Вопросы этногенеза тюркоязычных народов Среднего Поволжья (по поводу рецензии А. П. Смирнова)

См. также

Ссылки

• Смирнов, Алексей Петрович // Википедия
• Халиков, Альфред Хасанович // Википедия
• Старостин, Пётр Николаевич // Чувашская энциклопедия
• Халикова, Елена Александровна // Милләттәшләр
• Петренко, Аида Григорьевна // Чувашская энциклопедия

От редакции

В сборнике «История и культура Чувашской АССР» вып. 1-й. Чебоксары, 1971 г. была опубликована рецензия А. П. Смирнова на сборник «Вопросы этногенеза тюркоязычных народов Среднего Поволжья», изданный в Казани в 1971 г. Институтом языка, литературы и истории им. Г. Ибрагимова. В рецензии были разобраны: статья А. X. Халикова «Истоки формирования тюркоязычных народов Поволжья и Приуралья», посвященная началам тюркизации края и тесно связанные с нею статьи П. Н. Старостина «Этнокультурные общности предбулгарского времени в Нижнем Прикамье» и А. Г. Петренко «Некоторые особенности развития животноводства I тысячелетия н. э. у пришлых племен Волго-Камского края», касающиеся материалов, привлекаемых для доказательства раннего появления тюркских племен в Среднем Поволжье. В этой же рецензии А. П. Смирновым рассмотрены статьи Т. А. Хлебниковой «Алексеевское городище», М. Р. Полесских «Исследование памятников типа Золотаревского городища», посвященные ещё мало изученной проблеме этнического состава населения Волжской Булгарии.

Большое внимание уделено материалам сборника, связанным с тематикой такого раннего памятника Волжской Булгарии, как Танкеевский могильник, а именно, статье Е. А. Халиковой, в которой рассматривается погребальный обряд могильника, и статье Е. П. Казакова, посвященной погребальному инвентарю могильника. Подробно разобрана статья Р. Г. Фахрутдинова «О степени заселенности булгарами территории современной Чувашской АССР».

Подводя итоги, рецензент счел необходимым отметить, что сборник, посвящённый истории тюркоязычных народов Поволжья, их этногенезу, вопросу, во многих его частях неразработанному и неясному, оставляет нерешенными ряд проблем, на которые должно быть обращено внимание научных учреждений, занимающихся историей Поволжья. Некоторые статьи, опубликованные в сборнике, вызвали серьезные возражения автора.

В редакцию журнала «Советская археология» обратились четверо казанских археологов с просьбой напечатать их ответ на критику со стороны А. П. Смирнова. Хотя рецензия А. П. Смирнова была напечатана не в журнале «Советская археология», редакция решила, ввиду особой важности поднимаемых вопросов, напечатать ответ А. X. Халикова, Е. А. Халиковой, П. Н. Старостина и А. Г. Петренко на возражения А. П. Смирнова.

Вопросы этногенеза тюркоязычных народов Среднего Поволжья (по поводу рецензии А. П. Смирнова)

В 1971 г. Институт языка, литературы и истории им. Г. Ибрагимова АН СССР опубликовал сборник «Вопросы этногенеза тюркоязычных народов Среднего Поволжья», открывающий собой серию «Археология и этнография Татарии». В сборник вошли статьи различных авторов, посвященные сложной и до сих пор не решенной проблеме этногенеза тюркоязычных народов Поволжья и Приуралья, в том числе и вопросам начала тюркизации края.

Этот сборник, особенно статьи А. X. Халикова, П. Н. Старостина, Р. Г. Фахрутдинова, А. Г. Петренко и др., явился поводом для развёрнутой критики А. П. Смирнова, изложенной в его совместной с Г. Е. Корниловым рецензии, опубликованной в 1971 г. в Чебоксарах*. Основным автором её является А. П. Смирнов. Та весьма незначительная часть рецензии, которую написал Г. Е. Корнилов, посвящена критическому разбору статьи ныне покойного Г. В. Юсупова. Поскольку последний не может участвовать в дискуссии, мы считаем неуместным касаться вопросов, затронутых Г. Е. Корниловым, и остановимся на той части рецензии, которая была написана А. П. Смирновым и где разбираются статьи А. X. Халикова, П. Н. Старостина, А. Г. Петренко, Е. А. Халиковой и др.

А. П. Смирнов обвинил указанных авторов в публикации статей, написанных «на основе случайно приведенных фактов, но всегда достоверных, иногда с нескрываемой тенденцией опорочить взгляды научных противников» и вообще «не отвечающих методическим требованиям науки»². Такие обвинения вынудили нас выступить с соответствующим ответом.

¹А. П. Смирнов, Г. Е. Корнилов. Вопросы этногенеза тюркояаычных народов Среднего Поволжья. Сб. «История и культура Чувашской АССР», 1. Чебоксары, 1971, стр. 481—517.

² Там же, стр. 506.

