно и погибающа отвсюду. И не свѣдаю бо себе аз ни в чемъ же преступивша ему или солгавша».

И расстался царь с надеждой просить у смертного человека милости и, молясь, обратил глаза свои звериные к небу. И когда случилось ему остановиться по пути в некоем селе, пришел он к русской церкви. И упал он на землю перед дверями храма, у порога, не смея войти внутрь, стеная, и обливаясь слезами, и говоря так: «О, русский Бог! Слышал я о тебе, что милостив ты и праведен и не на лица человеческие смотришь, но отыскиваешь правду в сердцах. Увидь ныне скорбь и беду мою, и помоги, и будь нам справедливым судьей, свершив правосудие между мною и великим князем, и укажи вину каждого из нас. Ведь намерен он безвинно убить меня, выбрав удобное время, и хочет неправедно погубить меня, видя, что сильно притесняем я ныне многими напастями и бедами и погибаю. Нарушил он обещание наше и преступил клятву, которую дали мы друг другу, и забыл он большую заботу мою о нем и прежнюю любовь к нему, как к любезному сыну. И не знаю я ничего, в чем бы помешал ему или обманул».

 

И плакався много и стонавъ, воставъ от земли от ницания своего мерскаго и собрався с вои своими, и затворися во граде леденомъ. И се борзо внезапу нападоша на нихъ руския люди. Онъ же мало бився оттуду и видѣвъ, яко спѣется ему дѣло, и тогда отвори врата градныя, и всяде на конь свой, и взя оружие свое в руку свою, и поскрежета зубы своими, яко дивий вепрь, и грозно возсвиста, яко стращный змий великий, ожесточися сердцемъ своимъ и воскипѣ злобою своею. Мало смиряшеся преже и повиновашеся, и братомъ и господиномъ зовяше великаго князя, и се на брань, яко левъ, рыкая и, яко змий, страшно огнемъ дыша от великия горести противъ многихъ воеводъ великаго князя напусти с немногими своими вои. Развѣе три тысящи всѣх людей и тысяща из тѣхъ же вооруженныхъ не содрогнувся, ни побѣжа от московскихъ людей и воевъ, но отчаявшеся живота своего и болше надѣяся на Бога и на правду свою, неже на грубость и на малое имѣние свое ратное.

И поднялся он с громким плачем и стенаниями с земли после мерзкой своей молитвы, и собрал воинов своих, и заперся с ними в ледяном городе. И вот вскоре напали на них внезапно русские люди. Он же недолго бился с ними оттуда, а когда увидел, что пришло время, отворил городские ворота, и сел на своего коня, и взял в руки оружие, и заскрежетал зубами, словно дикий вепрь, и, грозно засвистав, словно огромный страшный змей, ожесточился сердцем своим, и воскипел злобою. Если прежде смирялся он несколько перед великим князем, и повиновался ему, и звал его братом своим и господином, то теперь вышел он на бой против многих воевод великого князя с немногими своими воинами, рыкая, словно лев, и, словно змей, страшно дыша огнем от великой горести. И хотя было у него всего три тысячи людей, из которых только тысяча была вооружена, не дрогнул он и не побежал от московских воинов, отчаявшись остаться живым и больше надеясь на Бога и на свою правоту, нежели на силу и на своих немногочисленных ратников.

 

И егда ступившимся обоимъ воемъ, увы мнѣ что реку, и одолѣваетъ великого князя. И побилъ всѣх в лѣта 6906-м году декабря въ 5 день. Но осташася токмо на побоищи томъ от 40-хъ тысящъ вой братъ великаго князя и пять воеводъ с нимъ с немногими вои, бѣгающи по дебремъ и по стремнинамъ, и по чащем леснымъ. И мало не взяша самѣх живыхъ, но избави ихъ Господь от него.

И когда сошлись оба войска, — увы мне, что говорю! — начал царь одолевать великого князя. И побил он всех русских в лето 6906 (1398), декабря в пятый день. И остались на побоище том от сорока тысяч воинов только брат великого князя и с ним пять воевод с немногими воинами, разбежавшиеся по дебрям, и по стремнинам, и по чащам лесным. И едва не взяли их живыми, но Господь избавил их от плена.

 

Покорение бо и смирение пренеможе и побѣди великаго князя нашего свирѣпое сердце, яко да клятву не преступаетъ, аще и к поганымъ сотворяютъ. О блаженное смирение и покорение! Яко не токмо спомогает Богъ христианомъ, но и поганымъ способствуетъ.

Так покорность и смирение пересилили и победили свирепое сердце нашего великого князя, дабы не преступал он клятву, даже если дал ее поганым. О блаженные смирение и покорность! Ибо не только христианам помогает Бог, но и поганым содействует.

 

О ВТОРОМ НАЧАЛЕ КАЗАНСКОМЪ. О ПРИХОЖЕНИИ КАЗАНСКОГО ЦАРЯ НА РУСКИЯ ГРАДЫ И О СМЕРТИ ЕГО И О ВЗЯТИИ ВЕЛИКАГО КНЯЗЯ ВАСИЛИЯ. ГЛАВА 11

О ВТОРОМ ОСНОВАНИИ КАЗАНИ. О ПОХОДЕ КАЗАНСКОГО ЦАРЯ НА РУССКИЕ ГОРОДА, И О СМЕРТИ ЕГО, И О ПЛЕНЕНИИ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ВАСИЛИЯ. ГЛАВА 11

 

Поганый же онъ царь Улусъ-Ахметъ побѣди московския люди и воя и обоимав ихъ, и обогатися добрѣ. И повоева, и поплени руския земли предѣлы, и наполнися всякого добра от избытка своего, и вознесеся сердцемъ, и возгордѣся умомъ. И к тому далече ни в кою же Орду не восхотѣ от предѣлъ рускихъ отъити, но прейде тамо от мѣста того побоища подале на другую страну Руския земли украины, бояся великого князя, да не паки тайно пошлетъ войска своего болши первых, граду же его леденому растаявшу от солнца и крѣпости себѣ никоея имущу. «Аще на сонныхъ, — рече, — нощию нападутъ или коею же иною кознию, и то погибну самъ аз и сущии со мною».

Поганый же тот царь Улу-Ахмет победил московских людей и, пограбив воинов, сильно разбогател. И повоевал, и разорил он пограничные русские земли, и с избытком наполнил свою казну всяким богатством, и вознесся сердцем, и возгордился умом. И после этого ни в какую Орду не захотел он уходить от русских границ, но, когда его ледяной город растаял от солнца и больше не стало у него никакой крепости, отошел он подальше от места того побоища на другую сторону пограничной Русской земли, опасаясь, как бы великий князь не послал на него нового войска, больше прежнего. «Если на сонных нас, — говорил он, — нападут ночью или придумают какую-нибудь еще хитрость, то погибну и сам я, и мои люди».

 

И шед полемъ округь и перелѣз Волгу, и засяде Казань пустую, Саиновъ юртъ.[51] Мало было во граде живущих. И собирающися срацыне и черемиса, которые по улусомъ казанскимъ нѣкако живяху, и ради ему бывше. И со оставшимися от плѣна худыя болгаре казанцы и молиша его заступника быти бѣдам, иже от насилиа и воевания рускаго, и помощника, и царству строителя, да не до конца запустѣют. И повинушася ему.

И, обойдя поле, переправился он через Волгу и засел в Казани, пустом Саинове юрте. Мало было тогда в городе жителей, и стали собираться сюда сарацины и черемисы, жившие по казанским улусам, и были они рады ему. И вместе с уцелевшими от пленения остатками болгар молили его казанцы быть им заступником и помощником в бедах, которые терпели они от набегов и походов русских, и быть правителем их царства, дабы окончательно они не разорились. И покорились они ему.

 

Царь же вселися в жилищах ихъ. И постави себѣ древяный градъ крѣпокъ на новом мѣсте, крѣпчае старого, недалече от старыя Казани, разоренныя от московския рати. И начаша ко царю збиратися много варвар от различныхъ странъ: от Златыя Орды, и от Астрахани, и от Азова, и от Крыма.

Царь же поселился среди них. И построил он себе на новом месте, неподалеку от старой Казани, разоренной московским войском, крепкий деревянный город, крепче прежнего. И начали собираться к царю многие варвары из различных стран: из Золотой Орды, и из Астрахани, и из Азова, и из Крыма.

 

И нача изнемогати во время то великая Орда Златая, и уселятися, и укрѣплятися нача в тоя мѣсто Казань — новая Орда, запустѣвший Саинов юртъ. И кровию рускою беспрестани кипяше. И прейде царьская слава и честь велия Болшия Орды старые премудрые ордамъ всѣмъ на преокаянную младую дщерь Казань. И паки же возрасте царство и оживе, яко древо измерзшее от зимы солнцу обогрѣвшу и веснѣ. От злого древа, реку же, от Златыя Орды, злая вѣтвь произыде — Казань — и горкий плодъ второе изнесе, зачася от другаго царя ординъска.

И начала изнемогать в то время великая Золотая Орда, и вместо нее начала заселяться и укрепляться новая Орда — Казань, опустевший Саинов юрт, беспрестанно кипя русскою кровью. И перешла царская слава и великая честь от старой, мудрейшей среди других орд Большой Орды к преокаянной младшей дочери ее — Казани. И вновь выросло и ожило царство, как будто замерзшее зимой дерево обогрело весеннее солнце. От злого дерева, скажу же — от Золотой Орды, произросла злая ветвь — Казань — и во второй раз дала горький плод, зачатый от второго царя ордынского.

 

И той царь Улус-Ахметъ великия брани воздвиже и мятежи в Руской земли паче всѣхъ прежнихъ царей казаньскихъ, от Саина царя бывшихъ, понеже бо многокозненъ человѣкъ и огненъ дерзостию, великъ телесемъ, силенъ. Отвсюду себѣ собра воинственую силу и многи грады руския обсади, и всяко имъ озлобление тяжко наведе. И до самого дойде царствующаго града Москвы и на другое лѣто Белевскаго побоища, июня въ 3 день, и пожже около Москвы великия посады, и християнского народу много посече и в плѣнъ сведе. Града же не взя, и отиде во своя.

И тот царь Улу-Ахмет великие войны и беспорядки породил в Русской земле, больше, чем все прежние казанские цари, начиная от Саина, ибо был он человеком очень коварным и пылавшим дерзостью, велик телом и могуч. Собрал он отовсюду военную силу, и осадил многие русские города, и причинил им много всякого зла. И дошел он до самого царствующего города Москвы, и на второй год после Белевского побоища, 3 июня, пожег около Москвы большие посады, и много христианского народа порубил и увел в плен. Города же не взял и ушел восвояси.

 

И умре в Казани и со юнѣйшимъ своим сыномъ съ Ягупомъ: оба ножемъ зарѣзаны от болшаго сына своего Мамотяка. А царствова на Казани 7 лѣтъ.[52]

И умер он в Казани вместе с младшим своим сыном Ягупом: обоих ножом зарезал старший его сын Мамотяк. А царствовал он в Казани семь лет.

 

И приятъ по немъ царство Казанское сынъ его Мамотякъ, от скорпий змий, и ото льва лютаго лютый звѣрь и кровопийца. Сей же бысть и отца своего злѣе и ярѣе на християны воевати руския земли, яко и самого великаго князя Василиа Васильевича — увы, и всѣмъ тогда скорбь велию наведе! — в тайне изгономъ пришедъ, у Суздаля града изыма и сущыя с нимъ воинъства побивъ в лѣта 6953 году июля въ 6 день. И в Казань к себѣ сведе великаго князя и державъ его у себе четырнатцать месяцъ,[53] не в темнице, но проста, посаждая его с собою с честию ясти на единой трапезѣ и не оскверняше поганымъ ядениемъ и тѣм своим не кормяше, но все честнымъ брашномъ рускимъ. И взялъ на немъ у велможъ его много злата и сребра. И отпусти его к Москвѣ на царство его. Милуетъ бо и варваринъ, видя державнаго злостражуща.

И принял после него царство Казанское сын его Мамотяк — из змеев змей, лютее льва лютого и кровопийца. Злее и яростнее отца своего воевал он с христианами Русской земли, так что и самого великого князя Василия Васильевича — увы! — совершив неожиданное нападение, схватил у города Суздаля и побил бывших с ним воинов в год 6953 (1445), в шестой день июля. Великую скорбь навел он тогда на всех! И отвел он великого князя к себе в Казань, и держал его у себя четырнадцать месяцев, но не в темнице, а с честью сажал его с собою есть за один стол, и не осквернял его поганой пищей, и ничем своим не кормил, но только хорошей русской едой. И взял за него с вельмож его большой выкуп золотом и серебром. И отпустил его в Москву на царство. Ибо и варвар прощает, когда видит правителя в страданиях.

 

О ВТОРОМ ВЗЯТИИ КАЗАНСКОМЪ И О ПЛЕНЕНИИ АЛЕХАМА ЦАРЯ СО ВСѢМИ ЕГО, И О ПОСАЖЕНИИ НА КАЗАНЬ МАХМЕТ-АМИНЯ ЦАРЯ, И О ПОСѢЧЕНИИ ХРИСТИЯНСТЕМЪ В КАЗАНИ. ГЛАВА 12

О ВТОРОМ ВЗЯТИИ КАЗАНИ, И О ПЛЕНЕНИИ ЦАРЯ АЛЕХАМА СО ВСЕМИ ПРИБЛИЖЕННЫМИ ЕГО, И О ПОСАЖЕНИИ НА КАЗАНСКОЕ ЦАРСТВО ЦАРЯ МАХМЕТ-АМИНА, И О ПОСЕЧЕНИИ В КАЗАНИ ХРИСТИАН. ГЛАВА 12

 

Сынъ же великаго князя Василья Васильевича — Иоаннъ Васильевичь[54] — восприятъ великое княжение московское по смерти отца своего. И шедъ, взя Великий Новъ градъ со многою гордынею и буйствомъ, якоже преди речеся, и Тверь, и Вятку, и Резань. И вси рустии князи поклонишася ему служити. И единъ владѣя всѣми скипетры рускими, и многи грады полскаго короля отня державы своея, завладѣвшыя княземъ Гедимономъ.[55] И бысть великая власть державы Руския и оттолѣ назвася самодержавный великий князь Московский.

Сын же великого князя Василия Васильевича — Иван Васильевич — воспринял великое московское княжение после смерти своего отца. И, пойдя на Великий Новгород, взял его с великой дерзостью и смелостью, о чем говорилось прежде; тогда же захватил он и Тверь, и Вятку, и Рязань. И все русские князья вынуждены были служить ему. И правил он один всеми русскими землями и многие города своей державы, которыми завладел князь Гедимин, отвоевал у польского короля. И утвердил он великую власть над Русской державой, и с того времени стал называть себя великим самодержавным князем московским.

 

По взятии же Великого Нова града въ девятое лѣто, по тверскомъ во второе лѣто[56] посла воеводъ своихъ на Казанъское царство[57] с великим воинствомъ за безчестие и срамоту отца своего: князя Данила Холмскаго и князя Александра Оболенскаго со многимъ войскомъ. И срѣте ихъ казанский царь Алехамъ старый[58] со своими людми на рекѣ Свияге. И бывшу у них бою велику, и поможе Богь и пречистая Богородица московскимъ воеводамъ и побиша ту многих казанцовъ, и мало ихъ живыхъ в Казань убѣжа. И града затворити и осадити не успеша, и самого царя Алехама жива собою рукама яша. И с нимъ во градъ вшедше и яша матерь его и царицу его, и дву братей его, и к Москвѣ ихъ сведоша.[59] Досталных же казанъцовъ покориша Московскому царству и повинных учиниша.

Через девять лет после взятия Великого Новгорода, а после тверского похода через два года послал он на Казанское царство, чтобы отомстить за бесчестие и позор своего отца, воевод своих со многими воинами: князя Данилу Холмского и князя Александра Оболенского с большим войском. И встретил их казанский царь, старый Алехам, со своими людьми на реке Свияге. И когда произошел между ними решающий бой, помогли Бог и пречистая Богородица московским воеводам, и побили они тогда многих казанцев, и мало их живых в Казань убежало. И не успели казанцы запереться в городе, как живым был схвачен сам царь Алехам. И, войдя с ним в город, схватили русские мать его, и царицу, и двух братьев его и отвели их в Москву. Остальных же казанцев подчинили Московскому царству и сделали данниками.

 

И заточи князь великий царя Алехама со царицею его на Вологду, матерь же цареву со двѣма царевичи ея заточи на Бѣло озеро. Тамо же в заточении том умре царь и мати его, и братъ царевъ Малендаръ царевич. Другий же царевичь оста живъ: того же изведе ис темницы и крести его, и даде за него дщерь свою.[60]

И заточил великий князь царя Алехама с царицею его в Вологде, мать же царя с двумя царевичами ее заточил на Белом озере. Там, в заточении, и умерли царь, мать его и брат царя — царевич Малендар. Другой же царевич остался жив: великий князь освободил его из темницы, крестил и выдал за него замуж свою дочь.

 

И се второе тогда Казань взята бысть от Москвы от начала ея в лѣто 6995-го года, июля въ 9 день, на память священномученика Пагкратия.

Так во второй раз от основания ее была взята Москвою Казань в лето 6995 (1487), девятого июля, в день памяти священномученика Панкратия.

 

И посади на Казани великий князь Иоаннъ Васильевичь служащаго своего царя Махмет-Аминя Ибѣговича, приѣхавшаго ис Казани к Москвѣ з братомъ своим Ибделятифомъ[61] служити великому князю.[62] И данъ бысть ему от него в вотчину градъ Кошира, другому же брату иныя грады. Отъѣхаста убо тыя царевичи от болшаго брата своего Алехама, царя казанъского роскоторавшеся о нѣкоей вещи, не стерпѣвше от него обиды многия. Они же подняша великаго князя Казань взяти, да не царствуетъ на Казани братъ единъ, смѣяся и досаждая.

И посадил великий князь Иван Васильевич править в Казани служившего ему царя Махмет-Амина Ибеговича, некогда приехавшего в Москву из Казани с братом своим Абделятифом служить великому князю. И был дан ему во владение город Кашира, второму же брату — другие города. Уехали те царевичи от старшего своего брата — казанского царя Алехама, из-за чего-то поссорившись с ним, не стерпев причиненных им многих обид. Они-то и подговорили великого князя взять Казань, дабы брат их не царствовал в Казани один, насмехаясь над ними и досаждая им.

 

И по лѣтех же живша и умроста на Москвѣ оба царевича: Авделети въ срацынской вѣре своей, а другий же — изведеный ис темницы и в вѣру Христову крещение восприем и нареченъ бысть Петръ царевичь,[63] иже и зять бысть великаго князя.

И, пожив некоторое время в Москве, умерли там два царевича: Абделятиф — в сарацинской своей вере, второй же — тот, что освобожден был из темницы и наречен при крещении Петром царевичем, а потом стал зятем великого князя.

 

Той же царь Махмет-Амин сяде на царствѣ и взя сноху свою за себе, брата своего царицу, Алехамову жену болшую, по прошению его у великого князя из заточения ис темницы с Вологды, мужу же ея Алехаму царю умершу в заточении, и люба ему бысть велми братня жена.

Царь же Махмет-Амин начал править в Казани и взял себе в жены, испросив разрешения у великого князя, свою сноху, старшую жену брата своего Алехама, что жила в Вологде в заточении, ибо очень люба ему была братова жена, муж же ее — царь Алехам — умер в заточении.

 

И нача она помалу, яко огнь разжигати сухия дрова и яко червь точить сладкое древо, и яко прелукавая змия, научаема от вельмож царевых, охапившися о выи, и шептати во уши царю день и нощь, да отложится от великаго князя и да не словетъ казанский царь раб его во всѣхъ земляхъ, да не срамъ будетъ и уничижение всѣмъ царемъ, и всю русь да побиетъ, живущую в Казани, и корень ихъ изведетъ изо всего царства своего: «И аще сия сотвориши, и много лѣтъ царствовати имаши на Казани, аще ли сего не сотвориши, вскорѣ бесчестием и поруганием сведенъ будеши съ царства, якоже и братъ твой Алехамъ царь, и умреши тако же в заточении в темницѣ».

И начала она понемногу, так же как огонь разжигает сухие дрова или червь точит сладкое дерево, подстрекаемая царскими вельможами, словно лукавая змея, обвившись вокруг шеи, день и ночь нашептывать на ухо царю, чтобы изменил он великому князю, и перебил всех русских людей, живущих в Казани, и род русский уничтожил во всем царстве своем — да не слывет казанский царь рабом его во всех землях и да не будет позора и унижения всем казанским царям, говоря ему так: «Если совершишь это, много лет будешь царствовать в Казани, если же не сделаешь так, то вскоре с бесчестием и поруганием лишен будешь царства своего, как и брат твой, царь Алехам, и умрешь, как он, в заточении, в темнице».

 

И всегдашняя капля дождевная и жестокий камень пробиваетъ вскорѣ, а лщение женское снѣдаетъ премудрыя человеки. И много крѣпився царь, и прелстися от злыя жены своея и послуша проклятаго совѣта ея, окаянный. О безумию его! Измени великому князю московскому, нареченному отцу своему, и присѣче купцовъ рускихъ богатыхъ и всю русь, живущую в Казани и во всѣх улусехъ з женами и з дѣтми в лѣта 7013 года на Рождество Иоанна Предтечи.[64]

Как дождевая капля пробивает вскоре твердый камень, так лесть женская подтачивает мудрых людей. Потому и царь, хоть и долго крепился, прельщен был все же женой своей и послушал, окаянный, проклятого ее совета. О безумный! Изменил он великому князю московскому, нареченному отцу своему, и перебил богатых русских купцов и всю русь, живущую в Казани и во всех казанских улусах, с женами и с детьми, в лето 7013 (1505) на Рождество Иоанна Предтечи.

 

На той бо день сьѣзжахуся в Казань изо всеа земли Руския богатыя купцы[65] далния, и торговаху казанцы с русью великими драгими товары, невѣдушимъ рускимъ людем сея бѣды на себя никако же и без опасения всякого живущим, и надѣющимъся яко на своего царя, и не бояшася его. И аще бы вѣдали сие, то бы не подклонилися под мечь, мочно было всякому мало попротивитися варваромъ или нѣкако избѣгнути ино.

В тот день съехались в Казань изо всех дальних мест богатые русские купцы, и торговали казанцы с русью дорогими товарами, ибо не знали русские люди о грозящей им беде и без всякого опасения жили в Казани, надеясь, как на своего, на казанского царя и не боясь его. Если бы знали они о предстоящем, то не склонились бы они под меч — каждый смог бы оказать сопротивление варварам и попытаться избегнуть смерти.

 

Вездѣ превзыде вифлиомский плачь: тамо бо младенцы закалаху, отцы же и матери ихъ з болѣзнию души оставахуся, здѣ же состарѣвшиися мужи и жены, и юноши младыя, и красныя отроковицы, и младенцы вкупѣ убивахуся.

И поднялся везде вифлеемский плач: там убивали младенцев, отцы же и матери их оставались жить с болью в сердце; здесь же все вместе погибали: старики и старухи, юноши, прекрасные отроковицы и младенцы.

 

И взя царь весь драгий товаръ и безчисленое богатство у купцовъ в казну свою и насыпа полну полату злата и сребра рускаго до верху, и подѣла от того себѣ вѣнцы драгия и сосуды, и блюда серебреныя и златыя и весь царьский нарядъ устроивъ. И от тѣхъ мѣстъ не ядяше от котловъ и опаницъ, яко песъ ис корыта, но из сребреныхъ сосудовъ и златыхъ с велможами своими на пирѣхъ своихъ ядяше и веселяшеся без числа.

И отобрал царь у купцов в казну свою весь дорогой товар и несметные богатства, и полную палату русского золота и серебра до самого верха насыпал, и изготовил из него себе венцы, и сосуды, и блюда серебряные и золотые, и весь свой царский наряд. И с того времени не ел он больше из котлов и плошек, словно пес из корыта, но из серебряных и золотых сосудов вкушал с вельможами своими, веселясь на бесчисленных своих пирах.

 

И казанцы много разграбиша по себѣ и обогатѣша, яко к тому не ходити имъ во овчиихъ кожахъ ошившися, но в красныхъ ризахъ и в зеленыхъ, и в багряныхъ одѣявшеся щапствовати пред катунами своими, яко во цвѣтех польстихъ различно красяхуся, другь друга краснѣе и пестрѣе.

И простые казанцы много богатств набрали себе тогда и разбогатели, после чего перестали они ходить в овечьих шубах, но, одевшись в красивые одежды — и в зеленые, и в красные, — стали они щеголять перед женами своими, всячески красуясь, словно цветы полевые, друг друга красивее и пестрее.

 

Бысть же тогда Казань за великимъ князем седмь на десятъ лѣт.[66]

И оставалась тогда Казань под властью великого князя семнадцать лет.

 

О ПРИХОДЕ МАХМЕТЬ-АМИНЯ, ЦАРЯ КАЗАНСКОГО, К НИЖНОМУ НОВУ ГРАДУ, И О ПАДЕНИИ ВОЙСКА ЕГО У ГРАДА, И О СТРАСѢ МОСКОВСКИХЪ ВОЕВОДЪ, И О СМЕРТИ ВЕЛИКАГО КНЯЗЯ ИОАННА. ГЛАВА 13

О ПРИХОДЕ КАЗАНСКОГО ЦАРЯ МАХМЕТ-АМИНА К НИЖНЕМУ НОВГОРОДУ, И О ПАДЕНИИ У ГОРОДА ЕГО ВОЙСКА, И О СТРАХЕ МОСКОВСКИХ ВОЕВОД, И О СМЕРТИ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ИВАНА. ГЛАВА 13

 

И еще не удоволися казанский царь богатством руских людей, взятыхъ в Казани, ниже крови ихъ напися, текущия рѣками, но болшею яростию, свирѣпый, разжегься. И собрався с казанцы своими, и призвавъ к себѣ на помощъ 20 000 нагай к тому, и воюя християнство и убивая, и прииде к Нижнему Нову граду, еже хотѣ взяти его, и пожже около града всѣ посады. И стояше у града тридесять дней, по вся дни приступая к нему.

Но не насытился еще царь богатством русских людей, схваченных в Казани, и кровью их, текущей реками, не напился, но еще больше, свирепый, разжегся яростью. И собрал он казанцев своих, и призвал к себе на помощь двадцать тысяч ногаев, и, нападая на христиан и убивая их, подошел он к Нижнему Новгороду, вознамерившись взять его, и пожег около города все посады. И стоял он у города тридцать дней, ежедневно штурмуя городские стены.

 

Воевода же бѣ тогда во градѣ Хабар Симский, и мало бысть во граде с нимъ бойцовъ, токмо народъ градский — страшливыя люди, не успѣша бо к нему съ Москвы на помощъ приити, занеже вскорѣ безвѣстно пришел царь. И мало града не взялъ, аще не бы во граде Богъ прилучилъ огненыя литовския ратобои, рекомыя желныри.

Воеводой же тогда был в городе Хабар Симский, и мало было при нем в городе бойцов, только горожане — пугливые люди, так как не успела подойти к нему помощь из Москвы, ибо внезапно и тайно подошел царь к городу. И если бы, по Божьей воле, не оказалось в городе литовских стрелков, называемых жолнерами, то взял бы он город.

 

Тии бо быша на бою, когда побилъ литовскую силу на Ведроши храбрый воевода московский князь Данило, прозвищемъ Щеня,[67] и 12 воеводъ великих изыма, с ними же приведены тѣ желныре стрелцы. И тѣхъ заточили в Нижнемъ Великомъ Новѣ городе, в темнице сѣдяху.

Стрелки эти принимали участие в бою на Ведроши, когда храбрый московский воевода князь Данила, по прозвищу Щеня, побил литовскую силу и взял в плен двенадцать знатных воевод, с которыми и приведены были те жолнеры — стрелки. И были они заточены в великом Нижнем Новгороде в темницу.

 

Аще и мало ихъ числом бѣ, точию триста человѣкъ оставшихся живыхъ, изомроша бо мнози, в темницахъ сѣдяще, но превзыдоша храбростию многочисленых и побиша многихъ казанцовъ. И многоогненым стреляниемъ своимъ и градъ от взятиа удержаша, и християнский народ от меча и от плена избавиша. Застрелиша же шурина царева, мурзу нагайского, приведе бо воинство свое в помощъ царю. Бѣста бо стояща со царем за нѣкою церковию християнскою, думающе о взятии града и понужающе воинство свое к приступу. И прилетѣ ядро, и удари его по персемъ, и вниде ему в сердце, и пройде сквозѣ, и ста. И тако изчезе нечестивый. И возмутишася нагаи, яко птичия стада вожда своего изгубиша. И бысть брань между ими великая, и почаша сѣщися с казанцы по своемъ господине, и много у града паде обоих. Царь же едва устави мятеж воинства своего, и убоявся, и от града отступи, и побѣжа к Казани, и многа зла християнству учини.

Хоть и мало было их числом — всего триста человек, оставшихся в живых, ибо многие из них умерли, пока сидели в темнице, — но превзошли они храбростью многочисленных казанцев и побили многих из них. И своей сильной орудийной стрельбой предотвратили они взятие города и избавили христианский народ от меча и от плена. Они же застрелили и шурина царя, ногайского мурзу, который привел своих воинов на помощь царю. Стоял он вместе с царем, укрывшись за некою христианской церковью, думая о взятии города и понуждая своих воинов идти на штурм. И прилетело ядро, и ударило его в грудь, и поразило его в сердце, и, пройдя его насквозь, остановилось. Так и погиб нечестивый. И пришли ногаи в смятение, словно птичьи стаи, потеряв своего вожака. И началась между ними великая брань, и начали ногаи после смерти своего господина биться с казанцами, и много пало у города тех и других. Царь же едва подавил мятеж воинства своего, и испугался он, и побежал к Казани, и много зла причинил христианам.

 

И за сие великое добро свобожени быша от одержания желныри воеводою. И одаривъ ихъ, отпусти. Они же радостни поидоша восвояси, свободишася горкия смертныя темницы.

И за большую их помощь были освобождены жолнеры воеводою из плена. И, одарив, отпустил он их. Они же, радостные, отправились к себе домой, освободившись из горькой смертной темницы.

 

Московския же воеводы, пришедше, в Муроме стояху готовы, с ними же сто тысящъ войска, посланы великимъ княземъ прихода ради царева, не дати ему воли воевати Руския земли. Они же паче себе брежаху, а не земли своея, великим страхомъ объяти бывше, безумнии, и бояхуся, и трепетаху из града изыти. Толику силу имуще, нимало въстрѣтиша царя, а со царемъ бѣ толко шездесят тысящъ рати. Казанцы же неподалеку от нихъ хожаху по мѣстомъ, насмѣхающеся имъ, и воеваху, и християнъ губяху, и великая села огнемъ пожигаху.

Московские же воеводы, посланные великим князем, когда царь пришел на Русь, чтобы не дать ему разорять русские земли, со стотысячным войском стояли в это время наготове в Муроме. Но они больше себя берегли, чем свою землю: в страхе и трепете, безумные, боялись они выйти из города. Имея такую силу, они и не подумали встретить царя, а с царем всего-то и было шестьдесят тысяч войска. Казанцы же неподалеку от них ходили, насмехаясь над ними, грабили и губили христиан и огню предавали большие села.

 

Умре же князь великий Иоаннъ Васильевичь в борзе по измѣне казанской, на другое лѣто, не успѣ за живота своего управитися со царемъ казанским. И приказа по себѢ царство свое Московское сыну своему Василию Ивановичю.[68]

Вскоре же после измены казанцев, на второй год, умер великий князь Иван Васильевич, не успев при жизни своей справиться с казанским царем. И передал он по наследству царство свое Московское своему сыну Василию Ивановичу.

 

О ПОСЛАНИИ МОСКОВСКИХЪ ВОЕВОДЪ X КАЗАНИ И О ПАДЕНИИ ВОЙ У ГРАДА. ГЛАВА 14

О ПОСЛАНИИ МОСКОВСКИХ ВОЕВОД К КАЗАНИ И О ГИБЕЛИ ВОИНОВ У ГОРОДА. ГЛАВА 14

 

Великий же князь Василей Иванович, хотя отомстити измѣну измѣннику — своему рабу, казанскому царю Махметъ-Аминю, и паки у него взяти Казань, и посла в себе мѣсто брата своего князя Дмитрея Углецкаго, Жилку по реклому,[69] и князей, и воеводъ с нимъ со многими вои рускими х Казани полемъ по суху на конех и Волгою в ладияхъ в лѣто 7016-го года.

Великий же князь Василий Иванович, желая отомстить за измену изменнику — рабу своему, казанскому царю Махмет-Амину, и снова отобрать у него Казань, послал к Казани вместо себя своего брата — князя Дмитрия Углицкого, по прозвищу Жилка, с князьями, воеводами и со множеством русских воинов: полем по суше — на конях и Волгою — в ладьях в году 7016 (1508).

 

И егда пришедшимъ воемъ рускимъ к Казани и первое даде имъ Богь побѣду на казанцовъ. Потом же — охъ, увы намъ! — разгнѣвася на насъ Господь, и побѣжени быша християне от поганых, и поби ихъ казанский царь, изшедъ, обоя войска руская, конная и плавныя, великою лестию нѣкоею.

И когда пришли русские воины к Казани, то сначала даровал им Бог победу над казанцами. Потом же — ох, увы нам! — разгневался на нас Господь, и побеждены были христиане погаными, и разбил казанский царь, выйдя из города, оба русские войска, конницу и судовую рать, прибегнув к некой хитрости.

 

На великомъ бо лугу и на Арском поле около града поставляше царь до тысящи шатровъ на праздники своя, и велможы его в них же корчемъствовавше, пияше с ними и всякими потѣшенми царьскими веселяшеся, честь празнику своему творяше. Такоже и гражане, мужи з женами и з дѣтми, гуляюще по нихъ, пияху в корчемницахъ царевыхъ, купяше на цену и прохлажахуся. Многу же народу и черемися збирахуся на празники тѣ с рухлом своимъ из далных улусовъ и торговаху з градскими людми, продающе и купующе, и мѣняюще.

На большом лугу и на Арском поле около города царем было поставлено для праздничных увеселений до тысячи шатров, в которых пировали его вельможи и сам он с ними пил и веселил себя различными царскими потехами, отдавая честь празднику. Так же и горожане, мужья с женами своими и с детьми, гуляя после них, пили вино в царских корчемницах, покупая его за деньги и прохлаждаясь. Много народа и черемисов собиралось на те праздники с товаром своим из дальних улусов, и торговали они с горожанами, продавая, покупая и меняя.

 

И в тѣх корчемницахъ пиющим и веселящимся царю и велможамъ, и всему люду казанскому, и не вѣдущим на себя ничего, и внезапу на праздникъ, аки съ небеси, падоша на казанцов предивная руская воинства и всѣх варваръ избиша, иных же плениша, а иные же во градъ за царемъ убѣжаша, инии же в лѣса — и коиждо ихъ како бы избыти. От великия тѣсноты во граде задыхахуся и задавляхуся людие, и аще бы едину три дни руская воинства стояли у града, то бы взяли градъ Казань волею и без нужы.

И когда царь, вельможи его и все казанские люди пили и веселились в тех корчемницах, ничего не подозревая, внезапно среди праздника, словно с неба, ринулось на казанцев русское доблестное воинство и всех варваров перебило, некоторые же были взяты в плен, другие же вслед за царем убежали в город, иные же — в леса, — каждый спасался, кто как мог. От большой тесноты люди в городе задыхались и давили друг друга, и если бы еще дня три русское воинство постояло у города, то взяли бы они Казань без боя и без труда.

 

И осташася на лузѣ стоящи всѣ царевы шатры, таже и катарги и велмож его со многимъ ядениемъ и питиемъ и со всяким рухломъ. Вои же рустии от путнаго шествия нужнаго, уже аки взявше Казань, и оставя дѣло Божие, и уклонишася на дѣла дияволская от высокоумия и бѣзумия ихъ, Богу тако извольшу, и начаху ясти без страха и упиватися без воздержання сквернымъ ядениемъ и питием варварским, глумитися и играти, и спати, аки мертвы, до полудне. Царь же из стрѣлницы града зряше с казанцы бесчинство рускихъ воинъствъ и безумнаго шатания ихъ и узна ихъ быти пияныхъ и всѣх от мала и до велика, яко и до самых воеводъ, и помышляше, и времени подобна искаше, когда напасти на них, еже погубити я.

И остались стоять на лугу все царские шатры и обозы его вельмож с богатой закуской и вином и со всякой одеждой. Русские же воины после трудного похода, возомнив, что они уже взяли Казань, оставили дело Божие и уклонились из-за высокоумия своего и безумия на дела дьявольские, — ибо так было угодно Богу, — начали объедаться без страха и упиваться без удержу скверной едой и вином варварским, веселиться, и забавляться, и спать мертвым сном до полудня. Царь же из бойниц в городских стенах наблюдал вместе с казанцами бесчинства русских воинов и их безумное веселие и когда увидел, что все русские пьяны от мала до велика, в том числе и воеводы, стал думать, как бы выбрать поудобнее время, чтобы напасть на них и всех погубить.

 

И разгневася Господь на руских вой, отъят от них храбрость и мужество и даде поганымъ храбрость и мужество. Охъ увы! В третий же день пришествиа руския силы к Казани во вторый часъ дни отвориша врата граду, и выѣхавъ царь зъ двадцетию тысящъ конныхъ, а тритцать тысячь пѣшихъ — черемисы злыя, да не сотворитъ зла ничто же, но токмо самъ на волю да убѣжитъ и не взятъ будет в плѣнъ, яко же выше рѣх. И нападе на полки руския, и смятошася полцы. Изби я и своя вся отпленивъ, всѣм пияным и спящим, и храбрыя ихъ сердца бес помощи Божии быша мяхка, яко и женскихъ сердецъ слабѣйши.

Разгневался тогда Господь на русских воинов, отнял у них храбрость и мужество и отдал их храбрость и мужество поганым. Ох, увы! На третий день после прихода русской силы к Казани во второй час дня отворились городские ворота и выехал царь с двадцатью тысячами всадников и тридцатью тысячами пеших — злых черемис, намереваясь, не причинив зла, лишь вырваться на свободу и убежать, дабы не попасть в плен, как говорил я раньше. И напал он на русские полки, и пришли полки в смятение. И поскольку русские были все пьяны и спали и храбрые их сердца без Божьей помощи размякли и стали слабее женских сердец, перебил он их всех и освободил своих пленников.

 

И пояде мечь толикое воинство: клас несозрѣлых — юношъ и средовѣчных муж, покры земное лице трупием человеческим, и поле Орское и Царевъ лугъ кровию очервленишася. Едва сами воеводы болшия от смерти убѣгнути возмогоша. Инѣх же побиша, а инии на Русь прибѣгоша с великою тщетою, много язвеных имуще. Воевод же тогда великих пять убиша: трех князей ярославских, князя Александра Пѣнкова, да князя Михаила Курбьскаго, Карамыша, з братом его с Романом, да Федора Киселева; Дмитрея Шеина жива на бою взяша, и замучи его царь в Казани зѣло горкими муками.

И поглотил меч многочисленное воинство: юношей — колосьев несозревших и мужчин во цвете лет, покрыл лицо земли человеческими трупами, и поле Арское, и Царев луг обагрились кровью. Едва сами большие воеводы смогли избегнуть смерти. Иных же побили, другие прибежали на Русь с большими потерями, имея много раненых. Великих воевод тогда убили пять: трех князей ярославских — князя Ярослава Пенкова и князя Михаила Курбского Карамыша с братом его Романом да Федора Киселева; Дмитрия же Шеина живым взяли во время боя, и замучил его царь в Казани горчайшими муками.

 

И от 100 000 осташася толко руских людей 6000 разгнаных: овѣх убо мечем поразиша, инии же сами в водах истопоша, бѣгающе от страха варварскаго. И Волга утопшими людми загрязе, и езеро Кабан, и обѣ рѣки — Булак и Казанка — наполнишася побитыми тѣлесы християнскими. И тѣче вода по три дни с кровию, и сверхъ людей лзя было казанцомъ ходити и ѣздити, аки по мосту. И велик бысть от тѣх мѣстъ плач на Руси, паче того, еже бысть плач о прежнихъ побитых в Казани живущия Руси. Понеже бо ту падоша воинския главы избранныя, княжие и боярские, и храбрых воевод и воинъ главы и тѣла, яко же и на Дону от Мамая.

И от ста тысяч русских людей осталось, разогнанных, только шесть тысяч: одни были мечом поражены, другие сами в воде потонули, убегая в страхе от варваров. И была Волга переполнена утонувшими людьми, и озеро Кабан, и обе реки — Булак и Казанка — наполнились телами убитых христиан. И три дня текла вода с кровью, и можно было казанцам ходить и ездить по трупам, как по мосту. И стоял тогда великий плач на Руси, громче того плача, который был по прежде перебитым в Казани русским людям. Ибо пали здесь избранные воинские головы, княжеские и боярские, и храбрых воевод и воинов головы и тела, так же как и на Дону от Мамая.

 

И тогда много зѣло казанский и велми царь Махмет-Аминь обогатися всяцем узорочьем и безчислеными драгими златом и сребром, и конъми, и доспѣхи, и оружием, и полоном. Или кто может дати число тому, ли смѣтити или счесть, еже царь тогда взял с казанцы своими! И ту учини гору златую.

И сильно тогда обогатился казанский царь Махмет-Амин различными сокровищами и бесчисленными дорогими золотыми и серебряными вещами, и лошадьми, и доспехами, и оружием, и пленниками. И кто может назвать число, или перечислить, или подсчитать, сколько всего захватил тогда царь с казанцами своими? И насыпал он из захваченного золотую гору.

 

Но не долсий живот ему протяжеся, и умалишася дние его, и въскорѣ Господь скрати вѣкъ его. И испиваетъ чашю Божия отмщения.

Но недолго продлилась его жизнь, и укоротились дни его, и вскоре Господь сократил век его. И испивает он чашу Божьего мщения.

 

О ПРОКАЗѢ ЦАРЕВѢ МАХМЕТ-АМИНЕВѢ, И О ПОКАЯНИИ ЕГО, И О ПОСЛАНИИ 3 ДАРЫ К ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ, И О СМЕРТИ ТОГО ЦАРЯ. ГЛАВА 15

О ПРОКАЗЕ ЦАРЯ МАХМЕТ-АМИНА, И О ПОКАЯНИИ ЕГО, И О ПОСЛАНИИ С ДАРАМИ К ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ, И О СМЕРТИ ТОГО ЦАРЯ. ГЛАВА 15

 

И за сие преступление порази его Богь язвою неизцелною от главы и до ногу его. Люте боляше три лѣта, на одрѣ лежа, весь кипя гноемъ и червьми.

И за это преступление поразил его Бог неизлечимой язвой с головы до ног. Тяжело болел он три года, лежал на постели, весь кипя гноем и червями.

 

Врачеве же и волхвы не возмогоша от язвы тоя исцелити. Но нихто к нему в ложницу не вхождаше посетити его: но ни та царица, прелстившая его, ни болшия его рядцы, смрада ради злаго, изходящаго от него. И вси смерти ему чаяху, не токмо тии, вхожаху к нему же и неволею, царица кормити пристави к нему. Но и тии скоро избѣгаху от поту лица его, и ноздри свои заемшии.

Врачи же и волхвы не смогли от болезни той исцелить его. И никто не входил к нему в спальню навестить его из-за смрада, исходящего от него: ни царица, прельстившая его, ни главные его советники. И все желали ему смерти — не только те, кто вынуждены были входить к нему, приставленные царицей кормить его. Но и те убегали вскоре, зажав ноздри от зловонного пота его.

 

И воспомяну царь согрѣшение свое, глагола в себѣ, яко: «Бысть мнѣ неисцелѣнъ недугъ сей за неправду мою и измѣну, и за клятвопреступление, и за напрасное и неповинное многое кровопролитие христианъское, и за великую любовь и честь, бывшую ми на Москвѣ от названаго отца своего и от великаго князя Иоанна Васильевича. Въскорми бо мя и воспита мя от руки своея, не яко господинъ раба, но яко чадолюбивый отецъ любя чадо свое, или, реку, волчие щеня по злонравию моему. Взяв бо Казань у брата моего великим подвигом и трудом и мнѣ предаде на брежение, злому сѣмяни варварскому, яко вѣрному чаду своему, аз же, злый раб его, варваръ, солгахъ ему во всем, страшныя ему клятвы преступихъ, от лестных словесъ, оболстившихъ мя, жены моея послушахъ и во благоденства мѣсто злая воздахъ ему! И убиваетъ мя руский Богъ его ради. О горе мнѣ, окаянному! Погибаю, и все злато и сребро, и царьския вѣнцы, и златотворныя одежды, и многоценныя постели царския, и красныя мои жены, и предстоящыя ми отроки младыя, и добрыя кони, и величание, и честь, и дани многие, и все мое безчисленое богатство, и вся моя драгая царская узорочья оставляются инѣм по мнѣ! Аз же, поганый, токмо в суе тружахъся без ума, и нѣсть ми нынѣ ползы ни от жены-змии, прелстившия мя, ни от множества силы моея, ни от братства моего — вся бо изчезоша, яко прахъ от вѣтра».

И вспомнил царь о своем согрешении, и рассуждал про себя так: «Послан мне неизлечимый недуг этот за неправду мою и измену, и за нарушение клятвы, и за напрасно и невинно пролитую христианскую кровь. И за ту великую любовь и честь, которую оказал мне в Москве названый отец мой и великий князь Иван Васильевич — ведь он вскормил меня и воспитал в доме своем не как господин раба, но как чадолюбивый отец любимое свое дитя, я же скажу — волчонка, по злому нраву моему; ведь захватив в кровопролитном и тяжком сражении Казань у брата моего, передал он ее на сохранение мне, злому семени варварскому, как верному сыну своему, а я, злой раб его, варвар, солгал ему во всем, нарушил данные ему страшные клятвы, послушался льстивых слов жены моей, соблазнивших меня, и вместо благодарности заплатил ему злом! И теперь за него убивает меня русский Бог. О, горе мне, окаянному! Погибаю я, и все золото и серебро, и царские венцы, и шитые золотом одежды, и многоценные постели царские, и прекрасные мои жены, и служащие мне молодые отроки, и добрые кони, и слава, и честь, и многие дани, и все мое несметное богатство, и все мои бесценные царские сокровища остаются после меня другим! Я же, поганый, всуе трудился без ума, и нет мне сейчас пользы ни от жены — змеи, прельстившей меня, ни от сильного войска моего, ни от родни моей — ибо все это исчезло, словно прах от ветра».

 

И посла к Москвѣ послы своя[70] к великому князю Василию Ивановичю. С ними же посла к нему и царския дары свои: триста коней добрых, на них же самъ яждяше, когда бѣ еще здрав, в сѣдлѣх и в уздахъ златыхъ, и на коврѣхъ червленыхъ; мечь и копие свое, и щитъ, и лукъ, и тулъ со стрѣлами, яко да тѣмъ Казань одолѣваетъ; и красный свой шатер драгий, ему же велицыи купцы заморстии не возмогоша цены уставити и дивяшеся хитрости его, глаголюще, яко: «Нѣсть в наших заморских странахъ, во всѣх землях фряскихъ узорочия такова, ни слышено и ни видено ни у коегождо царя или у кроля, токмо тоя земли у царя, гдѣ сотворяютъ», — с различными узоры красными срацынскими, весь изшитъ златомъ и сребром и усаженъ по мѣстомъ жемчюгомъ и камением драгимъ, и соха шатерная — морская трость, двѣ пяди толщина, драгою мусиею изписано красно, яко не мочно назрѣтися до сыти никому же. И еще сказати нѣсть лзѣ, каковъ есть онъ хитростию и ценою; златом и сребромъ не мочно купити его, аще не плѣномъ взятъ будетъ нѣкако или такоже в дарѣхъ посланъ; прехитръ бѣ видѣнием и премудростию великою устроенъ. Прислан бо той шатеръ казанскому царю в дарѣх от царя вавилонскаго и кизылбашского.

И послал он в Москву послов своих к великому князю Василию Ивановичу. С ними же послал к нему и царские свои дары: триста добрых коней, на которых сам ездил, когда был еще здоров, в седлах и в золотых уздечках, покрытых красными попонами; меч и копье свое, и щит, и лук, и колчан со стрелами, — чтобы с их помощью одолевал он Казань, и прекрасный свой дорогой шатер, которому богатые заморские купцы не могли установить цены и удивлялись замысловатости его, говоря: «Нет в наших заморских странах, во всех фряжских землях такой драгоценной вещи, не слышали о ней и не видели ни у одного царя или короля, только у царя той земли, где их делают», — с различными прекрасными узорами сарацинскими, весь он расшит золотом и серебром и усыпан жемчугом и дорогими каменьями, и столб шатерный, из морского дерева двух пядей в толщину, красиво украшен дорогой мозаикой, так что невозможно никому досыта насмотреться. И невозможно передать словами, как искусно он сделан и сколько он стоит: нельзя купить его ни за золото, ни за серебро, разве только захватить в плен или получить в подарок, — такой он замысловатый с виду и с большим умом изготовленный. Прислан же был тот шатер казанскому царю в дар от царя вавилонского и кизилбашского.

 

Той же иныя вещи нѣкия драгия присла казанский царь к великому князю, братом и господиномъ зовя его и прощения прося о грѣсе своемъ, еже сотвори ко отцу его и к нему, сводя с себе измѣну и Казань преда ему. «Аз, — рече, — умираю», веля ему прислати на мѣсто свое царя или воеводу, вѣрнаго себѣ, не лестна, да не таково же сотворитъ зло.

Прислал казанский царь и иные дорогие подарки великому князю, братом и господином величая его и прося прощения за грех свой перед отцом его и перед ним, каясь в своей измене и отдавая ему в руки Казань. «Я, — сказал, — умираю», и велел он ему прислать на свое место царя или воеводу, который был бы ему верен, нелицемерного — дабы не сотворил такое же зло.

 

И Махметь-Аминь житие свое скончавъ, живъ червьми снеденъ бысть, яко дѣтоубийца Иродъ,[71] не исцелѣвъ от врачевъ, и отъиде в вѣчный огнь равно мучитися с нимъ. Тако же и царица та, прелстившая его, борзо по немъ того же месяца с печали умре[72] и от совѣсти своея, бо дома смертнаго зелия вкусивъ. И се Богъ преступающим клятву воздает.

И окончил Махмет-Амин свою жизнь, заживо съеденный червями, как детоубийца Ирод, не вылеченный врачами, и отошел, как и тот, мучиться в вечном огне. Вместе с ним и царица та, прельстившая его, вскоре после его смерти, в том же месяце, от печали умерла, ибо, мучимая совестью, выпила дома смертельного зелья. Так воздает Бог тем, кто нарушает клятву.

 

О СМИРЕНИИ ВЕЛИКАГО КНЯЗЯ С КАЗАНЦЫ И О ПОСЛАНИИ НА ЦАРСТВО В КАЗАНЬ ЦАРЯ ШИГАЛИА. ГЛАВА 16

О ЗАКЛЮЧЕНИИ ВЕЛИКИМ КНЯЗЕМ МИРА С КАЗАНЦАМИ И О ПОСЛАНИИ НА ЦАРСТВО В КАЗАНЬ ЦАРЯ ШИГАЛЕЯ. ГЛАВА 16

 

И умилися великий князь о прощении царя того, и забы зло его все, и прости его во всемъ, и безцѣнныя дары его в великую честь и любовь приятъ, и противъ послы казанския одари, и смирися с ними в мѣсто всѣх казанцовъ. И повѣри паки ложной ихъ клятве и обѣщанию их лестному, вдаде имъ на царство по прошению ихъ служимаго своего царя Шигалея Шахъяровича Касимовскаго,[73] забывъ бывшее дващи великое побиение християнское в Казани, не возвратна бо есть вещъ и людей сѣченых не воскресити.

И умилился великий князь оттого, что казанский царь попросил у него прощения, и забыл все его зло, и простил его во всем, и бесценные его дары с великой честью и любовью принял, и сам одарил казанских послов, и помирился через них со всеми казанцами. И поверил он снова ложной их клятве и лицемерному их обещанию, дав на царство по их прошению находившегося у него на службе царя Шигалея Шахъяровича Касимовского, забыв о дважды бывшем великом избиении христиан в Казани, решив, что нельзя возвратить минувшего и погибших людей не воскресить.

 

Царь же Шигалей вшед в Казань с московскимъ воинством и с воеводою — съ Федором Карповымъ, и со князи, и с мурзы своими и держа царство, три лѣта мирно владѣя Казанью.[74] И казанцы много жити не любяху въ смирении без мятежа с великим княземъ и начаша прелщати царя своего Шигалия, веляще ему такоже от великаго князя отступити и измѣнити, яко же выше реченный царь прежний, Махмет-Аминь прокаженный, сотвори. «Да владѣеши ты единъ, — рекоша, — Казанью всею, намъ всѣм будеши ты единъ волный царь. Нам бо нынѣ невѣдущим, у коего царя служити и боятися и коему царю покарятися, два царя имущим, и не вѣмы, от коего царя чести искати и даровъ восприяти и управление людем. Да единаго лучьше возлюбити всѣм сердцемъ нелестнѣ, — рекоша, —другаго же возненавидѣти».

Царь же Шигалей, придя в Казань с московским воинством и с воеводою — с Федором Карповым, и с князьями, и с мурзами своими, правил царством, три года мирно владея Казанью. Но казанцы не любили долго жить в мире с великим князем, без мятежа, и начали они прельщать царя своего Шигалея, заставляя его отступить от великого князя и изменить ему, как сделал это упомянутый выше прежний царь — прокаженный Махмет-Амин. «Владей один, — говорили они, — всей Казанью, будешь ты всем нам один вольный царь. Ведь не знаем мы сейчас, какому царю служить, кого бояться и какому царю покоряться, так как два у нас царя, и не знаем мы, у какого царя чести искать и даров просить и власти над людьми. Лучше одного без обмана полюбить всем сердцем, — говорили они, — другого же возненавидетъ».

 

Царь же Шигалий никакоже уклонися к лестным словесем ихъ, ни послуша ихъ, лукавая глаголющих ему, но всѣх болшихъ князей и мурзъ в темницу заключи, иных же казни смертней предаде. И возненавидѣша его всѣ казанцы, велможи и простии.

Царь же Шигалей не склонился на льстивые их речи, не послушал лукавых слов, которые говорились ему, но всех знатных князей и мурз заключил в темницу, других же предал смертной казни. И возненавидели его все казанцы, вельможй и простые люди.

 

И втай от него совѣщавшеся, пославше нѣкихъ своих в Крым ко царю Менди-Гирею,[75] и оттуду приведоша царя себѣ, испросивше у него сына меншаго, именем Сап-Кирея.[76] И приидоша с ним в Казань многие крымские уланове и князи, и мурзы, и посадиша его на царство на Шигалѣево мѣсто.

И, втайне от него посовещавшись, послали они своих людей в Крым, к царю Мендигирею, и, испросив у него младшего его сына, привели оттуда себе царя, Сахыб-Гирея по имени. И пришли с ним в Казань многие крымские уланы, и князья, и мурзы и посадили его на царство вместо Шигалея.

 

И восташа казанцы паки на християны с новым царемъ Сап-Хиреем. И в третие всю русь присѣкоша в Казани, при царе Шигалее в третие лѣто, прибивше служащих ему варваръ, 5000 убиша. И царскую его казну всю взяша, злато и сребро, и многоценные ризы его, и оружие, и кони, и воеводы московскаго дом разграбиша, и отрок его тысячю убиша. Едва же токмо Шихалея и воеводу у казанцов упросиша. Царь Сап-Кирей пощади царскаго ради сѣмене и юности ради, и благородства, еже в нем великаго разума. Бѣ бо царь Шигалей по роду от великих царей и от Златыя Орды, от колѣна Тактамышева,[77] и того ради царь не даде воли казанцем убити его. Испусти его ис Казани токмо с воеводою и с обѣма има отпусти служащаго варвара. И проводиша их в поле чистое нага и во единой ризѣ и на худомъ конѣ.

И снова восстали казанцы против христиан с новым царем Сахыб-Гиреем. И в третий раз посекли всех русских в Казани — при царе Шигалее, на третий год его царствования, перебив всех служащих ему варваров — пять тысяч их было убито. И царскую его казну всю взяли, золото и серебро, и дорогие одежды его, и оружие, и коней, и разграбили дом московского воеводы, и тысячу отроков его убили. Только Шигалея и воеводу у казанцев выпросили. Царь Сахыб-Гирей пощадил Шигалея из-за его царского происхождения, юности и благородства и большого его ума. Был ведь царь Шигалей родом из великих ханов Золотой Орды, от колена Тохтамышева, поэтому Сахыб-Гирей и не позволил казанцам убить его. Выпустил он его из Казани только с воеводой и с ними отпустил служащего им варвара. И выпроводили их в чистое поле только в одном платье и на плохом коне.

 

О ПЕЧАЛИ ВЕЛИКАГО КНЯЗЯ О ХРИСТИАНЕХ, В КАЗАНИ ПОБИЕННЫХ, И РАДОСТЬ ЕГО О ШИГАЛИЕВЕ ЖИВОТѢ. ГЛАВА 17

О ПЕЧАЛИ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ О ХРИСТИАНАХ, ПЕРЕБИТЫХ В КАЗАНИ, И РАДОСТЬ ЕГО О СПАСЕНИИ ШИГАЛЕЯ. ГЛАВА 17

 

Слышавъ сие князь великий Василей Иванович, и в раскаяние прииде, еже о миру с казанцы, и печаленъ бысть на многи дни, и никому же его могущу утѣшити от великия печали. И многи слезы къ Богу проливая, и по многи дни хлѣба не вкушаше, ядения и пития, и плакашеся Богу о християнстѣй погибели, еже в Казани. Плакашеся и о царѣ Шигалее, яко той тамо же погибе: зѣло бо любляше его. И мало погодивъ, и се прииде ему вѣсть, сказующе ему жива царя Шигалия, добраго слугу своего вѣрнаго, и близко идуща в поле чисте нага, яко роженна, от глада изнемогша и ведуща с собою болши 10 000 рыболовов московских, ловящих рыбу на Волге, под горами Дѣвичьими и до Змиева камени и до Увѣка, за тысячю верстъ от Казани. Заѣхавше, тамо живяху все лѣто, на Дѣвичьихъ водахъ ловяху рыбу и в осень возвращахуся на Русь, наловившися и обогатѣвши.

Услышав обо всем этом, великий князь Василий Иванович раскаялся в том, что заключил мир с казанцами, и много дней пребывал в печали, и никто не мог его утешить в глубокой его печали. И много слез к Богу проливая, не притрагивался он по многу дней ни к хлебу, ни к еде, ни к питию, и плакал он, обращаясь к Богу, о гибели христиан в Казани. Оплакивал он и царя Шигалея, думая, что и он погиб там же, ибо очень любил его. И немного времени спустя пришла к нему весть, что жив Шигалей, верный и надежный слуга его, и близко идет он в чистом поле, нагой, как новорожденный, изнемогший от голода, и ведет с собою больше десяти тысяч рыболовов московских, ловивших рыбу на Волге, под Девичьими горами, до Змиева камня и до Увека, за тысячу верст от Казани. Заехав туда, они живут там все лето, ловят в Девичьих водах рыбу и осенью возвращаются на Русь, наловив рыбы и разбогатев.

 

И заслышавше рыболове от царя вѣсть пришедшую про сѣчю в Казани, яко да избѣжатъ к нему немочая оттуду, да не избиени и они будут от казанцовъ. А самъ же дозидашеся ихъ, стоя на мѣсте нѣкоем. Они же лодии свои и мрежы, и рыбы, и всѣ кормовые свои запасы огню и водѣ предаша, а сами поидоша полемъ, не знающе коиждо очи вѣсть, на себѣ токмо рыбы носящи едины. И доидоша до царя, гладом изнемогающимъ, мнози же и умроша. И ради быша царю, и царь имъ, и плакашеся обои о погибели своея. И поидоша царь и людие вкупѣ ко странамъ рускимъ, питающеся мертвечиною и ягодою полскою, и травою дивиею.

И получили рыболовы от царя Шигалея известие о том, что в Казани перебили русских, и наказ, чтобы они, не медля, бежали со своего места к нему, да не будут и они перебиты казанцами. Сам же он дожидался их, стоя в некоем месте. Они же свои лодки, и сети, и рыбу, и все свои съестные припасы сожгли и утопили в воде, а сами пошли полем, куда глаза глядят, неся на себе только рыбу. И дошли они до царя, изнемогшие от голода, многие же умерли по дороге. И рады они были царю, и царь им, и плакали они вместе о погибели своей. И пошел царь вместе с этими людьми к русским землям, питаясь мертвечиной, и полевой ягодой, и дикой травой.

 

И посла князь великий предстоящих своихъ со многимъ брашномъ и со многими многоценными ризами и повелѣ в полѣ в рускихъ предѣлехъ съ честию срѣтити его. И приходящу ему близ самыя Москвы, и въсрѣтиша царя вси полатнии волможи и боляре московския, из града выѣхаша на поле за посадъ, кланяющеся ему до земли.

И послал великий князь своих приближенных с обильной едой и большим количеством дорогой одежды и повелел им в поле на русской границе с честью встретить его. И когда подошел царь к самой Москве, встретили его все палатные вельможи и бояре московские, выехали они из города на поле за посад, кланяясь ему до земли.

 

Тако же и самъ князь великий от радости не може усѣдѣти в полатѣ своей и, скоро исшедъ, встрѣте его на полатныхъ лѣствицах честно, не яко раба, но яко брата своего и друга любимаго. И охапистася оба, и плакастася много, яко всѣмъ ту предстоящимъ бояромъ и велможамъ плакатися с ними. И вземъ его за руку и поидоша в полату. И тако утѣшися князь великий о Шигалиеве здравии и о пришествии его, преста от сѣтования и плача и бысть веселъ.

Так же и сам великий князь от радости не мог усидеть в своей палате и, поспешно выйдя, встретил его с честью на дворцовой лестнице не как раба, но как брата своего и друга любимого. И обнялись они, и долго плакали, так что заплакали с ними и все присутствовавшие при этом бояре и вельможи. И взял он его за руку, и пошли они в палату. И утешился великий князь, узнав о здоровье Шигалея и его возвращении, перестал он сетовать и плакать и стал весел.

 

И многия царю Шигалею за его вѣрную службу дары воздаде, что к казанцемъ не приложися, ни прелстиша его измѣнити, бывъ у меча и самыя смерти горкия и поглощенъ во адове утробѣ, а родъ его бѣ с ними варварский единъ и языкъ ихъ единъ, и вѣра едина. И за великую похвалу его достоинъ есть царь Шигалей своея воли и царствовати. Онъ же владѣти собою не восхотѣ и рабомъ слыти не отвержеся, но и умрети не отречеся, любве ради к нему державнаго. И невѣрный варваръ паче нашихъ вѣрных сотвори.[78] И достойно есть намъ чюдитися крѣпкоумию его!

И многими дарами воздал он царю Шигалею за его верную службу, за то, что не перешел на сторону казанцев, что не смогли они прельстить его на измену, хотя был он под мечом на краю горькой смерти и погружен в адову утробу, и род у него с ними был варварский один, и язык один, и вера одна. И за большие заслуги его удостоен был царь Шигалей права царствовать по своей воле. Он же свободным быть не захотел, и не отказался называться рабом, и не отрекся умереть за любовь к нему державного. Так, неверный варвар поступил лучше наших правоверных. И стоит нам подивиться мудрости его!

