Эпиграфические памятники города Булгара

ББК 63.3 (2Р-Тат.)

М 92

Авторы рассказывают об эпиграфических памятниках XIII—XIV веков бывшей столицы Волжской Булгарии — города Булгара, которые рассматриваются как образцы декоративного искусства, языка и истории волжских булгар.

Книга адресована широкому кругу читателей.

      4902020000—302

М 281-87

      М 132(03)—87

© Татарское книжное издательство, 1987

Скачать PDF, 4,9 MB

См. также

• Махмуд ал-Кашгари. Диван Лугат ат-Турк / Перевод, предисловие и комментарии З.-А. М. Ауэзовой. Индексы составлены Р. Эрмерсом. — Алматы: Дайк-Пресс, 2005. — 1288 с. + 2 с. Вкл.

Ссылки

• Мухаметшин Д. Г.. Хакимзянов Ф. С. Эпиграфические памятники города Булгара. — Казань: Татарское кн. изд-во, 1987. — 128 с.

 

 

Язык же жителей Сувара XI века, судя по примерам М. Кашгари, обнаруживал большое сходство с огузским и кипчакским языками (а они как раз имеют общетюрк­ский з-признак). Означало ли это то, что сувары гово­рили на языке общетюркского типа или же М. Кашгари были зафиксированы образцы речи отдельных купцов-кипчаков, проживавших в то время в городе, ведь Су­вар находился на караванном пути из Средней Азии в г. Булгар? К сожалению, наши знания о языке сувар не выходят за рамки общих представлений, поэтому у нас нет достаточно аргументированных оснований для вы­водов в этноязыковом плане, сравните суварские (сабирские) имена Акум, Берихос, Балах, Илирик, Конулсиз, Тиранис, Хоногур. Все же хочется привести мнение автора сводной работы о хазарах, американского уче­ного Петера Голдена, который считает язык сабиров (сувар) обычным тюркским в отличие от языка огузо-тюрок.

Мухаметшин Д. Г.. Хакимзянов Ф. С. Эпиграфические памятники города Булгара. — Казань: Татарское кн. изд-во, 1987. — С. 86.

 

Как было указано выше, в языковом отношении все булгарские памятники делились на две группы, в одной группе ведущим был р-признак. Примечательно то, что в XV веке такие памятники совершенно исчезают, точнее говоря, такой язык больше не употребляется для офор­мления текстов надгробий. Продолжает применяться лишь з-язык, который вырос из общенародного разго­ворного койне волжских булгар.

Мухаметшин Д. Г.. Хакимзянов Ф. С. Эпиграфические памятники города Булгара. — Казань: Татарское кн. изд-во, 1987. — С. 121—122.

Содержание

 

---

Введение

О камни,

Вы сама история.

С. Капутикян

Письмо является основой всех цивилизаций мира. Создание предметного письма в первобытнообщинном строе по мере совершенствования материала для письма и объединения человечества в многолюдные коллективы привело к осуществлению потребности в письменном об­щении, и рисуночный облик письма принял буквенную форму.

Писать можно на чем угодно: на бересте, тканях, ко­же, глине, бумаге, предметах из металла и дерева, ке­рамических изделиях, камнях и т. д. Надписи на кам­нях, несмотря на присущую им краткость, по значимо­сти близки к старинным рукописям, но у них имеется и бесспорное преимущество. Если рукописям обычно при­суще наличие нескольких отличающихся друг от друга списков, что приводит к разночтениям, то эпиграфии не имеют копий, к тому же место установки эпиграфическо­го памятника, как правило, совпадает с местом изго­товления, или, за редким исключением, находится от него в непосредственной близости, и в силу этого явля­ется ценнейшим документом эпохи того региона, где обнаружен.

Когда-то великий царь древних персов Дарий I тор­жественно завещал потомкам:

Много труда и времени требовало монументальное письмо. Резчиками высе­кались на камне красивые, строгие буквы. И такая ме­мориальная, чаще всего надгробная, надпись была вечной, ее не страшило время. Недаром из глубин веков больше всего дошло до нас текстов, вырезан­ных на камне. «Я — вечный камень... Памятник я по­ставил...» — провозглашал, например, каган древних тюрков Кюль-тегин.

Дворец Дария I, стояв­шего во главе державы, ко­торая до создания империи Александра Македонского была величайшим госу­дарственным образованием древнего мира, был открыт лишь благодаря клинопис­ным надписям, высеченным на некогда величественных монументах, памятниках-надгробиях.