265

Начало рецензии посвящено критическому разбору статей А. X. Халикова и П. Н. Старостина, рассматривающих доболгарские этапы тюркизации края. А. П. Смирнов, признавая, с одной стороны, факт притока нового населения в Приуралье и Поволжье в доболгарское время и то, что «движение гуннов отразилось на этнической карте огромной территории» (стр. 483), считает, что «пришельцы не оказали большого влияния на местное аборигенное население и, по-видимому, растворились в нем» (стр. 484). А. П. Смирнов считает, что в эпоху гуннского нашествия, т. е. в III—V вв., и даже позднее никаких серьезных изменений в этнической карте Поволжья и Приуралья не наблюдалось. В связи с этим он полагает, что памятники типа Писераль- ских, Андреевских курганов и Кошибеевского могильника не знаменуют начала этнических изменений (стр. 486), а кара-абызская, пьяноборская и ломоватовская культуры продолжают свое развитие вплоть до V—VI вв. (Там же). При этом А. П. Смирнов явно искажает даты, заявляя, что «А. X. Халиков отмечает на рубеже III—IV вв. н. э. появление памятников нового типа, к которым относит Писеральские курганы, Андреевский курган и могильники типа Кошибеевского» (стр. 486).

Обратимся к нашему тексту. В статье А. X. Халикова отмечается, что «не позже II или, самое крайнее, рубежа II—III вв. (а не III—IV вв.) перестают существовать родственные племена кара-абызской и пьяноборской культур. Но в это же время начинают функционировать могильники типа Писеральских и Андреевских, а также грунтовые могильники типа Кошибеевского, несущие в своей культуре позднепьяноборские и позднесарматские, а иногда и смешанные пьяноборско-сарматские черты»³. А. X. Халиков нигде не считает указанные памятники оставленными гуннами или какими-либо другими пришельцами, а полагает, что они принадлежат местному населению Восточной Европы, пришедшему в движение в начале нашей эры.

А. П. Смирнов упрекает А. X. Халикова в том, что он не раскрыл культуру Писеральских курганов, которые, по мнению рецензента, оставлены потомками абашевских племен (стр. 486) ⁴. Материалы Писеральских курганов опубликованы во втором томе «Трудов Марийской археологической экспедиции», где достаточно подробно говорится и о культуре этого, тогда ещё единственного в своем роде памятника ⁵. Там же раскрывается и неубедительность попытки А. П. Смирнова усмотреть в Писеральских курганах традиции абашевских племен, живших по крайней мере на полторы тысячи лет раньше. Между прочим, обычай захоронения на поверхности под небольшими насыпями, над которыми по истечении какого-то срока сооружали общий курган, был распространен достаточно широко, в противовес мнению А. П. Смирнова, считающего, что «такой обряд погребения, кроме абашевской культуры и Писеральского кургана (очевидно, курганов), не известен на территории Восточной Европы и Сибири в первые века нашей эры» (стр. 486). Так, еще в переходное время, от татарской к таштыкской эпохе в Сибири и Туве⁶ распространяется обычай сооружения общих насыпей над десятками и сотнями могил, первоначально имевших лишь невысокие холмики и нередко располагавшихся на уровне погребенной почвы. Погребения подобного рода известны и на раннегуннском Иволгинском могильнике ⁷. Захоронения на горизонте, т. е. на поверхности погребенной почвы, имевшие небольшие насыпи и затем перекрытые общим курганом, были не чужды и приуральским савроматам ⁸. Грунтовые кладбища под общей насыпью зафиксированы в Абатских курганах Зауралья конца I тысячелетия до н. э. ⁹ Следовательно, такой обряд не является уже столь исключительным и характерным только для абашевского it писеральского ритуала. Да и как можно говорить о родстве двух столь удаленных по времени культурных образований лишь на основе одной детали погребального обряда? Ведь сам А. П. Смирнов считает, что исследователь совершает большую методическую ошибку, если «не берет погребальный обряд в целом с учетом деталей, не сопоставляет его с погребальным инвентарем, а берет отдельные черты, иногда не имеющие большого значения в этническом определении» (стр. 493).

Появление в Среднем Поволжье памятников типа Писеральских курганов, Андреевского кургана, в известной мере и Кошибеевского могильника археологи, изучавшие эти памятники, связывают с началом серьезных этнических изменений в местной финно-угорской среде, вызванных внедрением прикамских племен, более южных сармат, а может быть, и будинского населения Подонья, против чего, кажется, не возражает и А. П. Смирнов (стр. 486). Никто, в том числе и А. X. Хали-

266

ков, не рассматривает их как гуннов. В этом плане и ставится вопрос в йтатьВ А. X. Халикова,⁰.

А. П. Смирнов считает, что А. X. Халиков не прав, «говоря о прекращении развития культур в первые века нашей эры (кара-абызской, пьяноборской, гляденовской) (стр. 486). Но это не открытие А. X. Халикова, ибо другие археологи, в той числе и А. П. Смирнов, отмечают серьёзные изменения, происшедшие в расселений пьяноборских и кара-абызских племен в начальные века нашей эры. В статье А. X. Халикова с соответствующей ссылкой на этих исследователей говорится, 4id не позже II или, самое крайнее, рубежа II—III вв. перестают существовать родственные племена кара-абызской (Башкирское Приуралье) и пьяноборской (Прикамье) культур¹¹. Так, по мнению А. X. Пшеничнюка, конечная граница исследованных им кара-абызских памятников доходит до I—II вв.¹², не позже рубежа И—III вв. датируется финал существования основных пьяноборских памятников Прикамья и возникновение в более западных районах позднепьяноборских (азелинских) памятников¹³.