 

О ПРЕСТАТИИ ВОЕВАНИЯ НА ВРЕМЯ ВЕЛИКАГО КНЯЗЯ НА КАЗАНЬ. И О БРАНИ, И О СМИРЕНИИ ЕГО С ПОЛСКИМЪ КОРОЛЕМЪ, И О ВТОРОМЪ ПОСЛАНИИ МОСКОВСКИХ ВОЕВОДЪ НА КАЗАНЬ. ГЛАВА 18

О ВРЕМЕННОМ ПРЕКРАЩЕНИИ ВЕЛИКИМ КНЯЗЕМ ВОЙНЫ С КАЗАНЬЮ, И О ВОЙНЕ, И О ПРИМИРЕНИИ ЕГО С ПОЛЬСКИМ КОРОЛЕМ, И О ВТОРОЙ ПОСЫЛКЕ МОСКОВСКИХ ВОЕВОД К КАЗАНИ. ГЛАВА 18

 

И потом молча долго князь великий, 11 лѣтъ не могий управитися с казанцы,[79] одолѣваху бо ему зло не силою своею, но лукавствомъ и хитростию своею ратною. И тако силнии от несилныхъ изнемогоша. Великий бо тогда страхъ от нихъ обтече всю нашю Рускую землю, и токмо воеводы московския на краяхъ земли стояху по градомъ, стрежаху прихода казанцевъ, боязнию одержими, не смѣюще на нихъ из градовъ выходити.

И после этого долго молчал великий князь, одиннадцать лет не мог он справиться с казанцами, ибо одолевали они не силою своей, но лукавством и хитростью воинской. И таким образом сильные от несильных изнемогли. Разлился тогда из-за них великий страх по всей нашей Русской земле, и только воеводы стояли по городам в пограничных землях, подстерегая приход казанцев, одержимые страхом, не смея выходить из городов, чтобы нападать на них.

 

Тогда бо бѣ князь великий недосуженъ воеватися с казанцы, но брань великую имяше с полскимъ королемъ, з Жигимонтом,[80] и воевашеся с нимъ не опочивая двадесять лѣтъ. И одолѣ кроля, и взятъ его столный градъ Смоленескъ со всѣми его предѣлы и много завладѣ литовския земли его. И едва в миръ его введе с королемъ римъский цысарь, послы своя посылавъ о томъ. И умирився князь великий с королемъ.

Тогда ведь было недосуг великому князю воевать с казанцами, ибо вел он большую войну с польским королем, с Сигизмундом, и воевал он с ним без отдыха двадцать лет. И одолел он короля, и взял стольный его город Смоленск со всеми прилежащими к нему селениями, и завладел многими его литовскими землями. И едва помирил его с королем римский цесарь, посылавший для этого к нему своих послов. И заключил великий князь с королем мир.

 

И паки же второе собра многочисленое множество войска рускаго, болше перваго, еже посылал з братом своимъ, посла войска своего отмстити казанцемъ и 12 воеводъ своихъ и с ними рати 150 000 в лѣта 7032-го года. Воспомяну же воеводамъ началнымъ имена: в конной рати полемъ воевода князь Борис Суздалский Горбатой да Иванъ Ляцкий, да Хабар Симский, да Михайло Воронцовъ, да в ладиях князь Иванъ Палецкой да Михайло Юрьевичь.

И во второй раз собрал он многочисленное войско русское больше первого, того, что посылал с братом своим, и послал он свое войско отомстить казанцам — двенадцать воевод своих и с ними сто пятьдесят тысяч войска в год 7032 (1524). Вспомню же главных воевод имена: в коннице полем пошли воеводы князья Борис Суздальский Горбатый, да Иван Ляцкий, да Хабар Симский, да Михайло Воронцов; в судах же — князья Иван Палецкий да Михайло Юрьевич.

 

О грѣховныя споны, о неутаимыя нашея бѣды! И тоя рати в ладиях на Волге черемиса казанская побила: яртаульный полкъ 5000 и предний полкъ весь — 15 000, и от болшаго полку 10 000 нѣкимъ ухищрением злокозненымъ. В тѣсникахъ бо рѣки тоя, в мѣстехъ островныхъ запрудиша великим древиемъ и камениемъ и доспѣша аки пороги, и ту згустившимся ладиямъ, и друг от друга сокрушахуся. К тому же и спреди, и ззади черемиса стужаше имъ стреляниемъ и убиваниемъ, не пропущающе ихъ. И подсѣцающе великое древие, изготовляху дубие и осокорие и держаху на ужищехъ, и на лодии пущаху с высокихъ бреговъ, юду же минути не мочно. От единаго бо древа лодей пять и болши погрушахуся и с людми, и з запасом. И стѣнобитнаго наряду много — пушекъ, великих и малых, погрязе, и людей истопоша: мечющеся от страха сами в воду. После же тое воды вешние того же лѣта весь огненый нарядъ и зелия, и ядра черемиса извлече, все в Казань допровадиша. И иных вещей много себѣ набраша, а еже в ладияхъ с погруженых утопших мертвецев снимаху великие чересы, насыпаны полны сребра; инии же в песцехъ находяще, разнесеных быстриною рѣчною, и свѣтлых портищъ, и оружия без числа. И Волга явися поганымъ человѣком златоструйный Тигръ,[81] не трудное богатство из себе издающи: злато и жемчюг, и камение драгое.

О греховные преграды, о неутаимые наши беды! И то войско в ладьях на Волге побила с помощью некой злокозненной хитрости казанская черемиса: из ертаульного полка пять тысяч и весь передовой полк — пятнадцать тысяч и десять тысяч из большого полка. Перегородили они реку большими деревьями и камнями в тех узких местах, где выступали островки, и сделали запруду наподобие порогов, и когда скопилось здесь много судов, стали они разбиваться друг о друга. К тому же и спереди и сзади преследовала их черемиса, стреляя по ним и убивая, не пропуская их дальше. Срубая толстые деревья, изготовляли они бревна дубовые и осокоревые и, привязав к ним веревки, пускали на ладьи с высоких берегов, так что невозможно было от них уклониться. От одного дерева тонуло ладей пять, а то и больше, с людьми и с припасами. И много стенобитного вооружения — пушек, больших и малых, ушло под воду, и людей утонуло — от страха сами они в воду бросались. После же, когда схлынули вешние воды, в том же году, черемисы извлекли все стенобитные орудия, и пушечный порох, и ядра и переправили их в Казань. И много иных вещей они набрали себе, а с мертвых людей, которые утонули вместе с ладьями, снимали они большие чересы, насыпанные доверху серебром; другие же находили в песке богатые одежды и много оружия, разнесенного по берегу речной быстриной. И стала Волга для поганых людей златоструйным Тигром, дающим из своих вод без труда добытое богатство: золото, и жемчуг, и драгоценные камни.

 

Воеводы же преидоша великие поля многими деньми, не вѣдуще бываемая струговым воемъ. И внидоша в землю Казанскую, и приближишася к рецѣ Свияге, на поле, и тако уже ту стояху воеводы казанския своею силою, ждуще руския силы. В нихъ же бѣ первый князь Аталык, а царь ихъ во граде осадися. И бишася по три дни об рѣку ту едины, и от единых побѣждени быша казанцы от воеводъ московскихъ. И побѣгоша ко граду к Казани. Воеводы же гнашася за ними до Волги, биюшеся. Они же вмѣташася в ладии свои и в Волге истопоша, а инии по лѣсомъ разбѣгошася; и утѣкоша немнози в Казань и затворишася со царемъ во граде. И казанцевъ бѣ побитыхъ на томъ бою сорокъ двѣ тысячи.

Воеводы же за много дней перешли великое поле, не зная о том, что случилось с воинами, переправлявшимися в судах. И вошли они в Казанскую землю, и приблизились к реке Свияге, и вышли на поле, а там уже стояли казанские воеводы со своею силой, поджидая русскую силу. Возглавлял их князь Аталык, а царь их заперся в городе. И три дня билось сухопутное войско одно с казанцами у той реки, и одними этими московскими воеводами побеждены были казанцы. И побежали они к городу Казани. Воеводы же гнались за ними до Волги, побивая их. Одни же попрыгали в свои ладьи и в Волге утонули, другие же разбежались по лесам, и лишь немногие убежали в Казань и заперлись вместе с царем в городе. И было убито казанцев в том бою сорок две тысячи.

 

Воеводам же московским стоящимъ на побоищи на мѣсте томъ и воюющимъ улусы казанския, и дожидающимся лодейныя рати, и дивящимся необычному замедлению ихъ, и се приплыша ту к нимъ обитыя воеводы, замедливше, пробивающеся сквозѣ пороги и тѣсности и мало оставшияся, з гладу избмроша, сказывающе имъ тритцать тысящ войска своего изгубление. Воеводы же всѣ содрогнушася и ужасошася. И подумавше яко нѣсть лзѣ ко граду приступати без стѣннобитнаго наряду, всему в Волге утопшю.

В то время как московские воеводы стояли на месте того побоища и разоряли казанские улусы, дожидаясь судовой рати и удивляясь необычному ее промедлению, приплыли к ним отбившиеся от черемисов воеводы, те немногие, что не умерли с голоду, опоздавшие из-за того, что пробивались сквозь пороги и теснины, и рассказали о гибели их тридцатитысячного войска. Воеводы же все содрогнулись и ужаснулись. И подумали они, что нельзя им брать город приступом без стенобитных орудий, потонувших в Волге.

 

И повоевавше нагорнюю черемису, и возвратишася обои воеводы вкупѣ, и лодейныя с конными, пожгоша ладии свои досталныя. И не постояша у града ни единаго же дни, гладныя ради нужды да на них же страхъ нападе. И приидоша к Москвѣ со тщетою войска своего, не с радостию, но с печалию великою. Много же войска от Казани идучи на пути гладомъ изомроша. Инии же чревною болезнию, долго лежавше на Руси, в своей земли помроша, яко не остатися половины живыхъ, ходившихъ войска того.

И, повоевав горную черемису, повернули назад все воеводы: и те, что приплыли в ладьях, и те, что возглавляли конницу, а уцелевшие ладьи сожгли. И не простояли они у города ни одного дня, ибо мучил их голод и напал на них страх. И пришли они в Москву, напрасно погубив войско, не с радостью, но в большой печали. Многие же воины умерли от голода по дороге из Казани. Другие же, долго проболев на Руси, умерли от желудочной болезни в своей земле, так что не осталось в живых и половины того войска, что ходило под Казань.

 

Князь же великий и о тѣхъ людех, якоже и о первыхъ своихъ избиенныхъ, долго печаленъ бысть. Но нѣсть тоя радости и печали, кая непреходима — но вся бо яко цвѣт увядаютъ, яко стеѣнь мимо грядет.

Великий же князь и об этих людях, так же как и о ранее погибших, долго печалился. Но нет той радости и печали, которые бы не проходили, ибо все увядает, подобно цветам, и все мимо грядет, словно тень.

 

О ТРЕТЬЕМЪ ПОСЛАНИИ МОСКОВСКИХ ВОЕВОДЪ ЕЖЕ К КАЗАНИ И О ВЗЯТИИ ОСТРОГА КАЗАНСКАГО ВЕЛИКОГО. ГЛАВА 19

О ТРЕТЬЕЙ ПОСЫЛКЕ МОСКОВСКИХ ВОЕВОД К КАЗАНИ И О ВЗЯТИИ БОЛЬШОГО КАЗАНСКОГО ОСТРОГА. ГЛАВА 19

 

По семъ же онъ терпѣ лѣтъ 6 и конечное стиснувъ сердце свое от великия скорби на казанцевъ, и положи на Бога упование свое, яко же отчаявся или гнѣваяся, да или ему поможетъ Богь или поганым казанцемъ, или всячески его от всего отщетитъ. И паки собравъ третие великихъ воеводъ своихъ, и посла к Казани со многоратным воинствомъ — конную рать и в ладияхъ, яко и преже сего дважды посылал.

После этого терпел он лет шесть, и сжалось смертное его сердце от великой скорби из-за казанцев, и то ли в отчаянии, то ли в гневе возложил он упование на Бога: или ему Бог поможет, или поганым казанцам, или лишит его всех земных благ. И снова, в третий раз, собрав главных своих воевод, послал к Казани закаленное в битвах воинство — конницу и судовую рать, как и до этого дважды посылал.

 

Воеводам же началнымъ бѣ имена: князь Иоанъ Бѣльский,[82] князь Михайло Глинский, сынъ Лвовъ,[83] князь Михайло Суздалский силный, князь Осипъ Дорогобужский, князь Федор Оболенский Лопата, князь Иван Оболенский Овчина,[84] князь Михайло Кубенский. И всѣх тридесять, оставлю же всѣхъ писати по именомъ, да не продолжю рѣчи.

Главным же воеводам имена: князь Иван Бельский, князь Михайло Глинский, сын Львов, могущественный князь Михайло Суздальский, князь Осип Дорогобужский, князь Федор Оболенский Лопата, князь Иван Оболенский Овчина, князь Михайло Кубенский. А всего — тридцать воевод, но я прекращу перечислять их по именам, чтобы не отклониться от рассказа.

 

И слышавъ казанский царь Сап-Кирий великих воеводъ московскихъ в велицей силе идущих, и посла царь во вся улусы своя казанския по князей и по мурзъ, веля имъ в Казань збиратися изо отчинъ своихъ и приготовившись сѣсти в осаде, сказуя имъ необычную силу рускую и тѣмъ не смѣя с ними срѣтитися ни дѣла поставити. И черемису ближнюю повелѣ загнати: повелѣ имъ дѣлати подле Булака острог — около пасаду, по Арскому полю, от Булака же и до Казанки рѣки, и околы его рвы копати по-за острогу, да в немъ сѣдятъ черемиса с прибылнымъ войском, яко да граду помощъ будетъ и посады от запаления огня целы отстоятъ.

Казанский же царь Сафа-Гирей, услышав, что идут на него знатные московские воеводы с огромной силой, послал во все свои казанские уезды по князей и мурз, повелевая им собираться в Казань из своих отчин и приготовиться к осаде, сообщив им о необычной силе русских, из-за которой не посмел он выйти к ним навстречу и сразиться с ними. И повелел он согнать из близлежащих мест черемису: повелел им строить подле Булака острог — около посада, на Арском поле, между Булаком и рекой Казанкой, и копать рвы за острогом, чтобы сидели в остроге черемиса с прибывшим войском, — тогда и городу помощь будет, и посады не дадут сжечь огнем.

 

Пришло бо тогда в помощъ царю и паче же на свою погибель тритцать тысячь нагай, хотяще обогатитися рускимъ полоном и наймомъ царевымъ. Град бо Казань всего народа своего не можаше в себе вмѣстити, с прибылыми людми за умаление пространствия своего, издѣлану бывшу острогу повелѣнием царевым вскорѣ крѣпку и велику с камением и з землею, двема же концами ко граду притчену ему быти. И собрашася воеводы казанския и сѣдоша в нем со всею силою своею — с нагаи и с черемисою, а самъ царь во граде затворися с народом градскимъ и со избранными людми с немногими.

Тогда же пришли на помощь царю, а вернее, на свою погибель, тридцать тысяч ногаев, хотевших обогатиться русским полоном и платой царевой. Так как город Казань не мог в себя вместить всех своих жителей вместе с прибывшими людьми и стало в нем мало места, по царскому повелению вскоре был построен из земли и камней большой острог, который с двух сторон примыкая к городу. И собрались воеводы казанские, и засели в нем со всей своей силой — с ногаями и с черемисой, а сам царь с городскими жителями и с немногими избранными людьми заперся в городе.

 

Воеводы же московския пришедше к Казани и составляют на казанцовъ брань крѣпкоратнюю. И стояху лѣто все приступающе ко граду и ко острогу. И в день с русью бияхуся казанцы, и к вечеру брани преставши, русь отхожаше въ станы своя опочивати, а казанцы нощыю ядяху и запивахуся до пияна, и спяху сномъ крѣпким, не бояхуся руси, оставльше токмо стражей на остроге; когда приидетъ имъ от Бога свѣтъ ко дни, тогда уснутъ крѣпко, единъ токмо стражъ на вратѣх.

Воеводы же московские подошли к Казани и начали вести с казанцами ожесточенные бои. И стояли они под Казанью целый год, пытаясь взять приступом город и острог. Днем казанцы бились с русскими, а к вечеру, когда сраженье останавливалось, русские отходили в свои станы на отдых, а казанцы ночью ели, и напивались допьяна, и спали крепким сном, не боясь русских, оставляя только дозорных на остроге; когда приходил посылаемый Богом дневной свет, тогда и засыпали они крепко, оставляя только одного стражника у ворот.

 

И в таковое время десять храбрыхъ юношъ рускихъ полковъ свѣщавшеся тайно, любо въ смерть или в животъ, и ко острогу приползоша на чревѣ своемъ, змиямъ подобни, и принесоша мѣх пушечного зѣлия, и под стѣну положиша, и зажгеше острогъ запалением силным, помазавше сѣрою и смолою, и загорѣвся, никому же от нихъ услышавшу, ни гласу испустившу.

Именно в такое время десять храбрых юношей из русских полков, тайно сговорившись либо выжить, либо умереть, приползли, подобно змеям, на животе к острогу, и принесли мех с порохом, и положили его под стену, смазав стену серою и смолою, и подожгли острог, и загорелся он сильно, а никто внутри не услышал этого и не закричал.

 

И единъ от десяти человекъ, пришедъ, возвѣсти сотнику своему, яко острог запалиша. Сотник же сказа воеводе. Воевода же, князь Иоанъ Овчина, изготовяся со всѣм полкомъ своимъ и повелѣ в ратныя трубы трубити. И уже заря утреняя пред солнечным всходом, а казанцы уснуша сномъ тяжкимъ, и ударишася об острог с шумом и с воплемъ великим, за ними же и всѣ воеводы, видѣвше острог горящъ.

И один из десяти человек, придя, возвестил своему сотнику, что острог подожжен. Сотник же сказал об этом воеводе. Воевода же, князь Иван Овчина, приготовясь со всем полком своим, повелел трубить в ратные трубы. И когда уже занялась утренняя заря перед восходом солнца, а казанцы уснули тяжелым сном, напали они на острог с шумом и громкими воплями, за ними последовали и все остальные воеводы, увидев, что острог горит.

 

И послышавше казанцы гласъ трубный во всѣх рускихъ полкахъ. И приидоша со всею силою руские со всѣх странъ, конные и пѣшие, и проломиша вся врата у острога, и сѣцаху казанцевъ — иныхъ спящихъ, иных бѣгающихъ, аки бѣсни, во огнь мѣтающеся, ни коней своихъ вѣдяху, ни оружия помнящих.

И услышали казанцы звуки труб во всех русских полках. И пришли русские со всех сторон со всей своей силою, конные и пешие, и проломили все ворота у острога, и рубили они казанцев — иных спящих, иных бегающих, словно взбесившихся, бросающихся в огонь, забывших про коней своих и про оружие свое не помнящих.

 

И тако взяша руския люди крѣпкий острог. И посады ихъ погорѣша, и много люду казанского згорѣ. И бывшихъ в немъ срацынъ всѣх избиша, аки скотъ, числом 60 000, казанцев и нагай, храбрыхъ бойцевъ в лѣта 7038-го июля въ 16 день. И падоша тѣлеса ихъ по Арскому полю, наги и не погребены.

Вот так и взяли русские люди крепкий острог. И погорели казанские посады, и много люда казанского сгорело. И побили, словно скот, всех находившихся в остроге сарацин, числом шестьдесят тысяч казанцев и ногаев, храбрых бойцов, в год 7038 (1530), июля в 16 день. И лежали тела их по Арскому полю нагие и непогребенные.

 

Туто же, наскочивше из войска, избодоша копьи силнаго ихъ варвара Аталыка. Спящу ему в шатре своемъ з женою своею, на дворѣ своемъ упившуся виномъ, и не успѣвшу ему скоро от сна воспрянути и возложити на себя пансыря и шлема, ни палицы желѣзныя, ни меча похватити в руку своею, но тако паде на коня своего в одной срачицы и без пояса, и ни обуся, ни плесницъ имяше и хотяше во градъ убѣжати. И понесе конь его из острога на поле, к рекѣ х Булаку и, аки крилатъ, конь его рѣку прелетѣ, а самъ онъ от страха ужасеся и паде с коня своего, и остася на сей странѣ, а на другой сторонѣ бѣгаше конь его. И ту, на брезѣ, убиша Аталыка, похвалнаго воеводу казанского.

Тут же пронзили копьями и могучего варвара Аталыка. Упившись вином, спал он в шатре своем с женою, на дворе своем, и не успел он быстро от сна пробудиться и надеть на себя панцирь и шлем, ни схватить ни палицы железной, ни меча в руку, но так и вскочил на коня своего в одной сорочке, без пояса, босой и без башмаков хотел убежать в город. И понес его конь из острога на поле, к реке Булаку, и, словно крылатый, перелетел конь его реку, а сам он от страха и ужаса упал с коня и остался на этой стороне реки, в то время как конь его бежал по другой. И здесь, на берегу, убили Аталыка, достохвального воеводу казанского.

 

Наѣзжал онъ, злый, на сто человѣкъ удалых бойцов, и возмущаше всѣми полки рускими и, многихъ убивъ, самъ отъѣзжаше; доѣзжая и догоняя когождо, мечемъ своимъ по главѣ разсѣцаше надвое и до сѣдла, не удержеваше бо мечь его ни шлема, ни пансыря. И стрѣляше версты далѣ в примѣту, и убиваше птицы и звѣри или человѣки. Величина же его и ширина, аки исполина, очи же его бяху кровавы, аки у звѣря или человѣкоядца, велики, аки буявола. И бояше бо ся его всякъ человѣк. Руский воевода или воинъ противъ его выѣхати и с нимъ дратися не смѣяху. От взора его страх наших обдержа.

Наезжал он, злой, на сто человек удалых бойцов, и приводил в смятение все русские полки, и, убив многих, отъезжал; тех же, кого он догонял и настигал, рассекал он мечом своим надвое от головы до седла, ибо не спасал от его меча ни шлем, ни панцирь. И стрелял он в цель более чем за версту, и убивал с этого расстояния и птицу, и зверя, и человека. Ростом же и дородством был он как исполин, глаза у него были налиты кровью, словно у зверя или людоеда, и такие же большие, как у буйвола. И всякий человек боялся его. Русский воевода или простой воин против него выехать и с ним драться не смели. От взгляда его нападал на наших людей страх.

 

Тогда же казанцы убиша дву воеводъ московскихъ добрыхъ, во оружиях возрастьших: князя Иосифа Дорогобужскаго на зъѣздѣ копием прободоша, и ту свалися с коня своего, и подхватиша его свои отроцы; князя Федора Лопату стѣны градныя стрелою застрѣлиша в мыщку, и отече рука его, аки мѣхъ, и болѣвъ, и умре въ третий день.

Тогда же казанцы убили двух московских воевод добрых, выросших в сражениях: князя Иосифа Дорогобужского на спуске копьем пронзили, и свалился он со своего коня, и подхвачен был отроками своими; князю же Федору Лопате с городской стены стрелой попали под мышку, и отекла у него рука и стала словно бурдюк, и занемог он и на третий день умер.

 

Казанский же царь узнався, что граду быти взяту и ему самому, аще во граде сѣдѣти, и выѣха из града нощию с крымскими татары, с надежными своими с трема тысящи. И возмутившимся полком о царѣ. Черемиса же, излѣзши из града и ухватиша малаго градца гуляя 80 городень и в них 7 пушекъ.[85] И бися крѣпко, и сквозѣ полки руския пробися, и с того бою на перемѣнных своихъ конѣхъ в Крым утече удалыхъ и со царицами своими к брату своему Сап-Кирию, царю крымскому, аки из рукъ изыманъ, ушел и язвенъ ранами многими. И остави Казань пусту, токмо во граде народ казанский: и жены, и дѣти, старии и младии. Бойцевъ двѣнатцеть тысящ утѣкоша в Крым, черемисы злыя. И бѣ тамо в Крымѣ у брата своего лѣто и шесть месяцъ.[86]

Казанский же царь понял, что если будет он сидеть в городе, то захватят и город и его самого, и ночью выехал из города с тремя тысячами надежных своих крымских татар. И началось из-за отъезда царя смятение в полках. Черемисы же, выйдя из города, захватили восемьдесят городней малого гуляй-города с семью пушками. И крепко бился царь, и пробился сквозь русские полки, и с того боя, сменяя удалых своих коней, с царицами своими бежал в Крым к брату своему Сахыб-Гирею, царю крымскому, весь покрытый ранами, ушел от русских прямо у них из рук. И оставил он Казань пустой: остались в городе только казанцы — женщины и дети, старые и молодые. Бойцов же двенадцать тысяч убежало в Крым, черемисы злой. И пробыл он там, в Крыму, у брата своего год и шесть месяцев.

 

О МИРѢ КАЗАНЦЕВЪ С ВЕЛИКИМЪ КНЯЗЕМЪ И О ВЗЯТИИ ЦАРЯ С МОСКВЫ, И О УБИЕНИИ ЕГО. ГЛАВА 20

О ЗАКЛЮЧЕНИИ КАЗАНЦАМИ МИРА С ВЕЛИКИМ КНЯЗЕМ, И О ВЗЯТИИ ИМИ ЦАРЯ ИЗ МОСКВЫ, И ОБ УБИЕНИИ ЕГО. ГЛАВА 20

 

Воеводы же со оставшими казанцы во граде перемирие учиниша и взяша выходы и оброки на три лѣта впредь к великому князю со всего царства Казанского. И отступиша прочь, не вземше Казани, между себе в споре и яко не смѣюще ни единъ остатися во граде на брежение, а градъ стояше три дни оттворенъ и пустъ без людей.

Воеводы же с оставшимися в городе казанцами заключили перемирие и взяли дани и оброки со всего царства Казанского для великого князя за три года вперед. И отступили они прочь, не взяв Казани, перессорившись друг с другом, ибо ни один не смел остаться на правление в городе, а город стоял три дня отворен и пуст, без людей.

 

И намъ мнится, яко силнѣйши есть злато вой бесчисленых: жестокаго бо умяхчеваетъ, мяхкосердое ожесточеваетъ и слышати глуха творитъ, и слѣпа видѣти. Самъ прелстися воевода первый и много себѣ злата взя у казанцевъ. И того ради ни самъ остася в Казани, ни иного же понуди. И возвратишася на Русь всѣ со всѣм воинствомъ, аще и падоша два воеводы на пути.

И кажется нам, что золото могущественнее многочисленного войска: ибо оно жестокого смягчает, а мягкосердечного ожесточает, глухого делает слышащим, а слепого зрячим. Сам первый воевода прельстился и много взял себе золота у казанцев. Поэтому ни сам он не остался в Казани, ни другого какого-нибудь воеводу не принудил к этому. И возвратились они все на Русь со всем воинством, только два воеводы умерли по дороге.

 

Они же с ними вдруг поидоша и казанския послы лстивыя от всего царства своего со многоценными дары великими. И пришедше к Москвѣ казанцы с воеводами московскими, и вдаша в руцѣ многие дары великому князю и полатным боляромъ, и всѣмъ велможамъ его, и коморником, и всѣх творяху по себѣ да печалуются великому князю об нихъ. И плакахуся о мимошедшемъ злѣ, вину же на себе возлагающе, и повиновахуся, и смиряхуся, предающе Казань и во очи ему насмѣхахуся. И царя на Казань прошаху — брата Шигалиева меншаго, царевича Геналея,[87] аще дастъ имъ. Все же сие казанцы льщаху и маняху себѣ на мало время, како бы имъ скорби избыти и не до конца бы еще всѣмъ погибнути, донелѣже опочинутся, яко звѣрие в ложахъ своихъ, и паки, возставше заутра, лютейше явятся на ловитву и тацы же будутъ, аки змии суровии, безчисленно немилостиви ко християном, якоже и прежде.

Вместе с ними одновременно пошли и льстивые казанские послы от всего царства своего с многочисленными дорогими дарами. И пришли в Москву казанцы с московскими воеводами, и передали многие дары в руки великому князю и придворным боярам, и всем вельможам его, и комнатной прислуге, чтобы те заступились за них перед великим князем. И каялись они в содеянном зле, признавая свою вину, и повиновались ему, и смирялись, передавая ему Казань, а сами смеялись ему в глаза. И попросили они дать им в Казань царя — Шигалеева младшего брата, царевича Геналея. Но все это говорили казанцы лицемерно и выпрашивали себе царя лишь на короткое время, чтобы избежать беды и не до конца всем погибнуть, пока соберутся они с силами, словно звери в норах своих, и тогда снова, встав поутру, еще более свирепыми выйдут они на охоту и будут такими же, как и прежде, жестокими и бесконечно немилостивыми к христианам, словно змеи.

 

Князь же великий послушав боляръ и велможъ и всѣх ближнихъ совѣтниковъ своихъ и лвообразную ярость во овчюю кротость преложи, смирися с казанцы, утвердивъ ихъ клятвами многими. И вдаде имъ на царство Геналия, брата царя Шигалиева, царевича суща пятинадесяти лѣтъ,[88] кротка и тиха. И воеводу ему даде на брежение князя Василья Ярославского Пункова, всячески утѣшая, нѣсть ли казанцы укротятся и умирятся, и в правде поживут с нимъ, и примирити хотя их добромъ себѣ, и присвоити, и в вѣк смиритися, яко да все християнство Руския земли в покое и в тишинѣ от нихъ пребудетъ.

Великий же князь послушал бояр, и вельмож, и всех ближних советников своих и сменил львиную ярость на овечью кротость, заключил мир с казанцами, подтвердив договор многими клятвами. И дал им на царство Геналея, брата царя Шигалея — царевича пятнадцати лет, кроткого и тихого. И для охраны дал ему воеводу — князя Василия Пункова Ярославского, и всячески утешал, надеясь, что казанцы укротятся, и помирятся с ним, и поживут с ним в правде, желая добром примирить их с собой, и покорить, и заключить с ними вечный мир, да пребудут в покое от них и в тишине все христиане Русской земли.

 

А на воеводъ болшихъ, к Казани ходивших, разпалився и разгнѣвався. Началнаго же воеводу, Бѣлскаго князя Иоана, едва от смерти упросили Даниилъ митрополитъ[89] и Сергиева монастыря игуменъ Порфирий. На том бо воеводѣ положено вѣдати все ратное дѣло, и за то бысть заключенъ в темницѣ пять лѣтъ, изыманъ, сѣдяше скованы руцѣ, и нозѣ, и плеча, зло держимъ, ото всего имѣния своего и несытъства обнаженъ и ожидаше смерти, когда глава его отсѣчена будетъ, занеже мочно бы ему Казань взяти и самоволениемъ не взя, сребролюбиемъ побѣжденъ. С прочих же воеводъ борзо сниде гнѣвъ его, и быша в первой чести и любви его.

А на больших воевод, ходивших к Казани, распалился он и разгневался. Старшего же воеводу, князя Ивана Бельского, едва спасли от смерти митрополит Дакиил и игумен Сергиева монастыря Порфирий. Тому воеводе поручено было ведать всем ратным делом, и мог бы он взять Казань, но, побежденный сребролюбием, самовольно не взял ее. И за это был он схвачен и заключен в темницу на пять лет и сидел, закованный по рукам, и ногам, и плечам, под строгим надзором, лишенный всего своего имущества и награбленных богатств и ожидая смерти, когда отсекут ему голову. А гнев великого князя на других воевод скоро прошел, и снова оказались они у него в великой чести и любви.

 

Казанцы же приведоша себѣ царя с Москвы, третияго уже, проминувъше лѣто едино тихо живше с нимъ,[90] и восташа, и убиша его без вины,[91] прекраснаго царя Гиналия Шигалияровича, в полатѣ спяща, яко юнца при яслѣхъ или яко звѣря в тенетѣ готова изымана. С нимъ же убиша и воеводу московского, царева воздержателя, и вся войска его. И паки же прияше царя Сап-Кирия[92] — бѣглеца, убѣгшаго в Крымъ от московскихъ воеводъ.

Казанцы же привели к себе царя из Москвы, третьего уже, и только год прожили с ним тихо, и восстали, и убили его без вины, прекрасного царя Геналея Шигалияровича, спящего в палате, словно теленка у яслей или зверя, попавшего в сети. Вместе с ним убили и московского воеводу, телохранителя царского, и все его войско. И снова приняли они царя Сафа-Гирея — беглеца, убежавшего в Крым от московских воевод.

 

О СМЕРТИ ВЕЛИКАГО КНЯЗЯ ВАСИЛЬЯ ИВАНОВИЧА И О ПРИКАЗѢ ЦАРСТВА СЫНУ ЕГО, И О САМОВЛАСТИИ БОЛЯРЪ ЕГО. ГЛАВА 21

О СМЕРТИ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ВАСИЛИЯ ИВАНОВИЧА, И О ПЕРЕДАЧЕ ИМ ЦАРСТВА СВОЕМУ СЫНУ, И О САМОВЛАСТИИ БОЯР ЕГО. ГЛАВА 21

 

И от того времени на долго время великое зло бысть християномъ от казанцевъ. В то же время и преставися великий князь Василей Ивановичь, нареченный во иноцѣх Варлаамъ, в лѣта 7042-го года декабря въ 5 день. Царствова на великомъ княжении лѣтъ 28, много брася с казанцы, весь животъ свой премогая, и до конца своего не може имъ ничтоже сотворити.

И с тех пор долгое время много зла терпели христиане от казанцев. В то же время преставился великий князь Василий Иванович, в иноках нареченный Варлаамом, в год 7042 (1533), в пятый день декабря. Царствовал он на великом княжении двадцать восемь лет, много воевал с казанцами, положив на это все силы, но так и не смог ничего с ними сделать до смерти своей.

 

И осташася от него два сына, яко от краснопераго орла два златоперыя птенца. Первый же, нами реченный князь великий Иоаннъ Васильевичь, остася отца своего четырѣх лѣтъ и трехъ месяцъ, зѣло благороденъ муж. Отецъ его всю великую власть Руския державы по смерти своей ему дарова. Другий же сынъ его, Георгий, не таковъ, но простъ сый и несмысленъ,[93] на все доброе нестроенъ. Той остася трех лѣтъ и полтора месяца.

И остались после него два сына, словно от красноперого орла два златоперых птенца. Первый, упоминавшийся нами великий князь Иван Васильевич, остался после отца своего четырех лет и трех месяцев, весьма благородный муж. Отец его всю великую власть Русской державы даровал ему после своей смерти. Другой же сын его, Георгий, не таков был — прост и не смышлен, и для добрых дел не пригоден. Тот остался трех лет и полутора месяцев.

 

И, умирая, князь великий повелѣ к себѣ принести в ложницу оба сына своя. И внесоша ихъ, и сѣдящим у него преосвященному митрополиту Данилу всея Русии и отцу его духовному, и всѣм его княземъ и боляром. И восклонься от одра своего, сѣдя и стоня, двѣма боляринома поддержимъ сый, и вземъ на руцѣ свои болшаго сына своего и, цѣлуя его, с плачемъ глаголаше, яко: «Сей будетъ вамъ всѣм по мнѣ царь и самодержецъ, и той отиметъ слезы християнския и смиритъ языческая шатания, и вся враги своя побѣдитъ». И цѣловав оба дѣтища своя, и отдаде пѣстуном, а самъ тихо возлегь на одрѣ и конечное цѣлование и прощение дав великой своей княгине Еленѣ и всѣм княземъ и боляромъ приказнымъ своимъ, и успѣ вѣчнымъ сномъ, не созрѣвъ сѣдинами, ни старости многолѣтны не достиг, остави плачь великъ по себѣ во всей Руской земли до возраста и до воцарения сына его.

И велел, умирая, великий князь принести к себе в спальню обоих своих сыновей. И внесли их, когда сидели у него преосвященный митрополит всея Руси, и отец его духовный Даниил, и все его князья и бояре. И приподнялся он со своего ложа, и сел, стеная, поддерживаемый двумя боярами, и взял на руки старшего своего сына, и, целуя его, с плачем проговорил: «Сей будет всем вам после меня царь и самодержец, и высушит он слезы христианские, и смирит язычников, и всех врагов своих победит». И, поцеловав обоих детей своих, отдал их пестунам, а сам опустился на ложе, и дал последнее целование и прощение великой своей княгине Елене и всем своим князьям и приказным боярам, и заснул вечным сном, не дожив до седин, не достигнув глубокой старости, оставив после себя плач великий по всей Русской земле до того времени, пока не вырос и не воцарился сын его.

 

И растяху сына его в воли своей оба, без отца и без матери, Богомъ самим брегоми и учими, и наказуеми, и всѣмъ тогда княземъ и велможамъ ихъ, и судиям градским самовластиемъ обиятым и в безстрашии Божии живущимъ, и неправосудящим, но по мздѣ, насилствующе людем и никого же блюдущимся, понеже бо великий князь юнъ, и ни страха Божия имущим, и не брегущимъ от сопостатъ, не пекущеся Рускою землею. Тамо и инде языцы погани християнъ воеваху, здѣ же среди земли сами мздами и налоги, и бѣдами великими, и продажами християнъ губяху. Да яко же велможи творяху, тако же и раби ихъ, зряще на господей своихъ. Тогда во градѣхъ и в селѣх неправды умножишася, восхищение и обида, и татбы и разбой, и убийства много, и по всей земли бяху слезы и рыдание, и вопль.

И росли оба сына его, предоставленные сами себе, без отца и без матери, самим Богом оберегаемые, поучаемые и наставляемые, в то время как все князья, и вельможи их, и городские судьи упивались самовластием и жили, не боясь Бога и не по справедливости судя, но по мзде, творя насилие над людьми и никого не боясь, потому что был великий князь еще юн, и не имели они страха перед Богом, и не берегли от супостатов Русскую землю, и не пеклись о ней. Как в других местах поганые народы нападали на христиан, так здесь, на своей земле, эти сами губили христиан, взимая с них мзду и налоги, причиняя им великие беды. И то, что творили вельможи, то же делали и рабы их, глядя на господ своих. Тогда в городах и в селах умножились несправедливости, хищения и обиды, и воровство, и разбой, и многочисленные убийства, и по всей земле стояли слезы, и рыдания, и плач.

 

О ВОЦАРЕНИИ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ИОАННА ВАСИЛЬЕВИЧА, И О РАЗУМѢ, И О ПРЕМУДРОСТИ, И О ИЗБИЕНИИ ОТ НЕГО БОЛЯР ЕГО, И О СОГЛЯДАНИИ ЕГО ЗЕМЛИ СВОЕЯ, И О ЛЮБВИ ЕГО К ВОЕМ СВОИМ, И О УВѢДАНИИ ЕГО О КАЗАНСКОМЪ ЦАРСТВѢ. ГЛАВА 22

О ВОЦАРЕНИИ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ИВАНА ВАСИЛЬЕВИЧА, И О РАЗУМЕ, И О ПРЕМУДРОСТИ ЕГО, И ОБ ИЗБИЕНИИ ИМ СВОИХ БОЯР, И ОБ ОБЪЕЗДЕ ИМ ЗЕМЛИ СВОЕЙ, И О ЛЮБВИ ЕГО К СВОИМ ВОИНАМ, И О ТОМ, ЧТО УЗНАЛ ОН О КАЗАНСКОМ ЦАРСТВЕ. ГЛАВА 22

 

Возрастъщу же великому князю Иоанну и великим разумом прешедшу, и восприемникъ бысть по отцѣ своемъ всея державы Руския великаго царства Московского, и воцарися, и поставися на царство великим поставлением царскимъ в лѣта 7055-го года генваря въ 16 день. И помазанъ бысть святымъ миромъ и вѣнчанъ святыми бармами и вѣнцем Манамаховымъ по древнему закону царскому, яко же и римстии, и гречестии, и прочии православнии царие поставляхуся. И наречеся царь всеа великия Росии.

Когда же вырос великий князь Иван и пришел в великий разум, принял он после смерти отца своего всю власть великого Русского царства Московского, и воцарился, и был поставлен на царство великим поставлением царским в год 7055 (1547), января в 16 день. И был он помазан святым миром и венчан святыми бармами и Мономаховым венцом по древнему царскому обычаю, как и римские, и греческие, и прочие православные цари поставлялись. И нарекся он царем всей великой России.

 

И самодержецъ великъ показася, и страх его обдержаше вся языческия страны, и бысть велми премудръ и храбръ, и усердъ, и крѣпко силен тѣлом, и легокъ ногама, аки пардусъ, и подобен по всему дѣду своему, великому князю Иоанну. Преже бо его никто же от прадѣдъ его словяшеся в Росии царь, и не смѣяше от них никто же поставитися царемъ новым и зватися тѣм имянем, блюдяхуся завидѣния и востания на них поганых царей и невѣрныхъ.

И показал он себя великим самодержцем, и держал в страхе все языческие страны, и был весьма мудр, и храбр, и усерден, и очень силен телом, и легок ногами, словно гепард, и был он во всем подобен деду своему, великому князю Ивану. До него ведь никого из его прадедов не называли в России царем, и не смел никто из них венчаться на царство и зваться тем именем, остерегаясь зависти и нападения на них поганых и неверных царей.

 

Сему же удивишася вси, слышаше, врази его — погании царие и нечестивии крали, и похвалиша его, и прославиша, и послы своя приславше з дары к нему, и назвавше великимъ царемъ и самодержцемъ, ни гордящеся, ни злозловяще его, ни поносяще, ни завидяще ему. О семъ же паче великий салтанъ турский похвалная восписа ему[94] сице: «Воистину ты еси самодержецъ, царь мудрый и вѣрный, волнѣйший Божий слуга! Удивляетъ бо насъ и ужасаетъ превеликая твоя слава, и огненыя твои горугви прогоняют бо и попаляютъ воздвизающихся на тя, иже отнынѣ боятся тебе вси орды наши и на твоя предѣлы наступати не смѣютъ».

Удивились, услышав об этом, все враги его: поганые цари и нечестивые короли, и похвалили его, и прославили, и прислали к нему своих послов с дарами, и назвали великим царем и самодержцем, не презирая его за это, не злословя о нем, не понося его, не завидуя. Лучше же всех написал ему об этом похвальные слова турецкий султан: «Поистине ты, самодержец, — мудрый и правоверный царь, истинный Божий слуга! Ведь удивляет нас и ужасает великая твоя слава: огненные твои хоругви отгоняют и сжигают поднимающих-ся на тебя, и отныне боятся тебя все орды наши и к твоим границам подступать не смеют».

 

И сѣдъ на велицем царствии державы своея благовѣрный царь, самодержецъ Иоаннъ Васильевичь всеа Русии, и вся мятежники старыя изби, владѣвшихъ царством его неправедно до совершенаго возраста его. И многи велможи устрашишася и от лихоимания и неправды воспятишася, и праведенъ суд судити начаша. И правляше с ними добрѣ царство свое. И кротокъ, и смиренъ быти нача, и праведенъ в судѣ и неуклоненъ, ко всѣм воинственым людемъ милостивъ и многодаровит, и веселъ сердцемъ, и сладокъ рѣчию, и окомъ радостенъ, от зрѣния очей своихъ источая веселие всѣм печалнымъ, блѣдость не бѣ на лице его.

И сел царствовать в державе своей благоверный царь Иван Васильевич, самодержец всей России, и перебил он всех старых мятежников, владевших неправедно царством его до его совершеннолетия. И устрашились многие вельможи, и от лихоимства и обмана отказались, и праведный суд начали чинить. И управлял он с ними в согласии царством своим. И стал он кротким и смиренным, в суде же справедливым и непреклонным, ко всему воинству милостивым и щедрым, и весел сердцем, и сладок речью, и оком радостен, взором очей своих источая веселье всем печальным, и не было бледности на лице его.

 

Всяк бо человѣкъ, иже в скорбѣхъ возрасте и в бѣдахъ множественых, всѣмъ искусенъ бывает и можетъ многостражущим в напастѣх спомогати: и разумъ, и смыслъ великъ в таковыхъ проповѣдается. Тако и державный сей, малъ остася отца своего и матери, въ юности своей вся собою позна, яко злато в горнилѣ, в бѣдахъ искусися.

Ведь всякий человек, выросший в страданиях и многочисленных бедах, во всем искусен бывает и может помогать страдающим от напастей: большой ум и понимание есть в таких людях, Так и державный этот, ребенком оставшись без отца и матери, все сам познал в юности своей, словно золото в горниле, в бедах закалился.

 

И соглядая землю свою всю своима очима, всюду ѣздя, и видѣ многи грады и страны руския запустѣвши от поганых: Резанъская бо земля и Сиверская крымъским мечем погублена, и Низовская же земля вся, и Галич, и Устюгъ, и Вятка, и Пермь от казанцевъ запустѣла. И плакашеся всегда пред Богомъ, и моляшеся, да вразумитъ его Богь то, иже языком поганым воздати, еже христианомъ воздаша. Смѣтивъ ратных людей во всей области своей, любляше ихъ и брежаше старых, яко отцы, срѣдовѣчныя — яко братию, юных же — яко сыны, и всѣх почиташе честьми прилѣжными. И от сего самодержца починашеся воемъ его быти трудове и печали велицыи, и брани, и кровопролития. И блещащияся копия и мѣдныя щиты, и златыя шлемы, и желѣзныя одѣяния на всѣхъ, и разумѣ, яко мочно есть з Божиею помощию и с тѣмъ своимъ воинствомъ брещи земли своея от всѣх странъ от плѣнения поганыхъ языкъ.

И, ездя повсюду, осмотрев своими глазами всю землю свою, увидел он, что многие города и земли русские запустели от поганых: Рязанская и Северская земли крымским мечом погублены, и Низовская земля вся, и Галич, и Устюг, и Вятка, и Пермь из-за казанцев запустели. И просил он всегда у Бога и молился, чтобы вразумил его Бог, как отплатить поганым народам за то, что сотворили они христианам. Учтя воинов всей своей земли, относился он к ним с любовью и оберегал старых, как отцов, людей средних лет, как братьев, юных же, как сыновей, всем воздавая по их заслугам. И начались при этом самодержце для воинов его ратные труды, и великие печали, и сражения, и кровопролития. И, глядя на блещущие их копья, и медные щиты, и золотые шлемы, и железные латы, понял он, что сможет с Божьей помощью и с тем своим воинством оберегать со всех сторон свою землю от нападения поганых народов.

 

И еще ново прибави к ним — огненых стрелцовъ много, к ратному дѣлу гораздо изученыхъ, и главъ своихъ не щадящихъ в нужное время, и отцевъ и матерей своихъ, и женъ, и дѣтей своихъ забывающихъ, ни смерти боящихся. И ко всякому бою, аки к великой корысти или к мѣдвеной чаши царстѣей, друг друга напред течаху. И силно бияхуся, и складываху храбрыя главы своя нелѣстно за вѣру християнскую и за любовь к ним царскую великую, и дарове, и честь, отлучающе тѣх от любве отцев и матерей ихъ. И забываху родителей своихъ, и притѣкаху к нему, аки к чадолюбивому отцу, взимающи потребная неоскудно.

И присоединил он к ним новых воинов — многочисленные отряды пищальников, хорошо обученных ратному делу, и голов своих не щадящих в трудное время, и забывающих отцов и матерей своих, и жен, и детей, и смерти не боящихся. И устремлялись они на каждый бой, словно за богатой добычей или к медовой царской чаше, друг друга опережая. И мужественно бились они, и честно слагали храбрые свои головы за христианскую веру и за большую любовь к ним царя, и за дары его, и за почести, из-за которых пренебрегали они любовью отцов своих и матерей. И забывали они родителей своих, и приходили к нему, как к чадолюбивому отцу, всегда получая все необходимое.

 

И увѣда царь и великий князь Иоанъ Васильевичь, яко издавна стоить на Руской его земли царство срацынское Казань, по рускому же языку — Котелъ златое дно, и велика скорбь и бѣда предѣлом рускимъ бывает от него, и как отецъ его и прадѣд воевахуся с ними и конечныя споны не возмогоша сотворити Казани. И многа лѣта преидоша Казани, до трехсотъ лѣтъ — с первого начала Казанского от Саина царя — оттолѣ же обладающе казанстии царие тоя страны много Руския земли отъемше до сего нашего самодержца, о нем же нынѣ намъ слово предлѣжитъ, похваляя доблесть его. Много бо, иже и преже его бывших, и державствующии московстии праотцы его, великии князи, востающе и ополчающеся на казанцевъ, хотяще взяти змеиное гнѣздо ихъ, градъ Казань, и ихъ изгнати от отечествия своего, Руския державы. И вземше единою Казань, и удержати за собою царства, и укрѣпити его не разумѣша, лукавства ради поганых казанцевъ.

И узнал царь и великий князь Иван Васильевич, что издавна стоит на Русской его земле сарацинское царство Казань, а по-русски — Котел золотое дно, и что приносит оно большие несчастья и беды пограничным русским землям, и о том, как отец его и прадед воевали с казанцами и как не смогли они окончательно покорить Казань. И много лет простояла Казань — около трехсот лет — от основания Казани царем Саином, и за это время до нынешнего самодержца нашего, о котором теперь надлежит нам сказать слово, восхваляя доблесть его, много русских земель захватили владевшие той страной казанские цари. Много раз и бывшие до него московские правители, предки его, великие князья, поднимались и ополчались на казанцев, стремясь взять змеиное гнездо их, город Казань, и изгнать их из отечества своего, Русской державы. И однажды взяли они Казань, но не сумели удержать за собою царства и укрепить его из-за лукавства поганых казанцев.

 

Овогда убо мало державнии наши побѣждаху казанцевъ, овогда же сами от нихъ болши сугубо побѣждаеми бываху; и никоего же зла могуще сотворити агаряном, внуком Измаиловымъ,[95] но сами паче и множае бездѣлны и посрамлены возвращахуся от нихъ. Учени бо суть измаилтяне от начала своего бранем, учатся от младенства сицевым, потому же и сурови, и безстрашни, и усерды намъ бываху, смиренным. От праотецъ своих благословени быша — от Исава и от Исмаила прегордаго — питатися оружием своимъ; мы есмя — от кроткаго и смиреннаго изыдохом праотца нашего Иякова, тѣмъ силно не можемъ противитися и много смиряемся пред ними, и яко Ияковъ пред Исавом, и побѣждаемъ ихъ оружием крестным, той бо есть намъ во бранѣх побѣда и утвержение на противныя наша.

Случалось иногда, что правители наши побеждали казанцев, иногда же терпели от них еще большие поражения и не могли они никакого зла причинить агарянам, внукам Измаила, но более того — возвращались от них посрамленные, ничего не добившись. Ибо изначально владели измаильтяне военным искусством, которому обучаются они с детства, потому они и суровы так, и бесстрашны, и настойчивы бывают в боях с нами, смиренными. Праотцами своими — Исавом и гордым Измаилом — были они благословлены добывать себе пропитание оружием; мы же ведем род от кроткого и смиренного праотца нашего Иакова, поэтому и не можем сильно сопротивляться им и часто смиряемся перед ними, как Иаков перед Исавом, и побеждаем их оружием крестным, ибо оно приносит нам победу над врагами нашими.

 

Онѣ измаилтяне оружиемъ своимъ многимъ преодолеѣша земли и понасиловаша великим градом, еже и в нашей странѣ все, обладающе напрасно украиною нашея земли Руския. И вселишася в ней, и расплодишася, и злы быша на ны за умножение беззакония нашего пред Богомъ.

Те измаильтяне с помощью своего оружия одолели многие земли и насилие учинили над многими большими городами нашей страны, и захватили неожиданными набегами окраины нашей земли Русской. И поселились они на ней, и расплодились, и причиняли нам зло за умножение наших преступлений перед Богом.

 

О ПЛѢНЕНИИ КАЗАНЦЕВ НА РУСКУЮ ЗЕМЛЮ И О ОСКВЕРНЕНИИ ОТ НИХ СВЯТЫХ БОЖИИХ ЦЕРКВАХ И НАРУГАНИЕ ХРИСТИЯНОМЪ. ГЛАВА 23

О ПЛЕНЕНИИ КАЗАНЦАМИ РУССКОЙ ЗЕМЛИ, И ОБ ОСКВЕРНЕНИИ ИМИ СВЯТЫХ БОЖИИХ ЦЕРКВЕЙ, И О ПОРУГАНИИ ИМИ ХРИСТИАН. ГЛАВА 23

 

И како могу сказати или исписати напасти тоя грозныя и тучи страшныя руским людем во времена та! Страх бо мя побѣждаетъ, и сердце ми горитъ, и плачь смущаетъ, и сами слезы текутъ изо очию моею! И хто убо тогда, о вѣрнии, изрещи можетъ бывшиа великия бѣды за многа лѣта от казанцевъ и от поганыя черемисы ихъ православным христианом паче Батыя. Онъ бо единою протече Рускую землю, яко молниина стрѣла или темная главня огненая, попаляя и пожигая, и разрушая, и пленя християнство, мечем посѣкая. И оттолѣ наложи на державствующих наших дани тяжки имати, якоже преже речено. Казанцы же не тако, но всегда из земли нашея не изхождаху, овогда убо с царемъ воююще и плѣняюще, яко пшеницу, пожинаютъ и, аки садовъ, посѣкают рускихъ людей, и кровь ихъ, аки воду, проливаху по удолиям, покоя християном и тихости на всяк часъ не дающе. Никому же от наших князей и воеводъ могущу сопротив им стати, ни возбранити от таковаго ихъ звѣрства и безчеловѣчия, и суровства, и ни сопротивитися имъ, ни воспретити ни мало, и худи и некрѣпцы, и немощни воеводы наши никако возбраняху.

И как могу я рассказать или описать те грозные напасти и тучи страшные, обрушившиеся в те времена на русских людей! Ибо страх меня побеждает, и сердце мое горит, и плач смущает, и сами слезы текут из очей моих! Да и кто может рассказать, о правоверные, о бывших тогда великих бедах страшнее Батыевых, в течение многих лет причиняемых казанцами и поганой их черемисой православным христианам. Батый ведь всего один раз прошел по Русской земле, словно стрела молнии или темная огненная головня, спаляя, и сжигая, и разрушая, и пленяя христиан, посекая их мечом. И с тех пор обложил он правителей наших тяжелыми данями, как было сказано прежде. Не так было с казанцами: они из земли нашей не уходили, время от времени с царем своим разоряя ее и захватывая пленных, и пожиная, как пшеницу, и посекая, как сады, русских людей, и кровь их, как воду, проливая по долинам, не давая христианам ни на час покоя и тишины. Никто же из князей и воевод наших не мог ни подняться против них, ни помешать их зверствам, бесчеловечности и суровости, ни оказать им сопротивления, ни остановить их, и ни в чем им не препятствовали худые, и некрепкие, и немощные воеводы наши.

 

И всѣмъ тогда людемъ печаль велика бысть, живущимъ вскрай варваръ тѣхъ, и у всѣх вѣрных людей горки слезы от очию течаху. И болши домовъ своихъ имяху в пустынях и лѣсахъ, и в пещерахъ и горах крыющеся, живяху з женами своими и дѣтми, варварскаго ради пленениа. Инии же оставляюще домы своя пусты и родъ, и племя свое, страну и отечество свое, в нем же родишася и воспитани быша, и преселение творяху оттуду во глубочайшую Русь, идѣже варвари тии не ходятъ.

И была тогда великая печаль всем людям, жившим на границе с теми варварами, и горькие слезы текли из глаз у всех правоверных людей. Дома же свои они по большей части ставили в безлюдной местности, в лесах, и жили там, в пещерах и горах прячась с женами своими и детьми, боясь попасть в плен к варварам. Иные же, оставив дома свои, и род и племя свое, страну и отечество, где они родились и были воспитаны, переселялись оттуда в глубину Руси, куда не доходили те варвары.

 

И что много глаголю: от частаго бо ихъ нахождениа и пленения мнози рустии гради до основания низложени быша и ото очию человѣчю не познаваемым быти, поразждьшим былием и травою. Все же села пусты сотвориша, яко от великия пустоты и лѣсы великими заростоша. Честныя великия монастыри огнем пожгоша, святыя церкви стоянием своимъ оскверниша, лежаше спяху в нихъ; и блуд над плѣнеными женами и дѣвицами творяху; и честныя образы святыя сѣкирами раскалающе, и огню всеядцу предаяху, и святыя сосуды служебныя в простыя сосуды претворяху: из нихъ же дома, на пирѣхъ своихъ, ядяху и пияху скверныя и мотылная своя ядения и питиа; и честныя кресты, сребреныя и златыя, сокрушаху, и святыя обложеныя иконы обдираху, на сребреники и на златники изливаху, и усерязи, и ожерелия, и маниста женам своимъ и дщерямъ изряжаху, и тафии на главы своя украшаху,[96] и из ризъ священнических себе ризы перешиваху; и мнихом наругахуся, образ ангельский безчестяху: горящее углие за сандалия ихъ засыпаху и, ужемъ о шии зацепляюще, скакати имъ веляху и плясати, яко звѣремъ на сие изученымъ; и добровидных инокъ и тѣлесы младых, премѣняюще, совлачаху черных риз и в мирския портища облачаху, и в варварския земли далече, яко простых юнош, продаяху; и младыя инокини разстризаху и разтлѣваху ихъ, яко простыя девицы, и за себя поимаху; над девицами же мирскими пред очима отецъ и матерей ихъ беззаконие, блудное дѣло, не срамляющеся творяху, тако же и над женами пред очима мужей ихъ, еще же и над старыми женами, которыи до 40 лѣтъ и до 50 во вдовствѣ пребываху, мужей своихъ оставше. И нѣсть мочно таковаго беззакония ихъ подробну исчести, понеже бо то аз своима очима видѣх и пишю, свѣдая, горкое повѣдание.

И что тут много говорить: ведь от частых их набегов и завоеваний до основания были разрушены многие русские города и поросли они былием и травою, так что стали неузнаваемы. Опустошили они и все села, так что от всеобщего запустения позаросли они густыми лесами. И жгли они великие честные монастыри, святые же церкви оскверняли присутствием своим, ложась в них спать; и чинили они насилие над пленными женщинами и девицами; и, раскалывая секирами честные святые образы, предавали их огню-всеядцу; и святые служебные сосуды в простую посуду превращали: дома, на пирах своих, ели и пили из них скверные и поганые свои яства и напитки; и снимали честные кресты, серебряные и золотые, и, обдирая оклады с икон, переливали все это на серебреники и золотые и делали женам и дочерям своим серьги, ожерелья и мониста, а свои головы украшали тафиями и из священнических риз шили себе одежду; и над монахами чинили надругательство, бесчестя образ ангельский: засыпали им в сандалии горячие угли и, обвязав вокруг шеи веревку, заставляли их скакать и плясать, словно прирученных зверей; и стаскивали с молодых красивых иноков черные ризы и облачали их в мирские одежды, а затем продавали их, как простых юношей, в далекие варварские земли; и расстригали молодых инокинь, и насиловали их, как простых девушек, и брали их себе в жены; над мирскими же девицами на глазах у отцов их и матерей, не стыдясь, преступное блудное дело творили, также и над женами на глазах у их мужей, еще же и над старыми женщинами, которые до сорока и до пятидесяти лет во вдовстве пребывали, оставшись без мужей своих. И невозможно подробно перечислить все преступления их, ибо все это я видел своими глазами и знаю то, о чем пишу в горьком этом повествовании.

 

Православнымъ християномъ по вся дни казанскими срацыны и черемисою в плѣнъ ведоми бываху, и старым и непотребнымъ очи избодаху, и уши, и носъ, и уста обрѣзоваху, и зубы искореневаху, и ланиту выломляху, и тако помѣтаху конечно дышущих. Инѣм же руце и нозѣ обсѣцаху и, яко бездушное камение, по земли валяющеся и по малѣ часѣ умирающе. И инии же человецы усѣкаеми, иных же на желѣзныхъ удицах за ребра и за пазуси, и за ланите пронизающе, иных же на полы пресѣцаху, погубляюще, иных же на вострыя колия около града своего посажаху и позоры дѣяху, смѣх великъ.

Православные христиане ежедневно уводились в плен казанскими сарацинами и черемисой, старым же, непригодным для работы, они выкалывали глаза и обрезали уши, нос и губы, и выдергивали зубы, и вырезали щеки, и в таком виде бросали их, еле дышащих. Иным же отрубали они руки и ноги, и валялись те люди как бездушные камни на земле, и спустя недолгое время умирали. Некоторые люди посечены бывали, других же они пронзали железными прутьями меж ребер, и в грудь, и в лицо, иных, убивая, перерубали пополам, иных же сажали на острые колья возле их города и предавали позору, насмехаясь над ними.

 

О царю Христе, терпѣниа твоего ради! — и сие же, паче их, сихъ реченныхъ, младенецъ незлобивыхъ от пазух матерей своихъ, и смѣющихся, и играющих, и руцѣ свои, яко отцемъ своим, любезно имъ подающе, — тѣх окаяннии кровопийцы за гортани похитивше, задавляху и, за ноги емлюще, о камень и о стѣну разбиваху, и, на копияхъ прободающе, поднимаху.

О царь Христос, велико твое терпение! Вот что они — хуже, чем с теми, о ком выше шла речь, — делали с младенцами незлобивыми: когда те, смеясь и играя, протягивали к ним любовно руки свои, словно к родным отцам, окаянные те кровопийцы, схватив за горло, душили их, и, взяв за ноги, разбивали о камень и о стену, и, пронзив копьями, поднимали в воздух.

 

О жестокия сердцы! О каменныя утробы ихъ! О солнце, како не померче и сияти не преста! Како луна не преложися в кровь, и звѣзды, яко листвие от древес, на землю како не низпадоша! О земле, како стерпѣ таковая и не разверзе устъ своихъ, и живых не пожре беззаконникъ тѣх, и во адъ не низведе ихъ! Кто тогда, жесток и каменосердеченъ, горце не восплачется, глаголюще: «О горе и увы!», видящу отцевъ и матерей от чадъ своихъ отлучающихся, аки овцы от агнецъ своих, чада же от родителей своих, аки птенцы от птицъ отъемлемы, и подружия от подружия своего разставающеся живымъ разставаниемъ, иже много лѣтъ живше вкупѣ и на едином одрѣ возлежащимъ, и играющим, и чада родивше, и возпитавше, и своих чадъ дѣти видѣвше, и се во единъ часъ напрасно разлучаеми бываху, кииждо от себе. А инии же — новобрачнии, яко единъ день или множае два поживше, инии же не тако, но еще законным браком обручившеся и от церкве в домъ свой идущимъ, вѣнчание приемшимъ от презвитера своего, и не познавшися горлица с супругомъ своимъ, тако же разлучахуся, женихъ с невѣстою, и друг от друга без вѣсти бываху, яко звѣрми, разхищахуся, невѣдомо ис пустыни пришедшими. А инии же, во благоденствѣ цвѣтуще и богатствомъ кипяще, яко древний Авраамъ, и нищиа удовляюще, и странныя упокоивающе, и церковныя иерѣи почитающе, и плѣнныя у варвар откупающе и на волю пущающе, и многими деньми собранное у них богатство в мегновении ока, поганых руками разграбляемо, изгибаше. Они же во единъ час нази оставахуся, яко рожени, от всего своего лишаеми, и в убожествѣ и нищетѣ горце дни своя препровождаху, туне ходяще, просяще укруха; вчера и ономъ дни у них просящим до сытости подаваху, нынѣ же сами от боголюбцевъ снедениа приемляху.

О жестокие сердца! О каменные утробы их! О солнце, как ты не померкло и не перестало сиять! Как луна не претворилась в кровь, и звезды, как листья с деревьев, не попадали на землю! О земля, как стерпела ты все это и не разверзла уст своих, и живыми не поглотила тех преступников, и в ад их не низвергла! Кто не зарыдает горько, будь он даже жестокий человек с каменным сердцем, со словами: «О горе и увы!», видя, что отцы и матери разлучаются со своими детьми, словно овцы со своими ягнятами, дети же от родителей своих, словно птенцы от птиц, отрываются, и расстаются мужья с женами, прожившие вместе много лет, и на одном ложе возлежавшие, и любившие друг друга, и детей родившие и воспитавшие, и увидевшие чад детей своих, —^: и вот в один час жестоко разлучают их друг с другом. А иные — новобрачные, день или самое большее два прожившие, другие же — едва успевшие законным браком обручиться и идущие из церкви в дом свой, обвенчанные пресвитером своим, так что еще не познала горлица супруга своего — и те также разлучались, жених с невестою, словно зверями похищенные, внезапно пришедшими из пустыни, и ничего больше уже не знали друг о друге. У других же, в благоденствии процветающих и богатством кипящих, подобно древнему Аврааму, и подающих нищим, и странникам дающих приют, и церковных иереев почитающих, и выкупающих пленников у варваров, и на волю их отпускающих, за много дней собранное богатство в мгновение ока погибало, разграбленное руками поганых. И в один час оставались они нагими, как при рождении, лишившись всего своего имущества, и в убожестве и горькой нищете проводили свои дни, понапрасну ходя и прося куска хлеба; еще вчера просящим у них подавали они досыта, теперь же сами от боголюбцев пропитание принимали.

