Новый расизм в России

Шнирельман В. А.
Новый расизм в России // Ежедневный журнал. — 2005. — 21 октября.

Источник: http://www.ej.ru/?a=note&id=2073

См. также

• Шнирельман В. А. Ксенофобия, новый расизм и пути их преодоления // Гуманитарная мысль Юга России. — 2005. — Вып. 1.

Ссылки

• Шнирельман, Виктор Александрович // Википедия

…этническая идентичность (этничность) может быть плавающей, ситуационной, символической. Она вовсе не обязательно связана с языковой принадлежностью, как привыкли думать советские люди. Иногда она опирается на религию (кряшены, или крещеные татары), хозяйственную систему (оленные коряки-чавчувены и оседлые коряки-нымылланы), расу (афро-американцы), историческую традицию (шотландцы). Люди могут даже менять свою этническую принадлежность, как это происходило в XIX веке на Балканах, где, переходя от сельской жизни к торговле, человек превращался из болгарина в грека. Причем языковой фактор не служил этому препятствием, ибо люди хорошо владели обоими языками.

В современном мире этничность вообще апеллирует, прежде всего, к символам. Скажем, человек может называть себя казахом и считать казахский язык родным, но говорить только по-русски. Мы вообще все живем сегодня не в одной, а сразу в нескольких разных культурах. Да, мы говорим по-русски, но смотрим американские боевики, носим китайскую одежду, покупаем японские автомобили... А из чего складывается образ традиционной русской культуры? Самовар, пришедший из Ирана, матрешка, завезенная из Восточной Азии, и картофель, попавший в Россию из Южной Америки! Все это доказывает, что этничность опирается не столько на реалии, сколько на образы. В действительности, так называемые, этнические культуры гибридны и гетерогенны. Ничего биологического в них нет.

Слова, вынесенные в заглавие статьи, могут вызвать недоумение и даже возмущение. Как? Расизм в России? В стране с многовековой традицией межэтнических браков и активного смешения культур и языков? Где десятилетиями людям прививалась советская идеология интернационализма, утверждавшая равенство рас, национальностей и культур? Где величайшим национальным поэтом считается Александр Пушкин с его эфиопскими корнями?

И, тем не менее, как это ни печально, сегодня надо признать, что расизм уже пришел в Россию. Он с устрашающей скоростью завоевывает медийное пространство, соблазняет некоторых ученых, входит в бытовой язык, руководит действиями скинхедов и влияет на общественные настроения.

Расизм появился не вдруг. Корни расовых установок уходят, как это ни странно, в советскую эпоху, но благоприятный климат для роста их популярности возник именно в последние десять-пятнадцать лет. Советский марксизм имел свою специфику. Сохраняя на словах преданность классовому подходу, на деле в течение последних советских десятилетий он все больше внимания уделял не столько классовому, сколько этническому делению общества. Речь шла не только об идентичности. Этносы воспринимались как обособленные целостности со своими самобытными культурами и языками, а также — внимание! — со своими «национальными характерами». Они могли быть добрыми или злыми, проявлять благородство и доброжелательность или, напротив, отличаться мстительностью или коварством. Этносам приписывались строго определенные стереотипы поведения, с железной последовательностью воспринимавшиеся как свойства, имманентно присущие любому члену этнической группы.

Такие представления не просто широко бытовали у народов СССР, но вызывали симпатии и искусственно культивировались местными интеллектуалами как мощное средство защиты от всеобщей русификации. В своих целях их использовала и власть, которой ничего не стоило обвинить целые народы в измене и депортировать их, несмотря на то, что немало представителей этих народов честно защищали Родину на фронтах самой кровопролитной войны XX века. Дело доходило до того, что героев войны снимали с фронта и отправляли в ссылку вслед за своими наказанными сородичами. Так выковывался комплекс коллективной вины, преследовавший людей даже после их возвращения домой. За всем этим стояла вера в «национальный характер» с его устойчивым набором черт. Такое стало возможным в результате восприятия этноса как некого закрытого организма. Действительно, рожденная в XIX веке в недрах германского национализма «органическая теория» получила в последние советские десятилетия необычайную популярность в науке. Она вошла в советскую теорию этноса в виде «этно-социального организма». Последний шаг по реабилитации расового подхода сделал историк Лев Гумилев, наделивший этнос биологическим началом.

Напомню, что в своей классической форме расовая теория утверждала, во-первых, дискретность человечества, состоящего из четко отграниченных друг от друга расовых категорий, а во-вторых, неразрывную связь физического облика с духовным миром — расисты любили говорить о «расовой душе». И, если «научный расизм» потерпел на Западе сокрушительное поражение, то в СССР он фактически возродился в теории этногенеза Гумилева, апеллирующей к якобы неизменным «этническим стереотипам поведения», которые возвращают нас все к той же концепции «национального характера», справедливо отвергнутой западной наукой к началу 1960-х годов. Сегодня, когда многие интеллектуалы с жаром цитируют труды Гумилева, а некоторые даже рвутся ставить ему памятники, невредно напомнить, что его теория, содержащая положения о «плохих народах» («химерах») и «некомплиментарных» межэтнических отношениях, фактически оправдывает как сталинские депортации, так и современные этнические конфликты.