По мнению А. П. Смирнова, в III—IV вв. и позднее на население Среднего Поволжья и Приуралья огромное этнокультурное воздействие оказали сарматские племена; непосредственное отношение к сарматам имеет и Тураевская курганная группа (см. рецензия, стр. 488—489). Здесь наблюдается явное противоречие в высказываниях А. П. Смирнова, который, с одной стороны, отрицает какие-либо этнические изменения в финно-угорской среде Поволжья и Приуралья в первой половине и середине I тысячелетия н. э., а с другой, считает, что «все археологические культуры Приуралья и Поволжья I и начала II тысячелетия н. э. имеют сарматский или восходящий к сарматским прототипам облик» (стр. 483).

Вряд ли можно так преувеличивать роль сарматских племен в развитии этнокультурных процессов в Прикамье и Поволжье, ибо основные исследователи сарматской культуры (К. Ф. Смирнов, М. Г. Мошкова и др.) полагают, что на рубеже нашей эры основная масса сарматских племен покидает районы Нижнего Поволжья и Южного Урала и перемещается западнее — в задонские и причерноморские степи¹⁴, а во II—IV вв. сарматы Южного Приуралья практически исчезают, смешавшись с пришлыми гунно-тюркскими племенами ¹⁵. Собственно сарматы рубежа и первых веков нашей эры, с погребениями в катакомбах или же с характерным диагональным положением в ямах квадратной формы¹⁶, едва ли оказали сколько-нибудь существенное воздействие на население более северных областей. Ни в Тураевских, ни в других курганных могильниках III—V вв. Прикамья мы не находим ни погребений в катакомбах, ни диагональных захоронений. Между прочим, для сарматской культуры отнюдь не свойственны, как это считает А. П. Смирнов, ровики вокруг курганов и каменные настилы и кольца, отмеченные в Тураевских курганах. Широко известные в Сибири и Зауралье ¹⁷, они начинают встречаться в Западном Приуралье лишь в начале эпохи великого переселения народов, т. е. в III—IV вв. ¹⁸ Одной из важных черт сарматского погребального обряда является меловая подсыпка, неизвестная ни в Тураевском, ни в Харинском могильниках и вообще не отмеченная ни в одном памятнике Среднего Поволжья и Прикамья. Отсутствует здесь и характерная позднесарматская керамика. Ссылка А. П. Смирнова на то, что тураевский сосуд аналогичен сосуду из Усатова, основана на недоразумении, ибо усатовский по форме, по оформлению края защипами и своими более крупными размерами ¹⁹ отличается от тураевского. А. П. Смирнов прав, утверждая, что методически неверно сравнивать лишь отдельные детали погребального обряда, а не культуры в целом, но, к сожалению, сам сплошь и рядом нарушает этот принцип. В противном случае он, очевидно, вынужден был бы согласиться с восточным, а не сарматским обликом культуры Тураевских курганов. Между прочим, «уступчатые зубцы мерлона» «в первых веках

¹⁰ А. X. Xаликов. Истоки формирования.., стр. 10—11.

¹¹ Там же, стр. 10.

¹² А. X. Пшеничнюк. О периодизации кара-абызских памятников. Уч. зап. ПГУ, 148. Пермь, 1967, стр. 166.

¹³ А. П. Смирнов. Очерки древней и средневековой истории народов Средне* го Поволжья и Прикамья. МИА, 28, 1952, стр. 81; В. Ф. Генинг. История населе» ния Удмуртского Прикамья в пьяноборскую эпоху. ВАУ, 10 Свердловск-Ижевск, 1970, стр. 90; С. М. В а с ю т к и н. О периодизации этнической истории населения Башкирии эпохи средневековья (III—XIII вв.). АЭБ, IV. Уфа, 1971, стр. 136.

¹⁴ К. Ф. Смирнов. Ранние кочевники Южного Урала. АЭБ, IV. Уфа, 1971, стр. 73.

¹⁵ Там же, стр. 76.

¹⁸ Там же, стр. 73.

¹⁷ К. А. Акишев, Г. А. Кушаев. Древняя культура саков и усуней долины р. Или, Алма-Ата, 1963, стр. 240—249; А. Г. Максимова. Цепочка курганов из могилы Караша I. Сб. «По следам древних культур Казахстана». Алма-Ата, 1970, стр. 125; М. Г. Мошкова, В. Ф. Генинг. Ук. соч., стр. 106.

¹⁸ К. В. Сальников. К вопросу о составе населения Южной Башкирии в I ты* сячелетии н. э. СА, 1958, 4, стр. 25—26.

¹⁸ И. В. Синицын. Археологические раскопки на территории Нижнего Поволжья. Уч. зап. СГУ, XVII. Саратов, 1947, стр. 92—93, рис. 64.

267

до и после нашей эры... получают исключительно широкое распространение в искусстве Средней Азии и выступают здесь как специфическое явление» ²⁰.

Серьезным обвинением звучит утверждение А. П. Смирнова, что А. X. Халиков «некритически отнесся к высказанным точкам зрения» о принадлежности кочевнических памятников Нижнего Поволжья и Прикаспия последней четверти IV и начала V в. гунно-тюркским племенам. Обратимся к исследователям этих памятников. Крупнейший знаток сарматской археологии К. Ф. Смирнов считает возможным предполагать значительное изменение культуры поздних сармат в первой половине I тысячелетия н. э., когда, по его мнению, в позднесарматской среде отмечается «значительная восточная примесь из Сибири, Казахстана и Средней Азии, в том числе и ранних тюрок, входящих в состав грозного и мощного гуннского союза» ²¹. И. П. Засецкая вслед за Й. Вернером²² полагает, что погребения Нижнего Поволжья конца IV — первой половины V в. следует увязывать с господством в Нижнем Поволжье гуннов (возможно, по происхождению тюрок) и что эта группа памятников «хронологически и культурно... относится не к позднесарматскому периоду, а входит в круг памятников последующей гуннской эпохи» ²³. Таким образом, основные исследователи так называемых позднесарматских памятников склонны увязывать их носителей с гуннами. На них мы и опирались в своей статье.