 

Казанцы же приводяще к себѣ в Казань плененую русь и прелщаху, и принуждаху ихъ, мужескъ полъ и женескъ, в бусорманскую вѣру ихъ прияти, Неразумнии же мнози, увы мнѣ, прелщахуся и приимаху срацынскую вѣру ихъ, а инии же страха ради и мукъ и проданиа боящеся. Увы! Горѣ таковых: не разумѣю прелести и помрачениа — горѣе варваръ и злѣе черемисы на християны бываху.

Казанцы же, приводя к себе в Казань русских пленников, прельщали их и принуждали, мужчин и женщин, принять басурманскую веру. Многие же неразумные — увы мне! — прельщались и принимали сарацинскую веру их: некоторые делали это от страха, боясь мучений и продажи в рабство. Увы! Горе было от таковых: не понимаю, как прельстились они и помрачился их разум, но бывали они христианам горше варваров и злее черемисы.

 

Не хотящих же вѣры их прияти убиваху, а иных, яко столпъ, перевязаных держаху и на торгу продаваху иноземцем купцем, тацѣм же поганым человекомъ, во иныя страны далниа и во грады поганыя невѣрных людей, идѣже слух нашъ не знает, — на чюжую далнюю землю, да тамо вси погибнутъ, не могуще оттуду никаможе избыти. Не смѣяху бо казанцы многия руси в Казани, мужска полу и необусорманеных, держати, ни во всей области Казанстей, развѣе женъ и дѣвиц, и младых отрочат, и да не наполнится руси и умножится в Казани, яко израилтян во Египтѣ, и укрѣпятся, и понасилуют самѣми ими. И того ради продаваху их иноязычником, емлюще на них откупъ велик, и тѣм богатяхуся.

Тех же, кто не хотел принять их веру, они убивали; других же держали связанными, наподобие столбов, и продавали на рынке иноземным купцам, таким же, как и они сами, поганым людям, в иные дальние страны и поганые города, где жили неверные, о которых мы даже не слышали, в чужую дальнюю землю, дабы все они там погибли, не имея возможности никуда оттуда убежать. Ибо опасались казанцы русских людей, мужского пола и необасурманенных, в большом количестве держать как в самой Казани, так и во всей Казанской области, оставляли только женщин и девушек и молодых отроков, дабы не наполнилась русскими Казань и не умножилось число их, как израильтян в Египте, и не укрепились бы они, и не стали бы сами притеснять казанцев. Потому они и продавали русских иноязычникам, беря за них большую плату, и наживались на этом.

 

И бѣ скорбь велика в Руской земли и велико стѣнание, и рыдание, и вездѣ произхождаше плач велегласен и горек, и неутѣшим от языка погана и неправедна, студа и злобы исполненъ, от человѣк, сердцы милости не имущих.

И разлилась по Русской земле великая скорбь, и стон великий, и рыдание, и отовсюду поднимался громкий плач, горький и неутешный, от народа поганого и неправедного, бесстыдством и злобой переполненного, от людей, не имеющих жалости в сердце.

 

МОЛЕНИЕ КЪ БОГУ ЦАРЯ И ВЕЛИКАГО КНЯЗЯ И О ЖАЛОСТИ КРЕСТЬЯНСКАГО НАРОДА, КОИ В ПЛѢНЪ ВЗЯТЫ. ГЛАВА 24

МОЛЕНИЕ К БОГУ ЦАРЯ И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ О ТОМ, ЧТОБЫ СЖАЛИЛСЯ ОН НАД ХРИСТИАНСКИМ НАРОДОМ, В ПЛЕНУ НАХОДЯЩИМСЯ. ГЛАВА 24

 

Православный же царь и великий князь Иоан Васильевич всегда, сия реченная слышавъ и зря плач и рыдание, и погибель людей своихъ, лютѣ печалуяся о них, яко оружиемъ уязвляшеся и утробою мятяшеся, и сердцемъ боляше, стоняше о православных християнѣхъ и по вся часы мысляше, како бы что таковая противная воздати казанцем и поганой черемисе их.

Православный же царь и великий князь Иван Васильевич, слыша обо всем этом и видя плач, и рыдание, и погибель людей своих, всегда о них сильно печалился: горела у него утроба, как у раненого, и болело сердце, и стонал он при мысли о православных христианах, и всякий час думал он, как бы отомстить казанцам и поганой черемисе.

 

И всегда с постом моляшеся Богу день и нощь и мало сна приемляше, Давыдски слезами своими постелю свою омакаше,[97] глаголя: «Боже, языцы приидоша погании в достояние твое, дал еси намъ в жребий жити в немъ, и оскверниша церковь святую твою, и положиша тѣлеса раб твоихъ брашно птицам небеснымъ, и плоти преподобных твоих звѣрем земнымъ, и пролияша кровь ихъ, яко воду, в нашей земли. И поношение быхомъ соседомъ нашим, и поругание, и насмѣяние сущим окрестъ живущих насъ. Коими убо, Боже нашъ, казнами не наказа нас: и плененми непрестанными, и великими пожары, и гладомъ частымъ и великим по всей земли, и мором великим — и ни тако же престахомъ от злоб своих. Доколѣ, Господи, прогнѣваешися на рабы твоя? Мене же еси, яко добраго пастыря, избрал стаду твоему, и, аз согрѣших, мене погуби преже, а не овцы моя. Да за что погибаютъ сии? — Токмо грѣхов моихъ ради и небрежения, и непопечения о сих! Нынѣ, Господи, прости вся грѣхи моя и не помяни беззаконий моих первых, во юности сотворенных мною, и не отврати лица твоего от моления моего, и вонми слезы моя горкия, виждь сокрушение сердца моего и не презри воздыханий моихъ, и призри на стадо свое, еже стяжа десница твоя, и пощади наслѣдие твое, и ущедри создание свое, Спасе, и услыши стонание раб твоих, и спаси люди гиблющия, за них же на крестѣ своем кровь свою излиял еси. Владыко, пролѣй гнѣв твой на языки, не знающия тебе, и на царствия, яже имени твоего не взыскаша, и помози нам, Боже, спасителю нашъ, славы ради имени твоего святаго, и сотвори с нами по милости твоей — изими насъ по чюдесем твоимъ и даждь славу имени твоему, Господи, и да постыдятся вси супостаты наши, являющыя злая рабомъ твоим, и да изнемогут от силы своея, и крѣпость ихъ да сокрушится, и да разумѣют, яко ты еси Богъ единъ и славен по всей земли, и да тихо и безмятежно во благо время поживут християнския чада, славяще тебе, великаго Бога и Спаса нашего Иисуса Христа». И о семь пророкъ написа: «Близ Господь всѣм, призывающим его воистину; волю боящихся его сотворитъ и молитву их скоро услышит, и спасетъ ихъ».

И всегда пребывал в посте, день и ночь молился он Богу и мало сну предавался и, орошая слезами своими, как Давыд, свою постель, говорил так: «Боже, поганые народы вторглись во владения твои, и осквернили святую твою церковь, и сделали тела твоих рабов пищей для птиц небесных, а плоть преподобных твоих — для зверей земных, и пролили кровь их, словно воду, в нашей земле. И соседям нашим, окрест нас живущим, было от них поношение, и поругание, и насмеяние. Какими только, Боже наш, казнями не наказал ты нас: и непрестанным пленением, и великими пожарами, и частым сильным голодом во всей нашей земле, и мором великим, но и тогда не отказались мы от злых своих дел. Доколе, Господи, будешь гневаться на рабов твоих? И если меня избрал ты добрым пастырем стаду твоему, а я согрешил, то меня и погуби прежде, а не овец моих. За что погибают они! — Только из-за грехов моих, из-за того, что не берег их и не заботился о них! Ныне же, Господи, прости все грехи мои и не помяни первых моих преступлений, совершенных мною в юности, и не отврати лица своего от моего моления, и вними горьким моим слезам, увидь сокрушение сердца моего, и не презри воздыханий моих, и позаботься о стаде своем, которое охраняла десница твоя, и пощади наследие твое, и будь щедрым, Спаситель, к созданию своему, и услышь стоны рабов твоих, и спаси гибнущих людей, за которых пролил ты на кресте кровь свою. Владыка, излей гнев свой на народы, не знающие тебя, и на царства, не признавшие имени твоего, и помоги нам, Боже, Спаситель наш, во славу имени твоего святого, и поступи с нами по милости твоей — чудесами своими спаси нас, Господи, и прославь имя свое, да постыдятся все супостаты наши, причиняющие зло рабам твоим, и потеряют силу свою, и сокрушится твердыня их, чтобы уразумели они, что ты — один Бог славный на всей земле, и чтобы чада христианские могли тихо и безмятежно пожить в добрые времена, славя тебя, великого Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа». Об этом и пророк написал: «Близок Господь ко всем, искренне призывающим его; исполнит он волю боящихся его, и быстро услышит молитву их, и спасет их».

 

О ВОСТАВШЕМЪ МЯТЕЖИ В КАЗАНИ И О СОГНАНИИ ЦАРЯ, И О ВЗЯТИИ С МОСКВЫ ЦАРЯ ШИГАЛЕЯ, И О БѢЖЕНИИ ЕГО, И СКАЗАНИЕ О УБИЕНИИ КНЯЗЯ ЧЮРЫ. ГЛАВА 25

О ПОДНЯВШЕМСЯ В КАЗАНИ МЯТЕЖЕ И ИЗГНАНИИ ЦАРЯ, И О ВЗЯТИИ НА ЦАРСТВО ИЗ МОСКВЫ ЦАРЯ ШИГАЛЕЯ, И О БЕГСТВЕ ЕГО, И СКАЗАНИЕ ОБ УБИЕНИИ КНЯЗЯ ЧУРЫ. ГЛАВА 25

 

И воста в Казани в велможахъ и во всем народе смятение велико, воздвигоша бо крамолу вси болшие с мѣншими на царя своего, Сат-Кирея,[98] и свергоша его с царства своего, и выгнаша ис Казани со царицами его. И мало его не убиша за вину сию, что онъ приемляше своея земли крымскихъ срацынъ, приходящих к нему в Казань, и велможами быти устрояше, и богатяше их, и почиташе, и власть велику подаваше имъ, и обиде казанцевъ, и любляше и брежаше ихъ паче казанцевъ.

И началось в Казани среди вельмож и народа большое смятение: возвели все — и знатные, и простые — крамолу на царя своего Сафа-Гирея, и свергли его с царства, и выгнали из Казани с царицами его. И едва его не убили за то, что принимал он сарацин из Крымской своей земли, приходящих к нему в Казань, и делал их вельможами, и обогащал, и почитал, и наделял их большой властью, и любил их, и берег больше казанцев, казанцев же обижал.

 

И побѣжавъ царь Сат-Кирей в Нагаи, и за Яикъ, и присвоися тамо, прибѣжав къ заяицкому князю Исупу,[99] и дщерь у него взя,[100] красну велми и мудру. С нею же взя и улусы кочевныя, в них же, кочюя, живяше. И бысть ему та пятая жена. И возлюби ю зѣло, паче первыхъ женъ[101] своих болшихъ.

И, побежав к ногаям за Яик, остался там царь Сафа-Гирей у заяицкого князя Юсупа и взял себе в жены его дочь, очень красивую и умную. В приданое же взял за ней кочевые улусы, в которых и жил, кочуя. И была это у него пятая жена. И сильно полюбил он ее, больше своих прежних, старших жен.

 

И подня с собою тестя своего, князя Исупа, приведе с ним нагайских срацын — всю орду заяицкую, и прииде с ними на взятие Казани. И стояше два месяца, приступая, и не взя града. И возвратися в Нагаи и ничтоже успѣвъ, токмо землю поплѣнив, нимало имуще у себя стѣнобитнаго наряду. И кто можетъ град таковъ стрѣлами взяти едиными, без пушек, аще не Господь его нѣкако предастъ!

И, уговорив тестя своего, князя Юсупа, пришел он с ним захватить Казань, приведя с собой ногайских сарацин — всю орду заяицкую. И стояли они два месяца, штурмуя город, и не взяли его, так как не было у него никаких стенобитных орудий. И возвратился он к ногаям, ни в чем не преуспев, только пограбив Казанскую землю. И разве может кто-нибудь взять такой город одними стрелами, без пушек, если только не отдаст его ему в руки сам Господь!

 

В сие же время злочастное притужаше казанцем царь Шихалей Касимовский всегдашним воеванием земли ихъ. И возтужиша казанцы о частыхъ войнахъ, напавших на нихъ, ово же о царѣ своемъ, не могуще жити долго без царя, яко ядовиты осы без матки своея въ гнѣздѣ или малыя змии без великаго. И не вѣдяху, откуду себѣ царя добыти, не хотяху от казанских царевичев и ни единаго знаемаго ими поставити царем. Ови убо хотяху в Крым послати по царевича, какова любо, овии же за турскаго царя мышляху заложити, да брежетъ их онъ и пришлетъ имъ своего царя, но не хотяху быти никому же повинны, яко державнии; овии же за московскаго царя и великаго князя, и бояхуся мщения от него о старых своихъ преступлениях; овии же и паки того же сосланнаго царя Сап-Кирея, изгнанаго, призвати хотяху, но и того бояхуся, мало бо его не убивше казанцы, всегда поучаеми бываху на зло и на горшее преуспѣваху.

В это же злосчастное время досаждал казанцам постоянными набегами на их земли касимовский царь Шигалей. И затужили казанцы из-за частых войн, обрушившихся на них, а также и о царе своем, ибо не могли они долго жить без царя, так же как ядовитые осы в гнезде без матки своей или маленькие змееныши без большой змеи. Но не знали, откуда добыть себе царя, ибо не хотели посадить на царство никого другого из известных им. Одни из них хотели послать за каким-нибудь царевичем в Крым, другие же за турецкого царя намеревались заложиться, чтобы взял он их под охрану и прислал им своего царя, при этом не хотели они никому повиноваться, словно правители; иные стояли за московского царя и великого князя, но боялись мщения его за старые их преступления; иные же хотели снова призвать изгнанного ими царя Сафа-Гирея, но и его боялись, ибо едва не убили его казанцы, всегда подстрекаемые на зло и в горьких делах преуспевающие.

 

И смысливше, яко улучно время изыскавше оманути имъ самодержца московскаго, еже заложитися за него и Казань ему предати, и взяти на царство царя Шигалия, и уморити, яко же и брата его, мечи разсѣкоша, да не творит имъ пакости великие всегдашним воеванием. И послаша с лестию послы своя со многими дарми ко царю и великому князю просити царя Шигалия на Казань царемъ и миръ, и любовь имѣти с нимъ. И паче же заручающе на болшую вину, лжуще и маняще, яко же и отцу его лгаху и ругахуся.

И сообразили они, что пришло подходящее время обмануть им московского самодержца: заложиться за него и отдать ему Казань, и взять на царство царя Шигалея, и погубить его, как и его брата, зарубить его мечами, чтобы не причинял он им великих бед постоянными своими войнами. И послали они лицемерно послов своих с многочисленными дарами к царю и великому князю, чтобы просить у него на царство в Казань царя Шигалея, обещая жить с ним в мире и любви, и навлекли они на себя еще большую вину, обманывая его и заманивая, как лгали и насмехались они над отцом его.

 

Царь же и великий князь не позна гораздо лукавства казанцев, яко юнъ сый, и не послуша старых вѣрных совѣтников своих. И возбраняющим имъ не нят вѣры казанцем, но повѣри и послушав лстивых прелагатаевъ своих злых християнскихъ, наровящих казанцем, аще и единовѣрнии ему, еще же паче и воскормивше его. О семъ да никто же ми позазрит, яко лжу на своихъ глаголюща, истину бо вѣщаю: воистину достойни суть таковии вѣчному проклятию!

Царь же и великий князь по молодости не распознал сразу лукавства казанцев и не послушал старых верных своих советников. И хотя уговаривали они его не доверять казанцам, поверил он им, послушавшись льстивых и злых изменников христианских, которые хотя и были одной с ним веры, более того, — вырастили его, но угождали казанцам. Да не осудит меня никто за то, что лгу на своих, ибо все это правда: воистину достойны такие люди вечного проклятия!

 

Онъ же, по лукавому совѣту ихъ, ятъ вѣры имъ и казанцем. И призвавъ к себѣ царя Шихгалея, и понуди его итти на царство в Казань, паче же на смерть, яко да, волею царство смиривъ, привлечетъ под руку державы его. Царь же Шихгалей не смѣ преслушатися самодержца своего, ни рещи ему противъ ничто же, да не разгнѣвается на него. Неволя бо многажды может паче волнаго!

Он же, по лукавому совету их, поверил им и казанцам. И, призвав к себе царя Шигалея, принудил его идти на царство, а вернее, — на смерть, в Казань, чтобы тот, своей волею смирив царство, подчинил его Московской державе. Царь же Шигалей не смел ослушаться самодержца своего и в чем-нибудь возразить ему, дабы тот не разгневался на него. Покорностью ведь можно большего достичь, чем своеволием!

 

И пойде с казанскими татары и с послы, великою печалию одержим сый, и не просто же, но на вѣре и ротѣ велицей, да не убиен будет от нихъ, тако же и они от него разпленени да не будутъ и никоея же ему вины прошлыя не мстити имъ; да преже идет к ним не в велицей силе: да не, убоявшеся казанцы плѣнения от царя, и вси во граде затворятся и царя самого, и послов своихъ к ним не пустят в Казань. И симъ лщением омануша его послове. И изыманъ бысть, аки медвѣдь, не крепкотѣненными мрежами звѣриными, но лестию и словесы лукавыми.

И пошел он с казанскими татарами и послами, охваченный большою печалью, но не просто так, а заключив с ними договор о том, что не будет он убит ими, они же не будут им взяты в плен, и что не будет он мстить им за прошлые их провинности; идти же он должен к ним без большого войска, иначе, казанцы, побоявшись царской расправы, затворятся в городе и не пустят к себе в Казань ни самого царя, ни своих послов. И такой хитростью обманули его послы. И поймали, как медведя, но не крепкими охотничьими сетями, а лестью и лукавыми словами.

 

И не взяв царь с собою ни силы многие, ни стѣнобитнаго наряду огненаго, ни стрѣлцовъ, но токмо своих варваръ 3000 и два воеводы московских. Единъ посланъ на брежение царю в Казани быти с нимъ — князь Дмитрей Белской, и с тѣм тако же рабовъ и домочадцевъ его 1000; другий же воевода — князь Дмитрей Палецкой, и тому повелено бѣ до Казани провадити и поставить царя на царство, и возвратитися.

И не взял царь с собой ни большого войска, ни стенобитных орудий, ни стрельцов, взял только три тысячи своих варваров и двух московских воевод. Один из них — князь Дмитрий Бельский — был послан для охраны царя и должен был остаться с ним в Казани, при нем была тысяча слуг его и домочадцев; другому же воеводе — князю Дмитрию Палецкому — было приказано лишь проводить царя до Казани, поставить его на царство, а затем возвратиться.

 

И пришед тамо царь, и въстрѣтиша его казанцы, в пансырех и в доспѣсѣхъ одѣяни, не з дары царьскими, со оружми кровь льюще. И взяша царя единаго неволею в Казань, без воеводы его, и с ним в число болшихъ его мурзъ и князей 100 человекъ. И тѣх емше, в тѣмницах заключиша, а прочих тѣхъ избиша всѣх на поле, на встрѣче царя, не пущая во град.

И пришел туда царь, и встретили его казанцы одетыми в панцири и доспехи, не с царскими дарами, а с оружием, проливающим кровь. И впустили они царя в Казань против его воли одного, без воеводы, и с ним князей и мурз его сто человек. И, схватив их, заключили в темницах, а всех остальных перебили на поле, когда встречали царя, не пустив их в город.

 

И видѣв воевода, князь Дмитрей, стрясшееся сие зло над царемъ и проводивъ его с плачемъ и со слезами, поклонився царю, и ни единыя нощи препочивъ, тако бо ему велено, и возвратися, скоро бѣжа, повѣдая сие самодержцу. Казанцы же отпустиша воеводу к Москвѣ, ни единаго словесе худа рекше ему, а после и каявшеся, что отпустивше его.

И, видя стрясшееся с царем несчастье, проводил его воевода, князь Дмитрий, с плачем и со слезами поклонившись царю, и, не отдохнув ни одной ночи, как было ему велено, возвратился очень скоро в Москву, рассказав обо всем самодержцу. Казанцы же отпустили воеводу в Москву, ни одного худого слова не сказав ему, а после раскаивались, что отпустили его.

 

А другий же воевода со царем остася, и даша ему дворы стояти за городомъ, на посаде. И не брежаху его, да како хощетъ, но токмо ко царю ѣхати не дадяху ему и к Москвѣ возвращаху, да идет от них без боязни и со всѣми своими, неврежен ничим же, а о царѣ да не тужит. Онъ же паче изволи умрети у них со царемъ, неже, оставльше его жива, единъ возвратитися и умрети на Москвѣ.

Другой же воевода остался с царем, и дали ему дворы для постоя за городом, на посаде. И не сторожили они его, предоставляя жить по своему усмотрению, но только к царю ездить не давали и уговаривали его вернуться в Москву: пусть-де идет от них без страха со всеми своими людьми, ни в чем не понеся ущерба, а о царе-де не тужит. Он же предпочитал умереть у них вместе с царем, нежели, оставив его живого, одному возвратиться и умереть в Москве.

 

Глаголю же о нем, яко в том бѣ воеводѣ болшая измѣна казанцемъ, и сего ради они ходяще войною и не воеваху ни селъ, ни градовъ его, но около их обхожаху, и ни куряти единаго не взимаху. Посему, знати есть, яко прелагатай бѣ.

Скажу же о нем, что был тот воевода тайным другом казанцев, поэтому они, ходя войной на Русь, ни сел, ни городов его не разоряли, но обходили их стороной, не взимая с него дани ни одним куренком. Поэтому следует знать, что был он предателем.

 

И бысть тогда в Казани царь месяцъ единъ в лѣта 7054-го года, не яко царь, но яко плѣнникъ, изыманъ, крѣпко брегомъ — не испущаху его из града гуляти со своими его никаможе. И видѣ себе от казанцев неизбытною бѣдою одержима, и тужаше, и плакаше, и втай небеснаго Бога моляше по вѣре своей, но и руских святыхъ на помощъ призываше, и мысляше, како бы освободитися от напрасныя смерти.

И пробыл тогда царь в Казани всего один месяц, в году 7054 (1546), не как царь, но как пленник, схваченный и крепко охраняемый, — никуда не отпускали его гулять из города с приближенньши его. И, видя, что ввергнут он казанцами в непоправимую беду, тужил он и плакал, и в тайне молил своего Бога, и русских святых на помощь призывал, и раздумывал, как бы избежать жестокой смерти.

 

И в царския мѣсто власти смиряшеся пред ними и повиновашеся, и ни в чем же имъ прерѣковаше, и славны пиры на них творяше по вся дни, и дарове имъ подаваше, не царству же хотяше, но тѣм хотяше нѣкако смерти горкия избыти. Они же царскую его честь и дары со смирением ни во что же вмѣняху, но и сосуды его сребреныя и златыя, разставленыя пред ними на столѣх, разграбляху, сердце его раздражающе, злии, даромъ, да что имъ речетъ, и они, вскочивше ту, и разсѣкутъ его мечи, аки сыроятцы звѣрие овча или козла разсторгнутъ.

И вместо того чтобы показывать царскую свою власть, смирялся он перед ними, и повиновался им, и ни в чем не прекословил, и каждый день устраивал для них славные пиры, и одаривал их подарками, не на царстве стараясь утвердиться, но желая тем избежать горькой смерти. Они же царскую его честь и дары, подносимые им со смирением, ни во что не ставили, но, злые, расхищали сосуды его, серебряные и золотые, расставленные перед ними на столах, понапрасну выводя его из себя; если же он что-нибудь говорил им, то они тут же, вскочив, готовы были рассечь его мечами, словно звери-сыроядцы — разорвать овцу или козла.

 

Но царская смерть без вѣдома Божия не бывает, ни проста коегождо человѣка, вся бо умирает судом его, Божиими дланми соблюдаеми: никто же можетъ от человѣкъ убити до реченнаго ему дни.

Но царская смерть без ведома Божия не случается, так же как и смерть любого другого человека, ибо все Божьими руками охраняемы: умирают по суду его, никто не может быть убитым до назначенного ему дня.

 

И вложи Богъ милосердие о царѣ, вѣрнаго ради его страданиа за християны, въ сердце болшаго князя — властителя казанскаго Чюры Нарыковича;[102] власть бо тогда над всѣми велику имѣяше в Казани Чюра. Князь же той, возрѣвъ на царя человѣколюбезнѣ и милостивно, пожалѣ о нем сердцемъ и душею своею и припаде ко царю вѣрною приязнию нелѣстною, добру помочь ему дая совѣтомъ своимъ, печаль от него отрѣвая и время, подобно к бѣжанию его, сказуя, избавляя царя от неповинныя смерти, оболгаетъ казанцевъ и сказуетъ ему и волмож московскихъ, доброхотящих Казани, и вѣсти повѣдающе о злѣ, и о добрѣ, подаваше имъ, и дары от того у них велики взимаше. Царь же даде ему и грамоты, вѣры для, ихъ за печатми ихъ.

И в награду за праведные страдания царя за христиан вложил Бог жалость к нему в сердце знатного князя-правителя Чуры Нарыковича; имел тогда Чура большую власть надо всеми в Казани. И князь этот, посмотрев на царя человеколюбиво и милостиво, пожалел его сердцем своим и душою и привязался к царю преданно и искренне, оказывая ему большую помощь своими советами, отгоняя от него печаль и указывая ему время, подходящее для его побега, и тем избавляя царя от незаслуженной смерти; доносил он ему на казанцев, а также назвал и тех московских вельмож, что были казанскими доброхотами, и, узнавая плохие и хорошие новости, передавал их казанцам, получая за это от них богатые дары. И для верности передал царю грамоты, скрепленные их печатями.

 

Казанцы же неотложно, с того дни и сего дни, хотяху царя убити, но побѣждаше смирение его. И пресѣцаше думу Чюра, и день от дне отлучаше. Во един же день праздника нѣкоего срацынскаго — обычай имѣют казанцы праздновати и веселитися, и в корчемницахъ испивати, в той же день зва царь на обѣдъ свой всѣх казанскихъ велмож и властей, и судей всѣх, пребывающих в ратномъ дѣле, и всѣх купцевъ великих, и добыточныхъ людей, и простых, учрежаше ихъ сам в полатах царскихъ учрежениемъ великимъ. Протчему же народу градскому повелѣ брашна и пития, и меду, и вина возити, великия сосуды мѣрныя изналивати, и неизчерпаему быти, и поставляти на царевѣ дворѣ и площади, и вездѣ по граду: и по улицам, и по переулкамъ, и на распутиях, идѣже собираются людие и куплю дѣют, и ходятъ, и минуютъ, — и давати имъ пити невозбранно до воли ихъ. Такоже и воеводы царевы вся, приходящыя к нему, накормлеваше и напояваше, и одаряше ихъ, улановей же и князей, и мурзъ. И вси упивахуся до пияна и разъѣзжахуся по домом своим. Простыя же люди по улицам лежаху, коиждо гдѣ възвалився. И вси царя похваляху, убозии же и нищии Бога о немъ моляху.

Казанцы же, не медля, со дня на день хотели убить царя, но побеждало их его смирение. И отговаривал их Чура, и день за днем откладывали они убийство. В один же день некоего сарацинского праздника — казанцы имеют обыкновение устраивать праздники, и веселиться, и в корчемницах напиваться — созвал царь на обед к себе всех казанских вельмож, и правителей, и судей всех, и ратных людей, и всех богатых купцов, и зажиточных людей, и простых граждан и разместил их сам в царских палатах по своему царскому усмотрению. Прочему же народу городскому повелел он возить еду, и питье, и мед, и вина, наливать их в большие сосуды и следить, чтобы не кончалось в них вино, и расставить их на царском дворе, и на площади, и по всему городу: и по улицам, и по переулкам, и на перекрестках, где собираются люди на торг, и ходят, и переходят, и давать им беспрепятственно пить, сколько они захотят. Также и всех царских воевод, приходящих к нему, кормил он, и поил, и одаривал — уланов, и князей, и мурз. И упились все допьяна и разъехались по домам своим. Простые же люди лежали прямо по улицам, кто где повалился. И хвалили все царя, убогие же и нищие Бога о нем молили.

 

И никто же тогда никого же стрежаху, и моглъ бы царь, аще бы восхотѣл, от великих и до малых, и до худых всѣх избити во граде. Но или собою не домысляся, или вразумити его нѣкому на сие, но толко своими руками уби нарочитых князей и мурзъ, но и болшихъ волмож пьяных с собою ухвати и умча. Проспалися, в чепѣх и во оковах ведомы, на пути и плакахуся зло совѣсти своея и недомышляхуся.

И никто тогда никого не стерег, и мог бы царь, если бы захотел, всех перебить в городе от мала и до велика, всех без исключения. Но или сам он до этого не додумался, или некому было его вразумить, только убил он своими руками одних лишь знатнейших князей и мурз, богатых же вельмож, пьяных, с собою захватил и увез. Проснулись они уже в пути, ведомые в цепях и оковах, и зло плакали они от стыда, и не могли понять, как все случилось.

 

Царю же изготовившуся и воеводе его, и нощи дня того приспѣвши, во граде же всѣмъ людем пияным, малу и велику, и проводи царя из Казани до Волги Чюра, изпустивъ его и бѣжати изнарови. И рече ему: «Аз, царю, вмѣсто тебе умру и моя глава вмѣсто твоея главы. Ты же, мною избавленъ бывъ от смерти, не забуди мене: егда будеши на Москвѣ, прежде мене станеши пред самодержцем, и воспомяни ему о себѣ и о мнѣ вся повѣдай». Сказа Чюра всю свою мысль царю, яко: «И аз готовъ буду за тобою из Казани бѣжати к Москвѣ на имя самодержцево: аще ли не побѣгну, то быти ми убиену от казанцевъ про изпущение твое». И совѣт ему даде, яко да дождетъ его царь на нѣкоемъ мѣсте знаемѣ, день ему нарече, да з женами своими и з дѣтми, и с рабы, и со всѣм имѣниемъ своим, не мочавъ нимало, побѣгнетъ за ним к рускимъ людемъ и украинам.

Когда же царь и воевода его были готовы к побегу и настала ночь того дня, а горожане все были пьяны от мала до велика, проводил Чура царя из Казани до Волги, выпустив его и уговорив бежать. И сказал ему так: «Я, царь, вместо тебя умру и отдам свою голову вместо твоей. Ты же, избавленный мною от смерти, не забудь меня: когда будешь в Москве и раньше меня предстанешь перед самодержцем, поведай ему о своем спасении и расскажи все обо мне». И открыл Чура царю весь свой замысел: «И я готов бежать вслед за тобой в Москву и перейти на службу к самодержцу: ведь если я не убегу, то убьют меня казанцы за то, что отпустил тебя». И условились они, что дождется его царь в некоем известном им месте в назначенный день, а он с женами своими, и с детьми, и со слугами, и со всем своим скарбом, не медля, побежит вслед за ним к русским людям в пограничные земли.

 

Разгнѣвася бо Чюра князь на казанцевъ о царѣ Шигалии, что лѣсть сотвориша над царем не по совѣту его, и взяша царя на вѣре и ротѣ велицей, и восхотѣша его убити, аки нѣкоего злодѣя или худа человѣка, Бога не убоявшеся и брань конечную и кровопролитие зачинающе с московским самодержцем на отмщение себѣ и чадомъ своим.

Ибо разгневался князь Чура на казанцев из-за царя Шигалея за то, что обманули они царя, не послушавшись его совета, и, клятвенно пообещав ему безопасность, захотели убить его, словно какого-нибудь злодея или безвестного человека, не побоявшись Бога и затеяв кровопролитную войну с московским самодержцем, уготовив тем месть себе и своим детям.

 

И пущенъ бысть царь из Казани Чюрою, реку Богомъ, здрав побѣгли и воевода его, князь Дмитрей, со всѣми его отроки, неврежденъ ничем: воевода же не стрегом казанцы, развѣе царя блюдяху крѣпко. И побѣжаху к руским украинам, к Василь-городу, в борзоходных стругахъ, токмо з душами своими, яко же роженны, да едины главы своя унесутъ от напрасныя смерти, всю казну свою в Казани покинувше, сребреную и златую, и оружейную, и ризную, избывъ от тѣнята, яко птица от пругла на воздухъ излѣтевъ, второе избывъ от рукъ казанцевъ, от страха смертнаго. И забы царь, и не пожда на мѣсте реченнѣм друга своего Чюры Нарыковича, избавльшаго его от смерти.

И, выпущенный Чурой, я же скажу — Богом, побежал царь из Казани, здоров и невредим, и с ним воевода его, князь Дмитрий, со всеми своими отроками: воеводу ведь казанцы не стерегли, только за царем строго следили. И побежали они к русским границам, к городу Васильеву в быстроходных стругах, ничего не имея за душой, в чем мать родила, чтобы только головы свои унести от жестокой смерти, бросив всю казну свою в Казани: золото, и серебро, и оружие, и одежду, освободясь от пут, словно птица, вырвавшаяся на воздух из сетей, во второй раз уйдя от казанцев, от страха смертного. И забыл царь и не подождал в назначенном месте друга своего Чуру Нарыковича, избавившего его от смерти.

 

Во утрии же день приѣхаша нѣцыи князи и мурзы надзирати царя и видѣша двор царевъ пустъ стоящъ: ни входящих вонь и низходящихъ из него, и не бѣ стражей, ни бѣрежателей, ни слуг царевых, предстоящих ему. И поискавше царя в ложницах его, и не обрѣташе ни во единой храминѣ. И видѣша токмо стрежателей царевыхъ, лежащих изсѣченых. Они же рекоша: «Охъ! Охъ! Увы, яко прелщени есмя, всякъ посмиется нам, вѣдомо бо казанцем бѣжание царево».

Утром же следующего дня приехали некие князья и мурзы следить за царем и увидели, что двор царев стоит пуст: не было видно ни входящих в него, ни выходящих, ни стражей, ни охранников, ни слуг царских, прислуживающих ему. И, поискав царя в спальнях его, не нашли его ни в одной из комнат. И увидели они только побитых стражников царских. И сказали они:«Ох! Ох! Увы! Обмануты мы, и каждый теперь посмеется над нами, когда узнают казанцы о бегстве царя».

 

И гнашася за нимъ и вѣдуще, яко не согнати его, и между собою которахуся и пряхуся овъ на того, овъ на иного, и много избиша меж собою неповинных. Гнѣвахуся вси на Чюру, унимаше бо ихъ о убитии царя, и роптаху нань, и зубы скрѣжетаху. Инии же почитаху Чюру за храбрость его и за высокоумие его во всемъ граде.

И погнались они за ним, и, поняв, что не смогут его догнать, начали между собою ссориться и браниться, один наскакивая на другого, и убили многих неповинных. Гневались все на Чуру, ибо унимал он их, когда хотели они убить царя, и роптали на него, и скрежетали зубами. Другие же почитали Чуру за его храбрость и за то, что был он самым умным в городе.

 

Чюра же, по времени собрався з женами своими и з дѣтми, — с ним же бѣ 500 служащих раб его, во оружиях одѣяны, всѣх ратник с ним 1000 и присталых к нему со всѣм богатесвомъ князи з женами и з дѣтми, аки в села своя поѣха прохлажатися ис Казани. И побѣжа к Москвѣ спустя по царѣ Шигалѣи десять дней и догнав мѣста реченнаго, и не обрѣте царя ждуща его. И горко ему бысть в той часъ.

Чура же через некоторое время, собравшись с женами своими и детьми, — было с ним пятьсот вооруженных рабов, служивших ему, всех же воинов с ним была тысяча, так как присоединились к нему некоторые князья со всем богатством своим, с женами и детьми, — будто бы в села свои поехал прогуляться из Казани. И побежал он в Москву через десять дней после царя Шигалея, и достиг назначенного места, и не нашел там царя, ждущего его. И горько ему было в тот час.

 

А казанцы, увѣдавше бѣжание Чюры и гнавшеся за ним, и догнавше. Онъ же, обострожився от нихъ в мѣсте крѣпце, чая отбитися от нихъ. И бившеся с ними долго. И убиша своего храбраго воеводу Чюру Нарыковича и с сыном его, и со всѣми отроки его, яко прелагатай есть Казани, доброхота царева. И токмо живѣ женѣ его с рабынями ея в Казань возвратиша. И болши сея любви нѣсть ничто же, еже положити душю свою за господина своего или за друга.

А казанцы, узнав о бегстве Чуры, погнались за ним и догнали его. Он же отгородился от них в удобном месте, надеясь отбиться, и долго сражался с ними. И убили они храброго своего воеводу Чуру Нарыковича с сыном его и со всеми отроками его как изменника Казани и царского доброхота. И только жена его с рабынями живой возвратилась в Казань. И нет ничего выше той любви, когда отдают душу за господина своего или друга.

 

О ТРЕТИЕМЪ ВЗЯТИИ ЦАРЯ САП-КИРЕЯ НА ЦАРСТВО И О СКОРБИ ЕГО, И О СМЕРТИ, И О ЦАРИЦЪ ЕГО, И О КАЗНИ ВЕЛМОЖ МОСКОВСКИХ, И О ПОСЛАНИИ ВОЕВОД МОСКОВСКИХ НА КАЗАНЬ. ГЛАВА 26

О ВЗЯТИИ В ТРЕТИЙ РАЗ НА ЦАРСТВО ЦАРЯ САФА-ГИРЕЯ, И О СКОРБИ ЕГО, И О СМЕРТИ, И О ЦАРИЦЕ ЕГО, И О КАЗНИ МОСКОВСКИХ ВЕЛЬМОЖ, И О ПОСЛАНИИ ВОЕВОД МОСКОВСКИХ НА КАЗАНЬ. ГЛАВА 26

 

И по избѣжании царя Шигалѣя ис Казани идоша казанцы в Нагаи, за Яикъ, и молиша царя Сап-Кирея, да изыдетъ паки третье к нимъ на Казань царемъ,[103] ничтоже бояся. Онъ же радъ бысть и пойде с ними, прииде с честию в Казань. И встрѣтиша с дары царскими и умиришася с ним. И царствова напослѣдок два лѣта, и злѣокаянную свою душю изверже.[104]

И после бегства царя Шигалея из Казани отправились казанцы к ногаям, за Яик, и молили царя Сафа-Гирея, чтобы, ничего не боясь, пошел он к ним снова в третий раз царем в Казань. Он же был рад, и пошел с ними, и пришел с честью в Казань. И встретили его казанцы с царскими дарами и помирились с ним. И царствовал он напоследок два года и испустил злоокаянную свою душу.

 

Словес Божиих суд! Мечь и копие не уби его, и многажды на ратѣх смертныя раны возлагаху нань, нынѣ же, пьянъ, лице свое и руце умываше и напрасно занесеся ногама своима, и главою о умывалничный теремец ударися до мозгу, и о землю весь разразися, и всѣ составы тѣла его разслабишася, и не успѣвшим его предстоящим скоро подхватити. И от того умре того же дни, глагола сие, яко: «Нѣсть ино ничто, но кровь християнская уби мя». И всѣх лѣтъ царствова на Казани 32 лѣта.

О суд Божий! Не убили его меч и копье и много раз в боях наносили ему смертельные раны, теперь же, пьяный, мыл он руки свои и лицо, и покачнулся на ногах, и разбил голову об умывальник до мозга, и упал на землю, и разбился, и все суставы его расслабились, и прислуживавшие ему не успели подхватить его. И от этого умер он в тот же день, проговорив: «Не что-нибудь, а кровь христианская убила меня». И всего процарствовал он в Казани тридцать два года.

 

И, умирая, царь приказа царство свое меншей царице[105] своей, начаяся нѣчто сынъ родится ему от нее, а трем женам раздѣли имѣние царское и отпустити велѣл во отечествия своя ихъ. Они же поѣхаша: болшая в Сибирь ко отцу своему, а вторая к Астраханскому царю, третяя жена въ Крымъ к братии своей, княземъ Ширинскимъ. Четвертая же бѣ руская плѣнница, дочь нѣкоего князя славна. И та по возвращении царя из нагай в Казань умре в Казани.

И, умирая, передал царь свое царство младшей своей царице, надеясь, что родится у нее его сын, а имение царское разделил между другими тремя женами и велел отпустить их каждую в свое отечество. И поехали они: старшая — в Сибирь, к отцу своему, вторая — к астраханскому царю, третья жена — в Крым, к братьям своим, князьям Ширинским. Четвертая же была русской пленницей, дочерью некоего славного князя. Она после возвращения царя от ногаев в Казань умерла в Казани.

 

И по смерти царевѣ востала брань велика и убийство в велможахъ его, и ругание злогласно, и крамола губителная: не хотяху бо слушати казанцы и покарятися менший болшимъ, коимъ царство приказано беречи, но вси велики творяхуся и вси хотяху владѣти в Казани, и друг друга убивающе.

И началась после смерти царя между вельможами его яростная борьба, и убийства, и злая ругань, и крамола губительная, ибо не хотели менее знатные казанцы слушаться и покоряться более знатным, которым приказано было беречь царство, но все главными себя возомнили, и все хотели править в Казани и убивали друг друга.

 

А инии же крамолницы бѣгаху к Москвѣ ко царю и великому князю служити. Онъ же, не бояся, приемля ихъ и дая имъ потребная неоскудно. И се видяще, инии забываху родъ и племя. К Москвѣ выѣзжаху казанцы до 10 000 на Русь. Божие слово рече во Евангелии: «Аще кое царство станетъ само на ся, то вскорѣ разорится».

А иные же крамольники убегали в Москву служить царю и великому князю. Он же, не боясь, принимал их и давал им необходимое, не скупясь. И, видя это, иные забывали свой род и племя. И выехало казанцев в Москву, на Русь, до десяти тысяч. Слово Божие говорит в Евангелии: «Если какое-либо царство станет само на себя, то вскоре разорится».

 

Царь же Шигалий из Казани на Коломну прибѣжав, яко ястреб, борзо прелѣтев путную долготу, ту бо стояше того лѣта царь и великий князь с силами своими, мужествуя на крымскаго царя. И втай наедине возвѣсти ему Шигалий о себѣ,[106] како поглощенъ хотяше от казанцевъ быти и еже рядцы его болшие казанцем дружаху и поноровляху, яко навѣтом ихъ казанцы хотѣша его убити, Показа же ему и грамоты их за печатми ихъ.

Царь же Шигалей из Казани быстро, словно ястреб, перелетев долгий путь, прибежал в Коломну, где стоял в том году царь и великий князь с силами своими, доблестно воюя с крымским царем. И тайно, наедине, рассказал ему Шигалей, как хотели его погубить казанцы и о том, что его, самодержца, ближайшие советники были в сговоре с казанцами и потрафляли им и что по их навету казанцы хотели его убить. Показал он ему и грамоты их, скрепленные их печатями.

 

Царь же и великий князь возъярися и рыкнувъ, яко лѣвъ, зло и, вправду обыскавъ и испытавъ християнскихъ губителей и бусорманских понаровниковъ, сослати повелѣ трех своих боляр, великихъ велможъ, лесть творящих, главной казни предати. Четвертый же болший и той смертным зелием опився уже после ихъ.[107] К сим же и иных, вѣдающихъ дѣло сие, но не творящих, тии же бѣжанием смерти избыша и казни, и нѣгдѣ укрывшеся гнѣва его, живше до времени и обославшеся инѣми, и паки прияти быша во свой санъ.

Царь же и великий князь разъярился и, рыкнув зло, словно лев, и учинив строгий допрос губителям христиан и басурманским приспешникам, повелел сослать трех своих бояр, знатных вельмож, бывших в заговоре, и предать их смертной казни. Четвертый же знатный сам принял яд уже после их смерти. К этим же прибавил он и иных, которые знали об этом заговоре, но сами в нем не участвовали, но те бегством избежали смерти и казни, и жили до времени в некоем месте, укрывшись от гнева его, и, когда поручились за них другие, снова были утверждены в своем сане.

 

Царь же и великий князь о том посмѣянии ему казанцевъ, еже о царѣ Шигалие, болитъ душею и снѣдается сердцем и недугуетъ злобою. И на другое лѣто по нем посла за сию лестную измѣну казанския земли воевати дву своихъ воевод преславных: превеликаго воемъ наставника храбраго князя Семиона Микулинскаго, достойно его памяти не забыти, и князя Василья Оболенскаго Сребренаго[108] — и с ними на лехкѣ рати с копии многочисленых и бойцовъ огненых, и стрелцовъ.

Царь же и великий князь из-за всего случившегося с царем Шигалеем, из-за этой насмешки над ним казанцев озлобился, и болела у него душа, и ныло сердце. И послал он на следующий год разорить за ту коварную измену казанские земли двух своих прославленных воевод: великого наставника воинов храброго князя Семена Микулинского — да сохранится память о нем! — и князя Василия Оболенского Серебряного и с ними налегке многочисленных воинов, вооруженных копьями, и пищальников, и стрельцов.

 

И отпущаше ихъ, говорит имъ слово свое царское с любовию: «Вѣсте ли, о силмии мои, каков пламень горит в сердцы моем о Казани и не угаснетъ никогда же?! И воспомяните тогда, что благоприяли от отца моего, а от меня же, аще и мало: се еще нынѣ вамъ время предлежитъ любовъ показати ко мнѣ потщаниемъ службы, еже нелестно, на враги моя, и, аще угодно послужите и печаль мою утѣшите, то многимъ благимъ и паче первыхъ повинна мя вам дарователя имѣйте, о друзи. И се ми надежда моя великих воеводъ и благородных юнош». И сими словесы дерзостных сотвори, и отпущает Волгою в лодияхъ, заповѣдавъ имъ не приступати к Казани, сам бо мысляше ити, изготовяся, какъ ему время будетъ.

И, отпуская их, говорит он им с любовью слово свое царское: «Знаете ли, о сильные мои, какой пламень горит в сердце моем из-за Казани и не угаснет никогда?! Вспомните же все доброе, что получили от отца моего и от меня, пусть даже от меня и мало еще: теперь подошло вам время показать любовь вашу ко мне усердной и преданной службой против врагов моих, и если хорошо послужите и печаль мою утешите, то больше прежнего, о друзья, награжу вас многими дарами. И теперь надеюсь я на первых моих воевод и благородных юношей». И, вдохновив их такими словами, посылает он их Волгою, в ладьях, наказав им не подступать к Казани, ибо сам намеревался, приготовившись, идти туда, когда подоспеет время.

 

Похвалю же мало время предобраго воеводу и всѣми любимаго князя Симиона. Таковъ бо обычай имѣ: умомъ веселъ всегда и свѣтел лицем, и радостенъ очима, и тих, и кроток, и не имѣя гнѣва ни на кого же своих воин, но на противныя ему ратныя, и силенъ в мужествѣ, и славен в побѣдах, и в скорбѣхъ терпѣливъ, и наученъ мѣтати копием и укрыватися от стреляния, и на обѣ руки стрѣляти в примѣту, и не погрѣшити.

Воздам же коротко хвалу добрейшему воеводе и всеми любимому князю Семену. А был он таков: умом всегда живой и лицом светел, с радостными глазами, тихий и кроткий; не держал он гнева ни на кого из своих воинов, только на вражеских ратников, и был он доблестен и славен победами своими, и терпелив в несчастьях, и хорошо умел метать копье и укрываться от стрельбы, и мог обеими руками стрелять в цель и не промахнуться.

 

Тот же воевода, князь Семенъ, з другимъ воеводою уязвляется сердцемъ и вооружается крѣпце, со многими ратными храбрыми шедше, повоеваша много казанския области и кровию наполниша черемиская поля, и землю покрыша варварскими мертвецы, а Казань град мимо идоша неподалеку, толко силу свою показавше казанцем, не приступающе ко граду.

И загорелись сердца у того воеводы князя Семена и другого воеводы, и хорошо вооружились они, и, подойдя со многими храбрыми воинами, разорили много казанских земель, и наполнили кровью черемисские поля, и покрыли землю мертвыми варварами, а город Казань обошли стороной неподалеку от него, только силу свою показав казанцам, не подступая к городу.

 

А велми и зѣло мочно бѣ и невеликим трудом Казань тогда взяти, занеже пришли воеводы не с вѣдома в землю Казанскую, а во граде мало людей было: всѣ улановѣ и князи и мурзы разъѣхашася по селом своимъ гуляти з женами своими и з дѣтми. И царя во граде нѣтъ: наѣхаша бо его на полѣ, с ловящими птицы и со псы ѣздяше и ловы дѣяше, тѣшашеся просто в мале дружине своей. И убиша 3000 казанцевъ, бывшихъ с нимъ, и шатры его, и казну ту всю разграбиша, и болшую кормлю хлѣба его взяша, и самого царя мало не взяша, едва убѣжа самъ на возвращение с пятию или з десятию человеки, и град осади.

А можно было, и даже очень легко, взять тогда Казань, поскольку пришли воеводы неожиданно в Казанскую землю, а в городе было мало людей: все уланы, и князья, и мурзы разъехались гулять по своим селам с женами и детьми. И царя не было в городе: наехали на него в поле, когда он, развлекаясь, охотился с ловчимн птицами и собаками, и была при нем лишь небольшая дружина. И убили они три тысячи казанцев, бывших при нем, и разграбили шатры его и казну, и забрали много хлеба, и самого царя едва не взяли — еле удалось ему убежать назад с пятью или десятью людьми и затвориться в городе.

 

И видѣвъ, яко прошли уже Казань, и в третий день собрався и посла за ними 20 000 казанцевъ на похвалѣ, мняшеся и похваляяся ста тысящъ не боятися руси и, догонячи, переняти пути и воевод московских убити, и повоевати предѣлы руския. Воеводы же, услышавше за собою погоню, и сташа, крѣпце нѣгде укрывшеся. Казанцы же три дни гнашася за ними и утомишася сами и кони ихъ, и падоша почивати, аки мертви, чающе ушедше воевод у нихъ.

И когда увидел он, что русские прошли уже мимо Казани, на третий день собрался он и послал за ними двадцать тысяч казанцев, похваляясь при этом, что не испугаются они стотысячного русского войска, и, догнав его, преградят ему путь, и поубивают московских воевод, и пограбят русские земли. Воеводы же, услышав за собою погоню, остановились, надежно укрывшись в некоем месте. Казанцы же три дня гнались за ними, и утомились они и кони их, и попадали они, как мертвые, на отдых, думая, что ушли от них воеводы.

 

Воеводы же изшедше из мѣста своего и поидоша тихо к брегу, гдѣ казанцы спятъ. И послаша ихъ подзирати, и видѣша, что крѣпко спяху всѣ и оружые с себя помѣташа, и стражей нѣтъ, и стада конския далече от нихъ пасутъ, и никого же боятся, потому что во своей земли. И вои преже на нихъ шедше и отгнаша коней от нихъ. И вострубиша в трубы ратныя и в сурны, и нападоша на нихъ в полудни, вару сущу и зною велику, и побиша ихъ 17 000, а 2000 взяша в плѣнъ, а тысящу нездравыхъ и язвеных и убѣгших в лѣсы.

Воеводы же вышли из укрытия своего и пошли тихо к берегу, где спали казанцы. И послали понаблюдать за ними, и увидели посланные, что все крепко спят, поснимав с себя оружие, и дозорных нет, и конские стада от них далеко пасутся, и никого не опасаются, потому что находятся на своей земле. И пошли воины сначала к ним и отогнали коней от казанцев. И вострубили они в ратные трубы и в сурны, и напали на них в полдень, в самый жар и зной, и побили их семнадцать тысяч, а две тысячи взяли в плен, и лишь тысяча покалеченных и раненых убежала в леса.

 

И с великимъ полономъ казанскимъ воеводы приидоша к Москвѣ здравы всѣ, и нимало ихъ не паде. И радъ бысть велми царь и великий князь. Повелѣ одарить воеводъ своихъ и все войско издоволи, ходившия с ними, царскими дарованьми, яко забыти имъ вся труды своя, еже ходяще подъяху нужнымъ путемъ.

И с большим казанским полоном пришли воеводы в Москву, все здоровые — никто из них не погиб. И рад был очень царь и великий князь. Велел он одарить воевод своих, и всем воинам, ходившим с ними, раздал царские дары, чтобы забыли они все тяготы свои, которые перенесли, пройдя этот тяжелый путь.

 

И се бысть первая началная побѣда сего самодержца нашего над злою Казанью. И ни тако же царь с казанцы своими устрашися, ни смирися с московскимъ самодержцемъ, не преста от злого обычая своего, еже воевати Руския земля. И в борзе умре: по возвращении же своем из Нагай царствова и по той побѣде толко два лѣта.

То была первая победа этого нашего самодержца над злою Казанью. Но не устрашился царь с казанцами своими, не помирился он с московским самодержцем, не отказался от злого обычая своего разорять русские земли. И вскоре умер он; после возвращения его от ногаев и того поражения своего царствовал он только два года.

 

В то же лѣто, в не же умре царь казанский, начатъ царь и великий князь рать свою подвизати, и премѣняя войско свое по вся лѣта, на Казанскую державу. Неисходимо воинство руское бываше по седмь лѣтъ ис Казанския области, донелѣже, смиривъ ю тѣмъ, одолѣ и взятъ.

В тот же год, когда умер казанский царь, начал царь и великий князь посылать свою рать на Казанскую державу, каждый год обновляя войско. Семь лет не уходило русское воинство из Казанской земли, до тех пор, пока, смирив ее и одолев, не взял он Казани.

 

О ПЕРВОМЪ ХОЖЕНИИ САМОГО ЦАРЯ И ВЕЛИКАГО КНЯЗЯ X КАЗАНИ И О ИЗЛЮБЛЕНИИ ЕГО МѢСТА ГРАДНАГО. ГЛАВА 27

О ПЕРВОМ ПОХОДЕ САМОГО ЦАРЯ И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ НА КАЗАНЬ И О ТОМ, КАК ПРИГЛЯНУЛОСЬ ЕМУ МЕСТО ДЛЯ ПОСТРОЙКИ ГОРОДА. ГЛАВА 27

 

Царь же и великий князь, слышав царя казанскаго Сап-Кирея, злаго воина, лютаго звѣря, кровопийцу, злѣ умерша и в велможахъ его и во всѣх казанцех возмущение и брань, и самоволие великое, и подвижеся умом и сердцемъ уязвися, и разгорѣся божественою ревностию по християнствѣ. И в третие лѣто царства своего собра вся князи и воеводы, и вся руская воинства многа и поиде самъ х Казани во многих тысящах в зимнее время в лѣта 7058-го года.

Царь же и великий князь, услышав, что казанский царь Сафа-Гирей, неистовый воин, лютый зверь и кровопийца, умер злой смертью и что между вельможами его и всеми казанцами начались междоусобицы и борьба, и царит там самоволие, взволновался умом и уязвился сердцем, и разгорелся божественным усердием защитить христианство. И в третий год своего царствования собрал он всех князей, и воевод, и все русское воинство и в зимнее время, в году 7058 (1550), сам пошел к Казани со многими тысячами.

 

И велика бысть нужа воемъ от стужи зимныя: и от мраза, и от глада мнози изомроша, и конскаго падежу безчислено бысть. Велика тогда зима и мразна, к тому же и весна приспѣ скоро, и дождь велик, и много его идяше месяцъ непрестанно — или Богь тако сотвори или волхвование казанских волхвовъ сие бысть, не вѣмъ, — яко и станам и становищам в войске потонути, и мѣстом сухим не обрѣстися, гдѣ стояти и огнемъ огрѣтися, и ризы своя просушити, и ядения сварити.

И была для воинов большим бедствием зимняя стужа, и многие поумирали от морозов и от голода, и коней пало бесчисленное множество. Зима тогда была долгой и морозной, к тому же и весна началась рано, и целый месяц непрестанно шли проливные дожди — не знаю, Бог ли так устроил или по волхвованию казанских волхвов это случилось, — так что все воинские станы и лагеря потонули в воде, и не было сухого места, где бы можно было остановиться, и обогреться у огня, и просушить одежду, и сварить еду.

 

И тогда того ради мало стояху у Казани, токмо три месяцы — от 25-го дни декабря месяца и до 25-го дни марта месяца. Приступаху ко граду по вся дни, биюще по стѣнам из великихъ пушекъ. И не преда ему Богъ Казани взяти тогда, яко царя не бѣ на царствѣ, не бы славно было взяти его.

Поэтому в тот раз недолго стояли русские под Казанью, только три месяца — с 25 декабря до 25 марта. Каждый день штурмовали они город, стреляя по стенам из больших пушек. И не дал Бог московскому царю и великому князю взять Казань, ибо не было там в это время царя на царстве и потому не славно было бы взять его.

 

И возвратися на Русь, и Казанскую землю всю почернивъ и опустошивъ, видѣвъ у града напрасное падение людей своихъ. И мимо идущимъ имъ путем по Волге, ледомъ, за 15 верстъ от Казани на рецѣ, зовомѣй Свияге, ей же устие в Волгу течетъ, и узрѣ ту меж двѣма рѣкама гору высоку и мѣсто пространно и крѣпко велми, и красно, и подобно к поставлению града. И возлюби е въ сердцы своемъ, но не яви тогда мысли своея воеводам, ни единому же не рече ничтоже имъ, да не разгнѣваются нань и паче времени не сущу: бѣ бо мѣсто пусто и лѣсъ велик по нему. Подле же обою рѣкъ, Звияги и Волги,[109] великия луги прилѣжатъ, травны велми и красны. Вдалѣ же от рѣкъ, в гору, села казанския стояху, в них же долняя черемиса живетъ — двѣ бо черемисы в Казанской области, языки ихъ три, четвертый же язык — варварский и той владѣяше ими:[110] едина убо черемиса об сю страну Волги сѣдят, промеж великих горъ, по удолиям, и та словетъ горняя; другая же черемиса об ону страну Волги живетъ, и та наричется луговая, низоты ради и равности земли тоя. И всѣ тѣ людие земли тоя пашницы и трудники, и злолютыя ратники. В той же странѣ луговой есть черемиса кокшаская и ветлуская: живутъ в пустынях лѣсных, ни сѣют, ни орутъ, но ловом звѣриным и рыбным извозомъ питаются и живутъ, аки дикие.

И возвратился он на Русь, пожегши и опустошив всю Казанскую землю, мстя за жестокую смерть своих людей у города. И когда шли они Волгою назад по льду, в 15 верстах от Казани, на реке, называемой Свиягой, устье которой впадает в Волгу, увидел он между двумя реками высокую гору и место, подходящее для постройки города: весьма просторное, крепкое и красивое. И полюбил он его всем сердцем, но не открыл тогда своего замысла воеводам, ни одному из них ничего не сказал, чтобы не разгневались на него: ведь место то было безлюдно и поросло густым лесом, больше же потому, что на это не было тогда времени. По берегам обеих этих рек — Свияги и Волги — простираются луга, богатые травами и красивые. Вдали же от рек, по склону горы, разбросаны казанские села, в которых обитает низовая черемиса, — ведь в Казанских землях проживают две черемисы, объединяющие три народа, четвертый же народ — варвары, которые и владеют ими: первая черемиса по эту сторону Волги сидит, между высокими горами по долинам, и называется она горной; вторая же черемиса живет по другую сторону Волги и зовется луговой из-за низости и ровности той земли. Жители же земли той все хлебопашцы и труженики, и свирепые ратники. В той же луговой стороне есть черемиса кокшайская и ветлужская; живут они в безлюдных лесных местах, не сеют и не пашут, но питаются охотой и рыбной ловлей и живут, как дикие.

 

И пришед к Москвѣ царь и великий князь, и распусти войско свое препочити и не прогнѣвася на ня о неполучении орудиа своего, и хулна слова не рече к нимъ о напрасном хожении своемъ. И не ослабѣ ото всегдашняго подвига и желания мыслию о Казани, ни обленися и не преста от молениа своего ко Господу со слезами, не отчаяся надѣжды своея.

И, придя в Москву, царь и великий князь распустил свое войско на отдых, и не разгневался на воинов за то, что не исполнили они своего дела, и худым словом не попрекнул их за неудавшийся свой поход. И не ослабло всегдашнее его стремление и желание овладеть Казанью; не ленясь, не переставал он со слезами молиться Господу, не теряя надежды своей.

 

О ВИДѢНИИ СНА ЦАРЯ И ВЕЛИКАГО КНЯЗЯ И О ВТОРОМ ПОСЛАНИИ ВОЕВОД ЕГО X КАЗАНИ, И О ПОСТАВЛЕНИИ СВИЯЖСКОГО ГРАДА.[111] ГЛАВА 28

О СНЕ, ПРИВИДЕВШЕМСЯ ЦАРЮ И ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ, И О ПОСЛАНИИ ИМ ВО ВТОРОЙ РАЗ СВОИХ ВОЕВОД К КАЗАНИ, И О СТРОИТЕЛЬСТВЕ ГОРОДА СВИЯЖСКА. ГЛАВА 28

 

И абие видитъ видѣние нѣкое во снѣ, показующе ему мѣсто, гдѣ самъ видѣ и град ту поставити веляше, яко и древле царю Константину,[112] на устрашение казанцем, яко да побѣгнут от лица его и да мало нѣкое пособие и ограда будетъ украинам руским, и крепость и покой ратующимся с казанцы, да яко дома, во граде своемъ, на Руси, живущим и временем исходящим из него и воюютъ землю Казанскую.

И внезапно явилось ему, как некогда царю Константину, видение некое во сне, в котором показано было увиденное им место и повелевалось поставить там город на устрашение казанцам, дабы скрылись они от лица его и были бы для пограничных русских земель от этого города помощь и защита, а для воюющих с казанцами стал бы он надежной крепостью, чтобы могли они жить в нем, как дома, в своем городе на Руси, время от времени выходя оттуда и разоряя Казанскую землю.

 

И убудився от сна своего, и разумѣ, яко истинно есть видѣние се, а не лжа. И призвав к себѣ скоро прежепомянутаго многажды царя Шихгалея изо отчины земли его — из Касимова, яко вѣренъ ему бѣ паче иных царей и князей, и повелѣ ему ити со всѣми его служивыми варвары х Казани, яко уже гораздо есть ему знаема Казань и обычай казанской весь вѣдом.

Когда же пробудился он ото сна, то понял, что истинно видение это, а не ложно. И вскоре, призвав к себе много раз упоминавшегося прежде царя Шигалея из его отчины — Касимова, поскольку был он предан ему больше других царей и князей, повелел ему идти со всеми служащими ему варварами к Казани, ибо хорошо ему уже знакома была Казань и известны все казанские обычаи.

 

Посылаетъ с ним девять воевод своих великихъ: первое князя Петра Шуйскаго, второе князя Михайла Глинского, третьяго князя Семена Микулинскаго вышереченнаго, четвертаго князя Василья Оболенскаго Серебренаго, пятое брата его, князя Петра Серебренаго, шестое Ивана Челяднина, седмое Данила Романова, осмое Ивана Хабарова, девятое Ивана Шереметева. С ними же и прочих воевод и многочисленное войско руское, твердооружное и все златом испещрено, и хитрецы, и градоздавцы, и дѣлатели. Повелѣ имъ казанския улусы плѣнити и воевати, и не щадѣти ни женъ, ни дѣтей, ни старых, ни малыхъ, но всѣх под мечь клонити и на мѣсте же своемъ любимом и паче — Богомъ избранном град возградити, и всячески неослабно притужати х Казани, егда будетъ мочно.