Во время пиршества Алек­сандр Македонский швырнул горящий факел во дворец в отмщение за разруше­ние персами Афин. Город Персеполь был разграблен и спален. И лишь в 1803 году благодаря Гротефеиду мир узнал местоположение дворца и города, когда тот де­шифровал древнеперсидскую клинопись. «Дарий, царь великий, царь царей, царь стран, Гистаспа сын, Ахеменид [тот], который построил этот дворец», — гласила надпись.

У многих древних народов существовал обычай уста­навливать надмогильные монументы с надписями. Бла­годаря сохранившимся памятникам открываются новые письменности, культуры, узнаются древние языки. Одна­ко не все загадки древности поддаются разгадке. «За­гадкой всех италийских загадок» назвали ученые забы­тый язык этрусков, живших в I тысячелетии до нашей эры на территории современной Италии. Исследователи научились читать каждое слово, но почти совершенно не понимают этот язык. Между тем, из известных науке — свыше 9000 этрусских надписей четыре пятых составля­ют совсем короткие надмогильные тексты, дающие лишь личные имена и кое-какие термины родства. Выходит, с одной стороны, эпитафии сохраняют письменность и язык, на котором высечен текст, но с другой — эпитафийный характер не позволяет полностью раскрыть язык надписи.

К счастью исследователей, древнетюркские эпитафии не были столь короткими, как этрусские, что дало воз­можность В. Томсену и В. В. Радлову раскрыть тайну тюркской рунической письменности и представить миру первые образцы тюркского письменно-литературного языка VII—IX веков.

Вначале немного истории.

Холодное лето 1889 года. Небольшая экспедиция Н. Ядринцева все дальше и дальше углублялась в мон­гольские степи. И вот в долине реки Орхон она наткну­лась на крупнейший храмовый комплекс, воздвигнутый в честь принца и полководца Кюль-тегина, который скончался в 731 году. Но все это выяснилось гораздо позже, после различных экспедиций, а пока перед ни­ми лежали развалины какого-то строения, низкая кир­пичная стена длиной в 25 метров. Начиная от входа на расстоянии 4,5 км тянется ряд каменных изваяний лю­дей и баранов, установленных в 10—12 метрах друг от друга. Здесь же находилась мраморная плита высотой в 3,5 метра, сброшенная с постамента — черепахи. Их поразило обилие значков, начерченных со всех сторон камня.

Такой же второй памятник был обнаружен в одном километре от этого места, но, к сожалению, разбитый на несколько кусков и местами выветрившийся. Тогда, еще ни сам Ядринцев, ни его спутники и не подозрева­ли, что найденные ими надмогильные памятники по­служат основой, на которой станет возможной расши­фровка древнетюркской рунической письменности.

Правда, первые сведения о памятниках тюркской ру­нической письменности имелись еще со времен Петра I, но их никто не мог читать. Лишь в 1893 году датскому ученому В. Томсену удалось установить значение знаков и найти ключ ко всему алфавиту надписей с берегов рек Орхон и Енисей. Академик В. В. Радлов дал пере­вод текстов стел, обнаруженных Ядринцевым, которые оказались надмогильными памятниками тюркского кага­на Бильге (т. е. «мудрого кагана») и его младшего бра­та Кюль-тегина (т. е. принца Кюль). На холодном сером камне была написана вся история древнетюркского го­сударства, его мощь, величие и советы будущему поко­лению. Так, надмогильные обелиски возвратили нам из глубин истории забытые племена и государства Цен­тральной Азии, познакомили с государственным строем древних тюрков, поведали о языке этих племен.

Много интересных историй можно рассказать о рас­шифровке древних памятников, но мы в своем рассказе остановимся лишь на надмогильных памятниках волж­ских булгар — предков казанских татар. Почему именно на них? Потому, что это единственные датированные ис­торические источники, оставленные булгарами для по­томков. Конечно, у исследователей еще теплится луч надежды, что когда-нибудь в рукописных хранилищах отыщется и сочинение на булгарском языке или обна­ружится надпись с более пространным текстом. Здесь сразу же приходит на ум имя основоположника булгаро-татарской письменной поэзии Кул Гали и его поэти­ческая жемчужина — поэма «Кисса-и Йусуф». Обычно произведения такого характера опираются на хорошо обработанную систему художественных и языковых сред­ств и нередко невозможно однозначно определить, на ка­ком языке они сочинены. То же самое можно сказать и в отношении языка «Кисса-и Иусуф». Говоря о нем, ученые называют его то литературным огузским или огузо-кипчакским языком (Э. Н. Наджип), то староос­манским (К. Броккельман), то поволжским тюркий (Дж. Алмаз, Ф. С. Фасеев) и т. д. Смешанный огузо-кипчакский характер языка этой поэмы позволяет считать его продолжением среднетюркского литературного языка, сформировавшегося когда-то в Хорезме на огузо-кипчакской диалектной основе. Однако нельзя упускать из виду то обстоятельство, что «Кисса-и Йусуф» поэти­ческое произведение, написанное в «высоком» стиле, который, как правило, бывает оторванным от народно-разговорного языка и характеризуется искусственным, книжно-литературным. Ведь поэтический язык склады­вается на основе отобранных поэтической традицией форм разных диалектов или языков, которые, подобна сложному узору, состоящему из более простых линий и завитушек, в языке произведений образуют неразрывное поэтическое единство.