А. П. Смирнов считает невозможным сравнивать «обряд погребения Рождественского могильника с курганами Саратовского Поволжья» (стр. 490). Он полагает, что Рождественский могильник близок по обряду погребений Волынцевскому могильнику, но «этот материал исследователи обошли, так как он не соответствовал их историческим построениям» (стр. 491). Мне думается, что первое сопоставление вполне правомерно, ибо основная сущность погребального обряда (трупосожжение на стороне в одежде, помещение вместе с прахом поминальной пищи и изредка сосудов ²⁴) совпадает. Различие лишь в наличии или отсутствии курганных насыпей и преимущественном размещении под курганами праха на уровне погребенной почвы. Но на Нижней Волге есть и захоронения с обрядом трупосожжения — положенные в неглубокие ямы, введенные в насыпь курганов, а также бескурганные погребения, которые И. П. Засецкая справедливо рассматривает «как совершенно новые явления в степях Нижнего Поволжья и Северного Причерноморья, не характерные для сарматской культуры и получившие распространение лишь в период гуннского господства на данной территории» ²⁵. Причем и И. П. Засецкая, и И. В. Синицын считают не только возможным, но и необходимым объединить в явление одного порядка такие разные обряды погребения, возникшие в гуннское время, как устройство могил в виде узкой ямы с подбоем по длинной стороне, меридиональную ориентацию погребенных, наличие деформированных черепов, положение частей коня и курганные погребения с сожжением²⁶. Между прочим, такое сочетание характерно и для ранних протобулгарских могильников Дунайской Болгарии, в частности для могильника Девня 3 ²⁷, где наряду с трупоположением костяков с деформированными черепами встречаются и кремации, причем прах положен в неглубокие ямы, что также соответствует обряду погребения Рождественского могильника.

П. Н. Старостин, занимающийся памятниками именьковской культуры, достаточно убедительно показал различие погребального обряда Рождественского и Во- лыпцевского могильников, которое выражается в характерности для волынцевских погребений помещения кремированных остатков в глиняных сосудах — урнах, куда клали, очевидно, и несожженную одежду²⁸. Он же отметил и известные различия в материальной культуре этих двух памятников, в частности наличие в Волынцевском могильнике гончарной керамики с клеймами и т. п. ²⁹ Поэтому, не останавливаясь на дополнительном сопоставлении этих двух комплексов, хотелось бы заметить, что в последпие годы на территории именьковской культуры открыты новые погребения, выполненные в обряде трупосожжения, аналогичном обряду Рождественского могильника (Байгугинский, Старо-Куйбышевский и другие могильники). Но не ис

268

ключено, что часть именьковскжх и близких им племен придерживалась и обряда трупоположения. По крайней мере, такое сочетание зафиксировано в восточных районах (Кушнаренковский могильник, Уфимско-Пушкинское погребение и т. п.). На это и обращается внимание в нашей статье, где на основе сходства погребально^ го обряда именьковских и гунно-тюркских памятников, а также других особенностей культуры, предполагается- возможным говорить о принадлежности именьковских племен к тюрко-угорскому кругу.

Упрекая А. X. Халикова в том, что он «распространяет тюркские племена на широких пространствах Среднего и Северного Приуралья», А. П. Смирнов утверждает, что А. X. Халиков при этом ссылается на «Гляденовское костище с недоказанным обрядом трупосожжения», на Бурковский могильник, «якобы аналогичный культуре Турбаслинского и Бирского могильников, и ряд вещей типично сарматских, а иногда и развившихся на основе античных прототипов» (стр. 491). Не знаю, где А. П. Смирнов прочитал такие утверждения, ибо в статье написано о том, что «в бассейне среднего и верхнего течения р. Камы в III—IV вв. еще сохранялись позднегляденовские (финноязычные. — А. X.) племена с характерными для них могильниками с обрядом трупосожжения. Но где-то на грани IV—V вв. сюда вторгаются пришельцы, принесшие курганный обряд захоронения, обычай деформации головы и материальную культуру, сходную с культурой Турбаслинского, Бирского и других могильников (серьги, украшенные зернью, полые коньковые и медвежьи подвески и т. п.) « ^э0. Едва ли кто будет возражать против этого утверждения. Следует заметить, что одновременно в Среднем и Верхнем Прикамье наблюдается оседание вещей явно гуннского происхождения — бронзовый котел из района Чердыни, комплекс вещей из Беклемишева поля, украшения с зернью и инкрустациями и т. п. ³¹ На этом основании в статье А. X. Халикова говорится об этнокультурных изменениях, начавшихся в IV—V вв. в Прикамье, в которых предполагается и участие гунно-тюркских племен.