Посылает с ним царь и великий князь девять старших своих воевод: первым — князя Петра Шуйского, вторым — князя Михаила Глинского, третьим — вышеназванного князя Семена Микулинского, четвертым — князя Василия Оболенского Серебряного, пятым — брата его Петра Серебряного, шестым — Ивана Челяднина, седьмым — Данилу Романова, восьмым — Ивана Хабарова, девятым — Ивана Шереметева. С ними послал он и других воевод, а также многочисленное русское войско, хорошо вооруженное и разукрашенное золотом, и мастеров, и градостроителей, и работников. И повелел он им разорять и захватывать в плен казанские улусы и не щадить ни женщин, ни детей, ни старых, ни малых, но всех склонять под меч, и воздвигнуть на облюбованном им и, более того, Богом избранном месте город, и, когда будет возможно, всячески неослабно докучать Казани.

 

Царь же Шихгалей Касимовский повелѣние приемъ от царя, самодержца своего, веселым сердцемъ и не со гнѣвом, и не хулением, ни скорбию. Такоже и всѣ воеводы великия и все московское воинство радостно поидоша, аки вѣдая на готовое орудие, шествие скоро творящи к Казани плаванием в ладиях великою рѣкою Волгою — течение имуще из Руси прямо на востокъ, от нея же за 5 верстъ градъ Казань стоитъ, о лѣвую страну — везуще с собою готовый град древяный[113] на великих лодиях бѣлоозерскихъ,[114] того же лѣта новъ и хитръ строениемъ.

Царь же Шигалей Касимовский принял повеление царя, самодержца своего, с веселым сердцем, без гнева, хулы или скорби. И все знатные воеводы, и все московское воинство радостно выступили в поход на Казань, как будто уже предчувствуя победу, быстро совершая переход вплавь, в ладьях, по великой реке Волге — течет она из Руси прямо на восток; в пяти верстах в сторону от нее и стоит город Казань, на левом берегу — везя с собою на больших белозерках готовый деревянный город, заново искусно построенный в том же году.

 

И плывше 30 дней и приидоша в землю Казанскую на рѣку Свиягу на мѣсто, указанное имъ, месяца майя въ 16 день, в субботу седмую по Пасце.[115] И сташа ту, не дошедше Казани за 15 верстъ. И видѣша мѣсто угодно и добро велми, возлюбиша е царь и воеводы всѣ, и возрадовашася войска вся. И на утриа, в неделю, распустиша войска вся по улусомъ казанскимъ воевати и плѣнити горние черемисы и нижние. Первому войску, пѣшцем, повелѣша на горѣ той лѣсъ сѣщи и мѣсто чистити на поставление града. И Божиимъ повелѣнием и поспѣшением въскорѣ дѣло конецъ прият не во многи дни и, готовый собравше, поставиша град велик и красенъ в лѣто 7059-го месяца июня въ 30 день.[116]

И плыли они тридцать дней и пришли в землю Казанскую на реку Свиягу, на указанное им место месяца мая в шестнадцатый день, в седьмую субботу после Пасхи. И остановились там, не дойдя до Казани пятнадцати верст. И открылось им очень удобное и красивое место, и полюбилось оно царю Шигалею и всем его вельможам, и возрадовались все войска. И наутро, в воскресенье, распустил царь свои войска по казанским улусам — разорять и брать в плен горную и нижнюю черемису. Первому же войску, пехотинцам, повелел он на горе той рубить лес и расчищать место для постройки города. И вскоре Божиим повелением и с его помощью, по прошествии лишь немногих дней, дело подошло к концу, и, собрав готовые части, поставили город, большой и красивый, в году 7059 (1551), месяца июня в тридцатый день.

 

И поставиша в нем церковь соборную пречистыя Богородицы честнаго ея Рождества древяну и 6 инѣх монастырей внутрь града построиша, в них же храмъ преподобнаго Сергия чюдотворца.[117] И всѣ воеводы и боляре, и купцы, и богатии, и простии жителие во граде домы свѣтлы поставиша и много житие свое устроиша. И радости, и веселиа наполнишася вси людие и прославиша Бога.

И поставили в нем деревянную соборную церковь Рождества пречистой Богородицы, и построили внутрн города шесть монастырей, в одном из которых — храм преподобного Сергия-чудотворца. И все воеводы, и бояре, и купцы, богатые люди и простые жители поставили себе в городе светлые дома и хорошо устроили свою жизнь. И наполнились все люди радостью и веселием и прославили Бога.

 

О БЫВШЕМЪ ЗВОНУ НА МѢСТЕ ТОМЪ И О ЧЮДОТВОРНОМ ЯВЛЕНИИ СЕРГИА ЧЮДОТВОРЦА. ГЛАВА 29

О РАЗДАВАВШЕМСЯ В ТОМ МЕСТЕ ЗВОНЕ И О ЧУДЕСНОМ ЯВЛЕНИИ СЕРГИЯ-ЧУДОТВОРЦА. ГЛАВА 29

 

Многа тогда быша изцеления от иконы великаго чюдотворца Сергия, якоже у гроба его слѣпии прозрѣша, нѣмии проглаголаша, хромым хожденне дарова, сухимъ простертие, глухим слышание; и бѣсы изгоняя, и от плѣна из Казани избавляше, и всяк недуг изцелеваше данною ему от Бога благодатию. Якоже бо царь нѣкий град свой возлюби, в нем же царствовати хотяше, то всяцеми вещьми драгими и видимыми добротами украшаетъ, да тѣм славенъ и красенъ будетъ от иноземцев далних странных и купцевъ и от всѣх человекъ, входящих в онь да зряще на нь, дивящеся, и восвояси пришедше, и сказуютъ инемъ красоты его, — тако же и блаженный нашъ Сергий чюдотворецъ благими своими знаменми и чюдесы украси и прослави новый градъ свой, и от всѣх познася по всему, яко хощетъ жити в нем неотступно и град свой, и вся люди своя, живущия в немъ, соблюдати присно от варваръ. И преже намъ всего радостный вѣстник и неложный бываетъ, еже до конца изчезновение на враги своя казанцы, и на всю черемису ихъ.

Многие тогда свершились исцеления от иконы великого чудотворца Сергия: слепые у гроба его прозревали, немые начинали говорить, хромым он даровал способность ходить, сухоруким — владеть руками, глухим — слух, и бесов он изгонял, и освобождал из казанского плена, и всякий недуг исцелял данной ему от Бога благодатью. Подобно тому как если бы некий царь, полюбив свой город и желая в нем царствовать, стал украшать его всякими дорогими вещами и зримыми красотами, дабы стал он от этого прекрасным и прославили бы его иноземцы из дальних стран, и купцы, и все люди, входящие в него, ибо, увидев его, удивились бы они и, вернувшись в свои земли, рассказали другим о его красоте, — также и блаженный наш Сергий-чудотворец благими своими знамениями и чудесами украсил и прославил новый город свой, отчего всем стало ясно, что хочет он в нем пребывать постоянно и всегда оберегать от варваров город свой и всех людей своих, в нем живущих. И явился он самым первым радостным и правдивым вестником того, что окончательно будут побеждены враги наши казанцы и вся их черемиса.

 

Мѣсто же то таковое, идѣже поставися град: прилѣжаху бо к нему подале от него превысокия горы, и лѣсы верси своя покрывающе, и стремнины глубокия, и дебри, и блата; ближе града об едину стѣну езеро мало, имѣюще в себѣ воду сладку и рыбиц всяких малых доволно и на пищу человѣком, из него же круг града течет рѣка Щука, и мало пошед, впаде въ Свиягу рѣку. И на таковѣй сей границе краснѣй промѣж двою рѣкъ, Волги и Свияги, новый градъ ста.

Место же, где вырос город, было таково: подалее от него подходили к нему высокие горы, вершины которых покрывал лес, простирались глубокие стремнины, непроходимые чащи и болота; вблизи же города, возле одной из стен, находилось небольшое озеро, имеющее вкусную воду и богатое всякой мелкой рыбой, пригодной для питания людей, из него берет начало река Щука, которая сначала обтекает вокруг города, а затем, немного пройдя, впадает в реку Свиягу. На этом прекрасном месте между двух рек, Волги и Свияги, и встал новый город.

 

И первое явися начало Божия помощи молитвъ ради пречистыя Богородицы и новых всѣх святых чюдотворцев рускихъ: егда бо царю и воеводамъ пришедшимъ и град Свияжский ставити начаша, и в третий день приидоша з дары, обославшеся, старѣйшины, сотники горния черемисы и моляхуся царю и воеводам, еже не воевати ихъ, князем же ихъ и мурзамъ оставиша их имъ и в Казань в осаду бѣжавшимъ и з женами, и з дѣтми. И присяже тогда горняя черемиса вся царю и великому князю и приложися половина земли казанския людей. И послаша царь и воеводы во улусы ихъ писарей, описавше ихъ 40 000 луков гораздных стрелцовъ, кромѣ мала и стара, невозрослого бо юноши и стара мужа, не писаху тѣх луков.

И явилось первое знамение Божьей помощи благодаря молитвам пречистой Богородицы и всех новых святых русских чудотворцев: на третий день после того, как пришли царь и воеводы и начали строить Свияжский город, явились к ним с дарами, предупредив заранее через послов, старейшины, сотники горной черемисы, и стали молить царя и воевод, чтобы они не разоряли их, сказав, что князья их и мурзы бросили их, а сами укрылись в Казани вместе с женами своими и детьми. И присягнула тогда вся горная черемиса царю и великому князю, и перешла на его сторону половина жителей Казанской земли. И посланы были царем и воеводами в их улусы писари, которые переписали сорок тысяч умелых стрелков, кроме молодых и старых, — не достигших зрелости юношей и стариков не переписали.

 

Сказываху же царю и воеводам нашим старейшины — сотники горния черемисы, живущии неподалечю от Свияжскаго града, тужаще и жаляще, иже добрѣ и гораздо свѣдяще: «До поставления бо за пять лѣтъ, царю нашему того же лѣта уже умершу и мѣету тому пусту сущу, и граду Казанску мирну, и всей земли его не силно воевано от вас, слышахомъ ту часто по-руски звонящу церковный звонъ. Нам же во страсѣ бывшим и недоумѣющим, и чюдящимся, и посылающим нѣкоих юношъ легкихъ многажды доскочити до мѣста того и видѣти, что есть бывающее. И слышахом гласы прекрасно поющих, яко во время церковнаго пѣния, а поющих не видѣша; единаго же токмо видѣвше стара каратуна вашего, рекше, калугера, ходяща ту со крестом и на вся страны благословляюще, и кропяще, и с образом яко любующа мѣсто и размѣряюща, идѣже поставитися граду. Мѣсто же то все исполнися благоухания. Много же наши юноши послании изжидаху его, покусившеся, да в Казань сведут на испытание, откуду приходитъ на мѣсто. Той же от них утѣкаше. Они же и стрѣлы своя из луков своихъ изпустиша, и невидим бываше, и да уязвивше, поне тако изымут его. И стрѣлы же ихъ ни близко к нему прихождаху, ни уязвляху его, но вверхъ идяху и сходящи с высоты, и сокрушахуся наполы, падаху на землю. И устрашившеся юноши тѣ, и прочь отбѣгаху. Мы же чюдихомся. И помышляху, дивяшеся в себѣ: “Что се будетъ новое сие знамение над нами?” И исповѣдахом господиям нашимъ — и князем нашим, и мурзамъ. Они же, шедше в Казань ко царице нашей и велможамъ казанскимъ, сказаша. И царица же, и велможи такоже дивляхуся и ужасахуся о явлении томъ и об томъ калугере».

И рассказали, тужа и жалуясь, царю и воеводам нашим старейшины, сотники горной черемисы, живущие неподалеку от Свияжска, то, что было им хорошо и подробно известно: «За пять лет до постройки этого города, когда царь наш уже умер и место это было еще безлюдно, а город Казань пребывал в мире и вы несильно разоряли нашу землю, слышали мы здесь часто звонящий по русскому обычаю церковный звон. И напал на нас страх, недоумевали мы и дивились, и много раз посылали неких быстроногих юношей добраться до места того и посмотреть, отчего это происходит. И слышали они прекрасно поющие, как во время церковной службы, голоса, а самих поющих не видели; одного только увидели старого каратуна вашего, то есть старца-калугера, ходящего по тому месту с образом и крестом, и благословляющего на все стороны, и кропящего святой водой, как если бы он любовался этим местом и размерял, где поставить город. Место же все то наполнилось благоуханием. Много раз посланные нами юноши, отважившись, поджидали его, чтобы свести в Казань и допросить, откуда он приходит на это место. Он же не давался им в руки. Они и стрелы в него пускали из луков, чтобы, подстрелив, схватить его, но он становился невидим. Стрелы же их не долетали до него и не поражали его, но летели вверх, а опускаясь, переламывались пополам и падали на землю. И, устрашившись, юноши те убегали прочь. Мы же удивлялись. И, дивясь, размышляли мы про себя: “Что нам предвещает это знамение?” И рассказали мы обо всем господам нашим — князьям нашим и мурзам. Они же, пойдя в Казань, рассказали обо всем царице нашей и казанским вельможам. Царица же и вельможи также удивились и ужаснулись появлению того старца».

 

О ВОЛХВѢХ, ПРОРИЦАЮЩИХ ВЗЯТИЕ КАЗАНСКОЕ, И О СѢТОВАНИИ КАЗАНСКИХ СТАРѢЙШИН, О ГОРДѢНИИ ИХ. ГЛАВА 30

О ВОЛХВАХ, ПРЕДРЕКАЮЩИХ ВЗЯТИЕ КАЗАНИ, О ПЕЧАЛИ КАЗАНСКИХ СТАРЕЙШИН И О ИХ ГОРДОСТИ. ГЛАВА 30

 

Многажды бо и от велмож нѣцыи сами в полудни видяху и жены их, и дѣти, играюще, и градние стражие в нощи того же калугера, по стѣнам казанским града ходяща и крестомъ град осѣняюща, и таковою же водою на четыре страны кропяща, но таяху в себѣ, никому же того повѣдаху, да не страх и боязнь преже времени на всѣ люди нападетъ, но тайно друг со другомъ глаголаху, посылаху по хитрыя своя волхвы, вопрошаху ихъ о том, что сие необычное является.

Много раз в полдень видели того старца и некоторые из вельмож, а также их жены и дети во время своих игр, по ночам его видели городские стражи — ходящим по стенам Казани, и крестом осеняющим город, и кропящим на четыре стороны святой водой, но, опасаясь, как бы не напали прежде времени на народ страх и боязнь, утаивали они ото всех увиденное, никому не рассказывая об этом, но, тайно совещавшись друг с другом, посылали за мудрыми своими волхвами, чтобы расспросить их о том, что означает это необычное видение.

 

Волхвы же, яко древле еллинстии, пророчествоваша о Христове пришествие, сице и казанстии глаголаху: «О горе нам, яко приближается конецъ нашему житию, и вѣра христианская будетъ здѣ, и Русь имат в борзе царство наше взяти и насъ поработити, и владѣти нами силно не по воли нашей. Вы же, яко хощете — сказуемъ вам прямо и не обинующеся — еще тихо пожити вашего отечества и женъ, и чад ваших, и родителей, состарѣвшихся пред очима вашима, побиваемых и в плѣн ведомых не видѣти, то, собравшеся, от себе пошлите мужы мудры и словесники к московскому самодержцу, могущих умолити его и укротити. Заранѣе смиритеся с ним и обѣщайтеся быти подручны ему, не гордящеся, дани ему давайте. Не требует бо дани вашея, ни злата, ни сребра, и не нужно есть ему, но ждетъ смирениа вашего и покорения истиннаго. И аще сего не сотворите, якоже глаголахом вамъ, но то вскорѣ погибнемъ».

И так же как в давние времена греческие волхвы пророчествовали о пришествии Христа, так теперь казанские говорили: «О, горе нам, ибо приближается конец нашей жизни: утвердится здесь вскоре христианская вера, и возьмут русские наше царство, и поработят нас, и будут крепко владеть нами против нашей воли. Вы же — говорим вам прямо, без обиняков, — если хотите еще тихо пожить в вашем отечестве и не увидеть, как будут убивать и уводить в плен ваших жен, детей и родителей, состарившихся у вас на глазах, то, собравшись, пошлите от себя к московскому самодержцу мудрых и умеющих хорошо говорить людей, которые могли бы умолить его и укротить. Заранее помиритесь с ним и обещайте, не гордясь, служить ему, платите ему дани. Он ведь не дани требует от вас: ни золота, ни серебра ему не нужно, но ждет он смирения вашего и истинной покорности. Если же не сделаете так, как говорим мы, то вскоре все мы погибнем».

 

Старѣйшии же наши тужаху и печаляхуся, а инии же, горделивии и злии, смѣяхуся и не внимаху речем волхвовъ, глаголаху: «Мы ли хотим быти подручны московскому держателю и его князем и воеводамъ, всегда насъ боящимся имъ! Достоит бо и лѣпо есть намъ ими владѣти и дани у них имати, яко и преже, они бо царем нашим присягали и дани давали, и мы есмь тѣм изначала господиа, а онѣ раби наши. И како могут или смѣют наши раби нам, господам своимъ, противитися, многажды им побѣждаемым бывшим от насъ. Мы бо искони обладаеми не быхом никим же, кромѣ царя нашего, но и служимъ ему, волны есмь себѣ: камо хощем, тамо идемъ. И тако живем и волею своею служим, и в велицей неволи жити не хощем, якоже у него на Москвѣ живут люди в великой скорби и терпят от него. Мы же того и слышати не хощем, еже глаголете».

Старейшины же наши тужили и печалились, иные же, горделивые и злые, смеялись и не внимали речам волхвов, говоря так: «Нам ли служить московскому правителю и его князьям и воеводам, если они всегда сами нас боялись! Это нам пристало, как и прежде, владеть ими и получать с них дань, ибо они присягали нашим царям и платили им дань, и мы искони господа им, а они — наши рабы. И как могут или смеют рабы наши нам, господам своим, противиться, ведь много раз бывали они побеждаемы нами?! Нами же никто никогда не правил, кроме нашего царя, но и ему мы служили по своей воле: куда хотим, туда и идем. Так и живем, служа по своему желанию, и не хотим жить в неволе, как живут люди у него в Москве, — объяты скорбью и притесняемы им. Не хотим мы и слышать о том, что вы предлагаете».

 

И многи хулы глаголавше и укоривше волхвовъ и посмѣявшеся имъ, вон изгоняху от себе безчестно и плеваху на лица их; иногда же в темницу всаждаху их, да не возмущают людми. Они же паче вопияху к народу: «Горе казанскимъ людем, яко в плѣнъ и в расхищение будут войскомъ рускимъ! Горе же и нам, яко волхвования наша с нами исчезнутъ!» Се тако и збысться, якоже рекоша волхвы наши.

И, сильно браня и укоряя волхвов, смеялись над ними, и с позором прогоняли прочь, и плевали им в лицо, а иногда же сажали их в темницу, дабы не возмущали людей. Они же громче прежнего взывали к народу: «Горе казанским людям, ибо будут они разорены и взяты в плен русскими войсками. Горе и нам, ибо с нами исчезнет и волхвование наше!» Так все и сбылось, как предсказывали наши волхвы.

 

Разумѣ и царица от волхвовъ, яко збысться конецъ проречению оныя болшия царицы сибирския, но молчаше, людей укрѣпляюще. Прорече та царица казанское взятие в болѣзни своей, аки неволею в себѣ таяше.

Поняла и царица, послушав волхвов, что сбывается конец предсказания старшей сибирской царицы, но умолчала об этом, ободряя людей. Напророчила же та царица во время своей болезни падение Казани — открылось ей это помимо ее воли.

 

О ЦАРИЦЫНѢ ПРОРОЧЕНИИ И О КАЗАНИ. ГЛАВА 31

О ПРОРОЧЕСТВЕ ЦАРИЦЫ О КАЗАНИ. ГЛАВА 31

 

При царѣ бо нѣкогда ходившим казанцемъ войною на руския предѣлы: на Галич и на Вологду, и на Чюхлому, и на Кострому, и много крови християнской пролияша. И взяша тогда, изгоном прискочивши, град Балахну немногими людми, посланы от болшихъ войска токмо шесть тысящъ, на мясопустной недели, на утреной зарѣ, градским людем изплошившимся и во время то испивающим, якоже обычай християнский в тыя дни о Бозе веселитися. Варвари же гражданъ, мужей и женъ, и з дѣтми, всѣх под мечь подклониша, не ведуще их в плѣнъ отяхчения ради, единем бо сребромъ и златомъ, и одеждами златыми, и инѣми таковыми же, и всяцеми вещми многоценными угрузишася, бяху же взяли боле всея рати своея, наполниша возы, и вьючьная бремена тяжка бысть наполнены рухла. А от смиреннѣйших ничтоже взимаху, но вся во огнь вмѣтаху и сожигаху, яко не подобно имъ. И с таким великимъ плѣном в Казань пришедшим.

Некогда, еще при царе, ходили казанцы войной на русские земли: на Галич, и на Вологду, и на Чухлому, и на Кострому и пролили много христианской крови. И взял тогда, в воскресенье на мясопустной неделе, небольшой их отряд в шесть тысяч воинов, посланный из большого войска, город Балахну, внезапно напав на него на утренней заре и застав горожан врасплох — пирующими, ибо по христианскому обычаю полагалось в те дни веселиться, прославляя Бога. Варвары же всех горожан — и мужчин, и женщин с детьми — предали мечу, не желая вести их в плен, дабы не обременять себя, нагрузились только серебром, и золотом, и одеждами златоткаными, и другими драгоценностями, и всякими дорогими вещами, которых взяли они больше, чем требовалось для такого войска, наполнив ими повозки; тяжелые тюки с разными пожитками тащили и вьючные животные. Имущество же простых людей они не забирали с собой, но бросали все в огонь и сжигали как ненужное. И с такой огромной добычей вернулись они в Казань.

 

Царю же с воеводами веселящуся на пиру своемъ, царице же его болшой — сибирке — на одрѣ слежащи и лютѣ болѣвшей недугом нѣкимъ. А царь веселъ прииде к ней в ложницу, радость ей повѣдая рускаго плѣна и богатства неизреченного привезение к ней. Она же мало помолчав и, аки новая Сивилла Южская царица,[118] со воздыханем изпущает глас, отвѣща ему: «Не радуйся, царю, сия бо радость и веселие нѣсть на долго время нам будет, но по твоемъ животѣ и оставшимся в плач и в сѣтование нескончаваемо обратится, и тую неповинную кровь християнскую своею кровию отолиют, и звѣрие, и пси поѣдят тѣлеса ихъ, и не родившимся и умершимъ тогда отраднѣйши будет, и царие в Казани по тебѣ уже не будут, вѣра бо наша во граде семъ искоренится, и вѣра будетъ святая в немъ, и обладанъ будетъ рускимъ держателем».

В то время как царь с воеводами своими веселился на пиру, царица его старшая — сибирячка — лежала в постели, сильно страдая от некой болезни. И пришел, веселый, к ней в спальню царь, рассказывая ей о радостном событии — привозе для нее русских пленников и несказанного богатства. Она же, немного помолчав, словно новая Сивилла, Южская царица, со вздохом ответила ему: «Не радуйся, царь, ибо недолго будет длиться у нас эта радость и веселье, но после твоей смерти обратятся они для оставшихся плачем и нескончаемой скорбью, и за неповинную эту христианскую кровь заплатят они своей кровью, и поедят тела их звери и псы, и отрадней тогда будет неродившимся и умершим, и не будет уже после тебя царей в Казани, ибо искоренится вера наша в этом городе, и будет в нем святая вера, и будет им владеть русский правитель».

 

Царь же замолчавъ, разгнѣвася на нея и изыде от нея вонъ из ложницы.

Царь же, разгневавшись на нее, замолчал и вышел вон из спальни.

 

О БѢСЕ, ТВОРЯЩЕМЪ МЕЧТАНИЕ ПРЕД ЧЕЛОВЕКИ, ЖИВУЩИМИ ВО ГРАДѢ. ГЛАВА 32

О БЕСЕ, СОБЛАЗНЯЮЩЕМ ВИДЕНИЯМИ ЛЮДЕЙ, ЖИВУЩИХ В ГОРОДЕ. ГЛАВА 32

 

К сему же и третие знамение при мнѣ же бысть, еще бы ми тогда живущу в Казани. Нѣ в коем улусе мал градецъ пустъ, на брезе высоцѣ Камы рѣки стоя, его же русь имѣнуетъ бѣсовское городище.[119] В нем же жывяше бѣс, мечты творя от мног лѣтъ. И то бѣ еще старых болгар молбище жертвеное. И схождахуся ту людие мнози со всея земли Казанъския: варвари, мужы и жены, и черемиса, жруще бѣсу и о полезных себѣ вопрошаху ту сущих волхвовъ. Бѣс же онѣх аки от недуг исцеляше, и всѣх, нерадящих его и минующих, уморяше, не помѣтнувших ему ничтоже, и плавающих рѣкою опроверзаше ладии и потопляше в рецѣ. И от християнъ нѣкиих погубляше.

Было при мне, когда жил я в Казани, и третье знамение. В некоем улусе стоял на высоком берегу реки Камы опустевший городок, который русские называют бесовским городищем. В нем обитал бес, с давних лет прельщая людей. Еще при старых болгарах здесь было мольбище языческое. И сходилось сюда много людей со всей Казанской земли: варвары и черемиса, мужчины и женщины, жертвоприношения творя бесу и прося совета у живших там волхвов. Таких людей бес как будто исцелял от болезней, всех же, кто пренебрегал им и обходил стороной, не принося ему никакой жертвы, убивал — у плывших по реке перевертывал лодки и топил всех в реке. Губил он и некоторых христиан.

 

И никтоже не смѣяше проѣхати его, не повергше что от рухла своего мало. К вопрошающим отвѣты невидимо отдаяше жрецы своими, приѣзжаху бо к нему жрецы и волхвы. Иному долго лѣтъ жити сказываетъ, и смерть, и здравие, и немощи, и убытки, и на землю ихъ плѣнение и пагубы, и всяку скорбь. И на войну пошедше, жряху ему, совопрошающе его волхвы, аще з добытком или з тщетою возвратятся. Бѣс же вся проявляше имъ, прелщаше, овогда же и лгаше.

И никто не смел проехать мимо, не пожертвовав ему чего-нибудь из своего имущества. Тем, кто его спрашивал, он невидимо отвечал через своих жрецов, ибо приезжали к нему жрецы и волхвы. Предсказывал он и долгую жизнь, и смерть, и здоровье, и болезни, и убытки, и земли их завоевание и разорение, и всякую беду. И когда уходили они на войну, то приносили жертвы ему, вопрошая его с помощью волхвов, с добычей или пустыми возвратятся они домой. Бес же все предсказывал им, соблазняя их, а иногда и обманывал.

 

И посла царица самого сеита казанскаго вопрошати, аще одолѣет царь Московский и великий князь Казанью или казанцы ему одолѣютъ. И до 9-го дни, падше, лѣжаху на земли, молящеся, иереи бѣсовскии, не востающе от земли, от мѣста, мало ядуще, да не умрут з гладу. И в десятый день, в полудне, едва отозвася имъ глас от бѣса в мечети, глаголющь, всѣмъ людем слышащимъ: «Что стужаете ми, уже бо отнынѣ нѣсть вам надежды на мя, ни помощи малы от мене, отхожду бо от васъ в пустая мѣста и непроходная, прогнанъ Христовою силою, приходитъ бо сюда со славою своею и хощетъ воцаритися в земли сей и просвѣтить ю святымъ крещением».

И послала царица самого казанского сеита узнать, московский ли царь и великий князь одолеет Казань или казанцы одолеют его. И девять дней лежали, припав к земле, бесовские иереи, молясь и не поднимаясь со своего места, и ели только для того, чтобы не умереть с голода. И на десятый день, в полдень, едва отозвался им бес, и услышали все люди, находившиеся в мечети, его голос: «Зачем досаждаете мне, ведь уже нет вам отныне надежды на меня, ни на помощь мою, ибо ухожу от вас в пустынные и непроходимые места, изгнанный Христовою силой, так как приходит он сюда со славою и хочет воцаритьея в земле этой и просвятить ее святым крещением».

 

И по малѣ часѣ явися дым чернъ великъ изнутрь градца, из мечети, на воздух се излетѣ змий огненъ и полѣте на запад. Нам же всѣм зрящим и чюдящимся, и невидимъ бысть очию нашею. И разумѣвше все бывшее, яко ту исчезе живот ихъ.

И вскоре повалил густой черный дым из городка, из мечети, и в изумлении увидели мы все, как вылетел с ним вместе на воздух огненный змей, и полетел на запад, и скрылся из глаз. И поняли все, что случившееся означает: пришел конец их житию.

 

О ЦАРИЦЫНѢ ВЛАДѢНИИ КАЗАНЬЮ ВСЕЮ И ВЕЛМОЖ С НЕЮ БОЛШИХ, И ПЕЧАЛЬ О ПОСТАВЛЕНИИ ГРАДА СВИЯЖСКАГО. ГЛАВА 33

О ТОМ, КАК ЦАРИЦА СО ЗНАТНЫМИ СВОИМИ ВЕЛЬМОЖАМИ УПРАВЛЯЛА КАЗАНЬЮ, И О ПЕЧАЛИ ЕЕ ИЗ-ЗА ПОСТРОЙКИ СВИЯЖСКОГО ГОРОДА. ГЛАВА 33

 

Царя же в то время не бѣ на Казани, яко преже умер бо бяше душевною смертию и тѣлесною. Оста же царица его млада, и родися царевич от нея, именемъ Мамш-Кирей,[120] единым лѣтом у сосцу матери своея, ему же по себѣ отецъ его царство приказа. Владяше же царица Сумбек после царя своего пять лѣтъ всѣм Казанским царством, доколѣ возрастетъ сынъ ея, царевич младый, и в царский разумъ приидетъ совершено. И брежаху Казань с нею уланове и князи, и мурзы болшия, и велможи, и приказщики царевы, в них же бѣ первый болше всѣх крымской царевич Кощакъ.[121] И за едино лѣто до сего отстоя Казань и от взятиа удержа от самого царя и великаго князя.

Царя же в то время не было в Казани — он еще раньше умер духовной и телесной смертью. После него осталась молодая царица, и родился у нее в тот же год царевич, по имени Мамш-Кирей, которому и завещал царство после своей смерти его отец. Владела же царица Сумбека всем Казанским царством после царя своего пять лет, пока подрастал сын ее, молодой царевич, и набирался царского разума. И правили Казанью вместе с нею уланы, и князья, и знатные мурзы, и вельможи, и царские приказчики, первым среди которых был крымский царевич Кощак. И за год до этого отстоял он Казань и не дал взять ее самому царю и великому князю.

 

Се же все видѣвше царица и всѣ реченныя владѣлцы казанския, и вси простии земския люди, черемиса нижняя, по рускому языку чернь, что прииде царь Шихгалий Касимовской со множеством рускаго воинства и с великим нарядом огненым, аки смѣяся имъ и играя, и не во многи дни поставиша град посредѣ земли ихъ, яко на плещах ихъ, да подивятся. И горния страны черемиса и вся своя войска отступивших от нихъ и заложишася за московскаго самодержца, казанцем же ничего же сего в борзе не свѣдавшимъ: ни града поставлениа, ни черемисы отложения. И многим сказующим сия имъ, и не яша вѣры, гордостию снѣдаеми, чающе малый градецъ поставленъ, зовомый «гуляй». Той бо градецъ многажды ходил с воеводами к Казани, сотворенъ на колѣсех и цѣпми желѣзными утвержденъ, его же нѣкогда часть отторгоша казанцы и 7 пушек в нем ухватиша.

И увидела тогда царица, и все упомянутые казанские правители, и все простые земские люди — низовая черемиса, а по-русски чернь, что пришел касимовский царь Шигалей с многочисленным русским воинством и большими стенобитными орудиями и, словно насмехаясь над ними и играючи, всего за несколько дней построил им на удивление город посреди их земли, словно у них на плечах. И когда изменила им черемиса горной стороны со всеми своими войсками и покорилась московскому самодержцу, казанцы долгое время ничего об этом не знали: ни о построении города, ни об измене черемисы. И хотя многие говорили им об этом, казанцы, снедаемые гордостью, не верили им, думая, что построен лишь малый городок, называемый «гуляй». Такой ведь городок, поставленный на колеса и скрепленный железными цепями, много раз ходил с воеводами к Казани; некогда часть его была захвачена казанцами вместе с семью пушками.

 

И егда же великий град Свияжский поставлен бысть, и тогда истину увѣдаша и начаша тужити и тосковати. И возбояся царица и вси велможи казанския, и вси людие устрашишася зѣло, и вниде трепетъ, и ужасошася кости ихъ, и вся мозги ихъ, и крѣпость ихъ вся изчезе, и мудрость ихъ и гордѣние поглощено бысть Христовою силою. И рекоша сами к себѣ: «Что сотворихом и что не убудихомся, и како уснухомъ, и како не устрѣгохомъ, и како оболсти нас, аки во снѣ, Русь, лукавая Москва?» И думаша много со царицею.

И только тогда, когда болыпой город Свияжск был уже построен, узнали они правду и начали тужить и тосковать. И испугались царица и все казанские вельможи, и сильно устрашились все люди, и охватил их трепет, и ужаснулись они до мозга костей, и вся сила их исчезла, и поглощены были Христовою силой мудрость их и высокомерие. И говорили они сами себе: «Что натворили мы и почему не проснулись, и как могли мы уснуть и не устеречь, и как обольстила нас, как во сне, Русь, лукавая Москва?» И долго совещались они с царицею.

 

Она бо, яко лютая лвица, неукротимо рыкаше и веляше имъ в Казани осаду крѣпити и вой многих на помощ отвсюду собирати и отколе пойдутъ к ним: от Нагай и от Астрахани, и от Азова, и от Крыма, аще не достанет столко своих людей на противление Руси, и давати им царския казны, елико хотят, и царя Касимовского, и воевод руских со всею силою рускою изгнати из земли своея Казанския; и град новый отъяти, и всячески противитися, доколе мочно.

А она, словно свирепая львица, неукротимо зарычала и повелела им готовить Казань к осаде и, если не хватит своих людей для того, чтобы оказать русским сопротивление, собирать на помощь многочисленных воинов отовсюду, откуда пойдут к ним: из Ногайской Орды, и из Астрахани, и из Азова, и из Крыма, и платить им из царской казны, сколько они захотят, и изгнать из Казанской своей земли касимовского царя и русских воевод со всею русскою силой, и отнять у них новый город, и сопротивляться им, покуда возможно.

 

И нихто же их не послушаше тогда. Аще и царица вѣдаше сама неизбытие свое, но волею предатися не хотяше. Единъ бо ея нѣкто подкрѣпляше и крѣпце с нею стояше за Казань, и противляшеся без лѣсти самодержцу московскому и воемъ его, и премогаяся с ним пять лѣтъ по наказу царя своего и по смерти его, той бяше саном почтенъ от царя выше всѣх велмож казанских, воеводства ради и мужества на бранѣх, реченный преже, мало вышъше, Кощак царевич, муж величав и свирѣпъ. К нему же приложишася крымцы и нагаи, и вси приѣзжыи языцы брань составляти с Русью.

Но никто из них не послушал ее тогда. Царица же, хотя и знала, что она обречена, но по своей воле не хотела сдаваться. И только один человек поддерживал ее и вместе с ней твердо отстаивал Казань и нелицемерно сопротивлялся московскому самодержцу и его войскам, пять лет воюя с ними по наказу своего царя после его смерти, — упоминавшийся прежде, немного выше, царевич Кощак, человек величавый и свирепый, удостоенный царем самого высокого сана среди казанских вельмож за то, что показал себя в боях мужественным воеводой. К нему присоединились крымцы, и ногаи, и другие народы, приехавшие, чтобы воевать с Русью.

 

Казанцы же всѣ не хотяху, глаголюще яко: «Мы не мощни есмы нынѣ и несилны противитися руским людемъ, понеже не изучены и несилны». И бысть между всѣх пря и несогласие во едину мысль. И за сие погибоша.

Казанцы же не хотели этого, говоря так: «Не в состоянии мы сейчас и не в силах противиться русским людям, поскольку необучены и несильны». И началась между ними распря, и никак не могли они придти к единому мнению. Из-за этого и погибли.

 

О ЛЮБВИ БЛУДНОЙ СО ЦАРИЦЕЮ КОЩАКА[122] И О ИЗБѢЖЕНИИ ЕГО ИЗ КАЗАНИ, И О ЯТИИ ЕГО, И О СМЕРТИ ЕГО. ГЛАВА 34

О ГРЕХОВНОЙ ЛЮБВИ ЦАРИЦЫ И КОЩАКА, И О БЕГСТВЕ ЕГО ИЗ КАЗАНИ, И О ПЛЕНЕНИИ ЕГО И СМЕРТИ. ГЛАВА 34

 

Того же царевича Кощака не токмо вси казанстии людие вѣдяху от своея жены прелюбы со царицею творяща после царя, но и на Москвѣ слышашеся рѣчь та, и во многих ордах. Еще же и злѣе того — мысляше с нею царевича младаго убити и велмож всѣх, обличающих его о беззаконии томъ, и царицу поняти за себе, и воцаритися в Казани. Таково бо женское естество полско ко грѣху! И никий же бо лютый звѣрь убиваетъ щенцы свои, и ни лукавая змиа пожирает изчадий своих!

О том, как царевич Кощак втайне от своей жены прелюбодействует с царицей после смерти царя, знали не только казанцы: слышали об этом в Москве и во многих ордах. Но и хуже того — вместе с нею задумал он убить юного царевича и всех вельмож, обличающих его за то беззаконие, потом взять царицу себе в жены и воцариться в Казани. Вот до чего женское естество склонно к греху! Ведь даже дикий зверь не убивает щенков своих, и не пожирает коварная змея своих детенышей!

 

Сверстницы же его и велможы возбраняху ему, да престанет от злодѣяниа того, и убийством прещаху ему. Онъ же, яко власть имый надо всѣми, не смотряше ни на когождо ихъ. Любляше бо его царица и зазираше добротѣ его, и разжиганми плотскими сердце уязвися к нему всегда, и не можаше ни мало быти без него и не видѣв лица его, огнеными похотми разпалаема.

Близкие же ему люди и вельможи требовали, чтобы прекратил он злодеяние свое, и грозились его убить. Он же, имея власть надо всеми, ни на кого не обращал внимания. Царица же любила его и любовалась его красотой, и всегда сердце ее было уязвлено плотским влечением к нему, и не могла она даже на малое время оставаться без него, не видя его лица, распаляемая огнем похоти.

 

Кощак же царевич, видѣвъ царство всѣ и люди волнуемы, и разумѣ неможение свое и неизбытие, и неминующую бѣду свою, и казанцевъ мятущихся всѣх и не слушающих его ни в чем же. И умысливъ бѣгством сохранити животъ свой, начатъ у казанцев проситися из Казани ласковыми словесы, яко да отпустят в Крымъ. И отпустиша его честнѣ, куда ему любо, со всѣм имѣнием его, бѣ бо богатъ зѣло, яко да не метет всѣми людми.

Царевич же Кощак, видя, что взбудоражено все царство и все казанцы пришли в смятение и ни в чем не слушаются его, понял, что бессилен он и обречен и что ждет его неминуемая беда. Тогда, задумав бегством сохранить себе жизнь, начал он ласковыми словами уговаривать казанцев, чтобы отпустили они его из Казани в Крым. И отпустили они его честно, куда он хочет, со всем имуществом его — а был он очень богат, — чтобы не возбуждал он смуты среди людей.

 

Онъ же, собрався со многими варвары, жившими в Казани, и взявъ брата своего, и жену свою, и два сына своя,[123] и вся стяжаниа своя, и нощию воставъ, побѣжа из Казани, не являяся, яко побѣже, но яко збирати войска пойде самъ, не вѣруя посланым от него, вси бо посылаемыя имъ не дохождаху тамо, удуже посланы бываху на собрание войска: к Москвѣ з грамотами приѣзжаху и отдаваху самодержцу. Казанцы же, испустивше его, и даша вѣсть ко царю Шихалею, яко да не взыдетъ на них вина бѣжания его, не любляху бо его за то казанцы, что онъ, иноземецъ сый, яко царь, силно владѣяше ими.

Он же, собрав многих варваров, живших в Казани, и взяв с собой брата, жену, и двух своих сыновей, и все нажитые богатства, побежал, поднявшись среди ночи, из Казани, представив все так, будто он не убегает, а отправляется сам набирать войско, не доверяя больше своим посланцам, ибо все, посылавшиеся им, не доходили туда, куда посылали их для найма воинов: вместо этого приезжали они в Москву со своими грамотами и отдавали их самодержцу. Казанцы же, выпустив его, послали весть царю Шигалею, дабы не возложил он на них вину за его бегство, ибо не любили его казанцы за то, что он, будучи иноземцем, правил ими как царь.

 

Царь же посла за ним в погоню воеводу Ивана Шеремѣтева, 10 000 с ним легких людей. Воевода же догна его в полѣ, бѣжаща меж двою рѣкъ великихъ — Доном и Волгою.[124] И поби всѣх бѣжащих с нимъ 5000, и взяша много богатства ихъ. Самого же улана Кощака и з братом его жива взяша, и з женою его, и с малыми двѣма сыны его, и с ним 300 добрых воинъ,[125] в них же бѣ 7 князей и двѣнатцеть мурзъ. И послаша его к Москвѣ оттуду.

Царь же послал за ними в погоню воеводу Ивана Шереметева с десятью тысячами легковооруженных людей. Воевода же догнал его в поле, когда бежал он между двумя великими реками — Доном и Волгою. И перебил он всех, бежавших с ним, пять тысяч, и захватил у них много богатства. Самого же улана Кощака, и брата его, и жену, и двух его маленьких сыновей взяли живыми и вместе с ними захватили триста добрых воинов, среди которых было семь князей и двенадцать мурз. И послали его оттуда в Москву.

 

И приведоша его, варвара, во царствующий град Москву безчестна, аки лютаго звѣря, всего желѣзными чепми окована — не хотяща добромъ смиритися, и Богъ неволею предаде его. И вопросиша его повелѣнием самодержца, о аще хощет креститися и служити ему, и то да милость прииметъ от него и живъ будет. Онъ же раб его быти хотяше, креститися отрицашеся, ни мыслию внимаше, и не восхотѣ благословения, и удалися от него.

И привели его, варвара, в царствующий город Москву без чести, как лютого зверя, закованным в железные цепи — не хотел он добром смириться, и вот Бог против его воли отдал его в руки русским. И по повелению самодержца спросили его, хочет ли он креститься и служить ему, ибо тогда он будет помилован и останется жив. Тот же рабом его быть хотел, креститься же отказался, даже мысли об этом не допускал, и не захотел благословения, и удалился от него.

 

И по нѣколицех днех державше его в тѣмницѣ и усѣкоша его не во граде, но на усѣкателномъ мѣсте, со всѣми его варвары. И побиша паличием всѣх. А жену его крестиша[126] со двѣма сынми его в православную вѣру. И взят ю к себѣ христолюбивая царица жити в полату свою. А два сына Кощаковы взят к себѣ во двор царь и великий князь и изучи их руской грамотѣ гораздно.

И, продержав его несколько дней в темнице, казнили его вместе со всеми его варварами, но не в городе, а на месте, предназначенном для казней. И побили нх всех палицами. А жену его вместе с двумя сыновьями крестили в православную веру. И взяла ее христолюбивая царица к себе в палату. А двух сыновей Кощака взял к себе во двор царь и великий князь и хорошо обучил их русской грамоте.

 

О ДУМѢ ВЕЛМОЖ КАЗАНСКИХ СО ЦАРИЦЕЮ О КАЗАНИ И О МИРУ, ЕЖЕ СО ЦАРЕМЪ ШИХАЛЕЕМ И С ВОЕВОДАМИ. ГЛАВА 35

О ДУМЕ КАЗАНСКИХ ВЕЛЬМОЖ И ЦАРИЦЫ О КАЗАНИ И О МИРЕ, ЗАКЛЮЧЕННОМ ИМИ С ЦАРЕМ ШИГАЛЕЕМ И ВОЕВОДАМИ. ГЛАВА 35

 

По избѣжании из Казани царевича Кощака собрашася ко царице все казанстии великии велможи, глаголюще: «Что имамы сотворити, царице, и что дума твоя с нами еже о нас, и когда утѣшимся от скорби и печалей, нашедшихъ на ны? Уже бо прииде кончина твоему царствованию и нашему владѣнию с тобою, яко же мы сами себѣ дивимся. За великое наше согрѣшение и неправду, бывшую на руских людех, постиже царство наше гнѣвъ Божий, и намъ — плач не утѣшим и до смерти нашея. Вѣси убо и сама уже и видѣла еси, колико побѣждахомъ Руси и погубляхом, с великимъ таким царством много лѣтъ боряхомся, и паче и боле ихъ множается: есть Богъ ихъ с ними всегда, побѣждая нас. И аще убо нынѣ хощем стати супротивъ Руси бранию, яко же ты пущаеши и понуждаеши, руским бо воеводам многим сущим и готовым убо, и великий наряд огненый у себя имущим, и на то пришедших, еже с нами братися, нам же немногими людми, не собравшимся и не изготовльшимся, — да вѣдаем и сами себѣ, яко побѣжденым намъ быти от них, неже побѣдити их. А храбрый Кощак царевич, его же держахом у себя и в царя мѣсто почитахом его, и покоряхомся ему по цареву приказу, и надѣяхомся на него, аки на царя же, и онъ в горкое се время нужное преже всѣх нас устрашися и оставя нас в печали и в мятежи, и взяв вся имѣниа, своя многая и чюжая, и храбрых людей, тайно изыде от нас, яко всему царству нашему грубя. И побѣжа с великою корыстию, хотя единъ угонзнути Божиа суда, и от коихъ бѣгаше, бояся изыманиа ихъ, и к тѣмъ сам прибѣжа, впад в руце, и погибе. Нынѣ же гордѣние наше и высокоумие преложимъ на кротость и смирение и, вся оставльше нелѣпыя наши думы, и идемъ ко царю Шихалѣю с мирением и с молением от лица твоего, яко да не бы помнил нашея вины и наруганиа, еже когда сотворихом ему, хотяще многажды убити его, егда бо был на Казани, царемъ чтобы ныне былъ и взял бы тебя чесно женою себѣ, не гордяся тобою, но с любовию, не яко горкую плѣнницу, но яко царицу, любимую и прекрасную, дабы укротилосъ сердце его и смирятся воеводы всѣ». И люба бысть рѣчь сиа царицѣ и всѣм велможам ея, и всему народу казанскому.

После бегства из Казани царевича Кощака собрались к царице все знатные казанские вельможи, говоря так: «Что будем делать, царица, и что думаешь ты вместе с нами о нашей судьбе, и когда утешимся мы от скорби и печалей, на нас нашедших? Ибо пришел уже конец твоему царствованию и нашему с тобой правлению, так что удивляемся мы сами себе. За великое наше согрешение и неправду, творимую над русскими людьми, постиг царство наше гнев Божий, а нас — безутешный плач до самой смерти. Знаешь ведь уже и сама и видела ты, сколько раз побеждали мы и губили Русь и много лет с таким большим царством боролись, но становится оно все больше и больше, ибо всегда с ними Бог их, побеждающий нас. И если мы теперь решим выступить против Руси, как ты нас посылаешь и понуждаешь, в то время как русские воеводы, специально пришедшие, чтобы с нами биться, располагают большим войском и огнестрельным нарядом и готовы к бою, а у нас и людей немного, и к войне мы не приготовились, не собрались с силами — знаем мы, что будем мы ими побеждены, нежели победим. А храбрый царевич Кощак, которого держали мы у себя и почитали, как царя, и которому покорялись по царскому приказу и, как на царя, надеялись на него! Он в горькое это трудное время устрашился раньше нас всех, оставив нас в печали и в смятении и, захватив все свои пожитки, а также и чужое имущество, и храбрых людей, тайно бежал от нас, нанеся обиду всему нашему царству. И побежал он с огромной добычей, желая один избежать Божьего суда, но от кого убегал, боясь быть пойманным, к тем сам и прибежал, попав к ним прямо в руки, и погиб. Ныне же сменим нашу гордость и высокомерие на кротость и смирение и, оставив все нелепые наши замыслы, пойдем к царю Шигалею от твоего лица, чтобы помириться с ним и умолить его, дабы не помнил он нашей вины и надругательства, которое сотворили над ним в прошлом, много раз пытаясь убить его, когда жил он в Казани, и чтобы стал он теперь царем и взял бы тебя честно в жены, не пренебрегая тобой в высокомерии, но с любовью, не как горькую пленницу, а как любимую прекрасную царицу, чтобы укротилось сердце его и смирились все воеводы». И люба была эта речь царице, и всем вельможам ее, и всему казанскому народу.

 

И сими словесы совѣщавшеся, и болша сихъ, и поидоста от царицы болшиа велможи и улановѣ, князи и мурзы казанския во Свияжский град ко царю Шихалѣю и к воеводам и, пришедше к ним, даша им дары свѣтлы и начаша им тихо глаголати о смирении от всего сердца их, не лѣстно молити царя Шихалея, яко да изыдет к нимъ на царство, ничтоже сумняся. «Молим тя, — глаголаху, — волный царю, и кланяемся вамъ всѣм, воеводам великим, не погубити нас всѣх до конца, раб своих, но приимите смирение наше и покорение: великий град нашъ и вся земля державы нашея пред вами есть и ваша да будет. У нас же на царствѣ нѣсть царя, и того ради меж нами бывает мятеж великий и межусобица, и нестроение земное. Ты же, аще помилуеши нас, царю, и всего зла нашего забудешь, и не воспомянешь древния обиды своея, и не отмстиши нам, и царицу нашю возмѣши за себя, то все царство наше и со всѣми нами повинны тебѣ будут и не противны».

И, сказав ей все это и больше того, пошли от царицы знатные вельможи и уланы, князья и мурзы казанские в город Свияжск к царю Шигалею и к воеводам, и, придя к ним, вручили им богатые дары, и начали с кротостью говорить им от чистого сердца о смирении своем и нелицемерно умолять царя Шигалея, чтобы шел он к ним на царство, ни в чем не сомневаясь. «Молим тебя, — говорили они, — вольный царь, и кланяемся вам всем, воеводам великим, не погубите окончательно всех нас, рабов ваших, но примите смирение наше и покорность: великий город наш и вся земля нашей державы — перед вами, и да будет она вашей. Нет ведь у нас на царстве царя, и бывают между нами из-за этого большие разногласия, и междоусобицы, и ссоры. Если же ты, царь, помилуешь нас, и забудешь все наше зло, и не вспомнишь старые свои обиды, и не будешь мстить нам, и возьмешь за себя нашу царицу, то все наше царство и все мы покоримся тебе и не будем ни в чем противиться».

 

Царь же совѣтовав с воеводами и о себѣ ничто же не здѣла, и прият смирение казанцев, и нача у них быти царем на Казани, и царицу хотѣ поняти. И приѣзжаху казанцы на зговор по пятнадесять дней и пироваху, и веселяхуся у царя и воевод. И уложи царь с казанцы меж собою миръ вѣчный. И приѣхаша в Казань велможи, и сказаша царице вся, яко: «Мир со царемъ совершенъ прияша и царство предаша ему, и тебе хощетъ поняти».

Царь же ничего не стал решать сам, но посоветовался с воеводами и тогда принял смирение казанцев, и начал царствовать в Казани, и захотел взять в жены их царицу. И в течение пятнадцати дней приезжали казанцы на сговор, и пировали, и веселились с царем и воеводами. И заключил царь с казанцами вечный мир. И приехали в Казань вельможи и рассказали царице обо всем: «Заключили мы с царем полный мир и передали ему царство, и хочет он взять тебя в жены».

 

О ЦАРИЦЫНЕ ОТРАВѢ, ДАННЫЕ НА СМЕРТЬ ЦАРЮ И О ГНѢВЕ ЕГО НА ЦАРИЦУ. ГЛАВА 36

ОБ ОТРАВЕ, ПОСЛАННОЙ ЦАРИЦЕЮ НА ПОГИБЕЛЬ ЦАРЮ, И О ЕГО ГНЕВЕ НА ЦАРИЦУ. ГЛАВА 36

 

Она же, аки на радости, посла ко царю дары нѣкиа честны, и брашно нѣкое царское и питие смертное устроивъ. Онъ же повелѣ искусити — часть малу дати псу снѣсти, его же излити. Песъ же брашна того языком лизнув и разторжеся на кусы. В другие же посла к нему срачицу, дѣлав своима рукама. Царь же даде ю носити служащему своему отроку, на смерть осужденому. Отрок же воздѣвъ на себе срачицу и в том часѣ пад на землю, корчаяся, вопия и умре, яко всѣм, ту бывшим и видѣвшим сие, устрашитися.

И послала она царю, якобы на радостях, некие честные дары, и угощение некое царское, и питье, отравой смертной напитав их. Он же повелел их проверить, — отлив немного, дать отведать псу. Пса же, когда лизнул он немного того кушанья, разорвало на куски. В другой раз послала она ему сорочку, сшив ее своими руками. Царь же дал ее поносить своему слуге, отроку, осужденному на смерть. Отрок же надел на себя сорочку и тотчас же упал на землю, корчась и вопя, и умер, так что все, бывшие там и видевшие это, испугались.

 

Царь же извѣт сотвори об нѣй казанцем, глаголя, яко: «По вашему научению сотвори сия царица мнѣ». Они же кляхуся, глаголюще, не вѣдуще сего. И даша ему волю, яко хощетъ с нею. И за сие зло разгнѣвася на них царь и ятъ царицу, и к Москвѣ ю посла, яко прелютую злодѣицу, и со младымъ лвовищем, сыномъ ея, и со всею царскою казною ихъ.

Царь же учинил о ней допрос казанцам, говоря им так: «По вашему наущению содеяла это со мной царица». Они же клялись ему, говоря, что ничего об этом не знали. И предоставили они ему самому решать, что делать с нею. И за это зло разгневался на них царь и, схватив царицу, отправил ее в Москву, словно лютую злодейку, вместе с молодым львенком, сыном ее, и со всей царской их казной.

 

Казанцы же, извѣдаша извѣстно о ней, и не глаголаста со царемъ вопреки, что царица слово свое и клятву свою преступи, но и подустиша его на ню и волю ему даша известь царица невозбранно из Казани, яко да не все царство погибнетъ единыя ради жены: «Яко мы составляхомъ и глаголахомъ миръ и любовь и како бы скорѣе скорби и печали минути, она же воздвизаше брань и мятеж. И вправду сего изгнания достойна есть».

Казанцы же, убедившись, что все это правда, не стали перечить царю, поскольку царица нарушила свое слово и клятву, но еще и подталкивали его к этому, позволив ему беспрепятственно вывезти царицу из Казани, дабы не погибло все царство из-за одной женщины, так говоря: «Мы установили и провозгласили мир и любовь, чтобы скорее избегнуть скорби и печали, она же разжигает войну и мятеж. Поэтому действительно она заслужила это изгнание».

 

О СМЕРТИ СЕИТОВѢ И ВСЕГО РУСКАГО ПЛѢНА ИСПУЩЕНИЕ ИЗ КАЗАНИ. ГЛАВА 37

О СМЕРТИ СЕИТА И ОБ ОСВОБОЖДЕНИИ В КАЗАНИ ВСЕХ РУССКИХ ПЛЕННИКОВ. ГЛАВА 37

 

По царице же сеита своего казанцы, книгам учителя ложнаго закона Махметова, сами руками своими яша и отдаша его царю, приведше, яко худа и непотребна, и возмущающа всѣмъ народомъ, и во единъ совѣтъ не совѣщающася, и царю не покаряющася. И повелѣ царь того же часа главу ему отсѣщи, а богатство его все в казну самодержцу взяти, переписав.

Вслед за царицею казанцы своими руками схватили и отдали царю сеита своего, толкователя книг ложного Магометова закона, приведя его как худого и непотребного, подстрекающего народ, не пожелавшего советоваться с остальными и не покоряющегося царю. И повелел царь в тот же час отрубить ему голову и все его богатство, переписав, забрать в казну самодержцу.

 

И весь в Казани бывший руской полонъ, много избравше за 30 лѣтъ низовскиа земли, числом более 100 000 мужей и женъ, и отрок, и девицъ, на Русь отпустиша. А инии же, застарѣвшиися, прелстишася мнози, и они осташася, не хотяще паки обратитися ко Христовѣ вѣре и до конца отчаявшеся своего спасения, и свѣт отвергоша истинныя вѣры и тму возлюбиша.

И отпустили на Русь всех находившихся тогда в Казани русских пленников, которых много — более ста тысяч человек: мужчин, женщин, отроков и девиц — было захвачено за тридцать лет на низовской земле. Многие же, состарившиеся в плену и изменившие своей вере, остались, не желая снова обращаться в христианскую веру и окончательно потеряв надежду на свое спасение, и отвергли свет истинной веры, и возлюбили тьму.

 

О ИЗВЕДЕНИИ ЦАРИЦЫ И СЫНА ЕЯ. ГЛАВА 38

О ТОМ, КАК ВЫВОДИЛИ ИЗ КАЗАНИ ЦАРИЦУ И ЕЕ СЫНА. ГЛАВА 38

 

Егда же ведомѣй быти царицы из Казани, посла по нѣй царь великаго воеводу московского, князя Василья Сребренаго, и 3 000 вооруженных вой с ним, 1000 огненых стрелцовъ. И воевода, вшед во град, и взя царицу и с царевичем ея, яко смирну птицу въ гнѣздѣ со единым малым птенцем, в полатах ея и в пресвѣтлых свѣтлицах, не трепещуще, ни биющеся, со всѣми любымыми рабынями ея и великородными женами и отроковицами, жившими с нею в полатѣ. Не вѣда же царица изымания своего: аще бы вѣдала, то сама бы ся убила.

Когда выводили царицу из Казани, послал за нею царь знатного московского воеводу, князя Василия Серебряного, и с ним три тысячи вооруженных воинов и тысячу пищальников. И, войдя в город, взял воевода царицу с царевичем в покоях ее, пресветлых светлицах, словно смиренную птицу с единственным малым птенцом в гнезде, ни трепещущую, ни бьющуюся, и вместе с нею всех любимых ее рабынь, и знатных женщин, и отроковиц, живших с нею во дворце. Не знала царица, что будет схвачена, если бы знала об этом, то убила бы себя сама.

 

Вшед же к ней воевода с велможами, одѣян во златую одежду, и став пред нею, и сня златый вѣнец со главы ея, рекъ к ней слово тихо и честно: «Поимана еси, волная царица казанская, великим нашим Богомъ Иисусом Христомъ, им же царствуютъ на земли вси царие, служаще ему, и князи власти содержатъ до воли его, и богатии величаются, и силнии похваляются и храбруютъ. Той Господь надо всѣми единъ царь царем, и царству его не будет конца. И той и нынѣ отъемлетъ царство твое от тебе и предает тя в руце великому и благочестивому самодержцу всеа Русии, его же повелѣнием приидох аз, раб его, посланъ к тебѣ. Ты же готова буди с нами пойти».

И вот, облаченный в расшитую золотом одежду, вошел к ней воевода с вельможами и, встав перед нею и сняв с ее головы золотой венец, обратился к ней с тихими и почтительными словами: «Пленена ты, вольная казанская царица, великим нашим Богом Иисусом Христом, благодаря которому царствуют на земле, служа ему, все цари, по чьей воле и князья пользуются властью, и богатые прославляются, и сильные похваляются и показывают свою храбрость. Тот Господь — единственный царь над всеми царями, и царству его не будет конца. И тот ныне отбирает царство твое от тебя и передает тебя в руки великому и благочестивому самодержцу всея Руси, повелением которого пришел я, раб его, посланный к тебе. Ты же готова будь идти с нами».

 

Она же разумѣ переводников толкомъ слово его, и против его слова, воспрянув от высокаго мѣста своего царского, на нем же сѣдяше, и ста, поддержима под руце рабынями ея, и умилно, и с тихостию отвѣща рѣчью варварскаго языка своего: «Буди воля Божия и самодержца московскаго». И то слово изрекши, и заразися от рукъ рабынь, поддержащих ю, о свѣтличный мостъ и возопи великим гласом плачевным, подвизающе с собою на плач и то бездушное камение. Тако же и честныя жены и красныя девицы, живущия с нею в полатѣ, яко многия горлицы и загозицы, жалобно плачевныя гласы горкия во весь градъ испущаху, издираху лица своя красныя и власы рвущи, и руце и мыжцы своя кусающе.

Она же поняла через переводчиков его речь и в ответ на его слова вскочила со своего высокого царского места, на котором восседала, и, встав, поддерживаемая под руки своими рабынями, отвечала ему на своем варварском языке тихо и умильно: «Да будет воля Божья и самодержца московского». И, произнеся эти слова, бросилась она из рук рабынь, поддерживавших ее, на пол своей светлицы и возопила, громко рыдая, заставляя плакать вместе с собой даже бездушные камни. Также и честные жены, и красные девицы, живущие при ней в покоях, словно многочисленные горлицы и кукушки, жалобно горькими рыданиями оглашали весь город, раздирая прекрасные свои лица, вырывая волосы и руки свои кусая.

 

И восплакася по ней весь двор царевъ: велможи и властели вси, и царския отроцы. И слышащеи плач той стицахуся ко цареву двору, такоже плакахуся и кричаху неутѣшно. И хотяху воеводу жива поглотити, аще бы мочно, и войско бы его камением побити. Но не даша имъ воли властели ихъ, и биюще ихъ шелыгами и батоги, и дреколием, разгоняху их по домам.

И зарыдал по ней весь царский двор: и вельможи, и все управляющие, и царские отроки. И стали стекаться к царскому двору услышавшие этот плач, также крича и плача неутешно. И если бы было можно, то заживо хотели бы они растерзать воеводу и войско его побить камнями. Но не позволили им их правители; избивая их плетками, батогами и дубинками, разгоняли они их по домам.

 

И похватиша царицу от земли ту стоящии с воеводою ближнии ея велможи, мало не мертву. И едва отлияша ю водою и утѣшаху ю. И умоленъ бысть той воевода царицею, да еще мало помѣдлит царица в Казани. Онъ же царя и воеводъ спросися, даде ей десять дней пребыти в Казани в полатах своих за крѣпкими стражми, да не убиет сама себя, давъ ея брещи велможам казанскимъ и самъ, почасту ходя, назираше во царевѣ дворѣ и в ыных полатах не просто, но брегомо от вой своих, да не нѣкакое зло изневѣстно казанцы учинят над нимъ лукавствомъ своимъ.

И подняли царицу с земли стоявшие тут с воеводами приближенные ее вельможи чуть живую. И едва удалось отлить ее водой и утешить. И умолила царица того воеводу, чтобы позволил ей ненадолго задержаться в Казани. Он же, посовещавшись с царем и воеводами, разрешил ей еще десять дней пожить в Казани в своих покоях под строгой охраной, чтобы не убила она себя, поручив сторожить ее казанским вельможам, и сам, часто приходя, наблюдал за царским дворцом и другими палатами, не в однночку, но охраняемый своими воинами, дабы не причинили ему казанцы по своему лукавству какого-нибудь неведомого зла.

 

И переписавше цареву казну всю до единаго праха и запечатав самодержцевою печатью. И наполни до угружения дванадесять ладей великих златом и сребромъ и сосуды, сребреными и златыми, и украшеными постелями, и многоразличными одѣяньми царскими, и воинскими всяцеми оружии, и высла из Казани преже царицы со инем воеводою в новой градъ. И пославъ за казною ихъ хранителя казеннаго, скопца царева, да той сам пред самодержцемъ книги счетныя положитъ.

И переписал он царскую казну до последней пылинки и запечатал самодержцевой печатью. И наполнил до отказа двенадцать больших ладей золотом, и серебром, и сосудами, серебряными и золотыми, и нарядными постелями, и различными царскими одеждами, и всяким воинским оружием и выслал их из Казани прежде царицы с другим воеводою в новый город. И вслед за казной послал хранителя казны — царского скопца, дабы сам он положил перед самодержцем учетные книги.