Несомненно, данная поэма создана на основе литера­турно-языковых традиций периода караханидов, т. е. су­ществования одного из культурнейших тюркских госу­дарств Средней Азии в X—XII веках. Образовавшееся в X веке в Семиречье мощное государство Караханидов подчинило себе уйгурские княжества и тюрко-иранское население, проживавшее между Сырдарьей и Амударьей. Таким образом, были созданы предпосылки для синтеза тюркской и персидской культур и появившиеся литера­турные традиции оказывали влияние на литературу и языки других регионов вплоть до XIV—XV веков. Не противоречит этому и вывод Н. Ш. Хисамова об огузских и булгаро-татарских фольклорных литературных исто­ках поэмы.

На развалинах древнего города

На крутом берегу, над водными просторами великой реки Волги возвышаются белокаменные постройки ты­сячелетнего города. В X—XV веках здесь находился крупнейший политический, экономический и культурный центр Поволжья — город Булгар, который в золотоордынском периоде именовали Великими Булгарами, вслед за великим городом Биляром. Теперь древнейший го­род — обширное городище с архитектурно-археологиче­скими памятниками — объявлен государственным историко-архитектурным заповедником.

Различные предметы, находимые археологами на поверхности и при раскопках, свидетельствуют о былом богатстве и величии погребенного здесь древнего города. Обычно считается, что названия городов нередко отражают наименования племен, так как город в боль­шинстве случаев является племенным центром. Так, Сувар был центром суваров (сабиров), Ошель — ишкилей (эсегелов), а Булгар, по всей видимости, являясь столи­цей государства, назывался по имени господствующего племени. Исторические источники упоминают о присут­ствии в Волжской Булгарии многих племен — берсул, собекулян, челмат, темтюз, баранджар, местных финно-угорских и других. Но важно то, что в XII веке уже сло­жилась единая булгарская народность.

Еще задолго до основания Булгара место впадения Камы в Волгу являлось пунктом обмена, в булгарскую эпоху оно стало своего рода ярмаркой, куда приезжали торговцы из разных мест. Город Булгар был известен как центр торговли с Востоком, Византией, Русью и се­верными народами. По этому поводу в начале X века Ибн-Руста писал: «Хазаре ведут торг с Булгарами, рав­ным образом и руссы привозят к ним свои товары». В 922 г. Ибн-Фадлан сообщал: «У них [булгар.— Ф. X.] много купцов...» Всю торговлю востока с севером булга­ры держали в своих руках и не допускали восточных купцов на север, сочиняя всякие небылицы, чтоб запу­гать конкурентов.

В 20-х годах X века в истории Булгарии произошло крупное политическое событие — прибыло посольство багдадского халифа Муктадира по просьбе царя булгар Алмуша. Царю хотелось не только укрепить мусульман­ство в стране, но и, с помощью багдадских строителей, соорудить крепость для защиты от врагов. Принятие ислама имело для государства булгар большое значение, так как приобщило к мусульманской культуре, являв­шейся тогда передовой культурой Востока. Однако до нас не дошли ни культовые сооружения, ни другие по­стройки того времени. Все сохранившиеся здания в Бул­гаре относятся к золотоордынскому периоду, то есть к тому времени, когда Волжская Булгария была завоевана монгольским войском и ее история стала тесно связан­ной с историей Золотой Орды.

Из сохранившихся построек в центральной части го­рода (в данном случае мы ведем речь лишь о культовых сооружениях, связанных с эпиграфическими памятника­ми) имеются два мавзолея — северный и восточный, ко­торые с XVIII века известны в литературе как «Монастырский погреб» и «Церковь святого Николая» — по их практическому использованию в то время.