Возражение у А. П. Смирнова вызывает и тезис о значительном воздействии пришлого (тюрко-угорского) населения в IV—V вв. на окружающее финно-угорское население Среднего Поволжья и Приуралья. Правда, и здесь рецензент не приводит убедительных опровержений, а ограничивается фразой: «доказательства, приведенные в работе, несерьезны» (стр. 492). Между тем в статье, со ссылками на соответствующую литературу, констатируется факт внедрения в азелинскую, т. е. местную финно-угорскую, среду таких новых явлений культуры и экономики, как пашенное земледелие и коневодство, широкое распространение культа коня, заимствование у пришельцев отдельных типов оружия (мечи, шлемы, кольчуги, панцыри) и ряда этнографических деталей одежды — нагрудники, широкие пояса, полусферические шапки типа такьи и т. п. ³² А. П. Смирнов прав лишь в одном — я неточно указал ссылку на работу Е. И. Горюновой (вместо стр. 186 в результате опечатки показана стр. 156), где говорится о находке в раскопе III Вичмарского могильника скопления мелкораздробленных пережженных костей вместе с обломками плоскодонного сосуда ^зэ.

Ряд элементов материальной культуры азелинских племен находит параллели в этнографии чувашского народа ^Э4, что было в свое время отмечено В. Ф. Генингом ³⁵. Но это еще не означает, что азелинцы были прямыми предками чувашей. В нашей статье наряду с таким вариантом отмечается и другой — возможное воздействие именьковцев на предков чувашского народа. При этом нас не должно смущать отсутствие памятников именьковского типа на территории современного расселения чувашей (стр. 492). Показателен прежде всего факт наличия именьковско-азелин- ских корней в этнографии чувашского народа, а также и то, что именьковские памятники вплотную подходят с востока (в бассейне р. Свияги) и юга (в бассейне р. Суры) к территории Чувашии, так же как и азелинские памятники по Волге окаймляют Чувашию с севера. Лишь относительно слабая изученность территории Чувашии в археологическом отношении и особенно памятников середины и второй половины I тысячелетия н. э. пока оставляет неясной судьбу населения Чувашского Поволжья в это время. И едва ли здесь уместен призыв А. П. Смирнова к учету «интересных соображений В. Ф. Каховского о движении савиров на Кавказ и затем уже в конце I тысячелетия н. э. — на Среднюю Волгу» (стр. 492), ибо В. Ф. Каховский, кроме шатких построений, воздвигнутых на основе отрывочных письменных сообщений, никаких археологических материалов, характеризующих культуру савиро- суваро-чувашей и подтверждающих их движение на Кавказ и на Волгу, так же как и их культурную преемственность между собой, не приводит ^зв.

269

Вторая часть статьи А. X. Халикова посвящена судьбам населения Поволжья и Прикамья в эпоху тюркского каганата. Опираясь па археологические памятники рубежа VI—VII п VII вв., выявленные в Приуралье и Среднем Поволжье, и привлекая обширный комплекс находок так называемого закамского серебра, автор говорит о новых проникновениях тюркоязычных племен в лесостепные районы востока Европейской частп СССР ³⁷. А. П. Смирнов не согласен с этим и упрекает автора статьи в том, что он «играя фактами, иногда имеющими частный характер, почти изгнал финно-угров из Среднего и Верхнего Прикамья, сменив их смешанным населением, в котором бол. ыпую роль играли тюрки и угры» (стр. 493). Во-первых, какими фактами, имеющими частный характер? Об этом А. П. Смирнов умалчивает. Во-вторых, в статье А. X. Халикова этот вопрос решается в предположительном плане и отмечается, что для окончательного его решения «мы еще не обладаем достаточной суммой материала» ³⁸. Что же касается тезиса о том, что так называемое закамское серебро может быть использовано как источник в определении времени и характера этнокультурных изменений в Западном Приуралье, то к этой мысли пришел и основной исследователь этих материалов В. Ф. Лещенко, который, правда, основной приток серебра на Урал связывает с проникновением булгар в VII—VIII вв. на Нижнюю Каму ^зэ. Никаких возражений против этого рецензент не высказывает.

Рецензия А. П. Смирнова не убеждает в неправомерности выводов А. X. Халикова. Археологические материалы Западного Приуралья и Поволжья, относящиеся к I тысячелетию н. э., свидетельствуют о значительных этнокультурных изменениях, вызванных прежде всего внешними причинами, среди которых немаловажное значение имело внедрение в край несколькими волнами пришельцев, связанных с племенами гунно-тюркского мира.

А. X. Халиков

³⁷ А. X. Xаликов. Истоки формирования..., стр. 21—36.

³⁸ Там же, стр. 35.

³⁹ В. Ф. Лещенко. Восточные клады на Урале в VII—XIII вв. (по находкам художественной утвари). Канд. дис. Архив ЛОИА, ф. 35, оп. 2, № 1963, стр. 242.

В своей рецензии А. П. Смирнов значительную часть критики направил против положений статьи П. Н. Старостина «Этнокультурные общности предболгарского времени Нижнего Прикамья». Главное внимание рецензента обращено на вопросы происхождения памятников именьковского круга и их этническую принадлежность, а также заселенность Нижнего Прикамья в послеананьинское время.

Памятники именьковского круга первоначально определялись археологами как Городецкие. При этом считалось, что с распространением пашенного земледелия значительная часть городецких племен в первые столетия нашей эры переселились за Волгу. В последние годы ряд исследователей склонен выделять их в самостоятельную культуру. Именьковскую культуру как самостоятельную, имеющую право на существование, по-видимому, признает и А. П. Смирнов ¹. Правда, ядро населения, оставившего эти памятники, он по-прежнему связывает с городецкими племенами. Будучи сторонником выделения самостоятельной именьковской культуры, я исходил прежде всего из своеобразия материалов, опубликованных в специальном своде².