 

По десяти же днех пойде воевода из Казани, за ним поведоша царицу ис полаты ея вослѣд воеводы, несуще ю под руце, а царевича, сына ея, на руках пред нею несяху пѣстуны его. И упросися царица у воеводы проститися у гроба царева. Воевода же отпусти ю за стражми своими, а сам ту же у дверей стояше недалече.

Когда же минуло десять дней, пошел воевода из Казани, вслед же за воеводой под руки повели царицу из палаты ее, а царевича, сына ее, несли перед нею на руках пестуны его. И выпросила царица у воеводы разрешение проститься с гробом царя. Отпустил ее воевода со стражами своими и сам тут же, у дверей, стоял неподалеку.

 

Вшед же царица в мечеть, гдѣ лежаше царь ея умерший, и сверже златую утварь з главы своея, и раздра верхния ризы своя, и паде на землю у гроба царева, власы своя терзающе и ноготми лице свое деруще, и в перси биюще. И воздвигше умилный глас свой и плакаше, горко вопия, глаголя: «О милый мой господине, царю Сап-Кирею, виждь нынѣ царицу, юже любил еси паче всѣх женъ своихъ: се ведома бываю въ плѣнъ иноязычными воины, на Русь, с любимым сыном твоим, яко злодеица, не нацарствовавшиеся с тобою и много лѣтъ не нажившеся! Увы мнѣ, драгий мой животъ, почто рано зайде красота твоя от очию моею под темную землю, оставив мя вдовою, а сына своего сиротою и младенца еще? Нынѣ — увы мнѣ! — гдѣ тамо живеши, да иду тамо к тебѣ, да живу с тобою! Почто нынѣ остави нас здѣ? Увы намъ, не вѣси сего! Се бо предаемся в руце ненадѣемым супостатом, московскому царю. Мнѣ же убо единой не могуще противитися силѣ и крѣпости его и не имѣх помогающих мнѣ, и вдахся воли его. Увы мнѣ! Аще от иного царя коего плѣнена бых была — единаго языка нашего и вѣры моея, то шла бы тамо не тужаще, но с радостию, без печали. И нынѣ же, увы мнѣ, мой милый царю, послушай горкаго моего плача и отверзи темный свой гроб, и поими мя к себѣ живу, и буди нам гроб твой единъ — тебѣ и мнѣ, царская наша ложница и свѣтлая полата!

Царица же, войдя в мечеть, где лежал ее умерший царь, сорвала с головы своей золотой убор, и разодрала верхние свои одежды, и пала на землю возле царского гроба, терзая на себе волосы, раздирая ногтями лицо свое и колотя себя в грудь. И запричитала она жалобно и заплакала, горько рыдая и говоря так: «О милый мой господин, царь Сафа-Гирей, взгляни на царицу, которую любил ты больше всех жен своих: вот ведут меня с любимым сыном твоим в плен, на Русь, иноземные воины как злодейку, ненацарствовавшуюся и много лет не пожившую с тобой! Увы, жизнь моя дорогая, зачем рано зашла красота твоя от глаз моих в темную землю, оставив меня вдовою, а сына твоего, еще младенца, сиротою? Теперь — увы мне! — где ты обитаешь, туда и я пойду, чтобы жить с тобою! Зачем теперь оставил нас здесь? Увы нам, не ведаем того! Отдаемся ведь мы в руки жестоким супостатам, московскому царю. Не могла я одна противиться силе его и крепости, и не было того, кто бы помог мне, потому и подчинилась я воле его. Увы мне! Если бы была я взята в плен другим царем — одного с нами языка и одной веры, то шла бы туда не тужа, но с радостью и без печали. Теперь же — увы мне! — царь мой милый, услышь горький мой плач, и открой темный свой гроб, и возьми меня, живую, к себе, и пусть будет нам гроб твой один на двоих — тебе и мне — царская наша спальня и светлая палата!

 

Увы мнѣ, господине мой царю, не рече ли тебѣ иногда з болѣзнию души болшая твоя царица, яко добро тогда будет умершим и неродившимся, и се не збыло ли ся тако? Ты же ничего не вѣси нынѣ, нам прииде, живым, горе и болѣзнь. Приими, драгий господине царю, юную и красную царицу свою, и не гнушайся мене, яко нечисты, да не насладятся иновѣрнии красоты моея и да не буду лишена от тебя конечнѣ, и на землю чюжду не иду, и в поругание, и в посмѣх, и во иную вѣру, в незнаемыя люди и въ язык чюж! Увы мнѣ, господине, кто тамо ми пришедши, плач мой утѣшит и горкия слезы моя утолит, и скорбь души моей возвеселит? Или кто посѣтитъ мя? Нѣсть никого же. Увы мнѣ, кому тамо печаль мою возвѣщу: сыну ли нашему? — но той еще млечныя пищи требуетъ; или отцу моему? — но той отселѣ далече есть; казанцем ли? — но онѣ чрез клятву самоволием отдаша мя.

Увы мне, господин мой царь, не сказала ли тебе некогда с душевною болью старшая твоя царица, что будет вскоре лучше умершим и неродившимся, и не сбылось ли это? Ты же ни о чем ныне не ведаешь, к нам же, живым, пришли горе и скорбь. Прими, дорогой господин царь, юную и прекрасную свою царицу и не гнушайся меня, как нечистой, да не насладятся иноверцы моей красотой, и не потеряю я тебя окончательно, и в чужую землю на поругание и на смех, в иную веру, к неизвестным людям, в чужой народ не пойду! Увы мне, господин, кто там, придя ко мне, утешит меня в плаче, и горькие слезы мои осушит, и скорбь души моей развеет? Разве кто-нибудь посетит меня? — Нет, никто. Увы мне, кому там печаль свою поведаю: сыну ли нашему? — Но он еще молочной пищи требует; или отцу моему? — но он далеко отсюда; казанцам ли? — но они, преступив клятву, самовольно отдали меня.

 

Увы мнѣ, милый мой царю Сап-Кирею, не отвѣщаеши ми ничтоже, горкия твоея царицы! Не слышиши ли, се при дверех здѣ немилостивыя воины стоят и хотят мя, яко звѣрие дивии серну, восхитити от тебе. Увы мнѣ! Царица твоя бѣх иногда, нынѣ же горкая плѣнница! И госпожа именовахся всему царству Казанскому, нынѣ же убогая и худая раба! И за радость и за веселие плач и слезы горкия постигоша мя, и за царскую утѣху сѣтование болѣзненое и скорбныя бѣды обыдоша мя, иже бо плакатися не могу, ни слезы текутъ из очию моею, ослѣпоста бо очи мои от безмѣрных и горкихъ слез моихъ, и премолче глас мой от многаго вопля моего».

Увы мне, милый мой царь Сафа-Гирей, не отвечаешь ты мне ничего, горькой твоей царице! Не слышишь разве, что стоят здесь у дверей немилосердные воины и хотят похитить меня у тебя, словно дикие звери серну? Увы мне! Некогда была я твоей царицей, ныне же — горькая пленница! Звали меня раньше госпожой всего царства Казанского, ныне же я — жалкая и нищая рабыня! И за радость и за веселие обрушились на меня плач и горькие слезы, а за царские мои утехи охватили меня горькие обиды и тяжкие беды, так что и плакать я не могу и слезы уже не текут из глаз моих, ибо ослепли глаза мои от безмерных и горьких слез и пресекся голос мой от долгого рыдания моего».

 

И ина таковая же многа причиташе царица и кричаше, лежащи у гроба, на земли, яко часа два убивающися, яко и самому воеводе приставнику прослезитися, и уланомъ же и мурзамъ и всѣм предстоящимъ ту многимъ людемъ плакати и рыдати. Приступиша же к ней царевы отроцы повелѣниемъ приставника со служившими рабынями ея и подняша ю от земли, мертву изполу. И видѣша ту вси людие открыто лице ея, кроваво все от охотнаго драния, и от текущих слез ея нѣсть красоты, и от обычных ея велможъ болших, всегда входящих к ней, от земскихъ людей никто же нигдѣ видѣ. Ужасе же ся воевода приставник, яко не убреже ея, бѣ бо образом царица та зѣло красна и в разумѣ премудра, яко не обрѣстися таковой красной в Казани в женах и в дѣвицах, но и в руских во многих на Москвѣ во дщерях и в женах болярских и княжых.

И долго еще так причитала царица и восклицала, лежа часа два, убиваясь, у гроба на земле, так что и сам приставленный к ней воевода прослезился, также и уланы, и мурзы, и все находившиеся там люди плакали и рыдали. Наконец, по повелению блюстителя ее, подошли к ней царские отроки с прислуживающими ей рабынями и, полумертвую, подняли ее с земли. И увидели тогда все люди открытым лицо ее, изодранное ею до крови, и не было в нем красоты от текущих слез — никто ведь и нигде не видел раньше ее лица: ни знатные вельможи, обычно входившие к ней, ни земские люди. Ужаснулся тогда приставленный к ней воевода, что не уберег ее, ибо была та царица очень хороша лицом и умна, так что не было ей равной в Казани по красоте среди женщин и девиц, да и в Москве среди русских — дочерей и жен боярских и княжеских.

 

О УТѢШЕНИИ СЛОВЕС ВОЕВОДЫ КО ЦАРИЦЫ И О ПРОВОЖЕНИИ ЕЯ ОТ НАРОДА КАЗАНСКОГО. ГЛАВА 39

О ТОМ, КАК УТЕШАЛ ВОЕВОДА ЦАРИЦУ И КАК ПРОВОЖАЛ ЕЕ КАЗАНСКИЙ НАРОД. ГЛАВА 39

 

Воевода же приставник пришед близ к ней и болшия велможы казанския и увѣщаваху царицу ласковыми словесы сладкими, да не плачетъ, да не тужитъ. Глаголаша ей: «Не бойся, госпоже царице, и престани горкаго сего плача, не на безчестие бо, ни казнь и смерть идеши с нами на Русь, но на великую честь к Москвѣ ведем тя, и тамо госпожа многим будеши, якоже и здѣ была еси, в Казани. Не отъиметъ воли твоея самодержецъ, милость велику покажетъ тебѣ, милосердъ бо есть ко всѣмъ. И не возпомнит зла царя твоего, но паче возлюбит тя и дастъ ти на Руси нѣкия грады свои вмѣсто Казани царствовати в нихъ. И не оставит тя до конца быти в печали и в тузѣ и скорбь твою и печаль на радость преложитъ. И есть на Москвѣ много царей юныхъ по твоей верстѣ кромѣ Шихалѣя царя, кому поняти тя, аще восхощеши за другаго мужа посягнути: Шихалей убо царь уже стар есть, ты бо млада, аки цвѣт красный цвѣтешъ или ягода вишня, наполнися сладости. И того ради царь не хощет тебе поняти за себя. Но и той есть в воли самодержца: все, якоже что хощетъ, то и сотворит о тебѣ. Ты же не печалися о том, ни скорби».

Окружили царицу воевода-блюститель и знатные казанские вельможи и увещевали ее ласковыми сладкими словами, чтобы не плакала она и не тужила. Говорили они ей: «Не бойся, госпожа царица, и перестань горько плакать, ведь не на бесчестье и не на казнь и смерть идешь с нами на Русь, но на великую честь ведем тебя в Москву, и будешь ты там для многих госпожа, как и здесь была, в Казани. Не отнимает у тебя свободу самодержец, окажет он тебе великую милость, ибо милосерден он ко всем. И не припомнит он тебе зло царя твоего, но еще больше полюбит тебя и даст тебе на Руси какие-нибудь города свои вместо Казани, чтобы ты в них царствовала. И не даст он тебе до конца пребывать в печали и тоске и скорбь твою и печаль в радость превратит. Есть в Москве много и царей юных, равных тебе, кроме Шигалея, кто сможет взять тебя в жены, если захочешь еще раз выйти замуж: ведь царь Шигалей уже стар, ты же молода: как цветок прекрасный, цветешь и, как вишневая ягода, наполнилась сладостью. Поэтому и не хочет царь взять тебя в жены. Но и он во власти самодержца; все, что тот захочет, то он с тобой и сделает. Ты же не печалься о том и не скорби».

 

И проводиша ю честно всѣм народомъ: мужи и жены, и дѣвицы, и малии и велицыи, на брег Казани рѣки, плачюще и горко вопиюще по ней, аки по мертвой, вси от мала и до велика. И плакася по ней весь градъ и вся земля неутѣшимо лѣто цѣло, поминающе разумъ ея и премудрость, и велможам честь, и середнимъ и ко обычным милование и дарование, ко всему народу брежение великое.

И проводил ее с честью весь народ: мужчины и женщины и девушки, и маленькие и большие, на берег реки Казани, и плакали все от мала до велика, и горько рыдали по ней, словно по мертвой. И плакали по ней неутешно весь город и вся земля целый год, вспоминая разум ее, и мудрость, и почести, которые оказывала она вельможам, и милость ее, и подарки к менее знатным и совсем простым людям, и большую заботу обо всем народе.

 

И приѣхавъ царица в колымазѣ своей на брег к рѣце, и пояша ю под руки ис колымаги ея, не можаше бо востати сама о себѣ от великия печали. И обратися и поклонися казанцемъ всѣм. Народ же казанский припадоша на землю, на колѣнех своихъ поклонение свое дающе по своей вѣре. И ведоша ю во уготовленый царский струг, в нем же когда царь на потѣху ѣздяше, борзохожением же подобенъ лѣтанию птичию и утворенъ златом и сребром; и мѣсто царицыно посредѣ струга — тѣремецъ сткляничной вздѣланъ, свѣтел аки фонарь, злачеными дсками покрыт, в нем же царица сѣдяше, аки свѣща, на всѣ страны видя. С нею же взят воевода от женъ красных и дѣвицъ 30 благородныхъ на утѣху царицы. И положиша ю в теремцѣ на царской постѣле ея, аки болну или пияну, упившуся непросыпною печалью, аки вином.

Когда же приехала царица в своей повозке на берег реки, под руки высаживали ее из колымаги, ибо сама она не могла подняться из-за сильной печали. И обернулась она и поклонилась всем казанцам. Народ же казанский попадал на землю, на коленях творя поклоны, как подобает по их вере. И повели ее в приготовленный для нее царский струг, в котором царь обычно ездил на потеху, быстроходностью своей подобный птичьему полету и украшенный золотом и серебром; посередине струга было сделано помещение для царицы — стеклянный теремок, светлый, как фонарь, покрытый золочеными досками, в котором, как свеча, сидела царица, видя во все стороны. С нею отправил воевода тридцать благородных и красивых женщин и девиц на утеху царице. И положили ее в теремке на царскую ее постель, словно больную или пьяную, упившуюся, как вином, беспробудною печалью.

 

Воевода же и велможи казанския идоша по своимъ стругомъ. Мнози же от гражан, простая чадь, пѣши провожаху царицу, мужи и жены, и дѣти, по обѣма странама Казани рѣки идущем имъ и очима зрящим въслѣд ея, доколѣ видѣти, и едва возвращахуся назад с плачем и с рыданием великим. Пред царицею же, впреди и назади, в боевых струзѣх огненыя стрелцы идяху, страх велик дающе казанцемъ, силно биюще ис пищалей.

Воевода же и казанские вельможи разошлись по своим стругам. А горожане, простые люди — мужчины, женщины, дети — пешком провожали царицу, идя по обоим берегам реки Казани и смотря ей вслед, пока можно было ее видеть, и неохотно возвращались назад с громким плачем и рыданиями. Впереди же царицы и за нею в боевых стругах плыли пищальники, нагоняя на казанцев сильный страх частой пальбой из пищалей.

 

И проводиша царицу велможи и обычныя казанцы до града Свияжского, и вси возвратишася в Казань, тужаще и плачюще, и полѣзная впредь о животѣ своемъ промышляюще.

И проводили царицу вельможи и простые казанцы до Свияжского города, и возвратились все в Казань, тужа и плача, озабоченные своим будущим.

 

О ПОВЕДЕНИИ ЦАРИЦИНѢ К МОСКВѢ ИЗ КАЗАНИ И О ПЛАЧЕ ЕЯ ОТ СВИЯЖСКОГО ГРАДА ИДУЩИ. ГЛАВА 40

О ТОМ, КАК ВЕЛИ ЦАРИЦУ ИЗ КАЗАНИ В МОСКВУ, И О ПЛАЧЕ ЕЕ ПОСЛЕ ВЫХОДА ИЗ ГОРОДКА СВИЯЖСКА. ГЛАВА 40

 

И проводиша царицу от Свияжского града два воеводы с силою до рускаго рубежа, до Василя-города, третий же воевода, приставник царицынъ, бояшеся, егда како отдумают казанцы, раскаются, и, сустигши царицу, отъимут у единаго воеводы и его не спустят жива: многажды бо извѣрившеся, преступающе клятву.

И проводили царицу от Свияжского городка до русской границы — Василя-города — два воеводы с войском, ибо третий воевода — блюститель царицын, боялся, как бы казанцы не передумали, не раскаялись и, догнав царицу, не отняли ее у одного воеводы; тогда и самого его не отпустили бы они живым: много раз ведь нарушали они договор, преступая клятву.

 

Царица же казанская, егда поведена бысть к Москвѣ, и горко плакашеся, Волгою ѣдучи, зряше прямо очима на Казань: «Горе тебѣ, граде кровавый! Горе тебѣ, граде унылый! И что еще гордостию возносишися, уже бо спаде вѣнец со главы твоея! Яко жена худа и вдова, являешися, осиротѣв, и раб еси, а не господинъ. Пройде царская слава и вся скончася! Ты же, изнемогши, падеся, аки звѣрь, не имущи главы. Срамъ ти есть! Аще бы и вавилонския стѣны имѣлъ еси и римския превысокия столпове, то бы ни тѣ от таковаго царя силнаго устояли еси, и всегда от него воюему тебѣ и обидиму, всякое бо царство царемъ премудрымъ содержится, а не стенами столповыми, и рати силныя воеводами крѣпки бываютъ. И без тѣх хто тебѣ, царство, не одолѣет? Царь твой силный умре, и воеводы изнемогоша, и вси людие охудѣвше и ослабѣша, и царства иные не сташа о тебѣ, не давше пособия ни мала, и нынѣ всячески побѣжден еси.

Царица же казанская, когда повели ее в Москву, горько плакала, едучи по Волге, обратив глаза свои к Казани: «Горе тебе, город кровавый! Горе тебе, город унылый! Что возносишься ты в своей гордыне, когда упал уже венец с твоей головы! Стал ты, осиротев, подобен женщине, бедной и вдовой, и раб ты теперь, а не господин. Прошла царская слава и вся кончилась! И пал ты, лишившись сил, словно зверь, не имеющий головы. Позор тебе! Если бы имел ты даже вавилонские стены и высокие римские столбы, все равно не устоял бы ты перед таким могущественным царем, постоянно им разоряемый и обижаемый, ибо всякое царство охраняемо бывает мудрым царем, а не стенами крепкими, так же как сильные войска крепки своими воеводами. А без них кто тебя, царство, не одолеет? Царь твой могущественный умер, и воеводы изнемогли, и все люди обеднели и ослабели, а другие царства за тебя не вступились, даже малой помощи не прислали, вот ныне ты и побеждено.

 

И се восплачися со мною, о всекрасный граде, и воспомяни славу свою и праздницы, и торжествия своя, и пиршества, и веселия всегдашния! Гдѣ нынѣ бывшая в тебѣ иногда царския пирове и веселия всегдашния? Гдѣ улановѣй и князей, и мурзъ твоих красование и величание? Гдѣ младых женъ и красных дѣвицъ ликове и пѣсни, и плясания? — Вся та нынѣ изчезоша и погибоша, и в тѣх мѣсто быша в тебѣ многонародная стѣнания и воздыхания, и плачевѣ, и рыдания непрестанно. Тогда в тебѣ рѣки медвеныя и потоцы винныя тецаху, нынѣ же в тебѣ людей твоих крови проливаются, и слез горящих источники лиются и не изсякнут. И мечь руский не отъимется, дондеже вся люди твоя изгубитъ.

Плачь же со мной, о прекрасный город, и вспоминай славу свою, и праздники, и торжества свои, и пиршества, и всегдашнее веселие! Где теперь былые царские пиры и постоянные увеселения? Где уланов твоих, князей и мурз красование и величание? Где молодых женщин и прекрасных девушек лица, и песни, и пляски? Все это теперь исчезло и погибло, а вместо них слышатся в тебе всенародные стенания, и воздыхания, и плач, и непрестанные рыдания. Тогда в тебе лились медовые реки и винные потоки, ныне же льется кровь твоих людей, и бьют неиссякаемые источники горячих слез. И не остановится меч русский, пока не погубит всех твоих людей.

 

Увы мнѣ, господине, гдѣ возму птицу борзолѣтную и глаголющую языком человеческим, да пошлю ко отцу моему и матери, да возвѣстит случившаяся чаду ихъ? Суди, Богь, и мсти во всем супостату нашему и злому врагу царю Шихалѣю, и буди вся наша скорбь на нем и на всѣх казанцех, что предаша мя ему! И ят мя по воли ихъ, и самодержцу мя оболсти, не хотя мя, плѣнницу, поняти, болшею женою взяти и имѣти, и единъ захотѣ, без мене, царствовати з женами своими в Казани, и разгнѣватися на мя сотвори великаго князя и самодержца, и его повелѣниемъ изгоняетъ нас из царства нашего неповинно.

Увы мне, господин, где возьму я птицу быстролетную и говорящую на человеческом языке, чтобы послать ее к отцу моему и матери, да отнесет им весть о случившемся с их чадом! Осуди же, Бог, и отомсти за все супостату нашему и злому врагу — царю Шигалею, и пусть отольется ему и всем казанцам, которые отдали меня ему, вся наша скорбь! Взял он меня по их воле и оболгал меня перед самодержцем, не желая меня, пленницу, взять в жены, старшей женою своею сделать, и захотел один, без меня, царствовать в Казани с женами своими и сделал так, что разгневался на меня великий князь и самодержец и теперь по его повелению без вины изгоняет нас из нашего царства.

 

И за что лишаетъ насъ от царства нашего и от земли нашея и пленуетъ? И болши сего не хотѣла бых ничего от него, но толко дал бы мнѣ гдѣ в Казани улусецъ малъ земли, иже бы могла до смерти моей прожити в немъ, или бы мя отпустил во отечествие свое, в Нагайскую землю, ко отцу моему Исупу, великому князю заяицкому, от нея же страны взята есмь за царя казанского, да тамо жила бы, у отца моего в дому сидѣла вдовою, аки неугодная раба его, свѣта дневнаго не зря, и плакалася бы сиротства своего и вдовства моего и до смерти моея! Но и того бы ми лучше было, гдѣ царствовах с мужемъ моим, ту и заточение нужное прияти и горкою смертию умрети, неже к Москвѣ быти ведены в поругание и во всѣх наших срацынских ордах, от царей и князей владомых, и ото всѣх людей горкою пленницею слыти».

И за что лишает он нас нашего царства и земли нашей и в плен ведет? Не хотела бы я ничего большего от него, только дал бы он мне в Казани где-нибудь небольшой улусец земли, чтобы могла я прожить до смерти моей в нем, или отпустил бы он меня в мое отечество, в Ногайскую землю, откуда взята была я в жены казанским царем, к отцу моему Юсупу, великому князю заяицкому, дабы жила я там как неугодившая ему раба, сидела вдовою в доме отца моего, света дневного не видя, и плакала бы о сиротстве моем и вдовстве до самой смерти! И даже лучше было бы мне попасть в тягостное заточение и умереть горькой смертью, но там, где царствовала я с мужем моим, нежели быть ведомой на поругание в Москву и слыть во всех наших сарацинских ордах между правящими в них царями и князьями и всеми людьми горькой пленницей».

 

И хотяше царица сама ся убити, но не можаше, приставника ради крѣпкаго брежения. Ведущии же ю приставницы не можаху утѣшити ея, и до Москвы путем идущи, от великаго умиленнаго и горкаго плача ея, обѣщавающе ей великие дары от царя самодержца прияти.

И хотела царица убить себя, но не смогла, ибо крепко берег ее блюститель. Сопровождавшие же ее стражники, обещая ей, что получит она от царя-самодержца дорогие подарки, не могли утешить царицу, которая до самой Москвы громко, жалобно и горько плакала.

 

Приставникъ же воевода, аки орелъ похищая себѣ сладок ловъ, мчаше царицу, не мочая, день и нощъ, и скоро бѣжаху в великих стругахъ до Нижнего Нова града, от того же града по Окѣ рекѣ к Мурому и к Володимиру, из Володимеря же посади ю на царския колымаги, на красныя и позлащенныя, яко царице честь творяше.

Блюститель же воевода, словно орел, уносящий сладкую добычу, мчал царицу, не медля, день и ночь и вскоре доплыл на больших стругах до Нижнего Новгорода, а из этого города по реке Оке к Мурому и Владимиру, во Владимире же посадил ее на красивые, позолоченные царские повозки, как царице, честь оказывая.

 

О БЫВШЕЙ ВѢСТИ У ТУРСКАГО ЦАРЯ О КАЗАНИ, И О ЦАРИЦЫ, И О ПОСЛАНИИ ЕГО К МУРЗАМЪ НАГАЙСКИМЪ. ГЛАВА 41

О ВЕСТИ, ПОЛУЧЕННОЙ ТУРЕЦКИМ ЦАРЕМ О КАЗАНИ, И О ЦАРИЦЕ, И О ПОСЛАНИИ ЕГО К НОГАЙСКИМ МУРЗАМ. ГЛАВА 41

 

Скоро же дойде вѣсть о Казани и о царице и до самого нечестиваго царя турскаго салтана во Царьградъ. И воспечалися о том велми турский царь салтанъ, яко все свое злато египетское погубль,[127] болши всѣх даней земных его, приносимых к нему. И не довѣде, кое пособие дати Казанскому царству, далече бо от него отстоитъ.

Вскоре дошла весть о Казани и о царице и до самого нечестивого турецкого царя-султана в Царьград. И сильно опечалился турецкий султан, что истратил уже все свое египетское золото — самую большую из всех даней, приносимых ему разными землями. И не знал, какую помощь оказать Казанскому царству, ибо находилось оно далеко от него.

 

Умысли с паши своими посылати в Нагаи послы ко всѣм началным болшимъ мурзамъ со многими дары, глаголя тако: «О силные нагаи и многие, станите и мене послушайте: соединитеся с казанцы во едино сердце в поможение за Казань на московского царя и великого князя и паче же за вѣру древнюю нашю и великую, яко близ его живуще. И не давайтеся во обиду ему, мощно бо есть противитися ему, яко слышю всегда про вас, аще хощете. Зѣло бо воюетъ на вѣру нашю и хощет до конца потребити ю. И аз о семъ в велицей печали есмь и боюся, еда помале и вамъ то же будетъ от него, яко же и Казани, и в несогласии живуще меж собою, изгонзнете, и орды ваши запустѣют».

И решил он с пашами своими послать послов с многочисленными дарами в Ногайскую Орду ко всем старшим большим мурзам, чтобы сказали они им так: «О могущественные и многочисленные ногаи, станьте и послушайте меня: соединитесь с казанцами в одно сердце на защиту Казани от московского царя и великого князя и более того, — за великую и древнюю нашу веру, ведь поблизости от него живете. И не позволяйте ему обижать себя, ведь можете вы, как я всегда про вас слышу, оказывать ему сопротивление, когда захотите. Сильно воюет он против нашей веры и хочет до конца ее истребить. И сильно печалюсь я об этом и боюсь, что вскоре и вам то же будет от него, что и Казани, и, живя в несогласии друг с другом, погибнете вы, и орды ваши запустеют».

 

Нагайския же мурзы всѣ отмолвиша ему, рекуще: «Ты, о великий царю салтане, собою пецыся, а не нами: и не царь еси намъ, и земли нашей не строиши, и нами не владѣеши, и живеши от нас за моремъ, богатъ еси и силенъ, и всѣм изобиленъ, и никаяждо нужда потреб житейскихъ не обдержит тя. Нам же, убогимъ и скуднымъ всѣм, и аще бы потребными нашу землю не наполнял московский царь, то уже бы не могли быти ни единаго дни. Да за сие добро лѣпо есть нам всячески помогати ему на казанцы за их прежнее великое лукавство и неправду, аще и язык нашъ с ними единъ, и вѣра едина. Но довлѣет намъ правду имѣти: не токмо же на казанцев помогати ему, но и на тебя самого, царя царемъ, аще востанеши на нь. Или нѣси то слышил, каково зло всегда казанцы сотворяют ему: непрестанно землю его воюют и людей руских губят, многажды преступают клятву и мир, измѣняютъ. А еже реклъ еси: нам то же будет от него, что и Казани, не срам есть нам покоритися и служити ему, точен бо есть онъ тебѣ во всем: и богатством, и силою. Пишют бо наши книги и христианския, яко в послѣдниа лѣта соединятся вси языцы и будут во единой вѣре христианской и под тою же державою, да которая же есть вѣра таковая, якоже христианская, святая, еже есть руская, во всѣх наших темных вѣрах, яко пресвѣтлое солнце сияет». И тако мурзы нагайския написавше ему и с тѣм к нему отпустиша пословъ его, вземше у них напрасно многоценныя дары великия.

Все же ногайские мурзы ответили ему так: «Ты, о великий царь-султан, о себе пекись, а не о нас: не царь ты нам, и землей нашей не управляешь, и нами не владеешь, и живешь от нас за морем, богатый и сильный, все имея в изобилии, не зная нужды ни в каких житейских потребах. Мы же, убогие, в скудости живущие, если бы не наполнял нашу землю всем необходимым московский царь, то и дня бы уже прожить не могли. За такое добро пристало нам всячески помогать ему против казанцев за их прежнее лицемерие и вероломство, хоть и язык у нас с ними один и вера одна. Но хотим мы поступать по правде: не только против казанцев помогать ему, но и против тебя самого, царя царей, если поднимешься против него. Или не слышал ты, сколько зла казанцы всегда причиняют ему: непрестанно землю его разоряют и губят русских людей, часто нарушают клятву и мир, изменяют ему. А то, что ты сказал: нам будет то же от него, что и Казани, — не позор для нас и покориться ему, и служить, ибо равен он во всем тебе: и богатством, и силою. Пишут ведь и наши книги и христианские, что в последние годы соединятся все народы и будут в единой христианской вере и под властью того народа, кто эту веру исповедует, ибо христианская вера, русская вера, среди всех наших темных вер как пресветлое солнце сияет». И, написав так, ногайские мурзы отпустили с этим посланием назад к нему его послов, силой отобрав у них многочисленные богатые дары.

 

О ПОШЕСТВИИ В КАЗАНЬ ЦАРЯ ШИГАЛЕЯ ТРЕТИЕ И О ПОСАЖЕНИИ ЕГО НА ЦАРСТВО, И О ИЗБИЕНИИ ОТ НЕГО ВЕЛМОЖЪ КАЗАНСКИХ. ГЛАВА 42

О ТОМ, КАК В ТРЕТИЙ РАЗ ПОШЕЛ В КАЗАНЬ ЦАРЬ ШИГАЛЕЙ, И О ПОСАЖЕНИИ ЕГО НА ЦАРСТВО, И ОБ ИЗБИЕНИИ ИМ КАЗАНСКИХ ВЕЛЬМОЖ. ГЛАВА 42

 

Царь Шихалей посла царицу к Москвѣ, изымавъ ю, вины ради ея, яко хотѣла его отравою окормити, якоже преже рѣх, но Богь его сохрани от нея; и по царице поѣха в Казань на царство, вземъ с собою в помощъ единаго воеводу московского Ивана Хабарова и служивых своих варваръ дватцать тысяч и 5 000 огненых стрелцовъ, да той воевода с нимъ царство строит и его брежет самого. А во граде Свияжскомъ воеводы осташася со всею силою рускою.

Царь Шигалей отправил царицу в Москву, лишив ее царства за вину ее, за то, что хотела она окормить его отравой, да уберег его Бог, о чем рассказал я прежде; и после этого с двадцатью тысячами варваров, находившихся у него в услужении, и пятью тысячами пищальников поехал на царство в Казань, захватив себе в помощь одного московского воеводу — Ивана Хабарова, чтобы тот вместе с ним управлял царством и охранял его. А в городе Свияжске остались воеводы со всею русской силой.

 

Казанцы же с великою честию и радостию поставиша его царя на Казани, царем дважщи же и убити его хотяху. Казанцы же град свой предаша великому князю, самодержцу московскому, и сами за него всѣ заложишася и со всею другою половиною болшею земли своея, с нею же и черемиса нижняя казанская, доброволно и без брани, и без пролития крови, на всей воли его, якоже есть любо ему. И служити обѣщашася ему нелестно и дани давати, яко и всѣм бывшимъ своимъ царемъ казанским, и роту написаша по вѣре своей, яко же обычай есть имъ клятися.

Казанцы же с великой честью и радостью посадили его на царство, а до этого дважды хотели его убить, когда был он царем в Казани. И передали казанцы свой город великому князю, московскому самодержцу, и добровольно, без борьбы, без пролития крови вместе со всей низовой казанской черемисой, населявшей другую половину их земли, отдались под его покровительство, в полную его власть, чтобы владел он ими, как ему хочется. И обещали они преданно служить ему и давать дани, как и всем прежним своим казанским царям, и по своему обычаю написали клятву о верности ему.

 

Царь же, вшед во град, и сѣде на царствѣ и жити нача бережно по царскому своему обычаю. И пристави ко всѣм вратом граднымъ стражи своя и воротники — огненыя стрелцы, на всякую нощъ ключа повелѣ къ воеводѣ своему приносити. Такоже и двора его стрежаху по 1000 огненых стрелцовъ в день, а в нощи по 3000 со оружием. Воеводскаго же двора стрежаху по пятисот человекъ в день, а в нощи по 1000. И мало царь на коего казанца окомъ ярымъ поглянул или перстомъ показал, они же вскорѣ того, вскочивше, оружием своим разсецаху на кусы.

Царь же, войдя в город и сев на царство, начал жить осторожно — по царскому своему обычаю. И приставил он ко всем городским воротам своих стражей и привратников — пищальников, повелев им каждую ночь приносить ключи своему воеводе. Также и двор его днем охраняла тысяча пищальников, а ночью три тысячи вооруженных воинов. Воеводский же двор днем охраняло пятьсот человек, а по ночам — тысяча. И стоило царю гневно посмотреть на какого-нибудь казанца или пальцем указать на кого-нибудь, они, вскочив, вскоре рассекали того своим оружием на куски.

 

И не бояхуся казанцев, и в думу к себѣ их не пущаху. И не слушаше их царь ни в чемъ, и от очию своею изгоняще ихъ, и саны от них отъемляше, и своя власти во князи ихъ поставляше, иже служити хощет, яко вѣрный раб господину своему. Аще и мало царствова на Казани и владѣя казанскими людми неполное единое лѣто, но многа добра и велику помощь сотвори, служа и помогая самодержцу своему, аще и поганъ есть. Писано во святых книгахъ: «Во всяком языце творяи волю Божию и дѣлаяи правду, приятенъ ему есть».

И не боялись они казанцев и не пускали их на свои совещания. И не слушал их царь ни в чем, и прогонял с глаз долой, и лишал их титулов, и своей властью производил в князья тех, кто хотел ему служить, как верный раб своему господину. Хотя и мало процарствовал он в Казани, всего один неполный год правя казанскими людьми, но много добра сделал он и великую помощь оказал, служа и помогая самодержцу своему, хотя и был поганым. Написано ведь в святых книгах: «Любой народности человек, исполняющий волю Божию и живущий по правде, приятен ему».

 

Казанцы же, видѣвше царя своего столь борзо над ними волю творяща, и вознегодоваша, и почаша думати на него, да како его жива и не убивше избудут с царства. Не терпяху от него, видяще многих своихъ часто и по вся дни яве и отай задавляемых и разсѣкаемых, яко свиней ножи закалаемых. И глаголаху в себѣ: «Аще надолзѣ сие будетъ нам от злаго царя нашего, то по единому всѣхъ нас и до остатка погубит, мудрых казанцевъ, аки безумных, и распудит, яко волкъ овцы, и придавит, яко мышей горностай, и приѣстъ, аки куры лисица, и не оставит нас ни единаго быти в Казани по научению самодержца своего».

Казанцы же, увидев, что царь их так быстро взял над ними власть, вознегодовали и начали думать, как бы его живым, не убив, свести с царства. Не могли они терпеть, видя, как по его воле многих из них ежедневно тайно и открыто душат, рассекают мечом и, как свиней, закалывают ножами. И так говорили они между собой: «Если долго будет так обращаться с нами злой наш царь, то по одному до последнего всех нас, мудрых казанцев, погубит, словно несмышленых, и разгонит нас, как волк овец, и передавит нас, как горностай мышей, и приест, как лисица кур, и не оставит ни одного из нас в Казани по наущению самодержца своего».

 

И по мале увѣда царь бываемое се, еже всегда совѣт на него творящих. Казанцы же, болшии велможи, нощию тайно съѣзжающеся на сонмищи своя и мысляще на него, да како его, условивше, погубят или жива с царства згонятъ и царю и великому князю измѣнят. И не стерпѣ сему царь надолзе быти злому совѣту ихъ, смышленому совѣту на него, и паче, и лютейши возъярився на них и уби по изведении царицы числом казанцевъ 700: великих велмож, и среднихъ, и менших, улановей и князей, и мурзъ, похищая имѣние их к себѣ и коней стада, и велбуды, и овцы, обычных же людей простых до 5000, мятежников казанскихъ, и лукавыя их сонмища, по старой вражбе своей на нь притворяя имъ вины, ими же царство строяшеся без царя и содержашеся, и мщая многия измѣны ихъ ко царю и великому князю и ко отцу его, и к дѣду его, и кровь брата своего, Еналея царя, и много безчестия своего, преже сотворше, и яко младенцемъ играюще. И за сие немилостиво и зло, и неправедно их оскорбляше и озлобляше, и всяческими мѣрами горце ихъ поработи.

И вскоре узнал царь о том, что постоянно совещаются о нем. Казанцы же, первые вельможи, тайно, по ночам, съезжаясь на свои сборища, обсуждали, как они, поймав его, погубят или живого сгонят с царства и царю и великому князю изменят. И не потерпел царь, чтобы дальше продолжались коварные эти совещания, на которых замышляли они против него, и еще больше, еще сильней разъярился на них, и после сведения с царства царицы перебил до семисот казанских вельмож — старших, средних и младших: уланов, князей и мурз, забирая себе их имущество, и конские стада, и верблюдов, и овец, простых же людей перебил, мятежников казанских — до пяти тысяч. И ставил он в вину вельможам, правившим Казанью, когда не было в ней царя, по старой своей вражде с ними, предательские их сборища и мстил за многие их измены царю и великому князю, и отцу, и деду его, и за кровь брата своего, царя Геналея, и за то большое свое бесчестие, которое перенес от них прежде, когда они играли им, как младенцем. И за все это он немилосердно, зло и неправедно оскорблял их, и озлоблял, и всяческими мерами тяжко их поработил.

 

Последи же рѣкоша сами казанцы про своихъ побитых, яко: «Аще бы тыя у нас болшия владѣлцы наши живы были, всяко бо ихъ пригубил царь Шихалей, и кои разъѣхашася в орды, а инии к Москвѣ, инии в Крым, инии в Нагаи, и не брань бы в них была, и не межусобица, и не измѣнство ко своим людемъ, и едино бы мыслие и правду, и любовь меж собою имѣли, и не поноровление ко царю, прелстившеся, емлюще дары от него, по мале же и всего своего лишишася, з богатством же своимъ и живота своего гонзнуша, и царство свое погубиша, и при них еще не бы одолѣние было Казани, царь и великий князь взя, пришед, аки пустое и худое село вдовичье, слав градъ наш Казань. Наши же господие после царя нашего Сап-Кирея, аки вѣдающе кончину свою, восташа сами на себя и почаша ѣстися, аки гладныя овцы, и друг друга разстерзавше и вси при цари Шихалеи конечно на пред нас погибоша. Мы же, после ихъ оставльшеся, напастьми и злыми плѣнении и бѣдами всячески изчезохомъ».

Впоследствии сами казанцы так говорили про своих побитых: «Если бы были живы те главные правители наши, которых погубил царь Шигалей, и те, что разъехались по ордам, кто в Москву, кто в Крым, кто к ногаям, и если бы не воевали они друг с другом, и не было бы между ними междоусобиц, и не изменяли бы они своим людям, и было бы между ними единомыслие, правда и любовь, и не потрафляли бы они царю, прельстившись его дарами, а потом постепенно лишившись всего своего имущества, а затем, вместе с богатством, и жизни своей, и если бы не погубили они царства своего, не была бы при них покорена Казань, и не взял бы, придя, царь и великий князь славный город наш Казань, словно пустое и нищее вдовье село. Господа же наши после царя нашего Сафа-Гирея, как будто провидя кончину свою, восстали сами на себя и начали грызться, словно голодные овцы, и растерзали друг друга, и все при царе Шигалее прежде нас окончательно погибли. Мы же, оставшиеся после них, замучены были всяческими напастями и бедами и жестоким пленом».

 

О ПРЕЛАГАТАЕ КНЯЗЕ ЧАПКУНѢ И О ИЗМѢНЕНИИ О НЕМ КАЗАНЦЕВЪ. ГЛАВА 43

О ПРЕДАТЕЛЕ КНЯЗЕ ЧАПКУНЕ И О ИЗМЕНЕ ЕГО С КАЗАНЦАМИ. ГЛАВА 43

 

В то же время бѣ нѣкто на Москвѣ бѣгунъ казанский — князь, именем реченный Чапкунъ. Сей оставль землю и страну, и отечества своего, в нем же родися, идѣже и жителствоваше прежде того, и домъ, и жену свою, и чада своя и вся пометну, еже имяше в Казани, вины ради смертныя, хотящиа ему быти по дѣлом его. И прибѣжавъ оттуду к Москвѣ, на Русь, на самодержцево имя, служити ему хотя. Мнози же убо казанцы прибѣгоша к нему, якоже преже рѣкохъ.

В то же время жил в Москве некий беглец из Казани — князь по имени Чапкун. Оставил он землю и страну и отечество свое, в котором родился и жил, и дом, и жену свою, и детей своих, бросив все, что имел он в Казани, ибо ждала его там смертная казнь за дела его. И прибежал он оттуда на Русь, в Москву, под покровительство самодержца, желая послужить ему. Многие ведь казанцы прибегали к нему, как я уже говорил.

 

Царь же и великий князь прием его с великою любовию и дарми, и почестьми понемалу почти его, и жити ему даде велик домъ на Москвѣ. Но древняя злоба никако же благихъ новых ходатай истиненъ не бывает и нѣсть мочно и лзѣ просту человеку со змием дружитися и кормити его от руку своею всегда и присвоити к себѣ, и приучити в пазусе носити и не снедену быти от него, но вмѣсто его добра главу ему отсѣщи, не дружачися с нимъ, да не, преже уязвився от него и болѣвъ, умреши от него злѣ. Тако и от злаго слуги своего, невѣрнаго раба иноязычнаго не мочно есть ухранитися и убрещися у него, близко держаще его и думающе с нимъ.

Царь же и великий князь принял его с большой любовью, и почтил дарами и немалыми почестями, и дал ему для проживания большой дом в Москве. Но застарелая злоба никогда не бывает истинным пособником новых благих дел, и невозможно, и нельзя неискушенному человеку иметь дружбу со змеей, и всегда кормить ее из своей руки, и приручить, и приучить так, чтобы носить ее за пазухой и не быть ею съеденным, но следует даже за добро ее отсечь ей голову, не заводя с ней дружбы, дабы от укуса ее не заболеть и не умереть тяжкой смертью. Также и от злого слуги, неверного иноязычного раба невозможно охранить себя и уберечься, приблизив его к себе и совещаясь с ним.

 

Окаянный же сей варвар поганый жил на Москвѣ, служа самодержцу, пять лѣт в велицей чести и любви его, и от всѣх велмож его и князей, и боляр любимъ и почитаем, яко друг и братъ превозлюбленъ, аще и варваръ, но человѣкъ честенъ бѣ. И егда предася Казань за московского самодержца, тогда казанец онъ, льстецъ и прелагатай князь Чапкунъ, ста пред самодержцем и падает на колену свою, моляся, яко да отпущенъ будет, пронырникъ, в царство свое Казань видѣти сродники своя и род, и друзи, и вся знаемыя имъ, живы ли всѣ, и взяти ему к Москвѣ их оттуду, подружие свое змииное, и дѣти своя, и рабы, оставшыя тамо, и имѣния забрати. Царь же и великий князь отпусти его, рекъ: «Иди, якоже хощеши», не вѣдый пронырства лукаваго и льсти того варвара.

Окаянный же этот варвар, служа самодержцу, жил в Москве пять лет в великой чести и любви, и все вельможи, и князья, и бояре также любили и почитали его как друга и брата возлюбленного, ибо хотя он и варвар, но человек был честный. Когда же покорилась Казань московскому самодержцу, казанец этот, льстец и изменник князь Чапкун, явился перед самодержцем и упал на колени, умоляя его, чтобы тот отпустил его, коварного, в царство его — Казань — увидеться с родственниками своими, друзьями и знакомыми, чтобы узнать, живы ли они все, и взять их оттуда в Москву, жену свою змеиную и детей своих и рабов, оставшихся там, и имущество свое забрать. Царь же и великий князь отпустил его, сказав: «Иди, если хочешь», не подозревая о хитром коварстве и лицемерии того варвара.

 

Онъ же пойде, отпущенъ, печать цареву нося и не блюдяся никого же, и прииде в землю свою, в Казань, и свидѣвся с своими, и прелстися, преложися к казанцемъ, льстивых словес змииных жены своея послушав, не хотящи бо ей от земли своея и от рода своего на Русь ити с нимъ. И забы онъ самодержца честь и любовь, бывшую ему на Москвѣ и возвратися паки к селу удавления его, крѣпце самъ на ся понят уже, его же избѣжал преже и болѣ неправду и зачат беззаконие, и ровъ изры ископай и впадеся вь яму, и обратися болѣзнь его на главу его и на верхъ его сниде неправда его.

Он же, отпущенный, пошел, имея при себе царскую грамоту и никого не опасаясь, и пришел в землю свою, в Казань, и, увидевшись со своими, прельстился, и перешел на сторону казанцев, послушавшись коварных змеиных речей жены своей, не хотевшей идти с ним на Русь от своей земли и от родни своей. И забыл он почести и любовь самодержца, которыми был он окружен в Москве, и снова возвратился к тому силку, которым должен был быть удушен и которого избежал он прежде, теперь же сам на себя его наложил, и начал он творить еще большее беззаконие и неправду, и, вырыв яму, сам же в нее упал, и обратилась болезнь его на голову его, и вернулась к нему его неправда.

 

И соединися с велможами казанскими, нача развращати ихъ и смущати всѣми людми, и совѣт неблагий с ними съшивати, веля Казань затворити и царя Шихалея убити, якоже и брата его убиша, Еналея царя, и отложитися от самодержца московскаго, ни служити ему, ни повиноватися, яко да не болшую бѣду и напасть постражут впредь, якоже и от раба его, царя Шихалея, мучатся злѣ, и по странамъ его расточени да будут и развѣдени, и законъ отеческий и вѣра ихъ срачинская да не погибнетъ, и обычаи старыя измѣнятся.

И, объединившись с казанскими вельможами, начал он развращать их и сеять смуту среди всех людей, и недобрые замыслы с ними строить, подговаривая их запереть Казань и убить царя Шигалея, как убили и брата его, царя Геналея, и отделиться от московского самодержца, больше не служить ему и не повиноваться, дабы не навлечь на себя в будущем больших бед и напастей, чем те горькие муки, которые терпят они от раба его, царя Шигалея, дабы не расселили их и не развели в будущем по разным его землям и дабы не погибла сарацинская их вера, и закон отеческий и обычаи старые не изменились.

 

Казанцы же послушаху его с великим усердиемъ, еже отложитися, яко добра хотяща имъ, а о том словесамъ его не внимаху, еже царя убити, да не болшимъ согрѣшат и Бога прогнѣваютъ и царя и великаго князя раздражат и подвигнут на гнѣвъ, чающе с нимъ вѣчным миром смиритися.

Казанцы же усердно слушали его речи о том, чтобы отделиться, считая, что он хочет им добра, но его словам о том, что надо убить царя, не внимали, чтобы не совершить большего греха, и не прогневить Бога, и царя и великого князя не раздражить, и не вызвать его гнева, надеясь заключить с ним вечный мир.

 

И сотвориша его над всѣми велможами болѣ всѣх князя и воеводу, зане от юности наученъ бѣ ратному дѣлу. И возлюбиша людие вси и послушаху его во всем, глаголюще ему: «Да буди воля твоя над всѣми нами, вся повелѣнная тобою с радостию сотворяем: и се ты свѣси гораздо всякия обычаи московския, недавно бо еси оттуду пришед, и что про нас думает царь и великий князь: миловати ли нас хощет или до конца згубити; и что подобает намъ о себѣ полезная смышляти: противная ли или смиренная. Да како будет лучше, ты всяко вѣси и блюдися, да не в полѣзных мѣсто паки зло сугубо постражем, велик бо нас всѣх страх обдержитъ».

И сделали они его первым князем и воеводой над всеми вельможами, поскольку с юности своей был он научен ратному делу. И полюбили его все люди и во всем слушались его, говоря ему так: «Да будет воля твоя над всеми нами, будем мы с радостью исполнять все повеления твои, ибо хорошо знаешь ты — поскольку недавно оттуда пришел — всякие московские обычаи и то, что думает с нами сделать царь и великий князь: хочет ли он помиловать нас или окончательно погубить, и то, что выгодней нам, выбрать: сопротивление или смирение. Ведомо тебе, что для нас лучше, но остерегайся, как бы не пришлось нам еще больше пострадать вместо того, чтобы извлечь для себя пользу, ибо пребываем мы в сильном страхе».

 

Он же рече им: «Ничтоже бойтеся, но токмо зрите на мя, и еже велю, то творите». Помышляет же безвѣрный царем быти в Казани, аще Казань отстоит от московского царя. И совѣщав казанцемъ оболстити царя своего воеводам московским, стоящим во граде Свияжском, и возвести на него измѣну велику,[128] да тако его могут избыти, аще не хотят его убити, и без него како хотят, так и сотворят.

Он же ответил: «Ничего не бойтесь, но только смотрите на меня и что вам велю, то и делайте». Сам же, неверный, замышляет стать в Казани царем, если убережет Казань от царя, присланного из Москвы. И посоветовал он казанцам оклеветать царя перед московскими воеводами, стоявшими в Свияжске, и приписать ему великую измену, ибо только так могут они от него избавиться, если не хотят его убивать, а когда его не станет, пусть поступают так, как захотят.

 

По воли его и по слову подпадоша казанцы к воеводам, яко вѣрны творяшеся и нелестны, льстяще и облыгающе царя своего, яко: «Хощет царь измѣну в борзе сотворити, совещал бо ся с нѣкими нашими, и мы вѣмы истинно, аще в борзе не сведете с Казани, и сами будете вмѣсто его брещи нас или дати намъ вмѣсто его иного царя, вѣрнее сего, владѣти нами».

Подчинившись воле его и словам, явились казанцы к воеводам, притво-рившись преданными и искренними, и стали возводить на царя своего ложь и клевету, говоря так: «Если в скором времени не сведете царя с Казани, не будете сами вместо него управлять нами или не дадите нам вместо него другого царя, знаем мы наверняка, что вскоре совершит царь измену, так как вел он кое с кем из нас переговоры об этом».

 

И ложныя свидѣтели многия поставиша на царя, паче же и князя Чапкуна. «Но аще и нам вѣры не имѣте, — глаголаху, — но и тому свѣдомо извѣстно нашему врагу, а вашему же приятелю. Мы бо того ради возвѣщаем, преже вам боящеся, да не паки на ны от вас горше будетъ пленение и пагуба. Не хощем клятвы нашея с вами преступити, но мир великъ имѣти хощемъ и жити заедино».

И представили они многих ложных свидетелей против царя, и прежде всего князя Чапкуна. «Если нам не верите, — говорили они, — то поверьте нашему врагу, а вашему другу, который тоже знает об этом. Мы ведь, боявшиеся вас раньше, сообщаем вам об этом потому, чтобы не было нам от вас еще большего разорения и беды. Не хотим мы нарушать данной вам клятвы, но хотим иметь с вами прочный мир и жить с вами в согласии».

 

О ПИСАНИИ ВОЕВОД КО ЦАРЮ И ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ НА ЦАРЯ ШИГАЛЕЯ И О ШЕСТВИИ ЦАРЯ ИС КАЗАНИ, И О ПОИМАНИИ КАЗАНЦЕВЪ. ГЛАВА 44

О ПОСЛАНИИ ВОЕВОД К ЦАРЮ И ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ ПРОТИВ ЦАРЯ ШИГАЛЕЯ, И О ВЫХОДЕ ЦАРЯ ИЗ КАЗАНИ, И О ЗАХВАТЕ КАЗАНЦЕВ. ГЛАВА 44

 

Воеводы же, испытавше горазно многими людми, и пояша вѣры казанцы, возбоявшеся, да не тако же паки будетъ от царя Шихалия, якоже от Махмет-Аминя царя в Казани измѣнство случися. И отписавше о том, и послаша к Москвѣ к самодержцу з борзоходъцѣм, яко да изведет царя из Казани, нѣкоторым от нихъ пятма или шестьма повелит быти вмѣсто его.

Воеводы же, подробно расспросив многих людей, поверили казанцам, испугавшись, как бы не было и от царя Шигалея измены, какую совершил в Казани царь Махмет-Амин. И написали они о том самодержцу, и отправили со скороходом в Москву послание, чтобы отозвал он царя из Казани и повелел кому-нибудь из них — пятерым или шестерым — занять его место.

 

Царь же и великий князь почет послание воевод своих и послуша ихъ на единаго многих свидѣтелствия, и понегодова о том во умѣ своемъ на казанскаго царя Шихалея, дивися, что ново лесть явися в нем на старость его, нѣсть была во юности его. И отписа к нему з грозою, да оставит царство, выйдет ис Казани с воеводою и со всею силою своею и со всею казною своею, не оставити своего ни мала в Казани, да будет к Москвѣ, да скажет о себѣ всю истину; и аще тако будет помыслил, то казнь приимет о дѣле своемъ. А на мѣсто его повелѣ быти в Казани князю Петру Шуйскому со инѣми пятью воеводами и с половиною воинства, въ Свияжскомъ же граде князю Семену со двема воеводами и з другою половиною войска, да тако тѣми воеводами без царя строится Казань доколѣ, истинно испытает о царѣ.

Царь же и великий князь прочел послание своих воевод, и прислушался к свидетельствам многих против одного, и вознегодовал мысленно на казанского царя Шигалея, дивясь, что на старости лет завелась в нем измена, которой не было в нем в юности. И написал он ему с угрозой, дабы оставил он царство, вышел из Казани с воеводою, и со всеми своими воинами, и со всей своей казной, ничего не оставив своего в Казани, и пришел бы в Москву, и рассказал бы о себе всю правду: и если действительно замышлял он измену, то примет он за это казнь. А в Казани повелел вместо него быть князю Петру Шуйскому с пятью воеводами и с половиною воинства, дабы те воеводы без царя управляли Казанью, доколе он не узнает правду о царе; в городе же Свияжске — князю Семену с двумя воеводами и с другой половиной войска.

 

Дошедшу же посланию от самодержца с Москвы ко царю Шихалѣю в Казань, и разумѣ, яко оболщенъ есть от казанцевъ и от воевод. И не убоявся ни мало о лестном оглаголании на себя, надѣяся на Бога жива и на безмѣрную правду свою. И не потужи, еже отстати царства, и зва казанцев на пир, лесть творя, аки не вѣдая лукавства их, еже навадиша на нь, и тѣм оплоши их, и прощаяся с ними и веселяся свѣтло, яко да не увѣдят на себя злобы царевы или да сядут или убиютъ его, или вси разбѣгутся от него.

Когда же дошло в Казань до царя Шигалея из Москвы послание самодержца, понял он, что оклеветан казанцами и воеводами. Но не испугался он ничуть хитрой этой клеветы, надеясь на Бога и безмерную свою правду. И не опечалился он о потере царства, а позвал казанцев на пир, чтобы попрощаться с ними, притворившись, будто не знает о лукавом их замысле против него, и этим обманул их, и беззаботно веселился с ними, дабы не догадались они о царской на них злобе и, сев с ним, не убили его или не разбежались от него все.

 

И пировав с казанцы четыре дни, испущая люди своя ис Казани со стады конскими и со всею казною своею и дожидаяся воевод казанских, да при нем въѣдут в Казань со всею силою своею. И посылаше по них и, не дождався их в пятый день, и сам выѣха из Казани с воеводою, радуяся, избывъ печали казанския, аки младенец на свѣт родився или мертвец изо ада изпущенъ. А князь Чапкунъ, утаився царя, остася в Казани, да изымав, к Москвѣ сведетъ с собою, яко сходника и прелагатая, и погрешит надежды своея вкупѣ же и живот свой погубит.

И пировал он с казанцами четыре дня, отправляя из Казани своих людей с конскими стадами и со всей своей казной и дожидаясь воевод, которые будут править в Казани, чтобы они при нем въехали в Казань со всею силою своею. И посылал он за ними, но, не дождавшись их, на пятый день сам выехал из Казани с воеводой, радуясь, как младенец, только что родившийся на свет, или мертвец, выпущенный из ада, что избыл он казанской печали. А князь Чапкун, спрятавшись от царя, остался в Казани, дабы тот, схватив его, не свел с собою в Москву как лазутчика и изменника, и не расстался бы он со своей надеждой, а вместе с ней и с жизнью.

 

Царь же, ис Казани пошед, повелѣ себя проводити до Свияжского града оставшимся немногим улановем болшим и мурзам, которые на него измѣну возвели и в коих была неправда вся, лесть и мятеж, яко да обѣдают у него и пируют еще, и повеселятся вкупѣ и с воеводами, яко уже царемъ не видати имъ за живота своего николи же. И сим неразумных прелсти ихъ.

Царь же, покидая Казань, повелел проводить себя до города Свияжска немногим оставшимся знатным уланам и мурзам, которые оклеветали его и в которых была сосредоточена вся неправда, обман и мятеж, пригласив их еще пообедать у него, и попировать, и повеселиться теперь уже и вместе с воеводами, ибо при жизни своей не увидят они его уже своим царем. И тем прельстил он их, неразумных.

 

Казанцы же, меж собою смѣящеся, провождаху царя, вкупѣ же и тужаще, яко не быти у них таковому царю добру ни до смерти нашея, счастливу и премудру, и правосудному, ко всѣмъ намъ милостиву и почесливу, и много даровиту, и не нажити нашим дѣтем и внучатом. Такоже и царь по них мняся, аки тужа въ сердцах, прослезяшеся.

Казанцы же, посмеиваясь про себя, провожали царя, притворно вместе с тем печалясь, что не будет у них больше до самой смерти такого доброго царя, счастливого, мудрого и правосудного, милостивого ко всем им, почтительного и щедрого, и что не нажить такого царя ни детям их и ни внучатам. Также и царь, делая вид, что печалится он в душе, прослезился.

 

И посла вперед себя к воеводам, яко да встретят и на пир его зовуща. Воеводы же по словеси царя срѣтивше его за пять верстъ от града, дающе ему почесть, яко же лѣпо есть царемъ, и зваху царя и казанцевъ на пир, кииждо их, к себѣ.

И послал он вперед себя гонца к воеводам, чтобы встречали они его и звали на пир. Воеводы же, по слову царя, встретили его за пять верст от города, оказывая ему честь, какую подобает оказывать царям, и позвали царя и каждого из казанцев к себе на пир.

 

И въѣхавшим во град всѣмъ: царю и воеводам, и казанцем, и повелѣ царь казанцев переимати всѣх, мятежниковъ и лестцовъ, и клятвопреступников казанских. И поимаша всѣх, и не утече с вѣстию ни един в Казань. Всѣх же бѣ казанцев и со служившими с ними семьсотъ. И болших велмож девяносто, желѣзы окованыхъ, того же дни на пред себя к Москвѣ посла, яко всегда лесть и мятеж творяху, да не веселие и радость и смѣяние прибудет им про царя, яко прелукаваша его, но плач неутѣшимый женам и дѣтем, туга и сѣтование и еже всѣм казанцемъ. Служащих же и ятыхъ казанцевъ ту, во граде, главне казнѣ предаша.

Когда же все въехали в город: и царь, и воеводы, и казанцы, повелел царь схватить всех казанцев — мятежников, изменников и клятвопреступников казанских. И схватили всех, и не убежал ни один из них с вестью в Казань. И было всего казанцев вместе со слугами их семьсот человек. И в тот же день послал царь вперед себя в Москву закованными в железо девяносто больших вельмож, всегда лицемеривших и сеявших смуту, дабы не смеялись они над царем, думая, что обманули его, и были бы им не веселие и радость, но плач неутешный женам их и детям, а всем казанцам — скорбь и печаль. Слуг же и остальных схваченных казанцев здесь, в городе, предали смертной казни.

 

О ВЕСЕЛЫИ ПИРА ВОЕВОД И О ПОСЛАНИИ В КАЗАНЬ ОТРОК ИХ, И О СѢТОВАНИИ КАЗАНЦЕВЪ ПО ВЕЛМОЖАХ СВОИХ. ГЛАВА 45

О ВЕСЕЛОМ ПИРЕ ВОЕВОД, И О ПОСЛАНИИ ИМИ В КАЗАНЬ СВОИХ ОТРОКОВ, И ОБ ОПЛАКИВАНИИ КАЗАНЦАМИ СВОИХ ВЕЛЬМОЖ. ГЛАВА 45

 

Сами же воеводы тогда со царем начаша пировати и веселитися, яко провождающе его и сотворше послѣднюю побѣду над казанцы, и яко крѣпце и конечнѣ взяша. Позакоснѣша мало и прозабышася в пиянствѣ, и не поскориша того дне въѣхати въ Казань с силою своею. А царь не премолкая глаголаше имъ, посылаше ихъ в Казань, доколе не свѣдают казанцы велможъ своихъ изыманых. Но единако продумавшеся, не послушавше царя и таково дѣло великое впросте покинувше, послаша бо точию того дни наперед себя избранных своих отрокъ три тысящи с казною своею и с нарядом своимъ ратным и со изготовленным на все лѣто з сапасом пищным, заимати имъ велѣвшим великия домы лучьшия на стояние себѣ. А сами отложиша в Казань ѣхати до утренняго дни, не мняху измѣны быти во оставшихся казанцехъ, ни въ князе Чапкунѣ, занеже велможи ихъ и воеводы избиены, инии же изведени, и мало остася князей и мурзъ в Казани, но людие среднии, и вси сѣмени злаго того же — воин искусенъ и ратникъ изученъ.

Сами же воеводы начали тогда с царем пировать и веселиться под предлогом проводов его, считая, что одержали уже над казанцами последнюю победу и окончательно покорили их. Немного позамешкались они, и позабылись в пьянстве, и не поспешили в тот же день въехать в Казань со своими силами. А царь не переставая говорил им об этом, посылая их в Казань, пока не узнали казанцы о том, что схвачены их вельможи. Но все они оплошали, не послушав царя и такое великое дело бросив на половине, послали в тот день вперед себя лишь три тысячи избранных своих отроков с казной своею, и боевым своим снаряжением, и с приготовленным на весь год запасом пищи, повелев им занять лучшие большие дома себе на постой. А сами отложили поездку в Казань до следующего утра, решив, что не может быть измены в оставшихся казанцах и князе Чапкуне, поскольку вельможи их и воеводы побиты, другие же отосланы, и мало осталось князей и мурз в Казани, только средние люди. Но все они — от того же злого семени: каждый искусный воин и хорошо обученный боец.