Строительство мавзолеев над погребениями знатных людей было широко распространено в мусульманском мире. Вспомним великолепный ансамбль Шах-и Зинда в Самарканде с мавзолеями Кусама ибн-Аббаса, Султан-Саодата, Ходжи Ахмада, Шади Мульк-ака, Эмир-заде, Бурундука, Туман-ака, Казы-заде Руми, Туглу-Текина, Ширинбек-ака, мавзолей Исмаила Самани в Бу­харе и т. д.

Северный мавзолей в Булгарах был сооружен в 30-х годах XIV века напротив северного фасада Соборной мечети. Он имел купольное покрытие, стрельчато-арочные дверные и оконные проемы. Небольшой коридор вы­ходил на вымощенную камнем площадь перед Соборной: мечетью, в которой в начале XVIII века лежали надмо­гильные плиты знатных людей города, однако монахи монастыря, освободив помещение от надгробий, исполь­зовали его в качестве погреба. Богатые булгарские по­гребения были раскопаны и разграблены.

Еще один мавзолей расположен у восточного фасада Соборной мечети, построенной примерно в одно и то же время с северным мавзолеем. Он принадлежал к типу восточных шатровых усыпальниц с выносным порталом. Кроме двери, обращенной на юг, с трех сторон разли­чаются окна стрельчато-арочной формы. В восьмигран­ном ярусе сохранились ложные окна — декоративные ниши, способствующие зрительному устранению массив­ности суровых каменных стен и создающие при солнечном освещении игру света и тени.

В XVIII веке и в этом мавзолее были обнаружены булгарские надмогильные плиты, а во время ремонтных работ 1889—1890 годов была выкопана изящная плита высотой около трех метров. С большим мастерством вы­резанные рельефные буквы соединялись даже в тех слу­чаях, когда в обычном письме пишутся раздельно, под некоторыми из них указаны отдельные начертания букв. Под буквами проставлены добавочные точки, что явля­ется характерным приемом для булгарских надписей. Этот прекрасный памятник был поставлен над могилой княжны Сабар-элчи, имя которой, обрамленное в над­писи такими хвалебными эпитетами, как «благочестивая, непорочная, заботливая, щедрая, целомудренная, на­божная, благонравная, добродетельная, источник мило­стей, идеал счастливых женщин, начало добрых дел, ве­нец женщин в обоих мирах», сразу же напоминает поэтическую легенду о красавице дочери булгарского хана.

Согласно легенде, булгарский хан Абдуллах при взя­тии города Булгара Булат-Тимуром вместе со своими детьми, женой и ближайшими родственниками закрылся в одной из каменных построек столицы. Завоеватель приказал завалить здание бревнами и поджечь его. В результате все спрятавшиеся погибли, за исключением набожной и добродетельной младшей дочери хана, счи­тавшейся самой красивой и разумной девушкой края.

Булат-Тимур, увидев ее в белом одеянии, бесстраш­но стоящей на крыше здания перед языками разбуше­вавшегося пламени, был поражен ее смелостью, реши­тельностью и необычайной красотой и тут же велел по­тушить огонь. Когда шум огня затих, он громко, во все­услышание, заявил красавице, что сделает ее главной женой и она будет украшать его ханскую юрту. Однако царевна ответила, что скорее бросится вниз головой, чем сделается женой завоевателя и убийцы.

Разъяренный Тимур приказал привести к нему двух ее братьев, взятых в плен. Увидев их с колодками на шее, она побледнела и крикнула завоевателю, что со­гласна стать его женой, если он тотчас отпустит ее братьев на свободу и даст им лучших своих коней. Ти­мур, желавший во что бы то ни стало овладеть краса­вицей, освободил пленников и сам подвел к ним двух резвых скакунов. Булгарские царевичи, бросив послед­ний, прощальный взгляд на младшую сестру, исчезли из поля зрения. Дочь же булгарского хана бросилась вниз головой на догорающие бревна. А два ее брата до­брались до северных районов Булгарии и на берегу Ка­занки основали город Казань, который стал преемником булгарской культуры.

Наличие мавзолеев в центре Булгара позволяет пред­положить функционирование здесь кладбища. Известно, что еще в домонгольское время на Бабьем бугру, рас­положенном к западу от центра городища на краю скло­на волжской террасы, возникло городское кладбище. Погребение совершалось по официальному мусульман­скому обряду: покойника клали в вытянутом положении головой на запад, лицом вверх или повернутым к югу, в сторону Мекки. В более ранних погребениях наблюда­ется и отступление от этого обряда, что показывает со­хранение в народе языческих пережитков. Так как здесь хоронили рядовых жителей, кладбище не имеет богатых надгробных плит, склепов и мавзолеев.