Говоря о генетической свя. ш городецких и именьковских памятников, А. П. Смирнов упрекает автора за то, что тот не использовал материалы Елховских поселений и неверно датирует Балымерский Шолом (стр. 495). На этих поселениях была обнаружена сетчатая керамика. Работами последних лет она выявлена на ряде поселений Нижнего Прикамья, в том числе в нижних горизонтах II Маклашеевского городища, Коминтерновского поселения «Курган», на городище «Гремячий ключ» и других памятниках. Нами уже отмечалось, что посуда с отпечатками «сетки» на указанных памятниках обычно сопровождалась круглодонноп керамикой с примесью толченых раковин, украшенной по шейке оттисками шнура, гребенки, ямочными вдавлениями и прочерченными линиями. Металлические вещи и другие предметы, найденные с этой посудой, датируются финальной бронзой — ранним железом^э. Меня не убеждает нижняя дата ряда комплексов Елховских городища и селища (II—IV вв. н. э.) ⁴. предложенная Н. Ф. Калининым и поддержанная А. П. Смирновым ⁵.

270

Н. Ф. Калинин подразделяет керамику Елховского городища на три типа. К первому он относит темно-серую и желто-серую посуду с толщиной стенок 3—5 мм. Орнамент чеканный, напоминающий нечеткие очертания рогожки (псевдорогожный). Она составляет 11,6 % общего количества керамики из шурфа. По мнению Н. Ф. Калинина, эта керамика аналогична посуде с ульяновских и саргтовских «городищ рогожной керамики» II—IV вв.

Второй тип керамики, по Н. Ф. Калинину, имеет ясно выраженные пьяноборские признаки: глина с примесью толченой раковины, днища округло-выпуклые; орнамент гребенчатый, с глубокими ямками у основания венчика. Встречается орнаментация гребенчатая и резная. В верхнем горизонте орнаментированной посуды не встречено. В третий тип Н. Ф. Калинин выделил керамику буртасскую, составляющую в нижнем горизонте 15 % всей керамики, а в верхнем 42 %. На селище, примыкающем к городищу, зафиксирован слой мощностью около 30 см. В нем псевдорогожная керамика составляет 8, пьяноборская 46 и буртасская 46 %.

Мне думается, что говорить о реальном соотношении групп керамики этого памятника надо весьма осторожно, так как на Елховских городище и селище закладывались лишь шурфы. Кроме того, Н. Ф. Калинин, на мой взгляд, неоправданно включает в один тип (второй) лепную керамику с примесями толченых раковин без •орнамента и орнаментированную оттисками шнура в сочетании с ямочными вдавле- ниями, оттисками гребенки, а также резными линиями. Орнаментированная керамика данного типа вполне сопоставима с материалами финальной бронзы — раннего железа. Наконец, Н. Ф. Калинин не указывает количества керамики первой группы по горизонтам. Возможно, что посуду первой группы на данных поселениях следует относить к финальной бронзе и раннему железу. Учитывая изложенное, я не привлек материалы Елховских поселений в своей статье. И мне кажется, что они не могут быть использованы для утверждения генетического родства именьковских и городецких памятников.

Нужно быть осторожнее и при определении нижней даты Балымерского Шолома, в нижних горизонтах которого обнаружено несколько фрагментов сосудов с «рогожкой» ⁶. Формы их мы не знаем. Есть находки, говорящие о существовании Шолома и в более раннее время. В числе их железное копье с ребром, идущим вдоль всего пера, из коллекции В. В. Егерева. Почему-то исследователи, занимавшиеся в 50-е годы изучением этого памятника, не использовали наблюдений А. А. Спицына⁷ и материалы В. В. Егерева⁸.

Весьма трудна проблема этнической принадлежности именьковского круга памятников. Это мною подчеркивалось не раз. При прочтении рецензии у читателя может сложиться впечатление, что я вообще изгопяю финно-угров из Нижнего Прикамья. Финно-угорский компонент и роль финно-угорского населения в сложении именьковской культуры мною никогда не отрицались ⁹.

Можно ли отрицать проникновение тюркоязычных племен в середине I тысячелетия н. э. на Среднюю Волгу? Здесь нет необходимости повторять положения, высказанные мною и другими авторами. Известно, что проникшие в Восточную Европу тюркоязычные племена утратили многие черты далеких предков и во многом восприняли позднесарматскую культуру ¹⁰. Поэтому выделять чисто тюркские комплексы в данном регионе весьма затруднительно. Но если учесть общую политическую обстановку, сложившуюся в Прикамье в I тысячелетии н. э., то проникновение тюркских элементов весьма вероятно. И здесь наряду с другими источниками определенное место должен занять большой остеологический материал, обработанный А. Г. Петренко.

Рецензент возражает против того, что «Нижнее Прикамье в послеананьинский период до первых столетий нашей эры было редко заселенной территорией». Он упрекает П. Н. Старостина за то, что тот оставил без. внимания ранние материалы •с вятских могильников (Воробьевского, Вичмарского, Атамановы кости). А разве это противоречит нашему утверждению? А. П. Смирнов датирует ранние комплексы этих могильников первыми столетиями нашей эры¹¹. Даже соглашаясь с этой датировкой, нельзя не видеть, что между первыми столетиями нашей эры и концом ананьинской культуры значительный хронологический разрыв. Кроме того, в послевоенные годы на этой территории проводились широкие разведочные работы, вы

^в Б. Б. Жиромский. Древнеродовое святилище Шолом. МИА, 61, 1958, •стр. 446.