 

Казанцы же, слышавше бывшая над старѣйшинами своими, яко изымани быша, и на всѣх страх и ужас велий нападе на нихъ. И сѣтоваху, и тушаху, середнии и меншии по своих владѣлцех. И восплакашася горко и воскричаша по мужех своих катуны, и дѣти по отцѣх своихъ, просящеся во единых срачицах за ними на Русь. «Отпустите нас, — вопияху, — о казанцы, за нашими мужми отпустите! Все наше имѣние возмите у нас и нагих отпустите нас, да умрем с ними в темницѣ на Москвѣ, не можем бо здѣ быти без них ни единаго дни. Нам бо младымъ овдовѣвшим и малымъ чадом нашим осиротѣвшим, и домы наши и села великия запустѣют и богатство все изгибнетъ». И бысть по них плач неутѣшимый по многи дни.

На казанцев же всех, когда услыхали они, что старейшины их схвачены, напал страх и ужас великий. И горевали, и тужили средние и меньшие казанцы по своим хозяевам. И заплакали горько, и зарыдали жены по мужьям своим, а дети по отцам своим, просясь в одних сорочках за ними на Русь. «Отпустите нас, — вопили они, — о казанцы! За нашими мужьями отпустите! Все наше имущество заберите у нас и нагими отпустите нас, да умрем с ними в Москве в темнице, ибо не можем мы здесь оставаться без них ни одного дня. Ведь молодыми овдовели мы, и дети наши осиротевшие еще малы, потому запустеют дома наши и большие села, и погибнет все наше богатство». И много дней стоял по ним безутешный плач.

 

И ужасаху жены тыя оставших сродницъ и племя, и знаемии. И проклинающе царя, и жестока его, и лукава, и немилостива глаголаху, и волхва его нарицаху: «И колко бѣ в руках наших при смерти, и всячески бѣгаше, прелщая нас, нынѣ же до конца все царство наше прелсти и вся премудрыя наши властели и велможи многия единъ, аки младенцовъ, изпрелукави: овѣх многих в Казани изби, а досталных изведе и позоба, яко вепрь дивий сладок виноград, и яко пшеницу чистую на поли пожа, а нас, яко терние, ногама попра, остави. Не вѣсте ли, яко терние остро есть: не подобает ногам босым ходити по нему, и мал камень разбивает и великия корабли». И плакавше, и туживше по многи дни.

И навели женщины эти ужас на остальных своих родственников и близких. И, проклиная царя, обзывали его жестоким, лукавым и немилосердным и нарекали его волхвом, говоря так: «Сколько раз был он в наших руках на краю гибели, но всячески избегал ее, обманывал нас, теперь же окончательно прельстил он все наше царство и один перехитрил, словно младенцев, всех мудрых наших правителей и вельмож: многих в Казани перебил, а остальных вывел из нее и пожрал, словно вепрь дикий сладкий виноград, и покосил их, словно чистую пшеницу в поле, а нас, как терн, поправ ногами, оставил. Но разве не известно, что колется терн: не следует ходить по нему босыми ногами, и что маленький камень разбивает и большие корабли?» И плакали они, и тужили много дней.

 

И поставиша в тѣх мѣсто многия князи и воеводы, избравше от родов своих; надо всѣми же — князя Чапкуна, яко в побѣдах искусна. И по совѣту его вскорѣ градъ затвориша. И измѣниша казанцы царю государю и великому князю,[129] преступиша обѣщание свое и клятву, и солгаша на конечную погибель себѣ.

И поставили они на место прежних князей и воевод многих новых, которых выбрали из числа своих родственников; надо всеми же поставили князя Чапкуна как самого искушенного в победах. И по его совету вскоре заперли они город. И изменили казанцы царю-государю и великому князю, нарушили обещание свое и клятву и совершили обман на окончательную свою погибель.

 

О СМЕРТИ ОТРОКОВ ВОЕВОДЦКИХ. ГЛАВА 46

О СМЕРТИ ВОЕВОДСКИХ ОТРОКОВ. ГЛАВА 46

 

Тѣх же воеводцких отроковъ в Казань пустивше и яша всѣх. И понудиша их преже ласканием отврещися вѣры християнския и прияти бусорманская их вѣра, яко да в чести велицей будут у них и князи нарекутся, и за едино с ними на Русь воевати учнут ходити. Воини же возопиша единем гласом купно вси: «Не даждь нам, Боже, отлучитися вѣры християнския и попрати святое крещение вас ради, нечестивых и поганых человѣк!»

Тех же воеводских отроков впустили они в Казань и схватили всех. И вначале ласково понуждали их отречься от христианской веры и принять басурманскую их веру, обещая, что будут они у них ходить в великой чести и называться князьями и вместе с ними начнут ходить воевать на Русь. Воины же все в один голос закричали: «Не дай нам Бог отлучиться от христианской веры и попрать святое крещение из-за вас, нечестивых и поганых людей!»

 

Казанцы же разгнѣвавшеся на них и по многих томлениих и мучениих различных смерти предаша всѣх: овѣх огнем сожгоша, иных же в котлѣхъ свариша, овѣх же на коле посадиша, овѣх по составом разсѣкоша и рѣзаша тѣлеса ихъ, инѣм же кожу со главы до пояса содраша, наругающеся, немилостивии кровопийцы. И тако доблии тии юноши-воини стерпѣша.

Казанцы же разгневались на них и после многих различных пыток и мучений предали их всех смерти: одних сожгли, других сварили в котлах, других же на колья посадили, иных рассекали на части и резали их тела, иным же немилосердные кровопийцы содрали кожу с головы до пояса, надругавшись над ними. Вот что вытерпели доблестные те юноши-воины.

 

И умроша за вѣру християнскую, пострадавше мученическия страсти от безбожных варваръ, положиша храбрыя главы своя за Рускую землю. И вмѣсто земныя чести же и работы князей своих прияша с мученики побѣдныя вѣнцы от Христа Бога на небесѣх.

И умерли они за веру христианскую, приняв мучения от безбожных варваров, сложили они храбрые головы свои за Русскую землю. И вместо земной чести и службы князьям своим снискали они вместе с мучениками победные венцы от Христа Бога на небесах.

 

О ПОШЕСТВИИ ВОЕВОД МОСКОВСКИХ X КАЗАНИ И ХУЛА И УНИЧИЖЕНИЕ ОТ КАЗАНЦЕВЪ, И ПЕЧАЛЬ ИМ О КАЗАНИ. ГЛАВА 47

О ПОХОДЕ МОСКОВСКИХ ВОЕВОД К КАЗАНИ, И О ТОМ, КАК ХУЛИЛИ И УНИЖАЛИ ИХ КАЗАНЦЫ, И О ПЕЧАЛИ ИХ ИЗ-ЗА КАЗАНИ. ГЛАВА 47

 

Наутрия же поидоша воеводы из града Свияжского ко граду Казани со всѣми вои своими, надѣющеся по обычаю въѣхати в Казань, якоже имъ рѣкоша казанцы, преже избывающе царя своего. И пришедше воеводы ко граду, и смотряху противъ себя изшествия казанцев с честию и з дары в срѣтение. И не изыде противу ихъ ни единъ казанец худъ или слепъ, или хромъ. И объѣхавше около града, и видѣша всѣ врата извнутръ твердо затворены и заключены, и казанцевъ по стѣнам града ходящих вооруженых, на брань готовыщихся и битися хотящих, аще учнут московская воинства на градъ налѣгати.

Наутро же пошли воеводы из города Свияжска к городу Казани со всеми своими воинами, рассчитывая, как обещали им казанцы, избавляясь от своего царя, въехать в Казань, согласно установившемуся обычаю. И, подойдя к городу, стали воеводы ждать, когда с дарами выйдут им навстречу казанцы, оказывая им честь. И не вышел навстречу им ни один казанец, хотя бы нищий, или слепой, или хромой. И увидели они, объехав вокруг города, что все ворота плотно закрыты и заперты изнутри и что по городским стенам ходят вооруженные казанцы, готовящиеся к бою и хотящие сражаться, если московское воинство начнет наступать на город.

 

И стояще на граде, глаголаху воеводам: «Отступите от града нашего поздорову прочь, безумныя воеводы московския, другий же град — Свияжский — намъ отдайте, его же чрез правду, насилиемъ на чюжей земли постависте, и миръ с нами сотворите, и вонъ из нашея земли пойдите, и вспять возвратитеся. Не тружайтеся, без ума взявше царство напрасно и не умѣвше держати его. Уже бо нынѣ не имате обманути нас, якоже прежних властей наших и велможей, аки безумных, прелстисте и чрез клятву их пригубисте. Нынѣ же у нас велможи новыи и воеводы есть и крѣпчайше, и премудрѣйше ихъ бывших. Аще же и самъ на нас приидет злый вашъ царь и великий князь, и не убоимся его».

И говорили они воеводам, стоя на городской стене: «Отступите подобру-поздорову прочь от нашего города, глупые воеводы московские, другой же город — Свияжск, который незаконно, насильно поставили вы на чужой земле, нам отдайте, и мир с нами заключите, и идите вон из нашей земли, и назад возвращайтесь. Не трудитесь теперь, если без ума, случайно взяв царство, не смогли его удержать. Теперь уже не сможете обмануть нас, как обольстили вы, словно несмышленых, прежних наших властителей и вельмож и погубили их, нарушив клятву. Теперь же у нас есть новые вельможи и воеводы, крепче и мудрей прежних. Если же придет на нас даже сам злой ваш царь и великий князь, не испугаемся и его».

 

И лесть свою с себя снимаху и на воевод на самих налыгаху, яко: «По зависти и без вины взясте от нас добраго царя нашего Шихалея, оболстивше, сведосте его с царства, хотяще быти сами вмѣсто его владѣти нами и поклонение, и честь, и приношение от нас приимати. Недостойни есть ни видѣти Казани за невѣрствие ваше, неже жити во царствѣ томъ. Казань бо есть царство волное, и держатъ царя на Казани по воли своей — брежащаго людей своихъ, а злаго отсылаютъ или убиваютъ. Ни от князей бо, ни от воевод или от простых людей строима бывает Казань, но от царей. И всегда на царское мѣсто подобно есть быти царю, а не вам, руси, московским воеводам, лжывым людемъ и нимало в себѣ правды имущим». И много укориша их казанцы, лающе, яко пси.

И переложили они клевету свою с себя на самих воевод, говоря так: «По зависти своей и без вины забрали вы от нас доброго царя нашего Шигалея, обманув, свели вы его с царства, желая сами вместо него владеть нами и поклонение, и почести, и приношения от нас принимать. Недостойны вы даже видеть Казань за неверность вашу, тем более жить в царстве том. Казань ведь царство вольное, и держат царя в Казани, какой бережет людей своих, а злого отсылают или убивают. Не князьями ведь и не воеводами или простыми людьми управляется Казань, но царями. И всегда на царском месте подобает быть царю, а не вам, русским, московским воеводам, людям лживым и нисколько в себе правды не имеющим». И много оскорбляли их казанцы, лая, словно псы.

 

Воеводы же московския болши себѣ срама добывше, студа и поругания и три часа стоявше у града с войскомъ и развѣе погрозивше казанцемъ и ничтоже имъ доспѣвше, и возратившеся во град свой без успѣха, не смѣяху, без вѣдания самодержца своего ничто же творити казанцем.

Воеводы же московские, ничего не добившись от казанцев, разве что пригрозив им, а больше добыв себе срама, стыда и поругания, три часа простояв у Казани, возвратились без успеха в свой город, не смея без ведома своего самодержца что-либо предпринять против казанцев.

 

И тужаху и плакахуся, глаголаху: «Что се намъ будет от царя самодержца, яко мы взяхом град Казань, мы же и паки отдахомъ его. И его же многотрудно и много лѣтъ доступахом и, взявше, из рукъ наших и пустихом! Кий сонъ удержа нас? Да како уснухом и како забыхомся от горкаго нашего вчерашняго пира? О, безумия всѣх безумнѣйше есть мы! Како явимся во очи самодержцу нашему, на дѣло сие пославшему нас? Како же смертныя сея скорби премѣнимся или какое воздание от него приимемъ? Коими же златыми вѣнцы украси главы наши? И вправду есмы повинны великимъ казнемъ смертным от него».

И тужили и плакали они, говоря: «Что нам будет теперь от царя-самодержца, ведь взяли мы город Казань и сами же снова отдали его? Город, которого с большим трудом и много лет добивались мы, теперь, взяв его, из рук наших упустили? Какой сон удержал нас? Да как уснули и как забылись мы от горького нашего вчерашнего пира? О, мы глупейшие из глупцов! Как явимся мы на глаза самодержцу нашему, пославшему нас на дело это? Как же избавимся мы от смертельной этой скорби и какое примем от него воздаяние? Какими золотыми венцами украсит он головы наши? И вправду заслужили мы у него страшную смертную казнь».

 

И утоляти начаша царя Шихалея, да не речетъ на них самодержцу слова хулна и лестна, яко же они с казанцы лесть на него возвели невѣдающе, но паче молит о нихъ и печалуется.

И начали они умолять царя Шигалея, чтобы не сказал он о них самодержцу дурного и несправедливого слова о том, что они с казанцами клевету на него возвели, не зная правды, но умолял бы его и печалился о них.

 

О ПОШЕСТВИИ ЦАРЯ ШИХАЛЕЯ К МОСКВЕ, И ПЕЧАЛЬ ЦАРЯ И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ О КАЗАНИ, И О ПРИШЕСТВИИ В КАЗАНЬ ЦАРЯ ЕДИГЕЯ. ГЛАВА 48

ОБ УХОДЕ ЦАРЯ ШИГАЛЕЯ В МОСКВУ, И О ПЕЧАЛИ ЦАРЯ И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ О КАЗАНИ, И О ПРИХОДЕ В КАЗАНЬ ЦАРЯ ЕДИГЕРА. ГЛАВА 48

 

Царь же скоро пойде к Москвѣ. И проводиша его все воеводы с великою честию, а сами ту оставшеся, во граде Свияжскомъ, со всею силою своею.

Царь же вскоре пошел к Москве. И проводили его все воеводы с большими почестями, а сами остались здесь, в городе Свияжске, со всем своим войском.

 

Казанцы же вскорѣ, того же лѣта, пославше и приведоша себѣ на царство царя из Нагайския земли именем Едигея Касаевича,[130] втай ходивше по него. И приведоша его лѣсами и иными непроходными пути, и да не свѣдавше воеводы московския и устрѣгши, измымут его, стояху бо на всѣх путех заставы. Онъ же три заставы малыя, побивъ, пройде, перелѣз Каму рѣку выше Вятки. Сущю же ему по роду от астраханских царей. И с ним прийде в Казань 10 000 варваръ,[131] кочевных самоволных, гуляющих в поле.

Казанцы же вскоре, в том же году, послали послов и привели себе на царство царя из Ногайской земли, по имени Едигер Касаевич, тайно ходя за ним. И привели его лесами и иными непроходимыми путями, дабы не сведали воеводы московские и, подкараулив, не захватили его, ибо на всех путях стояли заставы. Он же, прорвавшись через три небольшие заставы, перебив их, переправился через Каму-реку выше Вятки. По рождению же был он из астраханских царей. И с ним пришли в Казань десять тысяч варваров, вольных кочевников, гуляющих в поле.

 

Бысть же тогда Казань владаема от Москвы семь месяцъ, строима царемъ Шихалеемъ.

Была же тогда Казань, управляемая царем Шигалеем, под властью Москвы семь месяцев.

 

Царь Шихалей прииде к Москвѣ ис Казани и ста пред самодержцем. Царь же и великий князь о здравии вопроси его и о воеводах, такоже и о всем воинствѣ своемъ, преча на него, яко недобре правил царство. Он же рече: «Многа лѣт ти буди, самодержче славный, со всѣм царствомъ твоим, и мы есмы, раби твои, здрави всѣ! А еже глаголеши ми, то есть неправда. Не буди то, ни не вѣрь сему — се бо нанесоста на мя врази мои казанцы, избывающе мя, да изведеши мя от них. Нѣсмь бо имѣл предагатайства ни мыслию ни въ юности моей, ни въ старости, и се нынѣ готовъ есмь от тебя в казнь и в смерть».

Царь Шигалей пришел в Москву из Казани и предстал перед самодержцем. Царь же и великий князь спросил его о здоровье и о воеводах, а также и обо всем воинстве своем, упрекая его за то, что нехорошо правил царством. Он же сказал: «Многая лета тебе и царству твоему, славный самодержец, а мы, рабы твои, все здоровы! То же, о чем ты мне говоришь, неправда. Не верь, не было этого — то наговорили на меня враги мои казанцы, избавляясь от меня, чтобы ты отозвал меня от них. Не был я предателем даже в мыслях ни в юности моей, ни в старости и сейчас готов принять от тебя и казнь и смерть».

 

И подробну ему вся исповѣда, еже како строяше и како смиряше казанцев, и что по нем содѣяше казанцы возмущением князя Чапкуна. «И аще бы, — рече, — аз мало еще побыл в Казани, то не бы сие случилося. Нынѣ же, самодержце, совѣтую ти: яко да не опечалишися и, аще мя послушаеши, раба своего, и тогда сам подвигнися на Казань, и Богу помогающу ти, возмѣши царьство честно и славно. Казань бо есть нынѣ безлюдна и пуста: аще и есть люди, то худы и немощны и убоятся самого тебе, и не силны тебѣ будут, господи мой. А воеводами твоими без тебя не взята будетъ Казань. Казанския бо люди худы в ратном дѣле: зѣло свирѣпы и жестоки — и сам ихъ знаешь. Нынѣ же паче премѣниста животъ свой на смертъ. И вѣдают воевод твоих слабых и мяхкосердых, и не повинятся. И живут у тебя князи твои и воеводы в велицей славѣ и богатствѣ, и тѣ во время рати бывают некрѣпцы и несилны и подвизаются лестно и нерадиво, друг за друга уклоняющеся и воспоминающе славу свою и многое имѣние, и красныя жены своя и дѣти». И ина многа изрече ему.

И рассказал ему обо всем подробно, как правил казанцами и усмирял их, и что после него учинили казанцы по наущению князя Чапкуна. «И если бы, — сказал он, — я еще немного побыл в Казани, то не случилось бы этого. Теперь же, самодержец, советую тебе: не печалься и, если хочешь послушать меня, раба своего, то сам иди в Казань и с Божьей помощью возьмешь царство с честью и славой. Казань ведь сейчас безлюдна и пуста: если и есть в ней люди, то бедны, и немощны, и самого тебя испугаются, и не окажут тебе большого сопротивления, господин мой. А воеводами твоими без тебя не будет взята Казань. Казанцы ведь страшны в бою: очень свирепы и жестоки — сам их знаешь. Теперь же тем более поменяют они жизнь свою на смерть. И знают они слабость и мягкосердечие воевод твоих, и не подчиняются им. Живут у тебя князья твои и воеводы в великой славе и богатстве, а во время боя бывают некрепки и несильны и сражаются нечестно и нерадиво, прячась друг за друга и вспоминая славу, и большие богатства, и красивых жен своих, и детей». И многое другое сказал ему.

 

Царь же и великий князь, слышав реченная от царя Шихалея про все дѣло Казанское, яко все добрѣ творяше и к ползѣ велицей и нѣсть неправды в немъ, но и воеводамъ вины в том не учини, не вѣдающе бо сие сотвориша, изказиша бо ихъ казанцы лестию, а князя Чапкуна самъ бѣ отпустил в Казань.

Царь же и великий князь, услышав рассказанное царем Шигалеем о казанских делах — о том, что все делал он правильно и к большой пользе и что нет в нем обмана, не стал винить в случившемся и воевод, ибо содеяли они это по неведению, поскольку казанцы обманом ввели их в заблуждение, князя же Чапкуна сам он отпустил в Казань.

 

И тяжко си вмѣнивъ о отвержении казанцевъ от него, паче живота своего, и очи свои слез наполни, и глагола спово псаломское: «Суди, Господи, обидящия ми и возбрани борющия ми, и приими оружие свое и щит, и востани в помощъ мою, и запрѣти сопротиво гонящих мя, и рцы души моей спасение: твой есмь аз».

И сильно тужил он об измене казанцев, больше, чем о жизни своей, и наполнились очи его слезами, и произнес он слово псаломное: «Осуди, Господи, обижающих меня, и помешай воюющим со мной, и возьми оружие свое и щит, и приди мне на помощь, и накажи гонящих меня, и спаси душу мою, ибо твой я».

 

Царь же и великий князь служимаго ему царя Шихалея дарми великими одаривъ и почестьми царскими почтивъ за великую службу его вѣрную и нелестную, и тѣмъ от печали его утѣшив, и отпусти его честно во свою вотчину ему, в Касимовъ,[132] наказавъ ему, да паки готовъ будет с ним часа того к Казани итти, егда к нему вѣсть приидетъ от него, каяся велми о изведении его.

Царь же и великий князь, дорогими подарками одарив служащего ему царя Шигалея и почтив его царскими почестями за преданную и нелицемерную его службу и тем утешив его в печали, отпустил его с честью в его вотчину — в Касимов, наказав ему, чтобы он был готов, как только придет весть, идти вместе с ним к Казани, сильно раскаиваясь в том, что свел его с царства.

 

СОВѢТ 3 БОЛЯРЫ СВОИМИ ЦАРЯ И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ О КАЗАНИ. ГЛАВА 49

СОВЕЩАНИЕ ЦАРЯ И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ СО СВОИМИ БОЯРАМИ О КАЗАНИ. ГЛАВА 49

 

И призывает к себѣ в полату великую златую братию свою: благовѣрнаго князя Георгия и князя Владимира,[133] и князя мѣстныя и вся великия воеводы, и вся благородныя своя велможи. И посади ихъ по мѣстом и начат благъ и мудръ совѣтъ с ними творити, хотя самъ в другие двигнутися на безбожную и поганую Казань, на презлыя и невѣрныя недруги своя — казанския люди и мстити крови християнския, яко Елезванъ, ефиопъский царь, на омиритского царя Дунаса жидовина,[134] ревнуя прадѣдом своим: великому князю Святославу Игоревичю,[135] како той многажды Греческую землю плѣни, столь далече ей сущи от Руския земли разстояниемъ, и дани великия со Царя-града имая, со благородных грек, побѣдивших древле Трою предивную и прегордаго царя перскаго Скерска;[136] и той же великий князь по Дунаю стоящихъ 80 градовъ болгарскихъ взя.

И призывает он к себе в большую золотую палату своих братьев: благоверного князя Георгия, и князя Владимира, и всех местных князей, и первых воевод, и всех благородных своих вельмож. И рассадил он их по местам, и начал держать с ними благой и мудрый совет о том, что хочет он сам снова пойти на безбожную и поганую Казань, на злейших и неверных недругов своих — казанцев, как Елезван, эфиопский царь, ходил на омиритского царя Дунаса, жидовина, и отомстить за христианскую кровь, подражая своим прадедам: великому князю Святославу Игоревичу, который много раз покорял Греческую землю, так далеко находящуюся от Русской земли, взимая большие дани с Царьграда, с благородных греков, победивших в древности предивную Трою и гордого персидского царя Ксеркса; тот же великий князь взял также восемьдесят болгарских городов, стоящих по Дунаю.

 

Поревнова же и сыну его, первому во благочестии возсиявшему — православному и великому князю Владимиру, иже державу свою — Рускую землю — святымъ крещением просвятившему, како взя великий град Корсунь[137] и иныя земли многия з дары, работаху ему, дани дающе. И надо всѣми враги его рука его бѣ высока.

Хотел он походить и на сына его, первым просиявшего в благочестии — православного великого князя Владимира, который державу свою — Русскую землю — просвятил святым крещением и взял со всем богатством его великий город Корсунь и многие другие земли, покорил их и стал получать с них дань. И высоко занесена была рука его надо всеми врагами.

 

Велми же позавидѣ Владимиру Манамаху,[138] якоже той подвизася на греческаго царя Констянтина Монамаха[139] великим ополчением ратнымъ, не хотѣвшю греческому царю мира поновити и дани давати по уложению прежнихъ бывших его царей с великими князи рускими. — Великий же князь Владимир Манамах, шед во Фракию, повоева начисто, и Халкидонъ мину, и окрестныя области Царя-града греческия всѣ пусты положи. И возвратися на Русь с великою корыстию и со многимъ богатствомъ, плѣнивъ царство Греческое.

Позавидовал он сильно и Владимиру Мономаху, который с большим войском ходил на греческого царя Константина Мономаха, когда не захотел греческий царь возобновить мирное соглашение и выплачивать дань по договору, который бывшие до него цари заключили с великими русскими князьями. Великий же князь Владимир Мономах пошел во Фракию и начисто ее разорил, затем прошел через Халкидонию и опустошил все греческие земли в окрестностях Царьграда. И возвратился он на Русь с богатой добычей и большим богатством, завоевав Греческое царство.

 

Царь же Констянтинъ бысть о семъ в велице недоумѣнии и в печали, и тузѣ и совѣтова с патриархомъ, да пошлетъ в Киевъ, на Русь, к великому князю о миру, дабы от сего престал кровопролития тацех сущих християнъ и вѣрных людей греческих, проливая кровь неповинную, откуду и самъ бысть вѣренъ и всей земли своей спасение изобрете.

Царь же Константин пребывал из-за этого в большой растерянности, в печали и тоске. И держал он совет с патриархом о том, чтобы послать в Киев, на Русь, к великому князю послов для заключения с ним мира, дабы после этого прекратил он проливать кровь правоверных греков, таких же христиан, как и он сам, ибо проливает он неповинную кровь в стране, откуда началось и его правоверие и откуда пришло спасение для всей его земли.

 

Посылает к нему с великим смирением[140] великия своя премудрыя послы: Ефескаго митрополита киръ Неофита и два епископа с ним — Митулинскаго и Милитийскаго и стратига Антиохийского Иоанна, и игѣмона Иерусалимскаго Евстафиа и инѣх своихъ с ними благородных мужей, яко могущих умолити и укротити ярость и свирѣпство княже.

Посылает он к нему с большим смирением первых своих мудрейших послов: Эфесского митрополита кир Неофита с двумя епископами — Митулинским и Милитийским, стратига Антиохийского Иоанна, Иерусалимского игемона Евстафия и иных своих благородных мужей, которые могли бы умолить его и укротить княжескую ярость и свирепость.

 

С ними же посла к нему и честныя великия и безценныя дары: самый свой царский вѣнецъ и багряницу, и скиптръ, и сердоликову крабийцу, из нея же еще великий Августъ, римский кесарь, на вечерях своих пия, веселяшеся, и злата, и сребра, и бисера, и камений драгихъ без числа, и инѣх драгих вещей множество, утоляя гнѣвъ его лвовъ и свѣтлым царем рускимъ называя его, и да уже к тому ся не подвижет Греческия земли воевати.

С ними послал он к нему и многочисленные бесценные дары, оказывая ему честь: собственный свой царский венец, багряницу, и скипетр, и сердоликовый кубок, из которого некогда пил сам великий Август, римский кесарь, веселясь на своих пирах, и золота, и серебра, и жемчуга, и камней драгоценных без числа, и иных дорогих вещей множество, утоляя львиный его гнев и светлым русским царем называя, дабы не стал он больше разорять Греческую землю.

 

«И сея ради вины великий князь Владимир, прадѣд мой, царь и Монамах наречеся. И мы прияхом царемъ нарицатися, венца ради и порфиры, и скипетра царя Константина Монамаха».

«Вот почему великий князь Владимир, прадед мой, стал называться царем и Мономахом. От него и мы приняли титул царя, ибо владеем венцом, порфирой и скипетром царя Константина Мономаха».

 

И уложивше между собою мир и любовь в вѣки и паче первыя вся бывшия.

И договорились они между собой о вечном мире и любви, и был этот договор крепче всех предыдущих.

 

Сия царь и великий князь и з братию своею и князи мѣстными и с великими воеводами премудре и царски думавше и глагола: «Или егда хуждьше есмь дѣда моего, великого князя Иоанна, и отца моего, великого князя Василия, недавно предо мною бывших и царствовавъших на Москвѣ, и скипетры правящих всея Руския державы? Такожде бо и они покориша под ся великия грады земли чюжих странъ и многих язык незнаемых поработиша, и память себѣ велику и похвалу в роды вѣчныя оставиша. И аз сынъ и внук ихъ вся тыя же грады и земли единъ содержа: коими бо царствоваша они — и аз тѣми же царствую, коими областьми владѣша они — и аз тѣми же всеми владѣю, и суть в руках моихъ и мною нынѣ вся строятся, и есмь Божиею милостию царь и напрестолникъ ихъ. Тацы же у меня славныя воеводы великия, храбры и силны, и в ратных дѣлехъ зѣло изкусны, яковы же были и у них. И хто ми возбраняет тако же творити, яко же они потщашася, намъ сотворша многа блага? Тако же и мы хощем, Богу помогающу нам, инѣм по нас сотворити.

Мудро, по-царски, обсудив все это со своими братьями, удельными князьями и первыми воеводами, царь и великий князь сказал так: «Разве хуже я деда моего, великого князя Ивана, и отца моего, великого князя Василия, которые незадолго до меня царствовали в Москве и правили всей Русской державой? Они ведь тоже подчинили себе великие чужеземные города, и поработили многие неведомые народы, и оставили о себе навечно добрую память, заслужив похвалу у будущих поколений. И я, сын их и внук, один правлю всеми теми же городами и землями, над которыми они царствовали, — над ними царствую и я, какими областями они владели — теми и я владею: находятся они в моих руках, и все они мною управляются, и я по Божьей милости — царь и напрестольник их. Есть у меня и такие же славные великие воеводы, храбрые и сильные, и искусные в ратном деле, какие были и у них. Кто же возбраняет мне сделать то же, что совершили они, принеся нам много добра? Вот и хотим мы с Божьей помощью совершить то же самое, что и они, для будущих после нас.

 

Велико бо нынѣ зло постиже от единых казанцевъ паче всѣх враг и супостат моихъ. Не вѣмъ, како мощенъ буду управитися с ними, зѣло бо стужают ми. И слышати бо не могу всегдашняго плача и рыдания людей моихъ, и терпѣти не могу досады и обиды от казанцевъ. И за сия, о князи мои и воеводы, надѣяся аз на премилостиваго вседержителя и человеколюбца Бога, и хощу самъ второе свой подвиг учинити и ити на казанския срацыны и страдати за православную вѣру нашю и за святыя церкви: не токмо же до крови страдати хощу, но и до послѣдняго ми издыхания.

Великое ведь зло терпим мы от одних только казанцев, больше, чем от всех других врагов и супостатов моих. Не ведаю, как сможем мы управиться с ними, ибо сильно они досаждают мне. Не могу я больше слышать постоянный плач и рыдания людей моих и терпеть от казанцев притеснения и обиды. И посему, о князи мои и воеводы, хочу я, надеясь на премилостивого вседержителя и человеколюбца Бога, свершить свой подвиг и сам во второй раз идти на казанских сарацинов и пострадать за православную нашу веру и за святые церкви: не только до крови пострадать, но до последнего вздоха.

 

Сладко бысть всякому человеку умрети за вѣру свою, паче же кому за християнскую святую, нѣсть бо смерть, но вѣчный живот! Не бо вотще страдание прияша апостоли святии и мученици и благочестивии царие и благовѣрнии князи и сродницы наши, и за то прияша не токмо земныя почести, царство же и славу, и храбрование на супротивныя, и многолѣтне славне на земли пожиша, и дарова имъ Богъ за их благочестие и страдание, еже за православие страдаша, по отшествии сего прелестнаго мира в земных мѣсто небесная, а во тлѣнных мѣсто нетлѣнная, и всеконечная радость, и вѣчное веселие, еже быти у Господа Бога своего всегда и со ангелы ему предстояще, со всѣми праведными веселитися в бесконечныя вѣки.

Любому ведь человеку сладко умереть за свою веру, но особенно — за святую, христианскую, ибо это не смерть, а вечная жизнь! Не напрасно ведь приняли страдание святые апостолы, и мученики, и благочестивые цари, и благоверные князья, и родственники наши: получили они за это не только земные почести, царство, и славу, и победу над врагами, и долгую славную жизнь на земле — даровал им Бог за их благочестие и страдание — страдание за православную веру — по отшествии от этого полного соблазнов мира вместо земных наслаждений — небесные, вместо тленных — нетленные и вечное веселие, и бесконечную радость всегда находиться возле Господа Бога своего и, служа ему вместе с ангелами, веселиться со всеми праведниками бесконечные века.

 

Вы же, братиа моя и благородныя наши велможи, что ми о семъ мыслите и речете?» И преста глаголя, и мало молчанию бывшу.

А что думаете вы об этом, братья мои и благородные наши вельможи, и что ответите мне?» И замолчал он, и воцарилось недолгое молчание.

 

ОТВѢТЪ КО ЦАРЮ И ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ ОТ ВСѢХ ВЕЛМОЖ ЕГО И ВОЕВОД. ГЛАВА 50

ОТВЕТ ЦАРЮ И ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ ВСЕХ ЕГО ВЕЛЬМОЖ И ВОЕВОД. ГЛАВА 50

 

И отвѣщаша ему братия его князь Георгий да князь Владимер и вся благородныя его велможи, яко единѣми усты и единем гласом с веселием сердца вкупѣ вси: «Дерзай, не бойся, о великий нашъ самодержче, побѣждай сопостаты своя и славу присовокупляй благородству своему! Не сопротивимся тебѣ, ни впреки глаголем. Буди воля твоя: ни в чем же от тебе отимаемъ и твори, еже хощеши. Много бо слышахом отецъ своихъ, иная же и сами видѣхом своима очима великия обиды тебѣ от казанцевъ и многия измѣны, да вси мы по силе своей, елико поможетъ Богъ, крѣпко имамы страдати и полагати главы наши нелестно за святыя церкви и за все православие державы твоея. И за тебе, великого нашего самодержца, должни есмы умрети и все богатество наше и домы, и жены, и чада своя забыти и ни во что же вмѣнити, а не якоже иногда нерадѣниемъ и лѣностию своею одержими бяху тебѣ служихомъ, друг на друга смотривше, и великия наши отчины, данныя прадѣдам нашимь от прадед твоихъ, сами вкупѣ с казанцы небрежением нашим или неможением в конечное запустѣние предахомъ». Сим же словесемъ реченным бывшим от братии его и от всѣх благородных велмож и боляр и воевод его.

И отвечали ему его братья — князь Георгий и князь Владимир и все благородные его вельможи с веселым сердцем в один голос, словно едиными устами: «Дерзай, не бойся, о великий наш самодержец, побеждай супостатов своих и славу присовокупляй к своему благородству! Не противимся мы тебе и не возражаем. Поступай по своей воле, мы же ни в чем не будем тебе мешать. Ведь слышали мы часто от своих отцов, иное же и сами видели своими глазами — великие обиды, нанесенные тебе казанцами, и многие их измены, поэтому все мы в меру своих сил, насколько поможет нам Бог, хотим крепко пострадать и честно сложить свои головы за святые церкви и за всех православных в твоей державе. И за тебя, великого нашего самодержца, должны мы умереть и забыть богатство наше, и дома, и жен, и детей своих, ни во что их не ставя, — не так, как некогда служили тебе, нерадением и леностью своей одержимые, подражая друг другу, и большие наши вотчины, полученные нашими прадедами от твоих прадедов, сами вместе с казанцами по небрежности своей или немощи привели в окончательное запустение». Такие слова были сказаны ему братьями его и всеми благородными вельможами, боярами и воеводами.

 

Сия же слышавъ от них царь князь великий и возлюби зѣло добрый отвѣтъ ихъ и мудрыя глаголы ихъ к нему. «Вопросиши бо Отца твоего, и возвѣстит тебѣ, и старцы твои повѣдят ти». И воставъ с престола своего, и поклонися имъ на всѣ страны до земли, и рече: «Велми угоденъ ми бысть совѣтъ вашъ, любимыи мои думцы, и познахъ, яко будет на ползу вам и намъ».

И когда выслушал это царь великий князь, очень понравился ему добрый их совет и мудрые слова их, сказанные ему. Ибо сказано: «Вопроси Отца твоего, и возвестит тебе, и старцы твои поведают тебе». И, поднявшись с престола своего, поклонился он им на все стороны до земли и сказал: «Весьма угоден мне совет ваш, любимые мои советники, и понял я, что будет он на пользу вам и мне».

 

О СОБРАНИИ РУСКИХ ВОЙ И О РАСМОТРЕНИИ ИХ. ГЛАВА 51

О СОЗЫВЕ РУССКИХ ВОИНОВ И О СМОТРЕ ИХ. ГЛАВА 51

 

И въскорѣ повелѣ всѣмъ княземъ и воеводамъ — благороднымъ, средним же и обычным — готовым быти на царскую свою службу со всяким запасомъ разнымъ, с конми и со отроки своими, разслав же листы по все области державы своея, по градомъ, на собрание воинственаго чина, да скоро собираются в преславный град Москву иже вся воинская дѣла творяще люди.

И вскоре повелел он всем князьям и воеводам — знатным, средним и обычным — быть готовыми к царской службе в полном снаряжении, с конями и с отроками своими, разослав по всем областям своей державы, по городам, грамоты о созыве всего воинства, дабы в скором времени собрались в преславный город Москву все военные люди.

 

Вборзе же не по многи дни по царскому его повелѣнию множество собрашася вой в преименитый град, яко от великого собрания силы не бѣ во градѣ мѣста, гдѣ стояти, по улицам и по домом людскимъ, но ставляху по полю около посадовъ и по лугом в шатрѣх своихъ.

И вскоре, по прошествии немногих дней, по царскому повелению собралось в прославленный город множество воинов, так что от великого множества собравшихся не было в городе места для постоя ни на улицах, ни в городских домах, и разместились они по полю около посадов в своих шатрах.

 

И по нѣколикихъ днех восхотѣ видѣти самъ всего своего войска число. И урядивъ разное украшение их, и преже повелѣ всѣмъ княземъ и воеводам во град приѣзжати на великую площать пред царския своя полаты и красно нарядяся, по них же среднимъ и обычным воем. Великия же воеводы и вся благородныя велможи, и вся силныя же и несилныя приѣзжаху во град единъ по единому их на площадь ко царским его полатам, показующеся ему, изодѣвшася в пресвѣтлая своя одѣяния и со всѣми отроки своими, тако же и добрыя своя кони во утварех добрых и красных ведущи и яко достоит быти на ратѣх воеводам.

И через несколько дней захотел он сам посмотреть на численность своего войска. И, послав им различные воинские украшения, повелел, красиво нарядившись, съезжаться в город на большую площадь перед своими царскими хоромами — сначала князьям и воеводам, за ними — средним и рядовым воинам. Первые же воеводы и все благородные вельможи, все знатные и незнатные, разодевшись в нарядные свои одежды, один за другим приехали в город на площадь к царским его палатам, показываясь перед ним со всеми своими отроками, ведя и добрых своих коней в красивом и добротном убранстве, как подобает воеводам, отправляющимся на войну.

 

Царь же князь великий разсмотривъ самъ своя князи и воеводы своя, благородныя велможи до послѣднихъ всѣх, на полатных своих лѣствицах стоя, и велми всѣхъ похвали, яко вѣрно служащих ему. Такоже и множества воинства своего видѣвъ, из далнихъ своихъ градовъ и земель скоро и незамѣдлено собравшихся по словеси его, зѣло порадовася радостию великою. Видѣв же инѣх нѣких вой своихъ убозѣх сущих и нужны всѣмъ не имѣюще у себѣ: ни коней воинских, ни оружия такого, ни кормли, и тѣм отвори полаты своя оружейныя и ризныя и житницы хлѣбныя и даваше имъ до любве ихъ оружиа всякия и свѣтлыя ризы, и кормлю, и добрыя кони с конюшни своея.

Царь же великий князь сам осмотрел всех до одного своих князей и воевод, благородных вельмож, стоя на дворцовых своих лестницах, и всех весьма похвалил как верно служащих ему. Так же сильно порадовался он и множеству своих воинов, скоро и незамедлительно собравшихся по слову его из дальних своих городов и земель. Увидев же, что некоторые из его воинов плохо снаряжены и не имеют самого необходимого: ни боевых коней, ни оружия, ни провианта, отворил он для них свои палаты, оружейные и ризные, и хлебные амбары и давал им, сколько они захотят, всякого оружия, и дорогой одежды, и припасов, и добрых коней со своей конюшни.

 

И преже всего своего пошествиа, избравъ от всѣх ис тѣх вой, и отпущает воевод своихъ с тѣми дванадесять с великою силою х Казани мая въ 9 день двѣма рѣкама в лодьяхъ и струзѣх — Волгою и Камою. Волгою же рѣкою отпусти с кормлею и со всяким запасом ратным всего великаго воинства своего и з болшим стѣннобитным нарядом огненым, яко да не будет нужды от пищи в воехъ на долго время; Камою же, с верху от Вятки зашедъ, воевати полныя мѣста и недвигомыя казанския.

И прежде чем сам он выступил в поход, выбрав воинов из числа собравшихся, отпускает он двенадцать своих воевод с теми воинами, с большою силой, к Казани мая в девятый день двумя реками в ладьях и стругах — Волгою и Камой. Волгою-рекой отпустил он воинов с провиантом и разными припасами для всего многочисленного своего воинства и с большим стенобитным огнестрельным нарядом, дабы не терпели воины долгое время недостатка в пище; Камою же, сверху, от Вятки — разорять богатые некочующие казанские села.

 

Кама бо великая рѣка, обходит три земли вкруг: Пермскую землю и Вятскую, и всю Казанскую, — и устием в Волгу падетъ ниже Казани за 60 верстъ. По ней же приидоша х Казани московския воеводы с Устюжны и с Вятки с храбрыми людми и воевавше по Камѣ богатыя улусы казанския.

Кама ведь — великая река, протекает она по трем землям: по Пермской земле, по Вятской и по всей Казанской — и устьем впадает в Волгу в шестидесяти верстах ниже Казани. По ней и приплыли к Казани московские воеводы с Устюжны и с Вятки с храбрыми людьми, разорив по Каме богатые казанские улусы.

 

По двою же месяцохъ по преже посланными воеводы, празновав царь князь великий пятдесятный день по Пасце на сшествие Святаго Духа на святыя ученики его и апостолы, и всю ту неделю Пянтикостную[141] царски веселяся и с велможами своими, и предает преславный град Москву въ Божии руце и пречистой Богородицы и оставляет в себе мѣсто на Москвѣ царская строити брата своего — благороднаго князя Георгия, и приказывает брещы отцу своему митрополиту Макарию.[142]

Через два же месяца после отсылки воевод царь великий князь, отпраздновав пятидесятый день по Пасхе — сошествие Святого Духа на его учеников и апостолов — и повеселясь по-царски со своими вельможами всю ту неделю по Пятидесятнице, вручает преславный город Москву в Божьи руки и пречистой Богородицы и оставляет вместо себя в Москве управлять царством брата своего, благоверного князя Георгия, и приказывает беречь его отцу своему духовному митрополиту Макарию.

 

НАКАЗАНИЕ ЦАРЯ И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ КО ЦАРИЦѢ СВОЕЙ АНАСТАСИЕ. ГЛАВА 52

НАКАЗ ЦАРЯ И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ЦАРИЦЕ СВОЕЙ АНАСТАСИИ. ГЛАВА 52

 

И тогда благочестивый царь и великий князь, миръ и любовное целование царице своей Анастасии[143] оставляя, прирекъ ей слово едино: «Аз тебѣ, о жено, повелѣваю никако же скорбѣти о моем шествии, но пребывати в подвизѣхъ духовных и в постѣ, и в воздержании и часто приходити к церквамъ Божиимъ, и многи молбы творити за мя и за ся, и милостыню убогимъ давати, и бѣдных миловати, и в царских наших опалах разрѣшати, и в тѣмницах заключеныя испущати, да сугубу мзду от Господа приимеши в будущем вѣце». То же слово и брату своему наказа.

И тогда благочестивый царь и великий князь, благословив и поцеловав с любовью царицу свою Анастасию, промолвил ей слово едино: «Я тебе, о жена, повелеваю не скорбеть о моем уходе, но пребывать в духовных подвигах, посте и воздержании, и часто ходить в церкви Божии, и многие молитвы творить за меня и за себя, и милостыню убогим подавать, и бедных миловать, и от царских наших опал освобождать, и узников из темниц выпускать — дабы приняла ты в будущем веке двойную мзду от Господа». То же самое наказал он и брату своему.

 

Царица же, слышавъ сия от благочестиваго царя, супруга своего любимаго, и нестерпимою скорбию уязвися о отшествии его, и не може от великия печали стояти, и хотяше пасти на землю, аще не бы сам царь супружницу свою рукама своима поддержалъ, И на мног часъ она безгласна бывши. И восплакася горце, и едва мало воздержавшися и возможе от великих слез проглаголати: «Ты убо, о благочестивый мой господине царю, заповѣди Божия храниши и тщишися единъ паче всѣх душю свою положити за люди своя. Аз же, свѣте мой драгий, како стерплю на долго время разлучение твое от мене, или хто ми утолитъ мою горкую печаль? Или кая птица во един час прилѣтит и долготу путя того и возвѣстит ми слаткую въсть здравия твоего, яко ты с погаными брався и одолѣти возможе?! О всемилостивый Господи, Боже мой, призри на мое смирение и услыши молитву рабы твоея, и вонми рыдания моя и слезы, и даруй ми слышати супруга моего царя преславно побѣдивша враги своя, и сподоби мя здрава его сождати, свѣтла и весела видѣти ко мнѣ пришедша, и радующася, и хвалящася о милости твоей!»

Царица же, услышав это от благочестивого царя, супруга своего любимого, уязвлена была нестерпимою скорбью об уходе его, и не могла она от сильной печали стоять, и упала бы на землю, если бы сам царь не поддержал супругу свою своими руками. И долгое время была она безгласна. И заплакала она горько и едва смогла из-за сильных слез проговорить: «Ты ведь, о благочестивый мой господин царь, соблюдаешь заповеди Божии и стараешься один больше всех положить душу свою за людей своих. Я же, свет мой дорогой, как стерплю разлуку мою на долгое время с тобою, и кто утешит мою горькую печаль? Разве какая-нибудь птица за один час преодолеет долгий этот путь и принесет мне сладкую весть о твоем здоровье, о том, что бился ты с погаными и смог их одолеть?! О всемилостивый Господи Боже мой, увидь мое смирение, и услышь молитву рабы твоей, и вними рыданиям моим и слезам, и даруй мне услышать, что царь, супруг мой, доблестно победил врагов своих, и удостой меня дождаться его здоровым, увидеть, как придет он ко мне, светлый и веселый, радующийся и восхваляющий милость твою!»

 

Царь же князь великий, утѣшив царицу свою словесы и наказаниемъ, целование и здравие давъ ей, исходит от нея ис полат своих и входит в церковь пречистыя Богородицы, честнаго ея Благовѣщения, еже стоит на сѣнех близ царских полат его.

Царь же великий князь, словами утешив царицу и дав ей наказ, поцеловав ее и пожелав ей здоровья, выходит от нее из палат своих и входит в церковь Благовещения пречистой Богородицы, что находится на сенях, близ царских его хором.

 

Благовѣрная же царица его Анастасиа, проводив до церкви тоя супруга своего царя, и возвратися в полаты своя, аки ластовица во гнѣздо свое, с великою печалию и со многим сѣтованием, аки свѣтлая звѣзда темным облаком, скорбию и тоскою припокрывся в полатѣ своей, в ней же живяше. И вся оконцы позакры, и свѣта дневнаго зрѣти не хотя, доколѣ царь с побѣдою возвратится. И в постѣ, и в молении пребываше день и нощъ, Бога моля о супрузе своем, нань же пошел есть, орудие свое и то непредкновенно да исправится ему, с веселием и радостию да приидет к ней во своя, и оба да престанут от печали своея, и сѣтования, и туги.

Благоверная же царица Анастасия, проводив до той церкви супруга своего царя, возвратилась в палаты свои, словно ласточка в гнездо свое, в большой печали и скорби, словно светлая звезда темным облаком, скорбию и тоской призакрывшись в покоях своих, где жила она. И позакрывала она все оконца, и не захотела видеть дневного света, пока царь не возвратится с победой. И день и ночь пребывала она в посте и в молитвах, моля Бога о супруге своем, чтобы беспрепятственно свершил он то дело, на которое отправился с оружием, и с веселием и радостью вернулся бы к ней домой, и оба они перестали бы печалиться, скорбеть и тужить.

 

О МОЛИТВѢ И О МОЛЕНИИ ЦАРЯ И ВЕЛИКАГО КНЯЗЯ. ГЛАВА 53

О МОЛИТВЕ И О МОЛЕНИИ ЦАРЯ И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ. ГЛАВА 53

 

Царь же великий князь со священники совершивъ молебная и пойде от церкви от Благовѣщения в великую и соборную церковь пречистыя Богородицы честнаго ея Успениа и повелѣ ту молебная совершати и самому святѣйшему митрополиту Макарию, правящему тогда митрополию руския церкви московския, мужю в добродѣтелѣх совершену, и всѣм епископом, с нимъ прилучившимся тогда во царствующем градѣ Москвѣ нѣкоих ради духовных винъ, и со всѣми презвитеры, и со дьяконы.

Царь же великий князь, совершив со священниками молебен, пошел из Благовещенской церкви в большую соборную церковь Успения Богородицы и повелел отслужить там молебен самому святейшему митрополиту Макарию, человеку совершенному в добродетелях, управлявшему тогда Московской митрополией русской церкви, и всем епископам, оказавшимся тогда с ним в царствующем городе по каким-то духовным делам, со всеми пресвитерами и дьяконами.

 

Самъ же христолюбивый царь из глубины сердца своего крѣпко востонавъ, ко всемогущему Богу и спасителю всѣх пролиявъ слезы, и рече: «Господи Боже, всемощный царю нѣбесный, крѣпкий и силный, и непобѣдимый во бранѣх Христе! Помилуй нас пречистыя ти ради матери молбами и не остави нас быти в скорбѣхъ и в печалѣхъ наших до конца! Ты бо еси Богъ нашъ, и мы, грѣшнии раби твои, на тя надѣемся и от тебе всегда милости просим. Посли намъ крѣпкую твою руку свыше и помилуй нас, убогих, и дай же намъ помощъ и силу на всегдашния враги наши казанцы, и посрами ихъ, обидящих нас и борющихся с нами, и низложи шатания их, и воздаждь имъ по дѣлом ихъ и по лукавству начинания ихъ, силенъ бо еси, Господи, и кто может противитися тебѣ?!»

Сам же христолюбивый царь, громко застонав из глубины сердца своего и проливая слезы ко всемогущему Богу и спасителю всех людей, промолвил: «Господи Боже, всемогущий небесный царь, крепкий, сильный и непобедимый в битвах Христос! Помилуй нас ради молитв пречистой твоей матери и не оставь нас до конца пребывать в скорбях и печалях наших. Ибо ты — наш Бог, и мы, грешные твои рабы, на тебя надеемся и всегда у тебя милости просим. Протяни же к нам с высоты крепкую твою руку и помилуй нас, убогих, и пошли нам помощь, и дай силу против всегдашних врагов наших казанцев, и посрами их, обижающих нас и борющихся с нами, и разрушь замыслы их, и воздай им по делам их и за лукавство их деяний, ибо силен ты, Господи, и кто может противиться тебе?!»

 

И по семъ падаетъ предо образомъ владычицы нашея Богородицы, юже евангелистъ Лука написа,[144] сице моляся во умѣ своемъ: «Владычица наша пречистая Богородица, молися сыну своему Христу, Богу нашему, рождьшемуся от тебе спасения ради нашего! Воздежи, госпоже, о нас к нему пречистыя свои руце и не презри нас, грѣшных раб своихъ, молящихся тебѣ с вѣрою, испроси нам помощъ и побѣду на вся враги наши и буди нам всегда твердая стѣна от лица супостат наших и крѣпкий столпъ, и оружие непобѣдително, и ополчение крѣпко, и воевода силенъ, и предстатель непобѣдим на противныя наши враги. Помяни, владычице, милосердие свое, еже имаши ко християнскому роду, обѣщница бо еси спасению нашему, и мы есмы вси недостойнии твои раби и тобою избавляемся от всяких бѣд и злых напастей. И прослави, госпоже, и возвеличи християнское имя над погаными всѣми, и да разумѣютъ и вѣруют, яко есть царь и владыка всѣх сынъ твой и Богъ наш надо всѣми языки. И ты, Богородица, воистину можеши бо на небеси и на земли творити, елика хощеши, и невозбранно ти есть ничесо же».

И после этих слов упал он перед образом владычицы нашей Богородицы, который написан был евангелистом Лукой, мысленно произнося такую молитву: «Владычица наша, пречистая Богородица, молись сыну своему Христу, Богу нашему, рожденному тобой ради нашего спасения! Простри, госпожа, к нему пречистые свои руки, прося о нас, и не оставь нас, грешных рабов своих, молящихся тебе с верою, испроси нам помощь и победу над всеми врагами нашими и будь нам всегда твердой стеной перед лицом супостатов наших, и крепким столпом, и оружием непобедимым, и ополчением крепким, и сильным воеводой, и непобедимым предводителем против наших врагов. Вспомни, владычица, о милосердии своем к христианскому роду, ибо ты — пособница нашему спасению, а мы все — недостойные твои рабы и тобою избавляемся от всяких бед и злых напастей. Прославь же, госпожа, и возвеличь христианское имя над всеми погаными, дабы уразумели и уверовали они, что сын твой и Бог наш — царь и владыка над всеми народами; воистину ведь можешь ты, Богородица, на небе и на земле творить все, что пожелаешь, — ничто тебе невозбранно!»

 

Тако же и к небеснымъ силам, и ко всѣм святым моляшеся, и к новым нашим руским чюдотворцем Петру и Алексѣю, и Ионе,[145] мощи ихъ лобзая с вѣрою и со многими слезами. И положи завѣт з Богомъ в церкви, пред иконою Спасовою стоя и глаголя: «О владыко царю-человеколюбче, аще нынѣ погубиши враги моя казанцы и предаси градъ Казань, то воздвигну святыя церкви в немъ во славу и похвалу пречистому ти имени. И православие утвердити хощу, яко да воспоется вновѣ и прославится во вѣки пресвятое и великое имя твое — Отца и Сына и Святаго Духа, бесерменство имамъ потребити и вѣру бо ихъ, и жертву мечемъ до конца искорѣнити».

Молился он и небесным силам, и всем святым, и новым нашим русским чудотворцам Петру, н Алексею, и Ионе, целуя мощи их с верою и со многими слезами. И дал он обет Богу, стоя в церкви перед иконой Спаса, говоря так: «О владыка, царь-человеколюбец, если погубишь ты теперь врагов моих казанцев и предашь мне город Казань, то воздвигну я в нем святые церкви во славу и похвалу пречистому твоему имени. Хочу я утвердить православие, да воспоется вновь и прославится на века пресвятое и великое твое имя — Отца и Сына и Святого Духа, басурманство же и веру их — истребить и до конца искоренить мечом их жертвенники».

 

И скончану же бывшу молебному пѣнию в церкви велицей, пойде из великия церкве пречистые. И близ ту стоящи церковь великого чиноначалника архистратига Христова Михаила — в том же храмѣ лежатъ умершие родителие его и прародителие. И ту молебная же пѣвъ небесному Христову воеводѣ. И у гробовъ родителей своихъ и прародителей простився.

Когда же окончилось в великой церкви молебное пение, вышел он из великой пречистой церкви. Рядом с ней стояла церковь великого чиноначальника архистратига Христова Михаила — в том храме лежат умершие его родители и прародители. Там он тоже пел молебен небесному Христову воеводе. И простился он с могилами родителей своих и предков.

 

С нимъ же вкупѣ ходяще, моляхуся всѣ князи и воеводы и многу милостыню нищимъ дающи. Вдана же бысть тогда и от самодержца милостыня велика по всей земли Руской: и по градомъ, и по селомъ, иерейскому чину и святителемъ, и по всѣмъ монастыремъ — черноризцемъ и пустыннымъ инокомъ, и всѣм нищимъ.

Молились и все ходившие с ним князья и воеводы, раздавая нищим много милостыни. Разослана была тогда и от самодержца большая милостыня по всей Русской земле: и по городам, и по селам, иереям и святителям, и по всем монастырям — черноризцам и отшельникам и всем нищим.

 

О БЛАГОСЛОВЕНИИ МИТРОПОЛИТОМЬ ЦАРЯ И ВЕЛИКАГО КНЯЗЯ И ВСЕ ВОИНСТВО ЕГО И ПРОРЕЧЕНИЕ ЕГО О КАЗАНИ. ГЛАВА 54

О БЛАГОСЛОВЕНИИ МИТРОПОЛИТОМ ЦАРЯ И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ И ВСЕГО ЕГО ВОИНСТВА И О ПРЕДСКАЗАНИИ ЕГО О КАЗАНИ. ГЛАВА 54

 

По молитве же своей благовѣрный царь самодержецъ благословляяся от преосвященнаго отца своего Макария митрополита и от прочих епископъ. Святѣйший же митрополит Макарий благословляет самодержца животворящим крестомъ и святою водою покропи, и молитвою вооружи, и конечную побѣду наказав.

После же молитвы своей благоверный царь-самодержец благословляется отцом своим — преосвященным митрополитом Макарием и прочими епископами. Святейший же митрополит Макарий благословил самодержца животворящим крестом, и покропил его святою водой, и молитвою вооружил, и дал наказ победить.

 

И пророчествуетъ ему, ко уху глаголя: «О, пресвѣтлый царю и предобрый пастырю, полагай душю свою за словесныя овцы, ихъ же Богъ дарова тебѣ паствити! Имаши теплѣйшую ревность по Бозѣ своемъ и дерзаеши неотложно за благочестие страдати. И всемогущий же Богь молитвами пречистыя своея матери подастъ ти нынѣ помощъ и конечное одолѣние на супостаты твоя, и на свой престолъ Росийского царства здрав и радостенъ с побѣдою возвратишися со всѣм своим христолюбивым воинством. И многолѣтенъ будеши на земли и со царицею своею. А мы, смиреннии, безпрестани должни есмы Бога молити и пречистую Богородицу, и всѣх святыхъ о твоем богохранимом царствѣ».

И говорит он ему на ухо пророчество: «О пресветлый царь и предобрый пастырь, отдавай душу свою за словесных овец своих, которых Бог поручил тебе пасти. Горячо заботишься ты о Боге своем и хочешь, не медля, пострадать за благочестие. И всемогущий Бог молитвами пречистой своей матери подаст тебе ныне помощь и окончательное одоление супостатов твоих: возвратишься ты на свой престол Российского царства с победою, здоров и радостен, со всем своим христолюбивым воинством. И будешь много лет жить на земле с царицею своею. А мы, смиренные, непрестанно должны Бога молить и пречистую Богородицу, и всех святых о твоем Богом хранимом царстве».

 

И отпущаетъ его, яко ангелъ Божий Гедеона на царей мадиамскихъ и яко Самсонъ кроткаго Давида на силнаго исполина Голияда,[146] и дает ему вмѣсто видимаго оружия невидимое оружие — крестъ Христовъ. Благословляет же крестомъ и вооружает брата его, благороднаго князя Владимера, и всѣх благовѣрныхъ князей и велмож, и великих воевод. Епископи же и попове во дверѣх церковных стояху и благословляху все христолюбивое воинство, и святою водою кропляху. И благословени быша от святителей вся воя от мала и до велика.

И отпускает его, как ангел Божий Гедеона на царей мадиамских и как Самсон кроткого Давида на могучего исполина Голиафа, и дает ему вместо видимого оружия невидимое — крест Христов. Благословляет он крестом и вооружает также и брата его, благородного князя Владимира, и всех благоверных князей, и вельмож, и главных воевод. Епископы же и попы стояли в дверях церкви, и благословляли, и кропили святою водой все христолюбивое воинство. И получили благословение от святителей все воины от мала до велика.

 

Царь же князь великий приемлет святителское благословение, яко от вышняго десницы Вседержителевы, вкупѣ же с нимъ — храброство и мужество Александра, царя Макидонскаго. И всѣм святителем мир давъ, и всему безчисленому множеству великому народу московскому на четыре страны до земли поклонися, и веля имъ о себѣ во церквах и особ по домом своимъ прилѣжно Бога молить и постъ держати по силе своей з женами своими и з дѣтми.

Царь же великий князь принимает святительское благословение, как от десницы небесного Вседержителя, а вместе с ним — храбрость и мужество Александра, царя Македонского. И, отпустив с миром всех святителей, поклонился он до земли на четыре стороны всему бесчисленному множеству великого московского народа и наказал прилежно молить о себе Бога в церквах и, особо, по своим домам и посильно придерживаться поста с женами своими и детьми.

 

О ПОШЕСТВИИ НА КАЗАНЬ ЦАРЯ И ВЕЛИКАГО КНЯЗЯ И О ПРИШЕСТВИИ КРЫМСКАГО ЦАРЯ НА РУСКИЯ ПРЕДЕЛЫ, И О ПРОГНАНИИ ЕГО. ГЛАВА 55

О ВЫХОДЕ НА КАЗАНЬ ЦАРЯ И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ, И О ПРИХОДЕ К РУССКИМ ГРАНИЦАМ КРЫМСКОГО ЦАРЯ, И О ИЗГНАНИИ ЕГО. ГЛАВА 55

 

И повелѣвает привести к себѣ великий конь свой, и всѣдает нань, глаголетъ пророческое слово: «Ревнуяи поревновах по Господѣ Бозѣ вседержители».

И повелевает он привести к себе могучего коня своего и, сев на него, произносит пророческие слова: «Ревностный ревнует о Господе Боге вседержителе».

 

Всѣдают же на своя кони силныя вси князи и воеводы, и храбрые воины. И сѣдше, скоро, яко высокопарныи орлы, полѣтевше из очию безчисленаго множества народа московскаго, борзо идуще и друг друга женуще, и друг друга достизающе: яко на царевъ пиръ позвани царем, радующеся, идяху.

Садятся на своих сильных коней и все князья, и воеводы, и храбрые воины. И, вскочив на коней, вскоре, словно высоко парящие орлы, скрылись с глаз бесчисленного множества московского народа; стремительно двигаясь, опережая друг друга и настигая, шли они, радуясь, словно царем позванные на царский пир.

 

Выѣзжает же царь князь великий из великого своего града столнаго славныя Москвы, лѣта 7060-го месяца в 19 день в первую неделю Петрова поста[147] въ десятый час дни[148] въ 22-е лѣто от рожения возраста своего. И пойде с Москвы на Коломну. И слыша тамо буяго варвара нечестиваго царя крымскаго Девлет-Кирия пришедша со многими срацыны своими на руския предѣлы, на Тулу,[149] отай и невѣдомо, яко тать в нощи, и хотя православие поплѣнити.

Выезжает же царь великий князь из великого своего стольного города, славной Москвы, в год 7060 (1552) месяца июня в девятнадцатый день, в первую неделю Петрова поста, в десятом часу дня на двадцать втором году своей жизни. И пошел он из Москвы на Коломну. И услышал он там, что тайно, словно вор в ночи, пришел на Русь, к Туле, неистовый варвар — нечестивый царь крымский Давлет-Гирей со многими своими сарацинами, намереваясь пограбить православных.

 

Яки два лва кровопийца из дубравы искочиста и двѣ огненыя главни, пожигающи и попаляющи християнство, аки терние и траву, единомыслено совѣщавшеся на стадо Христово крымский царь с казанским царемъ, яко да кождо ихъ от своих си нападутъ, чаяху бо уже пошедша х Казани московскаго самодержца со всѣми вои рускими. И мнѣвъ себѣ, окаянный, благополучно время изыскавъ исполнити хотѣние свое невозбранно, и нѣкому стати мощно впреки ему, яко да тѣм смирят и устрашат царя и великого князя того лѣта не воевати на Казань, да соберутся казанцы с крымцы и могут братися с ними. И не попусти имъ Богь того быти по воли ихъ.