В конце 1980-х из маргинала Гумилев превратился во «властителя дум». Его книги стали выпускаться огромными тиражами, его идеи были подхвачены деятелями системы образования и начали входить в школьные учебники, а его «теория этногенеза» постоянно цитируется как политиками, так и лидерами этнонациональных движений. Объясняется это просто — ведь объявляя этносы биологическими целостностями, она идеально вписывается в парадигму этнического национализма, не только легитимизируя его, но и снабжая паранаучной аргументацией. Поэтому «этническое возрождение» рубежа 1980-1990-х гг. с энтузиазмом восприняло многие идеи Гумилева, благо крайняя противоречивость и непоследовательность его построений позволяла любому национализму интерпретировать их в свою пользу. Российская популярная, общеобразовательная и даже научная литература заполнились столь же малосодержательными, сколь и привлекательными терминами «суперэтнос», «цивилизация», «пассионарность», «фазы этногенеза», позволявшими любому автору трактовать их вкривь и вкось, заполняя информационное пространство все новыми псевдонаучными аргументами.

Между тем, прорвавшиеся в масс-медиа и даже в школьные учебники, такие концепции далеко не безобидны. Ведь они учат тому, что есть не только «пассионарии», но и «субпассионарии», что этносы не только расцветают, но и приходят в упадок, что, кроме «цивилизаций непрерывного развития», есть и «цивилизации непрогрессивной формы существования». Пуще того, из представления об этносах как закрытых целостностях с особым мировоззрением и стереотипами поведения вытекает идея об их культурной несовместимости, а учение о разных «фазах этногенеза» неизбежно приводит к мысли о реальном неравенстве и даже «конфликте» цивилизаций. Все такие представления свойственны сегодня «новому расизму», который одни ученые называют «культурным», другие — «дифференциальным». В отличие от старого расизма он делает акцент не столько на принципе крови, сколько на культуре, рассматривая человека не как индивида, способного творчески, активно адаптироваться к быстро меняющейся окружающей среде, а как члена этнической группы (или даже цивилизации!), пассивно усваивающего ее нетленные ценности и механически воспроизводящего свойственные ей стереотипы поведения. С этой точки зрения, индивид не представляет большого интереса; достаточно знать его этническую (или «цивилизационную») принадлежность, чтобы проникнуть в его мысли и предсказать его поведение. Так и появляются термины-монстры типа «лицо кавказской национальности».

Именно этот упрощенный подход к окружающей действительности заложен в теории Гумилева, который, называя себя «отцом этнологии», никогда не проводил этнографических исследований, и чей опыт тесного общения с людьми других национальностей ограничивался пребыванием в ГУЛАГе. Поэтому он не знал, что этническая идентичность (этничность) может быть плавающей, ситуационной, символической. Она вовсе не обязательно связана с языковой принадлежностью, как привыкли думать советские люди. Иногда она опирается на религию (кряшены, или крещеные татары), хозяйственную систему (оленные коряки-чавчувены и оседлые коряки-нымылланы), расу (афро-американцы), историческую традицию (шотландцы). Люди могут даже менять свою этническую принадлежность, как это происходило в XIX веке на Балканах, где, переходя от сельской жизни к торговле, человек превращался из болгарина в грека. Причем языковой фактор не служил этому препятствием, ибо люди хорошо владели обоими языками.

Еще парадоксальнее сегодня выглядит традиционная культура, которую общественное сознание считает определяющим для этнической принадлежности. Людям, всю жизнь прожившим в однородной культурно-языковой среде, трудно представить себе феномен поликультурности и многоязычия. Между тем, именно это встречается во многих регионах мира. В далеком прошлом то же было характерно и для русских, обитавших на окраине своего этнического ареала по-соседству с татарами, якутами или народами Северного Кавказа. Именно поэтому в русском языке обнаруживается немало тюркских заимствований.

Еще парадоксальнее сегодня выглядит традиционная культура, которую общественное сознание сплошь и рядом кладет в основу этнической принадлежности. Однако роль такой культуры в современном этнополитическом контексте кардинально меняется. Ведь традиционной культуре трудно выдержать конкуренцию с нынешним масскультом. Поэтому в современном обществе традиционная культура вынужденно теряет свою неразрывную связь с образом жизни. Однако людям, борющимся против дискриминации, именно традиционная культура представляется важнейшим ресурсом, делающим эту борьбу легитимной. Парадокс ситуации заключается в том, что для получения равноправного положения в современном обществе, такой группе приходится обращаться к ресурсу, функционально такому обществу не соответствующему. Поэтому, утрачивая былую функциональность, традиционная культура становится источником важнейших символов, да и сама превращается в знаковый символ, позволяющий отверженным демонстрировать свое своеобразие и, опираясь на него, требовать общественного признания. Но, становясь символом, традиционная культура неизбежно теряет аутентичность и открывает безбрежный простор для фольклорных инноваций и интерпретаций, предоставляющих своим пользователям широкую свободу выбора. Вот почему зоркий взгляд специалиста тут же отмечает нарушение ритуальных норм, отход от традиционного обычая, сплошь и рядом наблюдающиеся в современных народных ритуалах и праздниках. Все это вполне закономерно, ибо сегодня этнополитическая символика становится едва ли не единственной функцией традиционной культуры.

В современном мире этничность вообще апеллирует, прежде всего, к символам. Скажем, человек может называть себя казахом и считать казахский язык родным, но говорить только по-русски. Мы вообще все живем сегодня не в одной, а сразу в нескольких разных культурах. Да, мы говорим по-русски, но смотрим американские боевики, носим китайскую одежду, покупаем японские автомобили... А из чего складывается образ традиционной русской культуры? Самовар, пришедший из Ирана, матрешка, завезенная из Восточной Азии, и картофель, попавший в Россию из Южной Америки! Все это доказывает, что этничность опирается не столько на реалии, сколько на образы. В действительности, так называемые, этнические культуры гибридны и гетерогенны. Ничего биологического в них нет. Только такой подход способен преодолеть наследие советской теории этноса, опровергнуть псевдонаучные построения Гумилева и противостоять культурному расизму.