На городище имеется еще одно кладбище, которое обычно называют «ханским». Такое наименование не оз­начает, что там обязательно должен быть похоронен хан. В народе «ханским» считают те древние кладбища, где имеются богато оформленные массивные надгробия. Подобные «ханские» кладбища существуют близ сел Ста­рое Ромашкино Чистопольского района, Тямти Сабин­ского, Средние Кирмени, Нижние Яки Мамадышского района ТАССР, однако ни в эпитафиях, ни в историче­ских источниках нет и намека, что там похоронены ханы.

В районе «ханского» кладбища Булгара прежде все­го привлекают внимание минарет и мавзолей. В отли­чие от Большого минарета Соборной мечети жители наз­вали его Малым, который был сооружен во второй поло­вине XIV века по образцу минарета Соборной мечети. Малый минарет, как гласит предание, стоит на месте захоронения «булгарских святых», он был необходим для окружавших его усыпальниц — поминальных мече­тей, среди которых есть и так называемая Ханская усы­пальница.

Гордо стоящий минарет окружает целый комплекс усыпальниц. Когда-то вокруг усыпальниц располагалось мусульманское кладбище городской знати и могилы тя­нулись рядами с севера на юг. Долгое время над ними стояли каменные надгробия. Закономерно возникает во­прос: когда булгары стали ставить каменные плиты с надписями и почему? Однозначно ответить на него труд­но, да и вряд ли возможно.

Если заняться историей, хотя бы тем периодом, когда в 631 году в Приазовье возникла Великая Болгария во главе с ханом Кубратом, то можно увидеть, что это объе­динение существовало недолго, и не позже третьей чет­верти VII века произошло разделение и переселение древних болгар на новые места. Болгары разделились на пять групп, но ни в одном письменном источнике нет указаний на наличие какой-либо группы, которую мож­но было бы сопоставить с будущими волжскими булга­рами. Однако в данном случае для нас это не так уж важно. В верховьях Кубани, в пространстве от Лабы до Малки, на плитах раннесредневековых склепов, на потолках и стенах вырубленных скальных пещерок (мо­гил) и на предметах быта археологами были обнаруже­ны рунические надписи. Вот некоторые из них: Эгънбех белюгю дйог эни эш ойуштук. Иҗден әле ол (Эгюнбеха надмогильный знак, поминания дом — погребение вы­долбили мы. Предстанет перед богом); Дйогшыу эн эш мен Эг Бка ... үлүм а бёкмёт...м уйа эрен аз айырылтым. (Поминальный дом (лежбище) — погребение, я, Эг-Бка... сыном своим (о горе!) не насладился, от родственников, от мужественных азов отделился); Җгутур үчемгә меңчүр элинче ур бити эшгән (В третьем (месяце года) гор­ного козла, в тысяча сто пятидесятом, выбитой надписью воздает хвалу).

Дешифровав эти надписи, карачаевский ученый С. Байчоров сделал вывод об их тюркском характере. «Анализ языка рунических памятников Приэльбрусья по­казал, — пишет он,— что по своим графо-фонетическим особенностям он — протобулгарский, имеющий д'- и җ-диалекты, которым характерен ротацизм. Первый из них известен как дунайскобулгарский, второй — как волжскобулгарский».

Стало быть, протоболгары, исходя из природных условий, в честь погребенных сооружали поминальные до­ма и составляли надписи. Здесь интересно сопоставить протоболгарское слово белюг (белюх) с волжскобулгарским бәлүк со значением «надмогильный знак, памят­ник», в которых наблюдается полное соответствие зна­чения и формы. Когда-то у древних болгар, как и у мно­гих древнетюркских племен, над погребениями, очевидно, ставились символы человеческого изображения для погребально-поминальных обрядов. Вначале это могли быть просто камни или дерево, затем им стали прида­вать некоторый человеческий облик, сравните, например, отголоски такого явления в татарском языке, где упо­требляются сложные слова ташбилге (каменный знак),— кстати, ряд древних булгарских кладбищ называется так, есть и села, носящие такое название; тораташ (камен­ное изваяние; небольшая скала); сынташ (каменная ба­ба), в которых вначале отсутствовал текстовой мате­риал.

Теперь трудно утвердительно ответить об установ­лении какой-либо отметки над погребенными ранними булгарами на Волге, потому что чаще всего захороне­ния открываются случайно во время вспашки или обва­ла обрывов. Все же изучение археологами Больше-Тарханского могильника (конец VIII — начало IX вв.) ран­них булгар показало, что ни в одном случае не наблюда­лось взаимного нарушения могильных ям. А ведь изу­чено было 366 погребений! Все это позволяет предпола­гать, что могилы сверху имели какие-то отметки. Был ли это простой холмик или деревянное сооружение, ис­чезнувшее от времени,— сказать невозможно.