Словно два льва-кровопийцы, выскочившие из дубравы, или две горящие головни, сжигающие и спаляющие христианство, как терн и траву, порешили единодушно крымский царь с казанским царем, что каждый из них со своей стороны нападет на стадо Христово, ибо надеялись они, что московский самодержец со всеми воинами русскими уже на пути к Казани. И думал окаянный крымский царь, что нашел он благоприятное время, чтобы беспрепятственно исполнить свое желание, ибо некому будет оказать ему сопротивление, и что смирят они тем самым царя и великого князя и устрашат, так что не будет он в этом году брать Казань, а казанцы с крымцами объединятся и смогут сражаться с ним. И не допустил Бог, чтобы было по их желанию.

 

Царь же князь великий, пришед на Коломну, и входитъ в коломенскую церковь соборную пречистыя Богородицы честнаго ея Успения. И повелѣ ту сущему епископу Феодосию со всѣм его соборомъ пѣти молебны. Самъ же приходит ко пречистыя Богородица образу, иже была на Дону с преславнымъ и великим княземъ Дмитреемъ,[150] и тако припадает и молится милосердаго владыку Господа нашего Иисуса Христа и рождьшую его Богоматерь со многими слезами и воздыханьми сердечными о пособлении и о помощи, и о побѣдѣ на противныя ему агаряны. И помолився, исходит ис церкви, второе вся благословение от епископа Феодосия и от всего священ-наго собора.

Царь же великий князь, придя в Коломну, направляется в соборную коломенскую церковь Успения Богородицы. И повелел он находившемуся там епископу Феодосию со всем его собором петь молебны. Сам же подходит к образу пречистой Богородицы, тому, который был на Дону с прославленным великим князем Дмитрием, и припадает к нему, и молит милосердного владыку Господа нашего Иисуса Христа и родившую его Богоматерь со многими слезами и сердечными воздыханиями о пособлении, и о помощи, и о победе над непокорными агарянами. И, помолившись, выходит он из церкви, во второй раз получив благословение — от епископа Феодосия и от всего священного собора.

 

И опущает противу царя крымского великих воевод своихъ князя Петра Щенятева и князя Ивана Турунтая Пронского со иными со многими вои. Они же, шедше, обрѣтоша царя у Тулы града стояща и мало в ту нощь не вземше града, всѣх бо уже градных бойцевъ изби и врата града сломи. Но вечер уже приспѣ, и жены, яко мужи, охрабришася с малыми дѣтцами и врата граду камением затвориша.

И посылает он против крымского царя великих своих воевод — князя Петра Щенятева и князя Ивана Пронского Турунтая со многими иными воинами. Они же, отправившись, нашли царя стоящим у города Тулы и едва в ту ночь не взявшим города, ибо перебил он уже всех городских бойцов и проломил городские ворота. Но когда уже приспел вечер, женщины, расхрабрившись, словно мужчины, с малыми детьми заделали городские ворота камнями.

 

Царь же очюти пришедших воеводъ московских, и нападе на нь страхъ и трепетъ, воставъ и побѣже нощию от града Тулы, и весь наряд свой у града помѣтавше с великим страхом и срамомъ, гоними Божиимъ гнѣвом, и токмо единѣми душами своими и тѣлеса своя носяще, оставльше катарги своя и шатры, и велбуды, и колесницы в станѣх, на них же бѣ все стяжание ихъ, сребрено и златое, и ризное, и сосуды. И бѣжаще, исполниша весь путь, мѣтающе различная своя оружия и ризы.

Когда же царь узнал о приходе московских воевод, напал на него страх и трепет, и, свернув лагерь, побежал он ночью в большом испуге от города Тулы, позорно побросав у города все воинское свое снаряжение, гонимый Божьим гневом, едва душу в теле унося, оставив в станах шалаши свои, и шатры, и верблюдов, и колесницы, где была вся их утварь, серебряная и золотая, — одежда и посуда. И бежали они, бросая по пути различное свое оружие и облачение.

 

Воеводы же въслѣдъ царя женуще и побѣдиша много силы его, и весь руский плѣн назадь отплѣниша. Самого же царя прогнаша в поле великое, за Донъ, мало его жива не взяша руками. И мног крымский плѣнъ приведоша во градъ Коломну на увѣрение самодержцу и на показание всему народу. Онъ же прослави Бога о семъ, посрамльшаго лютаго врага его, крымского царя, и возвеселися по седмь дней с веселием великим со всѣми князи и воеводами и воздая побѣдителем почести великия, комуждо по достоянию ихъ. Тѣх же плѣненыхъ крымцевъ повелѣниемъ его живыхъ всѣхъ в рѣку вмѣташа.

Воеводы же гнались за царем, и одержали победу над многими силами его, и вернули всех русских, взятых ими в плен. Самого же царя прогнали в большое поле, за Дон, едва не взяв его живым. И много пленных крымцев привели они в город Коломну, чтобы самодержец уверился в их победе и чтобы показать их всему народу. Он же за это прославил Бога, посрамившего лютого врага его, крымского царя, и в течение семи дней пировал в большом веселье со всеми своими князьями и воеводами, воздавая победителям великие почести — каждому по его заслугам. Пленных же крымцев по его повелению всех живыми побросали в реку.

 

О ПОШЕСТВИИ ЦАРЯ И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ С КОЛОМНЫ И О УРЯДСТВѢ ПОЛКОВЪ ЕГО. ГЛАВА 56

О ВЫХОДЕ ЦАРЯ И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ИЗ КОЛОМНЫ И О ПОСТРОЕНИИ ЕГО ПОЛКОВ. ГЛАВА 56

 

Царь же и великий князь не возмятеся о нечестиваго царя приходе на Русь, ни устрашися от него, ни убояся. И воспять не возвратися от пошествия своего, яко воинъ страшенъ, но прогнавъ врага своего Божиею помощию, и вѣрою Христовою укрѣпляемь, и надеждею, и подвизанием великим грядяше небоязнено на злыя казанцы, не на силу свою надѣяся великую, но на Бога своего, поминая рекшаго: «Не спасется царь многою силою своею, и исполинъ не спасется множеством крѣпости своея».

Царь же и великий князь не пришел в смятение из-за прихода на Русь нечестивого царя, не устрашился его и не испугался. И не повернул он назад со своего пути, как пугливый воин, но, с Божьей помощью прогнав врага своего, укрепляемый верою Христовой и надеждой, в высоком порыве бесстрашно шел на злых казанцев, не на силу свою большую надеясь, но на Бога своего, вспоминая сказанное им: «Не спасет царя большое его войско, а исполина не спасет великая сила его».

 

И прииде с Коломны в славный град Владимир, и препочи в немъ неделю едину, по церквам Богу моляся и милостыню нищим дая. Из Володимеря же в Муромъ град прииде и стояше въ немъ десять дней, собираяся по малу с воинством, ожидая царя Шихалѣя.

И пришел он из Коломны в славный город Владимир и отдыхал в нем одну лишь неделю, молясь по церквам Богу и раздавая милостыню нищим. Из Владимира же пришел он в город Муром и стоял в нем десять дней, собирая понемногу воинство, поджидая царя Шигалея.

 

По днех десятих прииде в Муромъ градъ царь Шихалѣй ис предѣла своего, ис Касимова, с ним же силы его варвар 30000; и два царевячя Астроханския Орды и с нимъ же приидоша ту: Кайбула именемъ, другий же — Дербыш-Алей,[151] обославшеся царемъ Шигалѣем, дающися волею своею в послужение царю великому князю, а с ними татар ихъ дватцать тысящь. Онъ же радостно прият ихъ и царскими дарованми одаривъ ихъ и мѣстом ихъ учини быти под царем Шихалѣем.

Через десять же дней пришел в город Муром царь Шигалей из земли своей, из Касимова, а с ним сила его — тридцать тысяч иноверцев, и два царевича из Астраханской Орды пришли сюда с ним: одного звали Кайбула, другого же Дербыш-Алей, сообщившие через Шигалея царю великому князю, что поступают они по своей воле к нему на службу, а с ними — двадцать тысяч их татар. Он же радостно принял их, одарив царскими дарами, и определил их под начало царя Шигалея.

 

И воздвигнувся из Мурома царь князь великий, собрався со всѣми силами рускими, и изыде на чистое поле великое, и ту благоразумно уряжает полки[152] и многоискусные воеводы устраяет, и учиняетъ началники воевъ.

И, собрав все русские силы, отправился царь великий князь из Мурома, и вышел он в большое чистое поле, и начал там мудро устраивать полки, и искуснейших воевод назначает, и распределяет начальников.

 

И поставляет воеводъ артоулному полку[153] надо всѣми благородными юношами: царскаго своего двора князя Дмитрея Никулинского и князя Давыда Палетцкаго, и князя Андрея Телятевского, поддавъ имъ черкасъ 5000, любоискусных ратоборец, и огненых стрелцов 3000.

В ертаульном полку ставит он воеводами над всеми благородными юношами: царского своего двора князя Дмитрия Микулинского, и князя Давыда Палецкого, и князя Андрея Телятевского, добавив к ним пять тысяч черкас, искуснейших бойцов, и ружейных стрелков три тысячи.

 

В преднем же полку началныхъ воевод устави над своею силою: татарского крымскаго царевича Тактамыша и царевича шибанского Кудаита, и князя Михайла Воротынского, и князя Василья Оболенскаго Помяса, и князя Богдана Трубецкаго.

В передовом же полку назначил он главными воеводами над своими воинами: татарского крымского царевича Тохтамыша, и шибанского царевича Кудаита, и князя Михайлу Воротынского, и князя Василия Оболенского Помяса, и князя Богдана Трубецкого.

 

В правой руце началных воеводъ устави: касимовского царя Шигалѣя и с ним князя Ивана Мстиславского и князя Юрья Булгакова, и князя Александра Воротынского, и князя Василья Оболенского Сребреного, князя Андрѣя Суздалского и князя Ивана Куракина.

В правой руке главными воеводами назначил: касимовского царя Шигалея и с ним князя Ивана Мстиславского, и князя Юрия Булгакова, и князя Александра Воротынского, и князя Василия Оболенского Серебряного, князя Андрея Суздальского и князя Ивана Куракина.

 

В матице же велицей началных воеводъ: самъ благовѣрный царь и с нимъ братъ его — князь Владимер, и князь Иванъ Бѣлской, и князь Александъ Суздалской и, по реклу, Горбатый, и князь Андрѣй Ростовский Красный, и князь Дмитрей Палецкой, и князь Дмитрей Курлятевъ, и князь Семионъ Трубецкой, и князь Федор Куракинъ, и братъ его, князь Петръ Куракинъ же, и князь Юрье Куракинъ, и князь Иван Ногтевъ, и многие князи и боляре.

В большой же матице главными воеводами были: сам благоверный царь и брат его — князь Владимир, и князь Иван Бельский, и князь Александр Суздальский, по прозвищу Горбатый, и Андрей Ростовский Красный, и князь Дмитрий Палецкий, и князь Дмитрий Курлятев, и князь Семен Трубецкой, и князь Федор Куракин, и брат его князь Петр, тоже Куракин, и князь Юрий Куракин, и князь Иван Ногтев и многие князья и бояре.

 

В лѣвой же руцѣ началные воеводы: астороханский царевич Кайбула и князь Иванъ Ярославской Пѣнковъ, и князь Иванъ Пронской Турунтай, и князь Юрье Ростовской Темкинъ, и князь Михайло Рѣпнинъ.

В левой же руке главными воеводами были: астраханский царевич Кайбула, и князь Иван Пенков Ярославский, и князь Иван Пронский Турунтай, и князь Юрий Ростовский Темкин, и князь Михайло Репнин.

 

Въ сторожевом же полцѣ началныя воеводы: царевичь Дербыш-Алѣй и князь Петръ Щенятевъ, и князь Андрѣй Курбьской, и князь Юрье Пронской Шемяка, и князь Никита Одоевской.

В сторожевом же полку главные воеводы: царевич Дербыш-Алей, и князь Петр Щенятев, и князь Андрей Курбский, и князь Юрий Пронский Шемяка, и князь Никита Одоевский.

 

И с тѣми всѣх великих воевод болѣ 90 — вси князи велицыи и благороднии, и первыи в совѣтех царскихъ; под тѣми же иные воеводы, средние и меншие. Во всѣх же бѣ тогда полцѣхъ руския силы число благородныхъ князей и боляръ, и великих воевод, и храбрыхъ отрокъ, и крѣпких конникъ, и стрѣлецъ изученыхъ горазно, и силных ратоборец, и в твердыи пансыри, и в доспѣхи оболченых — 300000, и огненых стрелецъ 30000, в лодьяхъ рати 100000, и с касимовским царемъ Шигалѣемъ и со царевичи иноязычныя силы татарския — служащихъ рускому царству князей и мурзъ, и казаковъ — 60000; к сим же и черкасъ 10000, и мордвы 10000, и нѣмецъ, и фряг, и ляховъ[154] десять же тысяч; кромѣ обычных вой, конник и пѣшцевъ, возящих ратным запасы.

И всех вместе великих воевод было более девяноста, все — знатные и благородные князья, первые на царских советах; им же подчинялись иные воеводы, средние и меньшие. Всего же во всех полках было тогда русской силы — благородных князей, и бояр, и великих воевод, и храбрых отроков, и крепких конников, и хорошо обученных стрелков, и сильных бойцов, облаченных в твердые панцири и доспехи, — триста тысяч, и пищальников — тридцать тысяч; судового войска — сто тысяч; и с касимовским царем Шигалеем, и с царевичами иноязычной татарской силы — служащих русскому царству князей и мурз, и казаков — шестьдесят тысяч; к этим же и черкас — десять тысяч, и мордвы — десять тысяч, и немцев, и фрягов, и ляхов тоже десять тысяч, помимо обычных воинов, конных и пеших, перевозящих снаряжение.

 

И тѣ люди безчислены, якоже о приходе вавилонскаго царя ко Иерусалиму и пророчествова Иеремия: «От яждения бо, — рече, — громовъ колесниц его и от ступания коней и слоновъ его потрясется вся земля».[155] Сице же и здѣ бысть.

И было тех людей бесчисленное множество, что уподобить можно приходу вавилонского царя к Иерусалиму, о котором пророчествовал Иеремия. «От грохота, — говорит он, — двигающихся колесниц его и топота коней и слонов его потрясается вся земля». Так же и здесь было.

 

И пойде царь князь великий чистымъ полемъ великим х Казани и со многими иноязычными служащими ему: с русью и с татары, и с черкасы, с мордвою и со фряги, и с нѣмцы, и ляхи — в силе велице и тяжце зѣло — треми пути на колесницех и на конѣх, четвертым же путемъ — рѣками, в лодьях, водя с собою вой ширѣ Казанския земли.

И пошел царь великий князь по большому чистому полю к Казани с русскими и со многими иноязычными воинами, служащими ему: с татарами, и с черкасами, и с мордвой, и с фрягами, с немцами и с ляхами — с огромной и очень грозной силой — тремя путями, на колесницах и на конях, четвертым же путем — реками в ладьях, ведя с собой войско шире Казанской земли.

 

О ВЕЛИЧЕСТВѢ ПОЛЯ И О НУЖЕ БЕЗВОДНЕ ВОЕМЪ, И О ПРИШЕСТВИИ ЦАРЯ И ВЕЛИКАГО КНЯЗЯ ВО СВИЯЖСКИЙ ГРАД. ГЛАВА 57

О НЕОБЪЯТНОСТИ СТЕПИ, И О НЕХВАТКЕ ВОДЫ ДЛЯ ВОИНОВ, И О ПРИХОДЕ ЦАРЯ И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ В СВИЯЖСК. ГЛАВА 57

 

Поле же то великое зѣло велико, конца мало ходячи до дву морь: на востокъ до Хвалимского, а к полудни до Чернаго. На немъ же рустии гради, веси и села мнози стояху древле, и мнози бяху людие живуще в нихъ, имѣюще селение и водворение и за поле Куликово[156] по Мечю рѣку.[157] На оной же странѣ рѣки тоя тако же мнози срацыни половцы живяху в вежах своихъ, кочююще в поле том.

Степь же та — большая-пребольшая: края ее едва не доходят до двух морей — на востоке до Хвалисского, а на юге — до Черного. В давние времена стояло по ней множество русских городов, сел и деревень, и жило в них множество людей, селившихся и обосновавшихся даже за Куликовым полем по Мечу-реке. На другой же стороне той реки жили в вежах своих многочисленные сарацины-половцы, кочующие по тому полю.

 

Но убо между себе русь и варвари от частых воеваний запустѣша и удалишася от себе, якоже пишут рустии лѣтописцы. Конечнее же от силнаго Батыява плѣнения и от иных по немъ царей все погибе. И бысть поле чисто и нужно. По мѣстом поля того возрастоша дубравы велия, имѣя в себѣ упитѣние звѣремъ пустынным и всякому скоту полскому многу.

Но разорили друг друга частыми войнами русские и варвары и удалились друг от друга, как пишут русские летописцы. Окончательно же все погибло от страшного Батыева нашествия и от иных царей, бывших после него. И была теперь степь пустынная и труднопроходимая. Местами по той степи и разрослись большие дубравы, дававшие пищу диким зверям и разнообразной живности, обитавшей в степи.

 

Царь же князь великий прейде часть поля того, прилѣжащую к Казанскимъ улусамъ, пятью недѣлми до новаго Свияжского города. И тяжекъ явися ему путь той и всему воинству его: от конскихъ бо ног взимаему пѣску, и не бѣ видѣти солнца и небеси, и всего войска идущаго. И печаль велика все воинство обдержаше.

Царь же великий князь прошел часть той степи, прилежащую к казанским улусам, до нового Свияжского города за пять недель. И тяжким оказался тот путь для него и всего его воинства: от конских ног поднимался песок, так что не видно было ни солнца, ни неба, ни самого движущегося войска. И охватила все воинство глубокая печаль.

 

Мнози же человецы изомроша от солнечнаго жара и от жажды водныя, исхоша бо вся дебри и блата, и малыя рѣки полския не тѣкоша путемъ своим, но развие мало воды в великих рѣках обрѣташеся и во глубоких омутѣх, но и то и сосудами, и корцы, и котлы, и пригорщами в час единъ досуха исчерпаху, друг друга бьюще и угнѣтающе, и задавляюще, ни отецъ сына жалующе, ни сынъ отца, ни брат брата. Инии же росу лизаху и тако жажду свою с нужею утоляху.

Много же людей поумирало от солнечного жара и от безводья, ибо все овраги и болота пересохли и не текли обычным путем небольшие степные речки, лишь в больших реках и глубоких омутах сохранилось немного воды, но и ту за один час досуха вычерпали: кто сосудами, кто ковшами, кто котлами, а кто и пригоршнями, отталкивая друг друга, побивая и давя, не жалея ни отец сына, ни сын отца, ни брат брата. Другие же лизали росу и таким образом с трудом утоляли жажду.

 

И пришед во град Свияжский, пребысть в немъ стоя неделю, опочивая и отдыхая от великаго путнаго шествия и от горѣния солнѣчнаго, и от многия тѣплоты лѣтния, сожидаяся со многими вои.

Придя же в Свияжск, простоял там царь неделю, опочивая и отдыхая от долгого пути, и от солнцепека, и от сильного летнего тепла, поджидая многих воинов.

 

Казанцы же, свѣдавше приход самого царя и пожгоша посады своя, и впряташася со всѣми статки своими во град. И собравшим же ся воемъ руским до единаго человека ис поля оного великаго, тако же и преже посланная рать в лодиях вся прииде, цѣла и здрава, преже его. И мало отдохнувшим самѣм и конем изопочившемъ.

Казанцы же, узнав о приходе самого царя, пожгли свои посады и укрылись со всем своим имуществом в городе. И собрались все русские воины с того большого поля до единого человека, пришла прежде царя и вся посланная вперед в ладьях рать, цела и невредима. И отдохнули немного и сами они и их кони.

 

ПОВЕЛѢНИЕ ЦАРЯ И ВЕЛИКАГО КНЯЗЯ ВОЕВОДАМЪ ПЕРЕВОЗИТИСЯ ВОЛГУ И О БРАНИ С КАЗАНЦЫ НА ВСТРѢЧЕ. ГЛАВА 58

О ПОВЕЛЕНИИ ЦАРЯ И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ВОЕВОДАМ ПЕРЕПРАВЛЯТЬСЯ ЧЕРЕЗ ВОЛГУ И О БИТВЕ С КАЗАНЦАМИ. ГЛАВА 58

 

И тогда пѣвъ молебны многи царь князь великий и повелѣвает артоульному полку перевозитися Волгу в ратоборных лодиях, и на то учиненыя, в пансырѣх и доспѣхех одѣявшимся, за ним же и преднему полку ити — царевичем с татары, крѣпко уготовльшимся. Такоже и самъ царь князь великий уготовися и в калантырь облекся[158] предо всѣми, яко гигантъ, и златый шеломъ возложив на главу свою, и препоясася брани своея мечемъ. Такоже и вси воеводы его и полконачалницы, и вся вои одѣваются в крѣпкия доспѣхи и утвержаются бронями и шеломы наготово, и приемлют в руце свои копия и щиты, и мечи, и луки, и стрѣлы. И почаша превозитися всѣ полцы великую рѣку Волгу от Свияжска града с нагорныя страны на луговую месяца августа въ 15 день.

И тогда, отпев много молебнов, повелевает царь великий князь ертаульному полку переправляться через Волгу в боевых ладьях, специально для этого приготовленных, одевшись в панцири и доспехи, за ними же приготовиться идти передовому полку — царевичам с татарами. Также и сам царь великий князь приготовился и в калантырь пред всеми облекся, словно исполин, и золотой шлем возложил на голову свою, и препоясался мечом своим. Также и все воеводы его, и полководцы, и все воины одеваются в крепкие доспехи, и наглухо закрываются бронями и шлемами, и берут в руки копья, и щиты, и мечи, и луки, и стрелы. И начали переправляться все полки через великую реку Волгу от Свияжска с нагорной стороны на луговую месяца августа в пятнадцатый день.

 

И слышав казанский царь Едегер Касаевичь воевъ руских перевозящихся рѣку, изыде из Казани на великий лугь свой, к Волге, стрѣтением со избранными бойцы казанскими, с пятьюдесятми тысящами. И разчинив полки своя по брегу рѣки тоя, и сам ставъ против артаула и предняго полка, и всея болшия матицы, в ней же и сам царь князь великий идяше, хотя пострашити руских вой и брега не дати превозящимся, яко да воспрѣтит имъ.

И когда услышал казанский царь Едигер Касаевич, что русские воины переправляются через реку, вышел он навстречу им из Казани на большой свой луг, к Волге, с пятьюдесятью тысячами избранных казанских бойцов. И расставил он полки свои по берегу той реки, а сам встал напротив ертаульного и передового полков и всей большой матицы, в которой шел сам царь великий князь, желая устрашить русских воинов и не дать переправляющимся выйти на берег.

 

И сразишася на три часы от обоихъ полковъ, бьющеся на великом лузѣ Царевѣ, у Гостина острова. И преже воспущают казанцы артаулнаго полка и прочь отбиваютъ от брега. И удержа, и укрѣпи его передовый полкъ, ускоривъ придвигнутися ко брегу.

И сошлись оба полка на три часа, сражаясь на большом Царевом лугу, у Гостина острова. И прежде всего впускают казанцы на берег ертаульный полк и отбивают его прочь от берега. И удержал его, и укрепил передовой полк, поспешив придвинуться к берегу.

 

И возопиша царевичи, воеводы предняго полка своего, всей силе варварской, укрѣпляюще и понуждающе ихъ, яко да не слабѣют. И паки бывает брань не худа и мрачна, вооружаются яростию, и великъ шумъ на высоту взимается. И мнози от обою страну падоша, аки цвѣты прекраснии, зане овѣмъ бѣ дѣло стройно братися на суши и на водѣ, и единъ удержаваше сто, а два тысящу; овем же не угодно на водѣ и скробно, и тѣсне в сюдѣ же. Но Богъ есть помогаяй всѣм, надѣющимся на нь и Той может искони воду на сушю преложити.

И закричали царевичи, воеводы передового полка, всей силе варварской, подбадривая их и понуждая, чтобы не слабели. И вновь начинается брань немалая-и мрачная: вооружаются бойцы яростью, и высоко поднимается страшный шум битвы. И многие с обеих сторон падали, словно цветы прекрасные, ибо лишь некоторым удавалось стройно биться и на суше и на воде, так что один удерживал сто, а два — тысячу; другим же тяжело было, и неудобно, и тесно сражаться на воде, в судах. Но помогает Бог всем, надеющимся на него, и может он искони превращать воду в сушу.

 

И по мале часѣ облия казанцевъ округ руское воинство, правая рука и лѣвая, и вспящаются от огненаго стрѣляния, сотрени быша. И побѣжа царь казанский во град не путем и со всею силою своею, не могуще долго стояти и нимало держати руси, еже не дати брега, видяху изнеможение вой своих, а руских вой храбръство и мужество. И превожахуся рустии полцы по седмь дней, не бояхуся казанцевъ.

И вскоре обтекло казанцев русское воинство, правая рука и левая, и бросились казанцы вспять от ружейной стрельбы, и были стерты русскими. И побежал царь казанский к городу, не разбирая дороги, со всем своим войском, не в состоянии дольше стоять и сдерживать русских, не пуская их на берег, видя изнеможение своих воинов и храбрость и мужество русских бойцов. И целых семь дней переправлялись русские полки, не боясь казанцев.

 

О ПРИХОДѢ ЦАРЯ И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ X КАЗАНИ И О КОЛИЧЕСТВѢ СИЛЫ ЕГО, И О РАСМОТРЕНИИ, И О КРѢПОСТИ ГРАДА КАЗАНСКАГО. ГЛАВА 59

О ПРИХОДЕ ЦАРЯ И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ К КАЗАНИ, И О ВЕЛИЧИНЕ ЕГО ВОЙСКА, И О КРЕПОСТИ ГОРОДА КАЗАНИ, И ОБ ОСМОТРЕ ЕГО. ГЛАВА 59

 

Самъ же царь князь великий превезеся Волгу августа въ 17 день в веселии сердца своего, по чисту пути пришед. И подступи близ самого града Казани, и ста на Арскомъ поле со всею матицею великою[159] прямо граду за версту едину,[160] противу троих вратъ арскихъ. И повелѣ себе одѣлати градцемъ,[161] да не убиенъ будетъ ис пушки. Полком же раздѣли врата и приступные мѣста, коемуждо ихъ, противу коего мѣста стояти и со излазящими из града с казанцы битися.

Сам же царь великий князь переправился через Волгу августа в семнадцатый день, с веселым сердцем пройдя по чистому пути. И подошел он близко к самому городу Казани и стал на Арском поле со всею большой матицей прямо против города, за одну версту напротив трех арских ворот. И повелел он защитить себя оградой, дабы не быть убиту из пушки, и разделил он между полками ворота и места для штурма — кому из них против какого места стоять и с выезжающими из города казанцами биться.

 

И постави правыя руки полкъ царя Шигалѣя противу дву Нагайских вратъ, и передовый полкъ, царевичев с татары, за Булаком, противъ двоих же вратъ Елбугиных и Кѣбековых, а яртоулной полкъ — за Булаком же, против Муралиевых вратъ; а лѣвыя руки полкъ — за рѣкою Казанью, противъ вратъ Водяных; а сторожевый полкъ — за Казанью же рѣкою, противъ Царевых вратъ.[162]

И поставил он полк правой руки во главе с царем Шигалеем напротив двух Ногайских ворот; а передовой полк царевичей с татарами — за Булаком, напротив двух ворот Елбугиных и Кебековых; а ертаульный полк — тоже за Булаком, напротив Муралиевых ворот; а полк левой руки — за рекой Казанью, напротив Водяных ворот; а сторожевой полк — за Казанью же рекой, напротив Царских ворот.

 

И облегоша вои руския градъ Казань. И бѣ видѣти многия силы, аки море волнующеся около Казани или вешняя великая вода по лугомъ разлияся. Вси же вои: избрании оружници и копейщики, и тулоносцы, и доброконники, — и вси на Казань дыхающе дерзостию брани и гнѣвом, аки огнемъ, и блещахуся оболчении оружии на храбрыхъ оружницѣхъ, яко пламень, рекъше, аки солнце, зракъ человѣкомъ изимающе, и аки звѣзды, на главах свѣтяхуся златыя шеломы и щиты, и копия в руках зряхуся.

И окружили русские воины город Казань. И напоминало большое их войско море, волнующееся около Казани, или большую вешнюю воду, разлившуюся по лугам. Все же воины: избранные стрелки, и копьеносцы, и тулоносцы, и добрые конники, — все, словно огнем, дышали на Казань боевой дерзостью и гневом, и блистало оружие на храбрых воинах, как пламя, иначе сказать — как солнце, слепя людям глаза, и, словно звезды, сверкали золотые шлемы на головах их и щиты, и видны были копья в руках.

 

И сущия во граде Казани возмущахуся от страха. И како кто не убоится сицевых полковъ, хотя бы храбры были — казанцы или древния оны исполины, но и тии бы в себѣ почюдилися или усумнилися толику собранию человѣчю.

И от страха пришли в смятение все находившиеся в городе. Да и кто не испугается таких полков, хотя бы и из храбрых людей — будь то казанцы или древние воины-богатыри? Но даже и те бы про себя подивились или пришли бы в изумление, увидев такое скопление людей.

 

И не хуже Антиоха явленаго, егда прииде Иерусалимъ плѣнити.[163] Но онъ невѣренъ и поганъ и хотя законъ жидовский потребити и церковь Божию осквернити и разорити. Сей же вѣрный на невѣрныя и за беззаконие к нему, и за злодѣяние ихъ прииде погубити ихъ.

И был он не хуже самого Антиоха, когда пришел тот покорить Иерусалим. Но тот был неверным и поганым и хотел истребить жидовский закон и осквернить и разорить церковь Божию. Этот же — правоверный — на неверных пришел погубить их за беззакония их, чинимые ему, и за злодеяния.

 

И наполни всю землю Казанскую воями своими, конники и пѣшцы. И покрышася ратию его поля и горы, и подолиа, и разлѣтѣшася, аки птицы, по всей земли той, и воеваху, и плѣняху, всюду невозбранно ходяще на вся страны около Казани и до конецъ ея. И быша убиения велика человѣческая, и кровми пролияся варварская земля и область, блата, и дебри, езера и рѣки намостишася черемискими костьми.

И наполнил он всю Казанскую землю воинами своими, конными и пешими. И покрыли ратники его и поля, и горы, и долины, и разлетелись они, словно птицы, по всей той земле, и разоряли ее, и забирали в плен жителей, беспрепятственно ходя везде, во все стороны от Казани до самых ее окраин. И много было убито людей, и залита была кровью варварская земля, болота же и овраги, озера и реки вымощены были черемисскими костями.

 

Земля бо бѣ Казанская рѣками и езеры, и блаты велми наводнена. За согрѣшения же к Богу казанских людей лѣта того ни едина капля дождя с небеси на землю не паде. От солнечнаго бо жара непроходныя тѣ мѣста — дебри и блата, и рѣки вся преисхоша. И полцы же рустии по всей земли непроходными тѣми пути безнужно ѣздяху, который любо камо хотяше, и стада скотъ пред ихъ гоняху.

Наводнена ведь Казанская земля многими реками, и озерами, и болотами. За согрешения же казанцев перед Богом ни одна капля дождя не упала в том году с неба на землю. От солнечного жара непроходимые те места — овраги, и болота, и реки — все пересохли. И разъезжали беспрепятственно русские полки по всей земле непроходимыми теми путями, кто куда хотел, гоня перед собой стада скота.

 

Царь же князь великий, облѣгшии Казань и объѣхавъ около города, и смотряше стѣнныя высоты и мѣстъ приступных. И видѣвъ, дивяся необычной красотѣ стѣнъ и крѣпости градной. Преже бо приходил бѣ в зимнѣе время, того дѣля не разсмотрев града гораздо, каковъ есть.

Царь же великий князь, окружив Казань и объехав вокруг города, осмотрел высоту стен и места, подходящие для приступа. И, осмотрев все, подивился он необычной красоте стен и крепости города. Прежде ведь приходил он в зимнее время, поэтому и не рассмотрел хорошенько города, каков он есть.

 

Прилѣжитъ бо к нему с востока поле, зовомое Арское, велико и красно, по нему же течетъ под градъ Казань рѣка. На том же поле изливается езеро, Кабанъ имянуемо, от града за три версты, и рыбу многу имѣющу в себѣ на пищу человеком, из него же изтѣкает Булакъ рѣка, в Казань рѣку под градомъ втѣкает, грязна велми и топна, а не зѣло глубока. С полудни же града, от Булака и до Волги, красный луг Царевъ на семь верстъ продолжается, травою многою зеленяся и цвѣты красяся.

Прилегает к нему с востока поле, называемое Арским, большое и красивое, по которому течет под город Казань-река. На том же поле, за три версты от города, разлилось озеро, именуемое Кабан, имеющее в себе много рыбы на пропитание людям, из которого вытекает река Булак и под городом впадает в реку Казань, весьма грязная и топкая, но не очень глубокая. С юга же от города, между Булаком и Волгою, на семь верст простирается прекрасный луг Царев, зеленея густой травой и цветами красуясь.

 

Град же Казань зѣло крѣпок, велми, и стоитъ на мѣсте высоце промеж двою рѣк, Казани и Булака, и согражденъ въ 7 стѣнъ в велицех и толстых древесѣх дубовых. Въ стѣнах же сыпано внутрь хрящь и пѣсок, и мелкое камение. Толщина же градная от рѣкъ, от Казани и от Булака, трех саженъ, и тѣ бо мѣста ратным неприступны. И вода, двема рѣкама быстро со обою страну градъ обтекши, и во едину рѣку у стѣны града слияся, еже есть Казань, и та рѣка в Волгу поиде, двѣма устьи, за три версты выше града — по рѣце же той градъ словет Казань. Яко крѣпкими стѣнами, водами вкруг обведенъ бѣ град той, токмо со единыя страны града, с поля Арского, приступъ малъ. И туда стѣна градная была толстотою седмь сажен, и прекопана около ея стремнина велиа глубока.

Город же Казань очень-очень крепок: стоит он на высоком месте между двух рек, Казани и Булака, и огражден семью стенами из длинных и толстых дубовых бревен. Промежутки же между стенами засыпаны хрящом, и песком, и мелким камнем. Толщина стен со стороны рек Казани и Булака достигает трех саженей, и места эти неприступны. И, быстро двумя реками обтекши город с обеих сторон, сливаются воды у стен города в одну реку — Казань, и та река двумя устьями впадает в Волгу за три версты выше города — по реке той и назван город Казанью. Словно крепкими стенами, окружен был водами город тот, только с одной стороны — со стороны Арского поля, было небольшое место для приступа. Но в том месте городская стена была толщиною в семь сажень, и возле нее был выкопан глубокий ров.

 

И от сего казанцы немалу себѣ притяжаша крѣпость и ничесоже бояхуся, аще и вси царства околния, соединшеся, востанут и подвигнутся на нихъ, крѣпок бо бѣ градъ ихъ. Крѣпчайше же града сами бяху, умѣние велико имущи ратоватися во бранѣх. И не побѣждени бываху ни от киих же, и мало таковых людей мужественых и злых во всей вселѣнней обрѣташеся.

Поэтому и обрели казанцы немалую силу и ничего не боялись, хотя бы и все окрестные царства, соединившись, поднялись и выступили против них, ибо крепок был их город. Но еще крепче, чем город их, были они сами, ибо хорошо владели искусством боя. И никем не были они побеждаемы, и трудно было отыскать таких мужественных и злых людей во всей вселенной!

 

О ПОСЛАНИИ С ЛЮБОВИЮ ЦАРЯ И ВЕЛИКАГО КНЯЗЯ КО ЦАРЮ КАЗАНСКОМУ. ГЛАВА 60

О ПОСЛАНИИ ЦАРЕМ И ВЕЛИКИМ КНЯЗЕМ С ЛЮБОВИЮ ПОСЛОВ К КАЗАНСКОМУ ЦАРЮ. ГЛАВА 60

 

И посылает царь князь великий послы своя ко царю Казанскому во вторый день прихода своего, подъѣхавъ ко стѣнам, глаголати вѣрное слово свое с любовию, и ко всѣм казанским своимъ велможам — болшим же не многим живымъ оставльшимся от царя Шигалѣя, и в тѣх мѣсто быша новыя — и вкупѣ спроста ко всѣм казанским людем.

И посылает царь великий князь послов своих к казанскому царю на второй день после своего прихода, чтобы, подъехав к стенам, с любовию передали они верное его слово всем казанским его вельможам — знатных-то немного осталось в живых после царя Шигалея, вместо них были новые — и всем жителям Казани.

 

«Помилуй себе, — глаголя, — казанский царю, и убойся мене, видя и плѣнение земли своея, и погубление многих людей своихъ, и предай ми ся самоволно, и служи ми вѣрно, якоже и прочии царие служатъ ми, и буди ми яко братъ и яко вѣренъ друг, а не яко раб и слуга, и царствуя будеши на Казани от мене и до смерти своея.

«Пожалей себя, — говорил он, — казанский царь, устрашись меня, видя разорение земли своей и гибель многих сваих людей, сдайся мне добровольно, и верно служи мне, как служат мне прочие цари, и будь мне братом и верным другом, а не рабом и слугою, тогда посажен будешь ты мною царствовать в Казани до самой своей смерти.

 

Такоже и вси людие казанцы, помыслите в себѣ и пощадите живот свой, и предайте ми град вашъ доброволно, по любви и без брани, и без пролития крови вашея же и нашея. И приложитеся к нашему царству, и присягайте нам, яко и преже, ничесоже боящися от мене, ни страха имуще, и прощу вы всея прежния ми от вас злобы и напасти великия, еже сотвористе отцу моему и мнѣ по нем. Милость и честь великую от мене приимите и от горкия смерти скорыя нынѣ избавитеся, и мнѣ будите любимии друзи и вѣрныя слуги.

Также и вы все, казанцы, одумайтесь, и пощадите жизнь свою, и сдайте мне город ваш добровольно, по любви и без боя и без пролития крови — вашей и нашей. Присоединитесь к нашему царству и присягайте нам, как и прежде, без страха, ничего не опасаясь, и прощу вам все прежние злые дела и тяжелые напасти, которые терпел от вас и отец мой, и сам я после него. Получите вы от меня помилование и почести великие, и избавитесь теперь от горькой скорой смерти, и будете мне любимыми друзьями и верными слугами.

 

И дамъ вам лготу великую по вашей любви жити в воли своей, по вашему обычаю, и закона вашего, и вѣры не отъиму от вас, и от земли вашея вас никуда по моим землям не развѣду, егоже вы боитеся. И токмо оставлю у вас двух или трех воевод моих, а самъ прочь пойду. А сами вы лучше вѣсте, и аще не хощете ми повинутися, ни служити и под моею областию быти, и в моем имени, и вы той град вашъ празденъ оставите и землю свою со всѣми людми своими, и здравы разыдитеся на всѣ четыре части земли, в кою любо страну хощете и з женами своими, и з дѣтми, и со всѣм вашим имѣнием, и без боязни и без страха от мене будете, и не угибнет от вас ни единъ влас главы вашея от вой моихъ.

И дам я вам за вашу любовь большую льготу — жить по своей воле, по вашему обычаю, и законов и веры вашей не лишу вас, и из земли вашей никуда не разведу вас по моим землям, чего вы боитесь. И только оставлю у вас двух или трех воевод моих, а сам пойду прочь. Вы же сами лучше знаете, как вам быть, и если не захотите повиноваться мне, и служить, и быть под моею властью, под именем моим, тогда оставьте пустым этот город ваш и землю вашу и со всеми людьми невредимыми разойдитесь на все четыре стороны, в какую хотите страну, с женами своими и детьми и со всем вашим имуществом, без боязни и без страха, и не упадет с головы вашей ни один волос от воинов моих.

 

Во истинней бо правдѣ и на велику ползу вам глаголю, милующи вас и брегущи, не кровопийца бо есмь аз, ни сыроядец, яко же вы есте, погании бусорманы, и не рад кровопролития вашего, но за великую неправду вашю послан Богом, приидох оружием показнити васъ. И аще же глаголъ моих не послушаете, то Бога моего помощию имам град ваш на щит взяти, вас же всѣх без милости и жены ваша, и дѣти под меч подклонити. И падете же и поперетеся, яко прах, под ногами нашими.

Говорю вам истинную правду для вашей же пользы, щадя вас и оберегая, ибо не кровопийца я и не сыроядец, как вы, поганые басурмане, и не рад я пролитию вашей крови, но за великую неправду вашу пришел я, посланный Богом, оружием наказать вас. И если не послушаете слов моих, то с помощью Бога моего возьму город ваш на щит, вас же всех, и жен ваших, и детей без пощады склоню под меч. И падете вы и будете, как пыль, попраны нашими ногами.

 

И не мнитеся, яко играюща мя или пострашающа васъ, или яко всуе глаголюща, не имам бо отступити от вас ни до десяти лѣт, не вземше града, его же бо ради самъ приидох аз, не верующи моимъ посылаемым мною царемъ и княземъ и воеводам».

И не думайте, что шучу я, или стращаю вас, или попусту говорю вам это: не намерен я отступать от вас и до десяти лет, пока не возьму город, ради которого сам пришел я, не доверяя посылаемым мною царям, и князьям, и воеводам».

 

Не хотяше бо царь князь великий, да пролиется кровь ихъ без ума и без опасения его к нимъ от него, но хотяше самъ преже собою исправити и смирение явити имъ по заповѣди Спасовѣ, яко «Всяк возносяйся, смирится, смиряяи же себе вознесется».

Не хотел ведь царь великий князь, чтобы кровь их проливалась бессмысленно и без его предупреждения к ним, но хотел сам сначала показать им свое смирение по заповеди Спасовой: «Всякий возносящийся смирится, смиряющийся же вознесется».

 

О СТРАСѢ КАЗАНСКОГО ЦАРЯ И ОТВѢТ ЖЕСТОКИЙ КАЗАНЦЕВЪ КО ЦАРЮ И ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ. ГЛАВА 61

О СТРАХЕ КАЗАНСКОГО ЦАРЯ И О ЖЕСТОКОМ ОТВЕТЕ КАЗАНЦЕВ ЦАРЮ И ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ. ГЛАВА 61

 

Царь же казанский слышав сладостная и грозная словеса московского самодержца и устрашися зѣло, и убояся, и хотяше отворити град и волею предатися, но не можаше добром умолити и ни страхом грозя препрѣти казанцевъ, не взя бо власти великия над ними, якоже царь Шигалѣй, но яко новъ сый и еще обычая в них не вѣдаша.

Царь же казанский, услышав сладостные и грозные слова московского самодержца, сильно устрашился, и испугался, и хотел отворить город и добровольно сдаться, но не смог он умолить и переубедить казанцев ни добром, ни страшными угрозами, ибо не приобрел еще над ними большой власти, как царь Шигалей, но был новичком и не знал еще обычаев их.

 

И не послушаху казанцы совѣта добраго царева и не внимаху словесем его. Онъ же и вонъ прошашеся из града изытти с пришедшими своими, да волею к самодержцу приѣхавъ и милость от него получит. И не выпустиша его. И во всем болши царя слушаху князя Чапкуна и покоряхуся ему, яко царю.

И не послушали казанцы доброго царского совета и не вняли словам его. Он же просился у них один уйти из города с пришедшими с ним людьми, чтобы, по своей воле приехав к самодержцу, снискать у него прощения. И не выпустили его. И во всем больше царя слушались они князя Чапкуна и подчинялись ему, как царю.

 

Пословъ же самодержцевых отбиша от града з бесчестиемъ, лаявше жестокими словесы. И гордостию, и величанием возносящеся, и врежающе и раздражающе сердце его, глаголюще: «Да вѣдая буди, царю московский, тако глаголетъ тебѣ царь и казанцы всѣ: да помремъ вкупѣ до единаго и з женами нашими, и з чады здѣ за законы и вѣру, и обычаи отецъ своих во отечествѣ нашея земли, в нейже родихомся, и во граде нашем, в немже воспитахомся и нынѣ живемъ, и в нем же царствуютъ царие, киими владѣют улановѣ и князи, и мурзы. Тебѣ же и тако сущу и богату, и много имущу градовъ и землей. У нас же единъ столный градъ Казань, и той хощеши взяти у нас и, пришед, яко силенъ намъ бывъ.

Послов же самодержца с позором прогнали они от города, облаяв их жестокими словами. И, вознесясь в гордости своей и высокомерии, раня и раздражая сердце его, говорили они так: «Узнай же, царь московский, что отвечает тебе царь и все казанцы: лучше умрем мы все до единого с женами нашими и с детьми за законы, и веру, и обычаи отцов своих здесь, в отечестве нашем, в котором родились, и в городе нашем, в котором выросли и живем теперь, и в котором царствуют цари, которыми управляют уланы, и князья, и мурзы! Ты же и так богат и много имеешь городов и земель, а у нас один только стольный город Казань, и тот, придя на нас, хочешь ты у нас отобрать, почувствовав свою силу над нами

 

И не мысли, ни надѣяся, лестию грозя, царства нашего взяти. Уже бо познахомъ лукавствие ваше и не имамы тебѣ никако же волею града нашего предати, и до смерти всѣх нас. И не видѣти бы намъ того, ни слышати, чтобы рускими твоими людми, свиноядцы погаными, населенъ и обладаемь столный град нашъ Казань, и добрыя наши законы вашими нагами попираеми и посмѣхаеми, и новыи обычаи руския в нем бываемы».

Не мечтай же и не надейся, обманывая нас угрозами, что возьмешь царство наше. Уже ведь познали мы лукавство ваше и не хотим ни за что по доброй воле сдать город наш, пока все не умрем. И не видеть бы нам и не слышать того, что русскими твоими людьми, погаными свиноядцами, населен и управляем стольный город наш Казань, и добрые наши законы вашими ногами попраны и осмеяны, и установлены в нем русские обычаи».

 

СКАЗАНИЕ ВОЛХВОВ О ЦАРЕВЕ СНѢ И О СЕИТОВЕ И О СТРАСЕ ЦАРЯ И КАЗАНЦЕВЪ, И О ВЫЕЗЖАЮЩИХ ИЗ ГРАДА БИТИСЯ С РУСИЮ. ГЛАВА 62

О ТОЛКОВАНИИ ВОЛХВАМИ СНОВ ЦАРЯ И СЕИТА, И О СТРАХЕ ЦАРЯ И КАЗАНЦЕВ, И О ВЫЕЗЖАЮЩИХ ИЗ ГОРОДА БИТЬСЯ С РУССКИМИ. ГЛАВА 62

 

В первую же нощъ, егда х Казани прииде царь и великий князь и град обляже, видѣ сонъ страшенъ сам про себе казанской царь, легшю ему с печали мало уснути, яко взыде с востока месяцъ мал и тѣмен, худ и мраченъ, и ста над Казанью. Другий же месяцъ, аки от запада взыде, зѣло пресвѣтел и велик велми, и пришед над градъ, ста выше темнаго месяца. Темный же месяцъ пред свѣтлым побѣгованъ и потрясашеся. Великий же месяцъ долго стоявъ и, яко крилатъ, полѣте от мѣста своего и, догнавъ, удари собою темнаго месяца и яко поглотивъ себе и прият, и той в нем просвѣтися. Великий же месяцъ свѣтлый пусти из себе, аки свѣзды, искры огненыя долу с небеси во градъ и сожже вся люди казанския. И паки ста над градом великий месяцъ и боле возрасте, и паче перваго сияше неизреченным свѣтом, аки солнце.

В первую же ночь, когда царь и великий князь пришел к Казани и окружил город, увидел страшный сон сам про себя казанский царь, когда лег он в печали немного поспать: будто бы взошел с востока месяц, мал и темен, тонок и мрачен, и встал над Казанью. Другой же месяц будто бы взошел с запада, очень светлый и огромный, и, подойдя к городу, встал выше темного месяца. Темный же месяц перед светлым задрожал и пустился в бегство. Большой месяц долго стоял, потом, словно крылатый, полетел от своего места, и, догнав, ударил темный месяц, и, как будто проглотив его, принял в себя, и тот в нем засветился. Большой же светлый месяц выпустил из себя с неба вниз, на город, огненные искры, подобные звездам, и сжег всех казанцев. И вновь повис над городом большой месяц, и еще больше вырос он, и ярче прежнего сиял неописуемым светом, словно солнце.

 

В ту же нощъ сеитъ казанский сонъ же видѣ,[164] яко стѣкошася мнози стада великия многообразных звѣрей и лютѣ рыкающе: лвовѣ же и пардуси, и медвѣди, и волцы, и рыси. И наполнишася ими лугове и поля вся казанская. Противъ же их истѣкоша из града невеликия стада — единошерстныя звѣри волцы, выюще. И начаша ѣстися и битися, падоша, со многоразличными тѣми звѣрми. И в час единъ вся истекше из града, от лютых тыхъ звѣрей изъядени быша.

В ту же ночь видел сон и казанский сеит: будто бы стекались многочисленные большие стаи разнообразных зверей, свирепо рычащих: львов, и гепардов, и медведей, и волков, и рысей. И наполнились ими все луга и поля казанские. Навстречу же им выскакивали из города небольшие стада единошерстных зверей — волков воющих. И когда начали они грызться и бороться с различными теми зверями, то все пали. И в один час выбежали все из города, ибо были изъедены лютыми теми зверями.

 

Сеитъ же наутрие приѣхавъ ко царю и сказа ему сонъ свой, а царь свой сон сеиту повѣда, и дивишася о снѣх своихъ. И созва к себѣ царь вся велможы казанския и премудрыя волхвы и повѣдаша имъ оба сна своя царь же и сеитъ. Властѣли же казанския всѣ умолкнуша и ни единъ же ихъ отвѣта не даде.

Сеит же наутро приехал к царю и рассказал ему свой сон, а царь свой сон поведал сеиту, и подивились они о снах своих. И созвал царь к себе всех казанских вельмож и премудрых волхвов, и поведали им царь и сеит оба свои сна. Правители же казанские умолкли все, и ни один из них не дал ответа.

 

Волхвы же явѣ царю оба сна сказаша и разсудиша предо всѣми велможами: «Темный бо мѣсец, худый, ты еси, царю, а свѣтлый месяцъ — московский царь князь великий, от него же ты ятъ будеши и в плѣн сведенъ. А многоразличние звѣрие толкуются языцы мнози, руская сила, а единошерстнии волцы — то есть казанцы единовѣрнии, и стражутъ за едино царство едиными главами своими, и подвизаются нелестно собою за ся. А еже изъѣдоша сѣрых пестрыя звѣрие — то одолѣетъ нынѣ русь казанцевъ. И болши сего не вопрошай нас о семъ ничтоже. И аще сего не хощеши, то увѣщай вскорѣ казанцев чтобы смиритися с нимъ, еже и преже глаголахом им много до призывания твоего к нимъ да и сами бы живи были и царства своего не губить».

Волхвы же ясно растолковали и объяснили оба сна царю и всем вельможам: «Темный месяц, плохой, — это ты, царь, а светлый месяц — московский царь великий князь, которым будешь ты схвачен и сведен в плен. А различные звери толкуются как многие народы, русская сила, а единошерстные волки — это казанцы единоверные, и расплачиваются они за свое царство своими же головами, и заботятся они воистину сами о себе. А то, что съели серых пестрые звери, означает, что одолеют ныне русские казанцев. И больше ни о чем нас не спрашивай. И если не хочешь ты этого, уговори поскорее казанцев помириться с ним, о чем и прежде мы им много говорили, до призвания твоего сюда, дабы и сами они остались живы и царства своего не погубили».

 

Еще же царь и вси велможи ужасахуся и трепетаху и сокрушахуся сердцы своими, но обаче мятяхуся мыслию и не внимаху реченным ихъ и царю воли не даяху ни в чем же, и мудрых своихъ волхвовъ не слушаху, надѣющеся на пошедших своихъ пословъ, что послани звати нагайских срацынъ в поможение имъ.

И хотя царь и все вельможи пришли в ужас, и затрепетали, и сокрушались сердцем, но помутился у них разум, и не вняли они сказанному ими, и ни в чем не дали воли царю, и мудрых своих волхвов не послушали, надеясь на послов своих, отправившихся звать на помощь ногайских сарацин.

 

И бияхуся с русию, выѣзжая по седьмь дней, не дадяху руси ко граду приступовъ чинити. Рустей же силе велице суще и всегда казанцев прогоняху, биюще: на единаго бо казанца сто русинов, а на два двѣсте. Ждуще же казанцы к себѣ на помощь нагайския силы и не возмогоша казанцы, еже бы не дати руси ко граду приступити.

И бились они с русскими, выезжая в течение семи дней из города, не позволяя русским делать приступов. Силы же у русских были большие, и всегда они, сражаясь, прогоняли казанцев, ибо на одного казанца приходилось сто русских, а на двух — двести. И пока дожидались казанцы помощи от ногаев, обессилели они и уже не в состоянии были помешать русским штурмовать город.

 

О ПОБѢЖЕНИИ ЧЕРЕМИСЫ. ГЛАВА 63

О ПОБЕДЕ НАД ЧЕРЕМИСОЙ. ГЛАВА 63

 

Но злѣе преднихъ, градскихъ, созади выѣзжаху из остроговъ лѣсных и стужаше полкомъ рускимъ черемиса, належаще на станы, возмущающим имъ в нощи и в день убивающе, и от вой хватающе живых, и стада конская отгоняюще. И напущающем на них воемъ руским, они же убѣгаху от нихъ в чащи лесныя и в горския стрѣмнины и стояху в крѣпях тѣхъ, избываху.

Но больше чем горожане, досаждала русским полкам, нападая с тыла, черемиса, выезжавшая из лесных острогов: обрушивались они на станы, ночью приводя русских в смятение, а днем убивая их, и хватая воинов живыми, и угоняя конские стада. Когда же нападали на них русские воины, те убегали от них в лесные чащи и горные ущелья и, прячась в тех недоступных местах, спасались.

 

И в печали бысть о том царь князь великий и воеводы его всѣ, понеже бо доходити ихъ великою нужею. Но, яко праведенъ вѣрою несумѣнною, на Бога уповая, посла и на тѣх воевод своих: князя Александра Суздалского Горбатого да князя Андрѣя Курбского со множеством вой. Они же идоша три дни со труды жестокими пути до мѣстъ ихъ и обшедше вкруг дебри и стрѣмнины, и горы прямоходу к полудню и, обшедши, обступиша всюду крѣпи черемиския.

И был царь великий князь и все воеводы его из-за этого в печали, ибо очень трудно было добраться до них. Но, уподобившись искренне верующему праведнику и положась на Бога, послал он на них своих воевод: князя Александра Суздальского Горбатого и князя Андрея Курбского со множеством воинов. И пробирались они с большим трудом три дня по плохим дорогам до мест, где обитала черемиса, а затем, двигаясь на юг, обошли кругом овраги те, стремнины и горы и таким образом окружили со всех сторон черемисские укрепления.

 

И постиже их нощъ. Онѣм же не вѣдущем сихъ, от преднихъ полковъ бѣжавшим и намчашася на задних. И побѣдиша ихъ скоро, и остроги ихъ раскопаша и пожгоша, и воевод черемиских пять взяша живых и с ними пятьсотъ добрых черемисиновъ приведоша, и жены ихъ, и дѣти плѣниша, и сами воеводы здравы приидоша, И черемиса преста выѣзжати из лѣсовъ.

И застигла их ночь. Те же, не зная, что окружены, побежали от передовых полков и наскочили на тех, что были позади. И вскоре победили их русские, остроги их разрушили и пожгли, и взяли живыми пятерых черемисских воевод, а с ними привели пятьсот добрых черемисинов и жен их,и детей взяли в плен, сами же воеводы здравы возвратились назад. И перестала черемиса выезжать из лесов.

 

Оставиша бо тѣх казанцы 15000 конников ходити под вои рускими, а 10000 на Волзе в судѣх. И от тѣх судовых никоея же пакости бысть руским воемъ, ходящим в ладиях и воюющим села казанъския, стоящия по брегом рѣкѣ: тии бо токмо покушахуся напасти на запасныя ладии и не можаху, острогом бо крѣпким и великим вся ладии обведены по брегу Волги, и стрѣжаху ихъ два воеводы со стрѣлцы огнеными и со многими вои от околныя черемисы, паче да не изгоном нападут и смятутся вои. А от лодейныя черемисы не брежахуся, не умѣют бо битися с русью на водѣ.

Пятнадцать тысяч конников черемисских оставили казанцы для нападения на русских воинов и десять тысяч на Волге, в судах. Но от этой судовой черемисы не было русским воинам, ходившим в ладьях разорять казанские села, стоящие по берегам реки, никаких неприятностей: те лишь пытались нападать на запасные ладьи, но безуспешно, ибо были окружены все ладьи по берегу Волги крепким и большим острогом,и двое воевод с пищальниками и многими воинами охраняли их от окрестной черемисы, опасаясь нового внезапного ее нападения и смятения в рядах своих воинов. А судовой черемисы не остерегались, ибо не умеет она воевать с русскими на воде.

 

И по тѣх реченных воеводах прииде из войны князь Симионъ и прочии воеводы, воевавше землю Казанъскую и единем пошествием вземше в десять дний тридесять острогов великих же и малых, в них же збѣгшеся черемиса во время рати и отбывающеся, избываху. И много в них черемисы и з женами их и з дѣтми избиша и всякого ихъ рухла и скота взяша без числа. И не бысть падения воем руским ни у единого града, ни у острога, но сами крѣпкия остроги отверзаху и предавахуся, ни лука напрязающе, ни стрѣлы пущающе, ни камение мѣтающе, но развѣе у перваго острога великаго три дни постояша вои, но без падения же людскаго.

И после тех упомянутых воевод пришел из похода князь Семен с другими воеводами, разорявшими казанские земли и за один поход в течение десяти дней взявшими тридцать острогов, больших и малых, в которые убегала черемиса во время боя и, отсиживаясь там, спасалась. И много в них перебили черемисы с женами их и детьми, и захватили бесчисленное множество всяких пожитков их и скота. И не потерпели поражения воины русские ни у одного города, ни у одного острога: крепкие остроги сами открывались перед ними и сдавались им — ни луков не приходилось натягивать, ни стрел пускать, ни камней метать, разве что у первого большого острога три дня постояли воины, но и здесь без потери людей.

 

Той бо острог старый, Арескъ зовом,[165] здѣланъ, аки град твердъ, и з башнями, и з бойницы, и людей живет в нем много, и брегут велми. И не бѣ взиманъ ни от коих же ратей никако же. Стоит же от Казани 60 верстъ в мѣстех зѣло крѣпких и в непроходимых дебрехъ, и в болотах, и единѣм путем к нему приити и отъити.

Острог тот старый, называемый Арским, построен словно укрепленный город: и с башнями, и с бойницами, и людей живет в нем много, и хорошо его охраняют. И не был он ни разу взят — ни в одном бою. Стоит же он от Казани в шестидесяти верстах в труднодоступных местах — непроходимых оврагах и болотах, и можно лишь одним путем подойти к нему и вернуться назад.

 

Великий же воевода князь Симионъ видѣ, яко не взяти его просто, понеже много есть в нем людей, бойцевъ единѣх 15000, и прикативъ пушки и пищали к нему, и нача бити. Князи же арские и вся черемиса, сѣдящая в немъ, возопиша и врата отверзоша, и руки подаша, Богу бо в сердца ихъ страх вложившу, и ратию русь ихъ плѣниша. И приведоша князей арскихъ 12 и воевод черемиских седмь, и земских людей лутчих избравше, сотников и старѣйшинъ, триста, и всѣх до 5000 человѣкъ.

Главный же воевода, князь Семен, понял, что не взять его без усилий, поскольку много в нем людей — одних бойцов пятнадцать тысяч, и, прикатив к нему пушки и пищали, начал бить по острогу. Князья же арские и вся черемиса, сидящая в нем, возопили и отворили ворота и руки им протянули, ибо Бог вложил страх в сердца их. И взяли их в плен русские. И привели они двенадцать арских князей, и семь черемисских воевод, и лучших земских людей, отобрав триста сотников и старейшин; всех же до пяти тысяч человек.

 

Царь же князь великий возрадовася зѣло и благодаряше Бога, и воевод почиташе, и воя своя похваляя. И плѣнных до времени брещи повелѣ, и ко граду приводити многажды, и глаголати царю и казанцем, дабы без крови предатися ему. Они же плѣнных своих плачя и моления не послушаху. И сих плѣнением велми прегорко серца прерѣза казанцев, князь же Симионъ в страх великъ вложи ихъ.

Царь же великий князь очень обрадовался, и возблагодарил Бога, и воздал почести воеводам, и всех своих воинов похвалил. Пленных же до времени повелел беречь и много раз приводить к городу, чтобы они призывали царя и казанцев сдаться ему без пролития крови. Те же плачу и молениям пленных своих не внимали. И прегорько ранило сердца казанцев пленение их, князь же Семен привел их в сильный страх.

 

Такоже и рускаго плѣна множество приведе, инии же собою убѣгаху изо всѣх казанских улусовъ в станы руския, якоже не брегоми никим же. Царь же князь великий повелѣ весь плѣнъ собирати в станы своя и держаше на многи дни в шатрѣх своих, пищею и одеждами всѣм доволно учрежаше, якоже отецъ чадолюбивый чад своих веселяше. И в Рускую землю в лодьяхъ своих отсылаше их до Василя-города и восвояси оттуду их разпущаше.

Также привел он с собой и многочисленных русских пленников, иные же сами убегали из казанских улусов в русские станы, ибо никто не стерег их. Царь же князь великий повелел всех пленных собирать в свои станы, и держал он их долгое время в шатрах своих, раздавая им пищу и одежду, словно отец чадолюбивый детей своих веселя. И в Русскую землю отослал их в ладьях своих до Василя-города, и оттуда распустил их по своим землям.

 

Нужницы же они видѣша к ним таковое милосердие и благоутробие его, яко от плѣнения ихъ свободи и таковый покой и утишие имъ подаде, о семъ миловании его многи слезы и моления ко Господу о нем всылаху, со слезами глаголюще: «О премилостивый Господи Иисусе Христе, Боже нашъ, услыши нас, молящихся пресвятому имени твоему! Помилуй, Господи, и спаси, и сохрани раба твоего, христолюбиваго благовѣрнаго царя нашего и все его христолюбивое воинство, и даруй ему одолѣние на противныя его, и виждь его благое милосердие, еже к нам, нищим, и ко плѣненым людем показа. И ты, Господи, воздай же ему милость свою за нас, убогихъ и нищихъ, в сем вѣцѣ и в будущемъ».

Страдальцы же те, видя к себе такое милосердие и расположение его — что освободил он их от плена и такой покой и утешение дал им, много слез и молений к Господу о нем воссылали за эту заботу его, говоря со слезами так: «О премилостивый Господь Иисус Христос, Бог наш, услышь нас, молящихся пресвятому имени твоему! Помилуй, Господь, спаси и сохрани раба твоего, христолюбивого благоверного царя нашего, и все его христолюбивое воинство, и даруй ему победу над врагами его, и увидь его благое милосердие, которое проявил он к нам, нищим пленникам. Воздай же ему, Господи, милостью своей за нас, убогих и нищих, в этой жизни и в будущей!»

 

О ПЕЧАЛИ КАЗАНЦОВ И О ПОСЛАННЫХ ИХ ПОСЛѢХ, ХОДИВШИХ ПО ЛЮДИ В НАГАИ. ГЛАВА 64

О ПЕЧАЛИ КАЗАНЦЕВ И ОБ ОТПРАВЛЕННЫХ ИМИ ПОСЛАХ, ХОДИВШИХ ЗА ЛЮДЬМИ К НОГАЯМ. ГЛАВА 64

 

Царь же и казанцы, яко увѣдѣвше острогов своихъ взятых и многих в нихъ побѣжденых и плѣненыхъ и царя и великого князя великою яростию и лютостию, яко лва в ловитвѣ своей, прещением рыкающе на них и милости своея не хотяше имъ подати за великую ихъ к нему обиду и неправду, и лесть, аще не зѣло крѣпко смирятся с нимъ и вѣрно предадятся ему, и в недоумѣнии бысть царь и казанцы всѣ, зане покоритися ему не хотяху и не смѣяху. Противитися ему не можаху, понеже бѣ мало во градѣ собрания людей, развѣ 40000 оружие носящих, силных бойцевъ и всѣх до пятидесяти тысящъ с несилными, и яко не имут уже оманути его лжами, ни лестию прелстити, понеже бо гораздно познаша лесть их и лукавство и вси искусишася.