⁷ Архив ИИМК АН СССР, ф. 1, д. 63; А. А. С п и ц ы н. Заметки из поездки 1898 г. ИАК, 60, СПб., 1916, стр. 80, 81.

⁸ ИОАИЭ, XXXIII, 1—2, 1926, табл. 1.

⁹ II. Н. Старостин. Памятники именьковской культуры. САИ, Д1-32, 1967, •стр. 31; е го ж е. Этнокультурные общности..., стр. 52.

¹⁰ М. И. Артамонов. История хазар. Л., 1962, стр. 43; К. Ф. Смирнов. Работа первого Нижневолжского отряда Сталинградской экспедиции. КСИИМК, 55, 1904, стр. 74.

¹¹ А. П. Смирнов. Очерки древней и средневековой истории народов Среднего Поволжья и Прикамья. МИА, 28, 1952, стр. 76—78.

271

явившие сотни археологических памятников различных эпох. Однако среди них нет памятников послеананьинских.

В основных моментах дискуссия по памятникам I тысячелетия н. э. полезна, так как она поможет найти отправные точки для дальнейших поисков, заострить внимание на узловых и коренных вопросах. Думаю, что в полемике А. П. Смирнов сгустил краски, обвиняя меня в пренебрежительном отношении к точкам зрения других исследователей, тенденции опорочить противников и т. д.

П. Н. Старостин

* * *

Статья Б. А. Халиковой в рассматриваемом сборнике посвящена анализу погребального обряда Танкеевского могильника, исследованного в последние годы, в выяснению истоков населения, оставившего этот интересный памятник периода образования Волжской Булгарии (IX—X вв.). Учитывая сложность похоронного ритуала, отражавшего смешанный состав населения, автор не ограничился его описанием и привел в тексте статистическое сопоставление всех основных деталей обряда друг с другом и с различными типами керамических сосудов могильника. Проведена подобная корреляция и для ям сложной конструкции с заплечиками '. В этой связи вызывает недоумение замечание А. П. Смирнова о том, что в статье Е. А. Халиковой «не сопоставлены формы могильных ям с положением костяка, с ориентировкой и с могильными комплексами» (стр. 497).

Далее рецензент пишет о том, что мою статью, а также следующую за ней статью Е. П. Казакова, анализирующую вещевой материал Танкеевского могильника, нельзя считать публикацией памятника. Характер публикаций, как известно, может быть различным. Ограниченные небольшим объемом статей в сборнике, авторы не могли дать в них исчерпывающую характеристику всех материалов могильника, на котором вскрыто около 900 погребений, и параллельно с публикацией этих предварительных статей подготовили и сдали в печать более детальное исследование

о Танкеевском могильнике с описанием всех вскрытых погребений, с таблицами, перечислением комплексов и т. д.

Каких-либо других критических замечаний на статью Е. А. Халиковой в рецензии нет. Остается неясным, чем же продиктован столь категоричный вывод рецензента, что «публикация Танкеевского могильника страдает существенными недостатками» и «не отвечает уровню науки пашего времени» (стр. 497). Приблизительно то же сказано о статье Е. П. Казакова, посвященной анализу погребального инвентаря Танкеевского могильника и выяснению его даты. А. П. Смирнов выступает против датировки могильника VIII—IX вв. Однако Е. П. Казаков пишет, что «общей датой могильника следует признать время IX—X вв.» ². Серединой IX — началом XI в. определяется время функционирования могильника и в статье Е. А. Халиковой ³. Очевидно, расхождений в датировке памятника у авторов и рецензента нет.

Е. А. Халикова

¹ Е. А. Халикова. Погребальный обряд Танкеевского могильника (К вопросу об истоках населения Волжской Булгарии IX—X вв.), Археология и этнография Татарии, 1. Казань, 1971, стр. 72.

² Е. П. Казаков. Погребальный инвентарь Танкеевского могильника. Сб. «Археология и этнография Татарии», 1. Казань, 1971, стр. 146.

³ Е. А. Xаликова. Там же, стр. 64.

На сегодня ни у кого не вызывает сомнения важность исследований историа древних животных — сельскохозяйственных и охотничье-промысловых, а следовательно, животноводства и охоты как основных отраслей экономической жизни древних обществ вообще.

Но серьезное препятствие на этом пути создает отсутствие обязательных и полных сборов при исследовании того или иного археологического памятника остатков животных и квалифицированная обработка их, согласно существующей в настоящее время методике остеологических исследований, проводимых в свое время В. И. Цалкиным. Кроме того, в связи с усиленным вниманием, которое уделяется подобного рода работам в зарубежных странах (ГДР, ФРГ, Венгрия, Польша), а настоящее время периодически уточняются и дополняются ныне принятые остеологические методы исследований, которые не всегда учитываются. Далее, одним иа основных условий при проведении археозоологических исследований является обязательное соблюдение закона взаимосвязи истории природы и истории людей: «... до тех пор, пока существуют люди, история природы и история людей взаимно обусловливают друг друга» *. Это служит достаточным основанием для обязательного-

¹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Немецкая идеология. Соч., 3, М., 1955, стр. 16, Примечание (петит).