Синхронный Больше-Тарханскому Кайбельский мо­гильник был оставлен племенами, близкими в культур­ном и этническом отношении к Тарханскому, но здесь над могилками насыпали холмики. В Танкеевском (в 20 км от г. Булгара) могильнике было исследовано около 1000 как языческих, так и мусульманских захоронений середины IX—X веков. Хотя на поверхности не заметно никаких отметок, однако нарушения одной могилы дру­гой не наблюдается. Это говорит о том, что все-таки ка­кие-то внешние указатели существовали.

Во время экспедиционных выездов на древних клад­бищах, которые иногда трудно и признать за кладби­ща — до того задернованы и напоминают лужайки — нет-нет да можно обнаружить небольшие камни, по­ставленные в каком-то порядке. Иногда камни обозна­чают периметр могил. По всей видимости, это те самые каменные знаки («таш билге»), указывающие место за­хоронения и являющиеся символическим образом покой­ного. Нельзя упускать из виду и тот факт, что Волжская Булгария была многоплеменным государством и, воз­можно, у некоторых племен, связанных больше с кочевым образом жизни, не было традиции обозначать мо­гилы.

Вспомним классический случай с великим персид­ским царем Дарием I во время его похода против ски­фов, о котором рассказал Геродот. Не имея сил проти­востоять полчищам Дария, скифы стали отступать и за­манивать персов в степи. Наконец. Дарий не выдержал и отправил царю скифов послание. «Чудак! Зачем ты все время убегаешь, хотя тебе предоставлен выбор?» — писал он.

Царь скифов Иданфирс не замедлил с ответом: «У нас ведь нет ни городов, ни обработанной земли. Мы не боимся их разорения и опустошения и поэтому не всту­пили в бой с вами немедленно. Если вы желаете во что бы то ни стало сражаться с нами, то вот у нас есть оте­ческие могилы. Найдите их и попробуйте разрушить, и тогда узнаете, станем ли мы сражаться за эти могилы или нет».

Таким образом, способ захоронения целиком зависел от погребального культа, господствующего в системе мировоззрения того или иного племени, союза племен. В истории известны разные погребальные обряды, имею­щие как некоторые общие элементы, так и различия в ритуальных действиях. В Волжской Булгарии с X века получил распространение мусульманский обряд захоро­нения со своими нормами и правилами. И от золотоордынского периода истории этого раннефеодального государства дошли до нас эпитафии, написанные араб­ским письмом. Могилы предков олицетворяли для наро­да родную землю, родину и считались священными.

И врезался резец в камень

Сохранившиеся эпиграфические памятники Волжской Булгарии охватывают конкретный исторический отре­зок— XIII—XIV вв. У нас нет фактов обнаружения бо­лее ранних эпитафий волжских булгар. Однако следует учесть, что многие надгробия на заброшенных кладби­щах уничтожаются либо исчезают, нередко они вовле­каются в арену своеобразной религиозной или межфео­дальной борьбы, либо используются на хозяйственные нужды населением.

Как бы то ни было, из сохранившихся на сегодняшний день эпиграфий самый древний датирован 1271 го­дом, найден он на развалинах Булгара. Правда, в 1770 году Н. П. Рычков, подробно описавший кладбище в Биляре со множеством стоящих и лежащих на земле плит с надписями, сообщал, что в Биляре находится над­могильный камень 1173 года. Он ссылался на сообщение одного муллы о дате древнего камня, сам он читать арабские тексты не мог. Пока эта дата остается простым сообщением, которого нельзя не подтвердить, не опро­вергнуть. Попутно хотелось бы заметить, что некоторые современные служители религии или люди, владеющие старотатарским письмом арабскими буквами, называли нам даты и более древние, указывая при этом на эпита­фии 100—200-летней давности. Чтение надписи на камнях иногда не под силу даже владеющему арабским языком. Для этого необходимо разбираться в особенно­стях письма на твердых предметах и иметь определенные навыки чтения.

Появившиеся на определенной стадии развития булгарского феодального общества эпиграфические памят­ники неразрывно связаны с историей булгарского, позд­нее — татарского народов. Они повторяют этапы разви­тия общества, остро реагируя на его взлеты и падения. Обычно возникновение традиции установления эпи­графических памятников в Среднем Поволжье и Приуралье все исследователи единодушно связывают с про­никновением и распространением в Волжской Булгарии мусульманской религии. Многочисленные примеры на материалах Аравии, Кавказа и Средней Азии, где име­ются «более ранние памятники домонгольской эпохи, под­тверждают такое мнение.