Царь же и казанцы, узнав, что остроги их взяты и многие, находившиеся в них, побеждены и взяты в плен, а царь и великий князь, словно лев, вышедший на охоту, в сильной ярости свирепо бросается на них, угрожая им и не желая помиловать их за нанесенную ему обиду, за их обман и лицемерие, если по-настоящему не помирятся они с ним и истинно не покорятся ему, — зная все это, пребывали в недоумении, ибо покориться ему не хотели и не осмеливались. Противиться же ему царь и все казанцы не могли, поскольку мало в городе было людей — всего лишь сорок тысяч держащих оружие крепких бойцов, а вместе со слабыми — до пятидесяти тысяч, и еще потому, что уже не могли они обмануть его лживыми словами, ни хитростью прельстить, ибо хорошо узнал он хитрость их и лукавство и во всем был искушен.

 

И уже смотряху и ожидаху себѣ казанцы конечныя погибели и не надѣющеся ни от коея же орды помощи себѣ прияти, далняго ради от них разстояния землям. И печаль с тоскою тѣмъ наливашеся горкаго пития, и чаша сѣтования имъ исполняема и растворяема унынием и скорбию, ея же не мощно бяше како минути или гдѣ уклонитися.

И уже предвидели и поджидали казанцы окончательную свою погибель и не надеялись ни из какой орды получить помощь из-за большой дальности от них тех земель. И наливалось им горькое питье — печаль с тоскою — и чаша их была наполнена несчастьями, и растворены в ней были уныние и скорбь, и никак невозможно было миновать этой чаши или уклониться от нее.

 

Посылаху бо в Нагаи того лѣта послы своя до прихода руския силы с великими дары к мурзамъ, да возмут наемъ на люди своя, елико хотят, и послют к нимъ на помощъ и помогутъ имъ, егда бѣ имъ нужа воемъ.

Посылали они в том году, еще до прихода русской силы, своих послов к ногаям с богатыми дарами для мурз, чтобы те взяли с них любую плату за найм воиновѵ какую сами захотят, и послали бы их к ним на помощь, и помогли бы им, поскольку была у них нужда в воинах.

 

Началницы же нагайския, мурзы, дары взяша у пословъ, а воевъ своихъ не пустиша к нимъ, глаголяще: «Не смѣем к вамъ пустити на московского царя вой наших, многажды бо пущавщим намъ, и вси у вас от руси умираху, и ни единъ когда от вас возратися живъ. И Богь не попущает намъ за истинную любовь к нам московского самодержца, и нѣсть намъ лзѣ стати по вас братися с ними, всегда намъ велико добро от него восприемлющим, в мирѣ и любви живущим с нимъ, но паче готовимся и спомогати ему на вас, на лукавых и невѣрных человѣкъ. Вы бо всегда не по правде своей обидите его, но и клятву свою многажды преступающе, в сосѣдех ему живуще. И убози суще, и худи, а такову царю силну и велику хощете одолѣти лукавством вашим, а не силою своею, да всякое одолѣние будетъ от него, неже одолѣти ему, аще и добром не смиритеся с ним, предавшеся ему».

Начальники же ногайские, мурзы, дары у гсослов взяли, а воинов своих х ним не отпустили, говоря так: «Не смеем мы отпустить к вам наших воинов против московского царя, ибо много раз, когда отпускали мы их, все они у вас погибали от русских, и ни один не вернулся от вас живым. Да и Бог не позволяет нам этого сделать за истинную любовь к нам московского самодержца: нельзя нам вместе с вами воевать против него, ибо всегда мы от него много добра получали, живя с ним в мире и любви; более того, собираемся мы помогать ему против вас, лукавых и неверных людей. Вы ведь, живя с ним по соседству, всегда несправедливо обижали его; много раз преступая свою клятву. И убоги вы и бедны, а такого сильного и великого царя хотите одолеть не силой, а хитростью, но будете вы сами побеждены им, нежели одолеете его, если добром не помиритесь с ним, предавшись ему».

 

Казанския же послы, пришедше из Нагай, хотѣша во град прокрастися сквозѣ руския полки, стражие же изымаша и приведоша в станъ к самодержцу, Онъ же грамоты их прочетъ и отпусти их в Казань живых, и не сотвори имъ зла никоего. Они же удивишася незлобию его.

Казанские же послы, придя от ногаев, хотели сквозь русские полки прокрасться в город, но дозорные схватили их и привели в стан к самодержцу. Он же грамоты их прочитал, и отпустил их живыми в Казань, и не причинил им никакого зла. Они же удивились незлобивости его.

 

И пришедше, и вдаша грамоты царю и казанцемъ, и рѣчи сказаша имъ нагайских мурзъ. Сами же собравшеся до трех тысящъ с племянем своим и з женами и з дѣтми, и со служащими им и нощию избѣгоша из Казани в руския полки на имя самодержцево. По них же и инии мнози выбѣгаху людие, доколѣ града не затвориша, угадывающе по всему не отстоятися от взятия, и от самодержца милость получиша.

И, придя в город, передали они грамоты царю и казанцам и пересказали им речи ногайских мурз. Сами же собрались — тысячи три с родственниками своими, с женами, детьми и слугами — и ночью убежали из Казани в русские полки на имя самодержца. После них и многие другие люди убегали из города, пока его не заперли, ибо по всему догадывались, что не отстоять его от взятия, и получили помилование от самодержца.

 

О БОЮ ПРЕСТАВЪШЕМ И ВО ОСАДѢ СѢДШИХ КАЗАНЦЕВ, И О РАЗГНѢВАНИИ ВЕЛИКАГО КНЯЗЯ НА КАЗАНЦЕВЪ. ГЛАВА 65

О ПРЕКРАЩЕНИИ БОЯ, И О ЗАТВОРИВШИХСЯ В ГОРОДЕ КАЗАНЦАХ, И О ГНЕВЕ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ НА КАЗАНЦЕВ. ГЛАВА 65

 

Казанцы же разумѣвше от послов своих и от того часа престаша битися с русью, выѣзжая из града, искусиша бо стремление их и храбръство, и затворишася во граде, и сѣдоша во осаде, надѣющеся на крѣпость града своего и на многие свои кормовыи запасы.

Казанцы же, выслушав послов своих, все поняли и с того часа перестали выезжать из города и биться с русскими, ибо познали стремительность их и храбрость, и затворились в городе, и сидели осажденные, надеясь на крепость своего города и на большие запасы еды.

 

И пять тысящъ с собою затвориша нудма иноземскихъ купцевъ: бухар и шамах, и турчанъ, и арменъ, и инѣх; не испустиша их из града до прихода силы руския ити во страны своя, турчанъ и арменъ, вѣдаху тѣх огненому бою гораздых и принужаху их битися с русью. Онем же не хотящим и отрицающимся, аки неумѣющим дѣла того. И приковываху их желѣзы к пушкам и со обнаженными мечи стояху над главами ихъ и смертию имъ претяху. И тако их принудиша неволею ис пушек бити по руским полкомъ. Они же лестно худо бияху и не улучаху, аки не умѣюще, и ядра чрез воя препущаху или не допущаху, и едва кого убиваху во взятие казанское. Царь же князь великий за се подаде им милость — живых всѣх отпустив во отечествия ихъ.

И вместе с собой заперли они насильно пять тысяч иноземных купцов: бухарцев, шемаханцев, турок, армян и других; до прихода русских сил не выпустили они их из города, чтобы вернулись те в свои страны, ибо знали, что турки и армяне искусны в огневом бою, и принуждали их биться с русскими. Те же не хотели и отказывались, как будто не умели этого делать. И приковывали их железными цепями к пушкам, и стояли возле них, держа над головами у них обнаженные мечи и угрожая им смертью. И таким образом принудили их против их воли бить из пушек по русским полкам. Они же нарочно плохо стреляли и не попадали в цель, как будто не умели стрелять, и ядра у них то перелетали через воинов, то не долетали до них, так что мало кого убивали они во время взятия Казани. За это царь великий князь помиловал их — всех живыми отпустил по своим странам.

 

И отложиша казанцы надежду свою ото всѣх, и во убитых мѣсто и избѣжавших из града прибираху высокорослыя жены и дѣвицы силния и тѣми число наполняху и множаху, и учаху их копейному бою их и стрелбѣ, и битися со стѣны, и воскладаху на них пансыри и доспѣхи. Они же, яко юноши, бияхуся дерзостно. Но страшливо естество женское и мяхко сердце их кровавым ранамъ и нетерпѣливо, аще и варварско.

И оставили казанцы надежду получить от кого-либо помощь, и на место убитых и сбежавших из города подбирали они рослых женщин и сильных девиц, и пополняли ими свои ряды, и обучали их копейному бою, и стрельбе, и биться со стены, и надевали на них панцири и доспехи. Те же, словно юноши, бились отважно. Но пугливо женское естество, и сердца у них, хоть и варварские, мягкие, не выдерживали вида кровавых ран.

 

И начаша казанцы крѣпити град и застѣниша всѣ врата граду камениемъ и землею, и запрошася со всѣми людми во градѣ. Пушки же и пищали, и воевод крѣпких изготовиша с приступных мѣстъ град стрещи, и да вѣдает кождо их воевода свою страну и крѣпцѣ блюдет, и вся да устраяет и готовит, еже довлѣет на ратную потребу, мнящи тако отстоятися, яко и преже сего избываху многажды.

И начали казанцы укреплять город, и заложили все городские ворота камнями и землею, и заперлись со всеми людьми в городе. А в доступных для штурма местах поставили они охранять город надежных воевод с пушками и пищалями, чтобы каждый воевода наблюдал за своей стороной, и крепко ее стерег, и устраивал, и приготовлял все необходимое для ведения боя, и надеялись они таким образом выстоять, как и до этого спасались они много раз.

 

Царь же князь великий, видѣвъ казанцев непреклонных къ милости его и поносящих ему, и гордящихся, и о смирении его не внимающих, и на брань готовляющихся, и гнѣва многа наполнися, и яростию великою разжеся, и прежде бывшее милосердие свое к нимъ на гнѣвъ претворяет. И осуди во острозѣх взятую черемису всю на смерть — до 7000 человекъ: инѣх около града на колья посади, а инѣмъ стремъглавъ за едину ногу повѣшати, а инѣх за выя, а инѣх же оружиемъ убити на устрашение казанцем, да видѣвше злогоркую ту смерть своих и убоятся, и град здадут ему, и смирятся. Черемиса же умирающи кленяху казанцевъ: «Дабы вамъ по нас та же горкая смерть приняти и женам вашимъ, и дѣтем».

Царь же великий князь, видя, что казанцы непреклонны к его увещаниям, и поносят его, и гордятся, и не хотят мириться с ним, и готовятся к бою, преисполнился сильным гневом, и разжегся великою яростью, и прежнее свое милосердие к ним обратил в гнев. И осудил он на смерть всю взятую в острогах черемису — до семи тысяч человек: одних около города посадили на колья, других подвесили вниз головой за одну ногу, некоторых — за шею, а иных застрелили на устрашение казанцам, чтобы те, увидев злогорькую смерть своих людей, испугались и сдали ему город и смирились. Черемиса же, умирая, проклинала казанцев: «Чтобы вам после нас принять такую же горькую смерть, и женам вашим, и детям!»

 

И повелѣ царь князь великий ополчитися воемъ и ко граду приступати, и всякия хитрости и замышления бранемъ творити на взятие града: и чинить грады приступныя и многия туры великия, и насыпати землею, и болший наряд стѣнобитный готовити. И здѣланным бывшим вскорѣ многимъ туром и всему наряду огненому уготовленну, и повелѣ грады тыя и туры великия, и пушки блиско прикатити ко стѣнамъ граднымъ, а иныя ставити по Казани рѣке, по брегу, и по-за Булаку, и по рвомъ около града, и бити по стенам граднымъ со всѣх странъ из великих пушекъ, ядра имѣющимъ в колѣно человеку и в пояс, и паче же из огненных пищалей болших многих, и из луков тмочисленных стреляти внутрь града день и нощь. И самъ яздяше по полком своим нощию и в день, понуживая и поучевая къ приступу вои, дары имъ и почести обѣщевая.

И повелел царь великий князь вооружиться воинам, и подступать к городу, и сооружать разные боевые приспособления и устройства для взятия города: ставить предназначенные для штурма городки и многочисленные большие туры, насыпать их землей и готовить большой стенобитный наряд. И когда вскоре построены были многочисленные туры и приготовлен весь огневой наряд, повелел он городки те, и большие туры, и пушки близко подкатить к городским стенам, а другие расставить по Казани-реке по берегу, и за Булаком, и вдоль рвов около города и бить со всех сторон по городским стенам из больших пушек, ядра у которых были высотой по колено и по пояс человеку, кроме того, стрелять день и ночь из многочисленных больших огненных пищалей и из бесчисленных луков внутрь города. И сам объезжал он ночью и днем полки свои, понуждая воинов к приступу и наставляя их, обещая им дары и почести.

 

Стѣнобитнии же бойцы и огненыя же стрелцы со тщаниемъ великим и не ленящеся повелѣнная имъ творяху и бияху отвсюду по стѣнам безпрестани. Такоже и вси конники и пѣшцы ополчахуся и ко граду приступаху по вся дни и брани силния творяху, еже довлѣет ратным творити. И покушахуся силою взыти на стѣны, и не припущаху их казанцы, но крѣпце боряхуся с конники и с пѣшцы. От пушечнаго стрѣляния не можаху стояти на стѣнах, но збѣгаху з града и западываху за стѣны, и напрасно из наряду своего не стреляху, но готов заряженъ держаху, ждуще ко граду великага приступа всѣх рускихъ вой. И егда приступаху ко граду вои вси руския великим приступом, конники и пѣшцы, и они тогда вси на стѣны вскакаху и бияхуся з града ис пушекъ своих и ис пищалей, и из луков стреляху, и колиемъ изоостреннымъ, и камениемъ бросаху, и смолою, и водою кипящею в котлѣх на подскакающия воины блиско к стѣне возливаху, и брани силнии творяху, и крѣпцы бываху, смерти не боящеся. И елико можаху, и противляхуся, и отгоняху прочь, и отбиваху от града все московское воинство, и мало их побиваху заступлениемъ же всемилостиваго Бога нашего.

Стенобитные же бойцы и пищальники с большим старанием и не ленясь исполняли приказанное им и беспрестанно отовсюду били по стенам. Также и все конные и пешие бойцы вооружались и каждый день приступали к городу и вели яростные бои, что и подобает делать воинам. Пытались они и на стены подняться, но не подпускали их казанцы и крепко бились с конными и с пешими. Из-за пушечной стрельбы не могли они стоять на стенах, но сбегали с городских стен и прятались за ними и попусту из своего наряда не стреляли, но держали его наготове заряженным, дожидаясь большого штурма города всеми русскими воинами. И когда подступали к городу все русские воины для большого штурма, конные и пешие, тогда они все вскакивали на стены, и били с них из своих пушек и из пищалей, и стреляли из луков, и бросали в них заостренные колья и камни, и выливали из котлов кипящую смолу и воду на воинов, близко подскакивавших к стене, и завязывали жестокие бои, и крепко стояли, не боясь смерти. И, сколько могли, сопротивлялись они, и отгоняли прочь, и отбивали от города все московское воинство, но немногих убивали благодаря заступничеству всемилостивого нашего Бога.

 

И от пушечнаго и от пищалнаго гряновения, и от многооружнаго скрежетания и звяцания, и от плача и рыдания градских людей — и жен, и дѣтей — и от великаго кричания, вопля и свистания, и от обоих вой ржания и топота конскаго, яко велий громъ, и страшенъ звукъ далече на руских предѣлех за 300 верстъ слышашеся, и не бѣ ту слышати лзѣ что друг со другом глаголати. И дымный мракъ зелный восхожаше вверхъ и покрываше град и руския вои вся. И нощъ, яко ясный день, просвѣщашеся от огня, и невидима бяше тма нощная, и день лѣтний, яко темная нощъ осенная, бываше от дымнаго воскурения и мрака.

И от пушечных и пищальных залпов, и от скрежета и бряцания многочисленного оружия, и от плача и рыдания горожан — женщин и детей, — и от громких криков, вопля и свиста, и от ржания и топота коней тех и других воинов далеко слышен был по русским пограничным землям, за триста верст,, словно сильный гром, страшный шум, и нельзя было тут ничего расслышать, что друг другу говорили. И дымная пелена от пороха поднималась вверх и покрывала город и всех русских воинов. И ночь, словно ясный день, светлела от огня, и не видно было ночной тьмы, а летний день от дымных воскурений и мрака становился подобен темной осенней ночи.

 

И 12 великими приступы ко граду приступаху вси вои руския, конники и пѣшцы, и по 40 дней бияху в стѣны града день и нощъ, и по вся дни притужающе, и не дающи от труда поспати казанцемъ, и многи козни стѣнобитныя замышляющи, и много трудящеся, ово тако и ово инако, и ни успѣша ничимъ же град вредити. Но яко великая гора каменная тверда, стояше град и неподвижимо, ни откуду же от силнаго биения пушечнаго ни шатаяся, ни позыбаяся. И не домышляхуся стѣнобитнии бойцы, что сотворить граду.

И двенадцать раз подступали к городу все русские воины, конные и пешие, штурмуя его, и в течение сорока дней били по городским стенам день и ночь, ежедневно досаждая казанцам, не давая им поспать после ратного труда, замышляя многочисленные стенобитные козни и много трудясь, иногда так, иногда иначе, но ничем не смогли они повредить городу. И стоял он твердо и непоколебимо, словно большая каменная гора, ни в каком месте от сильной пушечной стрельбы не шатаясь, не колеблясь. И не могли придумать стенобитные бойцы, что сделать с городом.

 

ГЛАГОЛАНИЕ О КАЗАНИ ВОЕВОД К ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ И МОЛЕНИЕ ЕГО К НИМЪ. ГЛАВА 66

СЛОВО ВОЕВОД К ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ О КАЗАНИ И ЕГО ПРИЗЫВ К НИМ. ГЛАВА 66

 

Князи же и воеводы московския, такоже видѣвше неослабление казанцевъ, и стоснувше многажды. И глаголаху самодержцу, егда на думу к нему в станъ приѣзжаху поутру: «Видим, господи царю, яко уже лѣто преходит и осень и зима приближается, а путь намъ с тобою на Русь итти далекъ есть и тяжекъ, а казанцы нимало дѣлом послабляют, но зѣло крѣпце стоят и паче готовятся, а запас кормовый — твой и нашъ — весь по Волзѣ потонулъ, разбившимся ладиямъ от вѣтра. Да на что ся надѣемъ и откуду брашно возмем на люди своя? А в Казанъской земли во всей нимало обрѣтают кормовъ посылаемыя вои наши, всюду бо пусто, повоевана бѣ. Подобно же есть тебѣ нынѣ послушати нас и оставити во градѣ Свияжскомъ немногия воя, а от Казани отступити, и на Русь возвратитися со всѣми силами, зане приходит не время, яко да не со всѣми здѣ напрасно гладомъ изомремъ, а оставших живых казанцы избиют». И немного не отведоша от Казани, смутивше ему сердце, но Богь укрѣпи его, хотя Казань предати ему.

Князья же и воеводы московские также видели, что не слабеют казанцы, и сильно затосковали. И говорили они самодержцу, когда поутру съезжались к нему в стан на совет: «Видим мы, господин царь, что лето уже подходит к концу и приближаются осень и зима, а путь нам с тобою на Русь далек и тяжек, а казанцы нисколько не ослабели, но еще крепче стоят и снова готовятся к бою, а все съестные припасы — твои и наши — потонули в Волге, когда ветром разбило ладьи. На что же мы надеемся и где возьмем пищу для людей своих? Ведь во всей Казанской земле посылаемые нами воины не находят никакого корма, ибо всюду в ней пусто, разорена она. Следует тебе теперь послушать нас и оставить в городе Свияжске немного воинов, а от Казани отступить и со всеми силами возвратиться на Русь, поскольку подходит неблагоприятное время, дабы все мы здесь понапрасну не умерли с голоду, а оставшихся в живых не перебили казанцы». И едва не отвели они его от Казани, смутив ему сердце, но Бог укрепил его, желая предать ему Казань.

 

Онъ же рече имъ: «Да кая похвала намъ будетъ, о великия моя воеводы, ото всѣх языкъ, стужающих намъ! И почто рано страшливи есте, ничесо же мало скорбная приимши? И что рекут намъ врази наши? И кто не посмѣется намъ, часто приходящим и с таким тяжкимъ нарядомъ поднимающимся, и всегда велико дѣло начинающим и не совершающим, ничтоже добра успѣвающим, но токмо труд великъ себѣ доспѣвающи?! И како несмысленни есте рцете ми: себѣ ли ради единаго аз тако труждаюся и сице стражду, не общия ли ради ползы мирския? И не ваша ли есть и моя вся держава Руская земля? И над вами аз, единъ токмо имя царское имѣя и вѣнецъ нося, и багряницу, и небезсмертен ли есмь? И не трилакотный ли мене ждет гроб, яко всѣх человекъ? Но хощу завѣта моего, Богу попущающу ми, и с вами дерзновению на нас поганых воспретити. Или не помните глаголъ своих, когда еще в полатѣ моей на Москвѣ совѣтовах с вами, вы же добре ми рекосте: “Дерзай и не бойся! И царствовати с тобою, и умрети готовимся”? И сердце ми тогда возвеселисте, нынѣ же опечалисте.

И ответил он им: «Как же похвалят нас, о великие мои воеводы, все народы, досаждающие нам! Почему раньше времени стали вы боязливы, еще совсем мало тягот испытав? И что скажут о нас враги наши? И кто не посмеется над нами, часто приходящими сюда и привозящими такой тяжелый наряд и всегда великое дело начинающими, но не совершающими его, ничего доброго сделать не успевающими, только обременяющими себя тяжким трудом?! Говорите вы мне, словно неразумные: для себя ли одного так тружусь я и так страдаю, не общей ли ради пользы мирской? И разве не ваша это и не моя держава — Русская земля? И я, стоящий над вами, единственный, у кого царское имя, венец и багряница — разве бессмертен я? И разве не ждет меня такой же гроб в три локтя, как всякого человека? Но хочу исполнить я завет свой, ибо Бог помогает мне, и вместе с вами положить конец дерзости поганых. Или не помните вы слов своих, когда еще в палате моей, в Москве, советовался с вами и вы хорошо сказали мне: “Дерзай и не бойся! И царствовать с тобой, и умереть готовимся”? И развеселили вы мне тогда сердце, теперь же опечалили.

 

А о хлѣбе что пецетеся? Не может ли Богь кормить нас малыми хлѣбы, яко древле иногда от 5 хлѣбов 5000 народа иудѣй напита?[166] Или не искусиста милости Божия, како иногда сѣмо приходящимъ намъ, и мнози наши людие и кони, ядше и пивше воды здѣшния из рѣкъ сих, умираху, долго болѣзнию болѣвше; нынѣ же Богъ услади воды сия, паче меда и млека, и здравие велико воемъ своимъ подаде и конемъ, паче своея земли. И потому мыслим, яко хощетъ Богь предати град в руки наши за грѣхи казанцевъ.

А о хлебе что печетесь? Разве не сможет Бог прокормить нас малыми хлебами, как некогда в древние времена пятью хлебами напитал он пять тысяч иудеев? Или не распознали вы милость Божию: вспомните, как раньше, когда приходили мы сюда и многие наши люди и кони, поев и попив здешней воды из этих рек, умирали после долгой болезни; теперь же Бог усладил воды эти, сделав их вкуснее меда и молока, и ниспослал он крепкое здоровье воинам нашим и коням, даже лучшее, чем имели они в своей земле. И потому думаем мы, что за грехи казанцев хочет Бог предать город в наши руки.

 

И вѣсте сами болѣ мене: кто вѣнчается без труда? Земледѣлец убо тружается с печалию и со слезами, жнетъ бо веселиемъ и радостию; и купец такоже оставляет домъ, жену и дѣти и преплаваетъ моря, и преходит в далния земли, ища богатства, и егда обогатѣет и возвратится, и вся труды от радости забывает и покой приемля з домашними своими. Да то видяще, потерпим мало еще, и узрите славу Божию. И молюся вам, господие мои, к тому по сий час не стужайте ми о семъ, да умру с вами здѣ, на чюжей земли, а к Москвѣ с поношением и со студомъ не возвращуся! И лутчи есть намъ единою умрети и пострадати кровию за Христа и похвалны быти в роды или побѣдившимъ великая благая приобрѣсти! И да возмемъ едино: или сладкую чашу с питием, или пролиемъ — или одолѣемъ, или одолѣни будем». И поклонихся имъ до земли.

И знаете вы лучше меня: кто вознаграждается без труда? Земледелец трудится с печалью и со слезами, зато жнет с веселием и радостью; также и купец оставляет дом, жену и детей, и переплывает моря, и доходит до дальних земель, ища богатства; когда же разбогатеет и возвратится, то все труды от радости забывает, обретая покой с домашними своими. Помня об этом, потерпим же еще немного, и узреете вы славу Божию. И потому молю вас, господа мои: не требуйте этого от меня cейчас, да умру с вами здесь, на чужой земле, а в Москву с поношением и со стыдом не возвращусь! Лучше нам всем вместе умереть, и пострадать кровью за Христа, и прославиться в будущих поколениях или, победив, великие блага приобрести! Так возьмем же сладкую чашу с питием и либо выпьем ее, либо прольем — или одолеем, или будем побеждены!» И поклонился он им до земли.

 

Они же укрѣпишася молением его и учениемъ и сократиша рѣчи своя, да не паче разгнѣвают его.

Они же укрепились словом его и поучением и прекратили речи свои, дабы еще больше не разгневать его.

 

ПОХВАЛА ЦАРЮ ШИГАЛЕЮ И КНЯЗЮ СИМЕОНУ. ГЛАВА 67

ПОХВАЛА ЦАРЮ ШИГАЛЕЮ И КНЯЗЮ СЕМЕНУ. ГЛАВА 67

 

Единъ бо царь Шигалей и князь Симеонъ тии самодержца укрѣпляху, втай, наедине, никакоже потачити воеводам, смущающим его и обленевающимся служити, и не отступити от Казани, не вземше град. Онъ же слушаше, аки отца, Шигалея, а князя Симеона, аки брата.

Только царь Шигалей и князь Семен тайно, когда были с ним наедине, поддерживали самодержца, чтобы он не потрафлял воеводам, смущающим его и ленящимся служить, и не отступал бы от Казани, не взяв города. Он же слушался Шигалея, как отца, а князя Семена, как брата.

 

Бѣ бо царь Шигалей в ратномъ дѣле зѣло прехитръ и храбръ,[167] яко инъ никто же таков во всѣх царѣх, служащих самодержцу, и вѣрнейши всѣх царей вездѣ и вѣрных наших князей и воевод служаше, и нелестно за християны страдаше весь живот свой до конца. Да никто же мя осудит от вас о семъ, яко единовѣрных своих похуляюща и поганых же варваръ похваляющи: таков бо есть, яко и вси знают его и дивятся мужеству его, и похваляют. Той предлежаше крепчае всѣх о Казани по старой враждѣ своей на нь и совѣтоваше самодержцу о взятии града непрестанно.

Был ведь царь Шигалей в ратном деле весьма искусен и храбр, как никто другой среди всех царей, служащих самодержцу, и вернее всех царей и правоверных наших князей и воевод служил он ему, и нелицемерно страдал он за христиан всю свою жизнь до самого конца. Да не осудит меня никто из вас за то, что единоверцев своих хулю, а поганых варваров восхваляю: таков он есть на самом деле, и все знают его, и дивятся мужеству его, и восхваляют. Он больше всех беспокоился о Казани по старой вражде своей с нею и непрестанно советовал самодержцу взять город.

 

Такоже и прехвалны и превеликий воевода князь Симеон вся превзыдѣ воеводы и полконачалники храбростию и твердостию ума своего, и мудрых ради совѣтов его любимь бѣ царю и великому князю. И всѣм показася красота и похвала московскимъ воеводам, старымъ же и новымъ, и всѣмъ рускимъ, доброратенъ воевода, побѣдами многими сияя. И мнози рустии вои и противнии ратницы видяху его издалеча, егда на брани в полцѣх снемшихся, аки огненна всего яздяща на конѣ своемъ, и мечь, и копие его, аки пламень, метающися на страны и сецающи на противных, и творяше улицы, и коня его мнѣти, аки змия, крылата, летающи выше знаменъ. Противнии же видѣша се и скоро бѣгаху от него вси, не могуще ни мало стояти противу его, страхом одержими, и мняще его быти не человека, но аггела Божия или святых нѣкоего поборника рускаго.

Также и достойный похвалы знатнейший воевода князь Семен превзошел всех воевод и полководцев храбростью и твердостью ума и был любим за мудрые советы царем и великим князем. И отличался он, мужественный воевода, среди всех московских воевод, старых и новых, и всех русских воинов красотой и честью, сияя многими победами. И многие русские воины и вражеские бойцы видели издалека, когда сходились во время боя полки, как скачет он, словно огненный, на своем коне, и меч его и копье, словно пламень, во все стороны обрушиваются на врагов и посекают их, пробивая в них улицы, и конь его, казавшийся змеем крылатым, летает выше знамен. Враги же, видя это, вскоре все убегали от него, не в силах устоять против него, одержимые страхом, думая, что он не человек, а ангел Божий или какой-нибудь святой, защитник русских.

 

Но, о прегоркая смерти злая, не милующа красоты человеча, ни храбра мужа щадящи, ни богата почитающи, ни царя, многими владѣющаго, боящися, но вся равно от жития сего поемлющи и в трилакотнемъ гробѣ темнем полагаше, и землею засыпаны. И кто может от пресилния твоея крѣпости избѣжати? И гдѣ тогда красота, храбрость и величания — все мимо иде, аки сонъ.

Но — прегорькая, злая смерть, ни красоты человеческой не милующая, ни храброго мужа не щадящая, ни богатого не почитающая, ни царя, над многими властвующего, не боящаяся, но всех равно из этой жизни забирающая и в темный гроб кладущая трехлокотный, засыпаемый землей! И кто может избежать крепкой твоей хватки? И куда девается тогда красота, храбрость и слава — все мимо проходит, словно сон.

 

Въ 7 же лѣто по взятии казанскомъ, мужественне воевав на ливонския нѣмцы, и смертную язву оттуду на вые своей принесе, и скончася на Москвѣ въ 50 же лѣто вѣка своего, не достигъ совершенныя старости, оставив самодержцу печаль велику и всѣмъ воеводам на многи дни, понеже ратникъ бѣ велий и мужественнѣ зѣло.

И в седьмой год после взятия Казани, мужественно сражаясь с ливонскими немцами, принес он оттуда на шее своей смертельную рану и скончался в Москве на пятидесятом году своей жизни, не достигнув настоящей старости, оставив самодержца и всех воевод на много дней в большой печали, поскольку был он искусный и очень мужественный воин.

 

И проводи его до гроба самодержецъ самъ с плачемъ и со слезами. И положенъ бысть во отечествии своемъ, в Никулине, в новосозданней от него церкви каменной. Яко смерти его ради скращу же рѣчь, и первие къснуся: жалобость ми душевная и сладкая любы его ко мнѣ глаголати о немъ и до смерти моея понужает.

И проводил его до могилы сам самодержец с плачем и со слезами. И был он погребен на своей родине — в Никулине, в им самим построенной новой каменной церкви. Поведав о смерти его, закончу я рассказ и к началу вернусь, однако печаль душевная и нежная любовь его ко мне понуждают меня говорить о нем до самой моей смерти.

 

О ПОСЛАНЫХ ЧЕРНОРИЗЦЕХ ИЗО ОБИТЕЛИ ЖИВОНАЧАЛНЫЯ ТРОИЦЫ СЕРГИЕВА МОНАСТЫРЯ. ГЛАВА 68

О ЧЕРНОРИЗЦАХ, ПОСЛАННЫХ ИЗ ОБИТЕЛИ ЖИВОНАЧАЛЬНОЙ ТРОИЦЫ СЕРГИЕВА МОНАСТЫРЯ. ГЛАВА 68

 

И приидоша в то время в Казань два инока, посланы игуменомь ко благовѣрному царю, и носяще святую икону, на ней же написанъ образ живоначалния Троицы и пресвятыя Богородици со двѣма апостолы — видѣние Сергиа чюдотворца, и просвиру, и воду святую. Царь князь великий с великою радостию святую икону приемлет и прочая и таковая втайне тайно свѣдящему Богу моление от сердца приносит. «Слава тебѣ, — глаголаше, — создателю мой, слава тебѣ, яко в сицѣвых в далних странах варварских зашедшаго посещаеши мене, грѣшнаго. На сию бо икону твою взираю, яко на самаго Бога, и милости и помощи от тебѣ непрестая прошу и всему воинству моему, твой бо есмь аз рабъ, и вси людие твои — грѣшнии раби твои. Ущедри, Владыко, и помилуй милостиве, и подай же намъ побѣдителная на враги наши».

И пришли в то время в Казань два инока, посланные игуменом к благоверному царю, и принесли святую икону, на которой написан был образ живоначальной Троицы и пресвятой Богородицы с двумя апостолами — видение Сергия-чудотворца, и просфору, и святую воду. Царь же великий князь с большой радостью принимает святую икону и прочее и мысленно произносит из глубины своего сердца моление к Богу, которому ведомо все тайное. «Слава тебе, — говорил он, — создатель мой, слава тебе за то, что посещаешь меня, грешного, зашедшего в эти дальние варварские страны. Ибо смотрю я на эту твою икону, как будто на самого Бога, и не переставая прошу у тебя милости и помощи себе и всему моему воинству, ведь я — раб твой, как и все люди — грешные твои рабы. Будь же щедрым, Владыка, смилуйся над нами и пошли нам победу над врагами нашими».

 

И на Пречистыя образ такоже взирая, глаголаше: «О пресвятая госпоже Богородице, помогай намъ ныне, грѣшным рабом твоим, и моли владыку Христа, Бога нашего, да подастъ намъ побѣду на противныя. И ты убо, преподобне отче Сергие, великий Христовъ угодниче, ускори ныне на помощъ нашу и помогай молитвами си, яко же иногда прадеду нашему на Дону на поганаго Мамая».

А глядя на образ Пречистой, говорил он так: «О пресвятая госпожа Богородица, помогай нам теперь, грешным твоим рабам, и моли владыку Христа, Бога нашего, чтоб послал он нам победу над врагами. И ты, преподобный отец Сергий, великий Христов угодник, поспеши теперь к нам на помощь и помогай молитвами, как когда-то прадеду нашему на Дону против поганого Мамая».

 

И от того дне, во нь же икона прииде, вся благочестивому царю от Господа радость и побѣда даровашеся. И нача недоставати во градѣ пушечнаго зелия до толика, яко ни единою стрелити, и прискорбни бывше казанцы до смерти.

И с того дня, когда прибыла икона, была дарована благочестивому царю от Бога вся радость и победа. И стало не хватать в городе пороха до такой степени, что не могли казанцы выстрелить ни одного раза и смертельно страдали от этого.

 

О ПРИШЕДШИХ ФРЯЗЕХ КО ЦАРЮ И ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ. ГЛАВА 69

О ФРЯГАХ, ПРИШЕДШИХ К ЦАРЮ И ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ. ГЛАВА 69

 

И се внезапу тогда посла Богь ко царю-самодержцу, яко аггела своего ко Исусу Навину разорити стѣны Иерихонския,[168] магнитомъ утверженныя, тако и здѣ приведено выхитренныя мудрецы фрязи иноземца служити ему. И повелѣ их царь князь великий поставити пред собою. Фрязи же, ставше пред нимъ и видѣвше лице его, и падше, поклонишася ему до земли. Царь же, видѣвъ их честныи мужи и взоромъ добры, и сказа имъ крѣпость града и непослабление казанцевъ. Они же рѣша ему: «Не печалуйся, господи царю, мы скоро и малыми дни, аще волю подаси нам, от основания низложимъ град, и наше есть дѣло сие, и на то приидохом, еже послужити Богу и тебѣ». Онъ же, слышав сия от фряз, и радости наполнися, и одари их по премногу златомъ и сребромъ, и свѣтлыми портищи. И повелѣваетъ имъ таковая вборзе творити.

И внезапно прислал тогда Бог к царю-самодержцу, так же, как когда-то ангела своего к Иисусу Навину разрушить Иерихонские стены, магнитом укрепленные, искуснейших иноземных мастеров-фрягов, чтобы послужить ему. И повелел царь великий князь привести их к себе. Когда же фряги предстали перед ним и увидели его лицо, то пали перед ним и поклонились ему до земли. Царь же, видя, что они достойные мужи и на вид благообразны, рассказал им о крепости города и о стойкости казанцев. Они же ответили ему: «Не печалься, господин царь, мы быстро, за несколько дней, если дашь нам волю, до основания разрушим город, — ведь это наше ремесло, затем и пришли мы, чтобы послужить Богу и тебе». Он же, услышав это от фрягов, наполнился радостью и щедро одарил их золотом, и серебром, и красивыми одеждами. И повелевает им срочно приступить к делу.

 

Хитрецы же со усердиемъ яшася по сие дѣло. «И мощно быти сим, — глаголаху, — и аще не тако, или гладом выстояти его, то не возмется инако ничимъ же град сей». И преже учиниша стрелцемъ с четырех странъ града башни 4 фряским обычаемъ[169] — с камениемъ и з землею, крѣпки и высоки, с треми бои: с верхнимъ и среднимъ, и нижнимъ, да сѣдяще в них огненныя стрелцы премѣнныя и оттуду, с высоты, аки с неба, во град стреляху и улучаху, и убиваху многих внутри града, ходящих и во храминах живущих: мужей и женъ, и дѣтей, яко не смѣти имъ в день по улицам их соватися и ни чрез двор свой из храмины во храмину прескочити по какое убо оружие. И се бысть казанцемъ злѣе всех замышлений приступных.

Мастера же с усердием взялись за работу. «Либо таким способом, — говорили они, — либо выдержав его в голоде, только и можно взять этот город». Прежде всего по фряжскому способу возведены были стрелками с четырех сторон города четыре башни из камня и земли, крепкие и высокие, с тремя рядами бойниц: верхним, средним и нижним, дабы сидели в них, сменяя друг друга, стрелки из пушек и пищалей и оттуда, с высоты, словно с неба, стреляли по городу и, прицелившись, многих бы убивали внутри города — мужчин, женщин и детей, ходящих по улицам и сидящих по домам, чтобы не смели они днем метаться по улицам или перебегать по двору из дома в дом по какому-нибудь делу. И было это для казанцев хуже всякого штурма.

 

И совершивше башни хитрецы и мосты на рвѣх и чрез рѣки мудростию великою, и вскоре другому дѣлу болшему касаются, его же преж того никто же на Руси видал.[170] И почаша нощию тайно копати глубокия рвы под Казань-град с восточныя страны, под глубокую ону стремнину от Арского поля, с приѣзда х Казани. И не вѣдущим казанцемъ дѣла сего. И от наших вой никому же не вѣдущу, токмо воевод и дѣлателей, иже кои дѣло сие дѣлаху, но и тии укреплени никому же дѣла того повѣдати, измѣнных для наших лестцов, да не свѣдавше казанцы, и того устрегутся.

Когда же построены были мастерами с большим умением башни и мосты через рвы и реки, взялись они вскоре за другое еще большее дело, которого никто прежде того на Руси не видал. И начали они тайно по ночам копать глубокие рвы под город Казань — с восточной стороны, под крутую стремнину, что находилась со стороны Арского поля, откуда был подъезд к Казани. Казанцы же ничего не знали об этом. И среди наших воинов никто не знал, только воеводы и строители, занимавшиеся этим делом; но и тех уговорили никому о нем не рассказывать, опасаясь двуликих наших изменников, дабы казанцы, проведав от них об этом, не обезопасили бы себя.

 

Ис тѣх же единъ бѣ нѣкто от приставникъ, воинъ полка царева, родомъ Колужска града, именем Юрьи Булгаковъ, лют сый и неправеденъ, яко и во отечествии своемъ сожитствующих ему сосѣд насильствоваше и грабляше, и озлобляше, и землю у них отводяше, и ко своей земли прилагаше. Его же за злонравие не любляше самодержецъ и многажды смиряше его. Сей же беззаконный за нелюбие то гнѣвашеся на государя своего и царя и хотѣ, аки невѣрный, злое прелагатайство сотворити. И написавъ грамоту, на стрелѣ и пусти ю в Казань ко царю, яко да град и люди своя крѣпит и самъ не страшится, сказуя ему мѣста подкопная и отступление от града царя и великаго князя вборзѣ, и во всѣх воех скорбь велику, кормли ради и потопление на Волге. «Да егда, — рече, — царь князь великий от Казани отступит, азъ же мало проводивъ его, и буду к тебѣ в Казань служити. Ты же буди мя брещи и любя раба твоего».

Из них же был один некто из числа начальников, воин царского полка родом из города Калуги, по имени Юрий Булгаков, свирепый и несправедливый, который и в отечестве своем притеснял живущих рядом с ним соседей: грабил их, озлоблял, отбирал у них земли и присоединял к своим. За злонравие не любил его самодержец и много раз смирял его, Этот же беззаконный за нелюбовь ту гневался на государя своего и царя и захотел, как неверный, совершить злое предательство. И, написав грамоту, пустил ее на стреле к царю в Казань, говоря в ней, чтобы укреплял он город и людей своих, сам же не страшился, сообщив ему места подкопов и уведомив о скором отступлении от города царя и великого князя и о сильных мучениях воинов из-за отсутствия съестных припасов, потонувших в Волге. «Когда же, — писал он, — царь великий князь от Казани отступит, я, немного проводив его, приеду в Казань служить тебе. Ты же будешь беречь и любить меня, раба твоего».

 

Но что может человекъ сотворити, аще не Богь попустит его? Казанцы же паче о семъ укрѣпишася, искаху в тѣх мѣстех подкопов и не обрѣтоша, Богу укрывшу.

Но что может сделать человек, если Бог воспротивится ему? Казанцы же, ободрившись, искали подкопы в указанных местах и не нашли, ибо укрыл их Бог.

 

И вборзѣ хитрецы повелѣнное ими дѣло в седмый день стройно и спѣшно скончаша,[171] изготовиша тайныя рвы в трех мѣстех под градными стѣнами, яко дивитися самодержцу и княземъ, и воеводамъ его новой мудрости той. Бойцы же пушечныя из-за туров не приступающе, но в стѣны града бияху изо всего наряду великаго — ис пушекъ болших и ис пищалей, да не познани будутъ копающиися под град.

И вскоре, на седьмой день, быстро и хорошо завершили мастера порученное им дело, выкопав в трех местах тайные рвы под городскими стенами, и подивился самодержец с князьями его и воеводами новой той мудрости. Бойцы же, находившиеся при пушках, в это время не выходили из-за туров на штурм города, а били изо всего большого наряда — из пушек и из пищалей — по городским стенам, чтобы не было слышно, как ведется подкоп.

 

Казанцы же, старыя и недужныя, не бойцы, и они, аки мыши, в погребѣх своих и по норамъ земным ископающися глубоко, и ту от стрѣляния избываху, и в пещерах тѣх живы сокрывшеся з женами и з дѣтми, и не являющеся, и на свѣт не исходяще из ямъ тѣх на многи дни.

Казанцы же, старые и больные, не бойцы, словно мыши, глубоко зарывшись в погребах своих и земляных норах, прятались там от стрельбы, и в пещерах тех заживо себя хоронили с женами и детьми, по многу дней не появляясь и не выходя на свет из этих ям.

 

ЧЮДО СВЯТЫХ АПОСТОЛЪ И СВЯТАГО НИКОЛЫ, КАКО ЯВИШАСЯ НА ВОЗДУСЕ И БЛАГОСЛОВИША ЗЕМЛЮ ОНУ И ГРАД КАЗАНЬ, ДА ВСЕЛЯТСЯ В НЕМ ПРАВОСЛАВНИИ ХРИСТИАНЕ. ГЛАВА 70

ЧУДО СВЯТЫХ АПОСТОЛОВ И СВЯТОГО НИКОЛЫ: ЯВЛЕНИЕ ИХ НА ВОЗДУХЕ И БЛАГОСЛОВЕНИЕ ИМИ ЭТОЙ ЗЕМЛИ И ГОРОДА КАЗАНИ, ДАБЫ ПОСЕЛИЛИСЬ В НЕМ ПРАВОСЛАВНЫЕ ХРИСТИАНЕ. ГЛАВА 70

 

Пред взятиемъ же града Казани многа чюдеса показа всемилостивый Богъ угодники своими, великими апостолы 12-ми и великим чюдотворцем Николою, и преподобнымъ Сергиемъ.

Перед взятием же города Казани много чудес показал всемилостивый Бог через своих угодников — двенадцать великих апостолов, и великого чудотворца Николу, и преподобного Сергия.

 

Некий убо человекъ от болярских людей раненъ велми у града лежаше, за туры, боленъ, язвами изнемогая, и мало от болѣзни в сонъ тонокъ свѣденъ быстъ. И видѣ над градомъ сияющий велий свѣтъ и во свѣте томъ на воздусѣ 12 апостолъ стоящих. И се прииде к ним от востока муж свѣтел стар во одежди святительской, великимъ же свѣтомъ сияя. И поклонися пред апостолы, глаголя: «Радуйтеся, ученицы и апостолы Господа нашего Иисуса Христа». И отвещаша ему апостолы: «Радуйся и ты, угодниче Христовъ Николае».

Некий человек боярского рода, тяжело раненный, лежал за турами недалеко от города больной, изнемогая от ран, и от боли ненадолго забылся в чутком сне. И вот видит он над городом яркое сияние и в том свете стоящих над землей, в воздухе, двенадцать апостолов. И приходит к ним с востока светлый старец в святительской одежде, окруженный ослепительным сиянием. И поклонился он апостолам со словами: «Радуйтесь, ученики и апостолы Господа нашего Иисуса Христа!» И отвечали ему апостолы: «Радуйся и ты, угодник Христов Николай!»

 

И нача святый Николае молити святых апостолъ: «Ученицы Христовы, молите Спаса Христа и благословите мѣсто сие, и освятится град, и да вселятся в немъ православнии людие и во вѣки поживут». И отвещаша ему апостоли: «Но да вкупѣ с тобою помолимся, угодниче Божий Николае, егда услышит нас Богъ и помилует люди своя». И обратишася на востокъ, и помолишася мало, и глас прииде к нимъ от востока с небесе, глаголя: «Се услыша Господь молитву вашу, и отныне буди благословенъна земля сия и град сей, и да прославится на мѣсте семъ имя мое, Отца и Сына и Святаго Духа». Апостолы же и Николае святый обратившеся и благословиша мѣсто оно и град, и невидими быша.

И начал святой Николай умолять святых апостолов: «Ученики Христовы, молите спасителя Христа и благословите место это, да освятится город и да вселятся в него православные люди и будут жить века». И отвечали ему апостолы: «Помолимся же вместе с тобой, угодник Божий Николай, тогда услышит нас Бог и помилует людей своих». И обратились они на восток, и немного помолились, и раздался с неба голос с восточной стороны, обращенный к ним: «Господь услышал молитву вашу: будь же отныне благословенна эта земля и город этот и да прославится в месте этом имя мое, Отца и Сына и Святого Духа». Апостолы же и святой Николай повернулись и благословили то место и город и стали невидимы.

 

Воин же той болный, видѣв и слышав сия вся, и страхом великим одержимъ, и возбнув от видѣния, и повелѣ к себѣ отца духовнаго призвати. И повѣда ему вся, еже видѣ и слыша, и всѣмъ ту предстоящимъ воином, самъ же причастився святых таин Христа, Бога нашего, и преставися в той час.

Больной же тот воин, увидев и услышав все это, охваченный сильным страхом, очнулся от видения и попросил позвать к себе духовного отца. И поведал он ему и всем стоящим вокруг воинам все, что видел и слышал, сам же причастился святых тайн Христа, Бога нашего, и тотчас же преставился.

 

ЧЮДО ВТОРОЕ СВЯТАГО НИКОЛЫ. ГЛАВА 71

ВТОРОЕ ЧУДО СВЯТОГО НИКОЛЫ. ГЛАВА 71

 

Инъ же воинъ двора царева великаго князя видѣ во снѣ святаго Николу вшедша к нему в шатер его и возбуждающа его от сна, тлаголя: «Востани, человече, и шед, рцы царю своему, ему же ты служиши, да приступает дерзновенно ко граду, всяко сумнѣние отложа, без всякаго страха, не леняся, в праздникъ пресвятыя Богородицы честнаго ея Покрова, Богъ бо предает ему град сей и противныя ему срацыны. Аз бо есмь Николае Мирликийский святитель и возвещаю ти сия».

Другой же воин из придворных царя и великого князя увидел во сне, что вошел к нему в шатер святой Никола и начал будить его ото сна, говоря: «Вставай, человек, и пойди скажи царю своему, которому служишь, чтобы в праздник Покрова Богородицы смело, без страха, не ленясь, шел он на штурм города, оставив великие сомнения, ибо Бог предает ему этот город и врагов его сарацин. Я — святитель Николай Мирликийский и пришел возвестить тебе об этом».

 

Той же боляринъ убудився от сна своего и мняше сон зримое, а не истинно видѣние, и мечтание помышляше, и умолча, и никому же того повѣда того дня. Во вторую же нощъ и паки тому же христолюбивому мужу явися святый Николае и з запрещениемъ рече ему: «Не мни, человѣче, яко лож видѣние се, но истинну ти глаголю: востани скоро и повѣждь, яже ти преже возвестих». Онъ же воставъ и текъ, повѣда самому самодержцу.

Боярин же тот пробудился ото сна и подумал, что увиденное им — сон, а не действительность, и посчитал это видением, поэтому в тот день умолчал он о нем и никому об этом не поведал. На вторую же ночь святой Николай опять явился тому христолюбивому мужу и повелительно сказал ему: «Не думай, человек, что видение это — обман, истину говорю тебе, скорее вставай и поведай то, что возвестил я тебе прежде». Тот же, проснувшись, пошел и все рассказал самому самодержцу.

 

ЧЮДО 3-Е ПРЕПОДОБНАГО СЕРГИА. ГЛАВА 72

ЧУДО ТРЕТЬЕ ПРЕПОДОБНОГО СЕРГИЯ. ГЛАВА 72

 

Инии же от воин, благочестивии человѣцы, видѣша себѣ во снѣ во градѣ Казани, ту же старца видѣша в ветхих ризах чернеческих ходяща, браду же велию и густу сѣду, невелми же долгу, имущи, град и улицы, и площадь, и храмины самому ему метущу. И нѣцыи ту свѣтлии юноши предстояще глаголаша ему: «Како святый Сергий самъ сия твориши, повели убо сия иному измести». И рече имъ святый, яко: «Самъ убо аз измету их, заутра бо у мене многия гости будут здѣ: велиции, силнии, богатии и убозии».

Другие же воины, благочестивые люди, видели себя во сне в городе Казани, там же видели они старца в ветхой монашеской одежде с большой и густой, но не длинной седой бородой, ходящего и подметающего город, и улицы, и площадь, и дома. И некие находившиеся тут же добрые юноши говорили ему: «Зачем, святой Сергий, ты сам делаешь это? Повелел бы кому-нибудь другому подмести». И ответил им святой: «Лучше сам я вымету все, ибо утром будет здесь у меня много гостей: могущественных, сильных, богатых и бедных».

 

По взятии же града от многих нечестивых казанцевъ извѣстно про святаго увѣдано бысть, како варвари они по многи дни и нощи видяху бо его явѣ по граду ходяща и град крестом осѣняюща, и метуща, яко же и преже написано бысть о нем. И таковая вся благочестивому царю возвѣстиша. Онъ же заповѣда никому же сих чюдес повѣдати, дондеже на немъ милость Божия совершится. Самъ же безпрестани втайне Бога моляше: «Ты убо, премилостивый Господи Иисусе Христе, сыне Божий, таковая вся вѣси и нас, раб твоих, помилуй по велицѣй твоей милости».

После же взятия города от многих нечестивых казанцев стало известно о святом, что в течение многих дней и ночей наяву видели его варвары, как ходил он по городу, осеняя его крестом и подметая, о чем уже писалось прежде. И рассказали обо всем этом благочестивому царю. Он же повелел никому не рассказывать об этих чудесах до тех пор, пока не свершится на нем милость Божья. Сам же беспрестанно тайно молил Бога: «Ты ведь, премилостивый Господь Иисус Христос, сын Божий, ведаешь обо всем, помилуй нас, рабов твоих, по великой твоей милости».

 

О УКРѢПЛЕНИЕ ВОЕМЪ ЦАРЯ И ВЕЛИКАГО КНЯЗЯ И ТОСКОВАНИЕ, И ПЛАЧЬ КАЗАНСКИХ ЖЕНЪ И ДѢТЕЙ. ГЛАВА 73

ОБ ОБОДРЕНИИ ВОИНОВ ЦАРЕМ И ВЕЛИКИМ КНЯЗЕМ И О ТОСКЕ И ПЛАЧЕ КАЗАНСКИХ ЖЕНЩИН И ДЕТЕЙ. ГЛАВА 73

 

И объѣзжаше по вся дни почасту полки своя, моля и наказуя, и укрепляя вся князя и воеводы своя, и воя вся царскимъ словомъ своим, и утѣшая, и дары подавая, ядениемъ и питиемъ, удовляя, да не скорбят о подвизе и милости Божия да не отлучаются.

И объезжал он каждый день по многу раз свои полки, давая наказы князьям своим, и воеводам, и всем воинам, укрепляя их царским своим словом и утешая, одаривая и удовлетворяя в еде и питье, умоляя их не тужить о предстоящем великом и трудном деле, дабы не лишились они милости Божьей.

 

И бѣ умилен позор видѣти по 3 дни до дне того, в он же день взятися граду, жены убо казанския и красныя девицы, яко на великъ нѣкий праздникъ свой или на женственый пир свѣдяще конецъ свой, и на смерть готовяхуся, жадающи лутчи умрети, неже долго мучитися и жити злѣ, и от пещер своих излазяще и облащахуся в тресвѣтлыя своя одѣяния златая, красующися и показующися руским воемъ. И аще бы имъ мощно, птицамъ или звѣремъ метнувшеся со стѣны летѣти и к ним бѣжати, но нѣсть лзѣ. И от утра даже и до вечера по 3 дни по стенам града хождаху, плачюще и гласомъ умилнимъ рыдающе, с родомъ своимъ и со знаемыми прощающеся, и видѣнием наслажахуся свѣта сего, сияния конечне зряху. И на великия полки руския и удивляхуся, и ужасахуся, толикая видяще множества руских полков и неизбытие, яко же иногда, и ненадежно отстоянне свое от них.

За три же дня до того, когда был взят город, можно было видеть трогательное зрелище: казанские женщины и прекрасные девушки повылезали из пещер своих и разоделись, словно на какой-то большой свой праздник или на женский пир, в прекрасные свои золотые одеяния, красуясь в них и показываясь перед русскими воинами, ибо поняли они, что близок их конец, и готовились к смерти, желая лучше умереть, чем долго мучиться и жить в страданиях. И если бы могли они, то, как птицы, полетели бы или, как звери, метнулись бы со стен и побежали бы к русским, но это было невозможно. И ходили они с утра до вечера три дня по городским стенам, плача и жалостно рыдая, прощаясь с родственниками своими и знакомыми и наслаждаясь зрелищем этого света, в последний раз любуясь его сиянием. И удивлялись они и ужасались величине русских полков, видя такое их множество и сознавая, что невозможно спастись от них, как бывало в прошлом, и что мало надежды от них отбиться.

 

И плакахуся материе сыновъ своих, и власы простерши, и перси своя открывающи, и рагия сосца показующи, и вопиющи: «О милая нашя чада! Помяните болѣзни нашя, еже родяще вас, подъяхомъ и пища млечныя! Устыдитеся и пощадите старость нашу, и свою юность предобрую помилуйте, и престаните от брани сея, и главъ своих не кладите всуе, и с московскимъ царемъ смиритеся».

И умоляли матери с рыданиями сыновей своих, распустив волосы и груди свои открывая, нагие сосцы свои показывая, причитая так: «О милые наши дети! Вспомните о муках наших, которые перенесли мы, рожая вас, и о молоке, которым вскормили вас! Устыдитесь и пощадите старость нашу, и пожалейте прекрасную свою юность, прекратите войну эту и не кладите понапрасну голов своих, и с царем московским помиритесь».

 

И вопияху такоже к мужем своим катуны, и горко плакахуся велми красоты и любве женъ и дѣтей своих не забывати, и моляху их повинутися московскому царю и град ему предати, и покоритися воли его, и встрѣтити его, изшедше со младенцы своими на руках держаще, и самым имъ руцѣ свои желѣзы и ужи превязавше, и в рубища раздранная одѣянным; аще и всѣм имъ предведеннымъ быти от земли своея на иную землю его или работа будет тяшкая, или дань ему неискупимая давати, давшеся на душу его, то да вѣдаетъ вся он и воля его буди, токмо да не вси вдруг погибнут, но по них бы хотя чада их осталися на память их имъ.

Также и жены, горько плача, умоляли своих мужей не забывать о красоте и любви жен своих и детей, и подчиниться московскому царю, и сдать ему город, и покориться его воле, и встретить его, выйдя ему навстречу в разодранных одеждах, держа на руках младенцев своих и самим себе цепями и веревками связав руки; пусть даже всем им придется переселиться со своей земли в иную его землю, или предстоит им тяжелое рабство, или придется платить ему неискупаемые дани, но если они сдадутся на его милость, то, может быть, тогда не все они разом погибнут, но хотя бы дети их останутся в живых и будут памятью о них.

 

О ЗЛОБЕ КАЗАНЦЕВЪ И О ПОСЛѢДНЕМ ПОСЛАНИИ К НИМ ЦАРЯ И ВЕЛИКАГО КНЯЗЯ, И О МИЛОСЕРДИИ ЕГО. ГЛАВА 74

О ЗЛОБЕ КАЗАНЦЕВ, И О ПОСЛЕДНЕМ ПОСЛАНИИ К НИМ ЦАРЯ И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ, И О МИЛОСЕРДИИ ЕГО. ГЛАВА 74

 

Они же, немилостивии и злии, отреваху их от себѣ прочь и не послушаху их; ни приклонишася, окаяннии, къ горким слезам родителей своих, и милых женъ не помиловаша и малых дѣтей своих, но окаменишася сердца их непокорством и ожесточишася желѣзныя выя их несмирениемъ, наполненны бо суть злобы,и лукавства, и всякия неправды. И мнящеся быти мудры, и обьюродѣвша, ослепи бо их злоба и лукавство их. И, яко хотѣша и рекоша, тако и сотвориша, и напрасно вси вдруг исчезнуша за беззаконие свое, яко египтянѣ: онѣх бо море потопи,[172] сих же оружие пояде. И во своей крови потопишася, и спяти быша, и падоша, и поразишася неисцѣлнею язвою смертною, и отечества своего, и свободы, и славы испадоша, и всякаго благоденства, и господьствия лишишася, и быша плѣнницы и раби.

Они же, немилостивые и злые, отрывали их от себя и не слушали; и не склонились они, окаянные, перед горькими слезами родителей своих и милых жен и малых детей своих не пожалели, но окаменели сердца их в непокорности, и от несмирения перестали сгибаться железные их шеи, ибо полны они были злобы, и лукавства, и всяческой неправды. И, думая, что поступают мудро, повели себя, как юродивые, ибо ослепила их собственная злоба и лукавство. И как захотели они и сказали, так и сделали, и все разом безвозвратно исчезли за беззаконие свое, как египтяне: тех море поглотило, этих же — оружие поело. И потонули они в своей крови, и низвергнуты были, и пали, и поразила их неизлечимая смертельная язва, и потеряли они отечество свое, и свободу, и славу, и лишились они благоденствия и господства, и стали пленниками и рабами.

 

Царь же князь великий видѣвъ женъ и девицъ по стѣнамъ града ходящих, и умилостивися о них, и не велѣ стрелцем стреляти их, да поне мало при кончине своей повеселятся. Мнози же от вой руских, жалостивии, прослезишася, зряще сих, и дивящеся немилосердию их при кончине к женам и к чадом своим.

Царь же великий князь, видя жен и девиц, ходящих по стенам города, смилостивился над ними и не велел стрелкам стрелять по ним, дабы те хоть немного повеселились перед своей кончиной. Многие же из русских воинов, жалостливые, прослезились, глядя на них, и подивились непреклонности казанцев перед смертью к женам своим и детям.

 

Посылаше же царь князь великий до седмижды х казанцемъ послы своя, самъ ходя с ними[173] и рече слушая, таяся, аки воинъ, а не царь, в простых же одежах. Овогда же приѣзжих к нему князей и мурзъ казанских посылаше глаголати к нимъ милосердие свое, да примолвят и увѣщают их всяко, яко своеземцевъ и сродников, глаголюще и рѣчь сию от него: «О непокоривии и жестосердечнии людие казанстии, не видите ли сами всея вашея земли запустѣние и острогов взятия и в них многих людей, черемисы вашея и племени, и знаемых ваших побиение — от человека и до скота — кромѣ единѣх вас, аки в темницах, сѣдящих во градѣ своемъ. Вѣм бо, яко храбри есте собою и надѣетеся не на Бога, но на храбрость свою и на крѣпость града своего, и на уготованную свою кормлю многую, но не удержат вас ныне, якоже вижю, ни желѣзныя стѣны, ни огненная сила, и не можете Божия гнѣва ни под землею укрытися, Богу мя пославшу погубити вас многаго ради терпѣния моего от вас. И что Богу противитеся? Азъ бо милую и жалѣю, и тужю о всѣх вас и о родителех ваших старых, и о красных женах, и о дѣтех младых, вчюже пришед, иноязычникъ сый! Како же вы, окаяннии беззаконнии человецы, не смилитеся ко утробам вашим? Или кто тако не любит женъ и не слушает родителей своих, якоже и вы? Помилуйте поне малыя своя дѣтца и дщеря красныя, и жены своя любимыя, и тѣх ради не погубляйте себѣ напрасно, и крови не проливайте нашея же и своея, да живи будете, и честь, и дары от мене великия приимете, и в царстей нашей любви всегда будете у нас. И от сего дня к тому не бойтеся гнѣва моего и прещения, и кленуся вам, яко любо есть вамъ, «живъ Господь Богъ мой», яко не имамъ ни едина бо погубити вас: ни мала, ни велика, и не мщю никому же, но паче любити вы учну, стоящих крѣпко за себе. Не срамъ бо есть вамъ покоритися болшим себѣ — намъ. И аще не покорите ми ся часа сего, то уже при концѣ есте и узрите вскоре збывшееся слово мое. И аз буду о семъ без вины от Бога моего, а вашъ лживый пророкъ Махметъ не поможетъ вамъ ничѣмъ же нынѣ, в него же вѣруете, злѣ прельстившеся и не познавше истиннаго Бога».

До семи раз посылал царь великий князь к казанцам своих послов, сам тайно ходя с ними не как царь, а как рядовой воин, в простой одежде, и слушая их речи. Иногда же посылал к ним приезжавших к нему казанских князей и мурз возвестить казанцам о его милосердии, дабы уговорили они и увещали их как своих земляков и родственников, и передали бы им такие слова: «О непокорные и жестокосердные люди казанские, разве сами не видите вы запустения всей вашей земли и не знаете, что взяты все ваши остроги со многими находившимися в них людьми и что побита черемиса ваш