272

сопоставления результатов остеологических данных как памятников, принадлежащих различным культурам, так и одноименных, в пределах основных ландшафтных зон. А с другой стороны, столь же несомненно, что значение тех или иных отраслей хозяйства у отдельных племен чаще всего различно, что является свидетельством глубоких различий в жизненном укладе. Кроме того, плохая сохранность «кухонных остатков», особенно характерная для материалов ранних памятников, дает мало возможностей для остеометрической характеристики. При ограниченном же количестве имеющихся измерений это может иметь случайный характер. Знание всего отмеченного выше и решило выбор определенного круга памятников, сопоставления которых приведены в статье А. Г. Петренко и выводы по которым трудно признать случайными, в чем позволил себе усомниться А. П. Смирнов на стр. 491, где он отмечает, что «к своим вольным выводам А. X. Халиков присоединяет выводы А. Г. Петренко, основанные на недоразумении». Далее рецензент упрекает А. Г. Петренко в том, что для сравнения она привлекает остеологические материалы с достаточно отдаленных территорий (дьяковско-верхнеокские памятники и др.) и но использует известные остеологам памятники городецкой культуры, такие как Горо- децкое и Танавское городища.

Нам известны сегодня не только предложенные А. П. Смирновым вышеназванные опубликованные городецкие памятники с остеологическими видовыми и частично морфологическими данными. Мы знаем и такие городища городецкой культуры, как Мамалаевское, Ножа-Вар, Пичке-Сорче, Таутовское, Хула-Суче и др., хотя данные определения костей животных из них не были опубликованы В. И. Цадкиным. Эти материалы были любезно предоставлены нам исследователем при жизни. Но все они, даже вместе взятые, не представляют собой значительного массового материала, а порой дают лишь единичные по промерам данные. Но привлечение их для сравнения с именьковским комплексом усиливает высказанные А. Г. Петренко основные положения, а именно различия в видовом составе и морфологических показателях, характере использования домашних животных и т. д.

Мы внимательно проанализировали результаты остеологических исследований Танавского городища, которые были проведены В. И. Цалкиным ². Расположен этот памятник в сильно остепненном районе Саратовского Заволжья и представляется многослойным с вышележащим золотоордынским слоем. Исследуемый слой городецкой культуры в работе В. И. Цалкина отнесен к группе лесостепных скифского времени. Сопоставляя дьяковско-верхнеокские памятники с саратовскими скифского времени (Танавское городище), он делает заключение, что основные средние размеры костей крупного рогатого скота из раскопок дьяковско-верхнеокских городищ весьма близки и колеблются лишь в допустимых пределах ^э. Сопоставления же данных именьковских памятников с дьяковско-верхнеокскими по этому виду дали статистически достоверные различия. Там же В. И. Цалкин сообщал, что в слоях скифского времени пока еще не найдены костные остатки кошки и верблюда. Не зафиксированы остатки этих животных ни в одном памятнике городецкой культуры. Что же касается сопоставления морфологических данных по лошадям, то различия дьяковско-верхнеокских и саратовских пород в скифское время совершенно очевидны. Лошади Танавского городища дают один и тот же тип — степной, близкий к казахскому и в известной мере и к лошади именьковской культуры. Это не удивительно и станет вполне объяснимым, если вспомнить о природно-географической близости Танавского городища с районом бесконечных миграций кочевников южнорусских степей, у которых конь был залогом благополучия и являл собой продукт 061- мена.

Появление этого типа лошади в именьковское время в лесной и лесостепной зонах, как и других степных пород и видов животных, могло происходить лишь в результате проникновения в эти районы населения, активно связанного со степным скотоводческо-земледельческим миром. Об этом и пишется в статье А. Г. Петренко.

Приведенные в нашей статье сопоставительные материалы действительно показывают, что остеологический комплекс именьковских памятников отличается от остеологического комплекса местных лесных и лесостепных культур. Это отличие показывает существенную разницу именьковской культуры от местной финно-угорской, что подтверждают и основные исследователи именьковских памятников. Поэтому мы не можем согласиться с утверждением А. П.. Смирнова, что «в статье А. Г. Петренко остались недоказанными основные положения, так как автор обошел молчанием основной материал и сопоставил данные именьковской культуры с материалом, имеющим к данному вопросу отдаленное отношение».

А. Г. Петренко

В заключение хотелось бы отметить невыдержанный, подчастую даже оскорбительный тон, допускаемый рецензентом по отношению к критикуемым авторам. Особенно это показательно в отношении А. X. Халикова и Р. Г. Фахрутдинова. Пос-

² В. И. Цалкин. Древнее животноводство племен Восточной Европы и Средней Азии. МИА, 135, 1966.

³ Там же, стр. 23.

273

леднего А. П. Смирнов обвинил в том, что он «плохо разбирается в материале булгарской культуры..., булгарского материала не знает и не владеет приемами датировки» (стр. 501) и что вообще статья Р. Г. Фахрутдинова тенденциозна, «написана не на профессиональном уровне и является наиболее слабой в данном сборнике» (стр. 504).

Проблемы, поднятые в сборнике «Вопросы этногенеза тюркоязычных народов Среднего Поволжья», имеют принципиальное значение. Их изучение и решение отнюдь не вызваны тем, что «между татарскими и чувашскими историками и археологами ведется давний спор о булгарском наследии», как это пытается представить А. П. Смирнов (стр. 503). Объективное решение этих проблем возможно лишь на основе детального и подлинно научного изучения фактического материала. Очевидно, назрела необходимость организации специальной научной сессии, где в деловой обстановке следовало бы обсудить вопросы этногенеза тюркоязычных народов Поволжья и Приуралья.

274