Ислам начал проникать в Волжскую Булгарию за­долго до официального его принятия в 922 году царем Алмушем, хотя большинство исследователей принимают эту дату за начало мусульманизации края. X. Френ и Б. Мункачи считали, что мусульманство распространи­лось среди булгар в VIII веке. Действительно, некоторые булгарские племена могли познакомиться с исламом еще во время арабских северных походов.

По мнению известного востоковеда В. В. Бартольда, булгары приняли ислам в IX веке. Такого же мнения придерживался Ш. Марджани. Наличие мечетей и учи­лищ при них до официального принятия в Волжской Булгарии мусульманства отмечал персидский географ Ибн-Руста, написавший свое сочинение около 903-913 годов. У самого Ибн-Фадлана отмечается, что до при­бытия посольства багдадского халифа Алмуш уже был мусульманином и в Булгарах жило мусульманское духовенство. В мусульманизации края была ощутима роль Средней Азии. Ибн-Фадлану пришлось нелегко, возра­жая против некоторых обрядов среднеазиатского ханифитского толка. Разумеется, в это время не может быть и речи о массовом распространении мусульманства. В первую очередь ислам был принят феодальной верхуш­кой и купечеством, однако в XI—XII веках новая рели­гия довольно широко распространяется среди всех бул­гар, потому что высшим слоям выгодно было иметь еди­нобожие, а окончательный выбор в пользу ислама был продиктован политическими соображениями и интереса­ми торговли. Это подтверждается и археологическими материалами. Так, в булгарских могильниках IX — на­чала XIII веков (Танкеевский, Тетюшский, I Старокуй­бышевский, Измерский, II и III Билярский и др.) выяв­лен выдержанный «ортодоксальный» мусульманский погребальный обряд. Здесь наблюдается значительная унификация деталей: строгое соблюдение кыблы, едино­образие в положении тела с легким поворотом на пра­вый бок, правая рука вытянута вдоль корпуса, а левая согнута на таз. Полностью отсутствует какой-либо ре­ликтовый инвентарь, по-прежнему на могилах не замет­но следов надгробий.

Распространение ислама и вместе с ним арабской письменности, приобщение к высокоразвитой в то время мусульманской культуре являются одним из факторов возникновения традиции установления надмогильных па­мятников с выдержками из Корана, однако между этими двумя явлениями нет прямой связи. Обычно эпиграфика возникает немного позднее. На Северном Кавказе, на­пример, между распространением ислама и появлением эпиграфических памятников существует хронологический разрыв, достигающий 200—300 лет.

В установлении и развитии данной традиции немало­важную роль сыграли социальные факторы. Эпиграфи­ческие памятники со своеобразной орнаментацией, краси­вым, каллиграфическим письмом — не только последняя дань умершему человеку. Она, в первую очередь, слу­жила живым людям. «Божественная воля, проявлением которой является власть кагана, верность кагану беков и народа, подчинение народа бекам — таков лейтмотив идей в рунических надгробиях»,— пишет С. Г. Кляшторный, исследовав тюркские рунические памятники. То же самое мы можем сказать и о булгаро-татарских эпи­графических памятниках. Только этим можно объяснить живучесть возникшего когда-то в древности обычая, как-то отметить могилу родственника или соплеменника, хотя ортодоксальный ислам с осуждением относится к установке над могилой какого-либо сооружения.

Мусульманское право ханифитского толка не реко­мендует отмечать могилы камнями или другими знака­ми, кроме земляной насыпи, однако и ортодоксальный ислам допускает исключения, разрешая установку над­гробий или камней.

Надмогильные памятники, пусть это будет пышно оформленное надгробие, небольшой памятник с именем покойного или просто обработанный камень без надписи, могли ставить только состоятельные люди — правящая верхушка, военная и торговая аристократия, служители культа. Эпитафии являлись самовыражением привиле­гированности знати, демонстрацией своей знаменитости. Ведь недаром на некоторых булгарских эпитафиях пе­речисляются предки до девятого поколения с титулами и пышными эпитетами и начиная с 20-х годов XVI столе­тия на обороте эпитафий вырезали имя человека, поста­вившего, то есть заказавшего, эпитафию. Это делается несмотря на то, что в эпитафиях по мусульманским ка­нонам разрешается приводить только высказывания пророка, благочестивые изречения и имя погребенного. «Памятники эти, с их непонятными для широких масс народа арабизмами,— пишет известный эпиграфист Г. В. Юсупов,— были для них своего рода символами, обожествлявшими личность представителей правящей феодальной верхушки».

Правящая верхушка имела свои кладбища, куда не допускалось погребение простого народа. Это вышеупо­мянутые «ханские» кладбища, кладбища мурз (напри­мер, у села Янцевары Сабинского района), имеется пре­дание о кладбище военачальников в селе Кульгуны Апастовского района. В то же время исследователями зафиксировано много кладбищ беднейшего населения, в том числе в городах Булгар и Сувар, где не было ни­каких памятников и лишь осевшая земля указывала на наличие погребений.

Социально-полити­ческий смысл проявля­ется в устройстве са­мих кладбищ. Многие из них огорожены не­большим валом и рвом, а Большеатрясское имеет 4 площадки раз­ной высоты, огорожен­ные земляным валом. Их можно рассматривать как фамильные места захоронения феодалов. Подобные явления, по-видимому, имели место в эпоху Казанского ханства и в более поздние времена. Имеются исторические данные, указы­вающие на захороне­ние некоторых казан­ских ханов в особо по­читаемых мусульман­ских местах.

Социальный смысл памятников особенно четко отражается в характере оформления, величине памятника, а также в титулатуре и в терминах социаль­ного характера. Пред­ставители феодальной верхушки ставили ог­ромные, весом более тонны, изящно оформ­ленные плиты. Трудо­вое население было в состоянии ставить лишь деревянный кол или простой камень, помеченный родовым знаком.

Огромное количество подобных памятников известно на кладбищах XVIII—XIX веков. Надписи пестрят ти­тулами феодалов и служителей культа, здесь есть эмиры, шейхи, султаны, имамы, беки, муллы, хаджи, дружин­ники, мурзы, но нет ни одной эпитафии, поставленной на могиле труженика-земледельца или ремесленника.

Таким образом, булгаро-татарские эпиграфические памятники не отличаются от других типов надмогиль­ных памятников или сооружений — стел, изваяний, кур­ганов, мавзолеев и т. д., служивших одной цели — воз­вышению личности, поклонению высшему сословию об­щества через их предков.

В возникновении традиции установления эпиграфи­ческих памятников нельзя исключать и этнический фак­тор. Принадлежность эпиграфических памятников на территории Среднего Поволжья и Приуралья булгарскому, а позднее татарскому народу — установленный факт. Однако в сложении булгарской народности наряду с булгарами, суварами, берсулами, нохратами, эсегелями, темтюзами, сабакулянами, баранджарами принимали участие и местные ананьинские, пьяноборские и именьковские племена. Позднее определенную роль сыграли половцы-кипчаки. Так, среди этих племен и народно­стей ананьинцы и кипчаки имели обычай устанавливать на могилах своих соплеменников надмогильные памят­ники — стелы и каменные изваяния. Стелы ананьинских вождей обнаружены в 10 км от Булгара на Ново-Мор­довском могильнике. Памятники с полукруглым верхом, изготовленные из местного известняка, с изображениями символа власти секиры и кинжала в верхней части, по­казывают высокое мастерство ананьинских мастеров резьбы по камню. К приходу булгарских племен в Сред­нее Поволжье такие памятники стояли, вероятно, не толь­ко в Ананьино и Ново-Мордове, но и во многих других местах. Почитаемые местными племенами эти памятни­ки, видимо, вызывали уважение и у пришлых людей. Показательно то, что рядом с огромным городом, где возводились белокаменные здания, эти давнозабытые камни не были использованы как строительный матери­ал и сохранились до наших дней. Если ананьинские сте­лы для булгар были свидетелями давно прошедших вре­мен, то многочисленные половецкие каменные изваяния украшали бескрайние степи южнее булгарских границ в период расцвета домонгольской Булгарии в XI—XII веках. Известны каменные бабы и из булгарских земель — с территорий современной Куйбышевской и Ульянов­ской областей. Одна такая находка сделана даже в Бул­гаре, далеко на севере от территории проживания по­ловцев. Во время раскопок мавзолея в южной части го­родища в кладке была обнаружена голова каменного изваяния. Кроме того, известны кочевнические кипчакские погребения на территории Ульяновской области и в Татарии, то есть в непосредственно булгарских зем­лях. Думается, что до появления булгарских эпиграфи­ческих памятников в среде определенной части населе­ния у кипчаков были распространены и каменные бабы.

Если идти в глубь истории, то можно определить, что надмогильные памятники с надписями, где упоминались имя человека, дата смерти и изречения из священной книги мусульман — Корана, впервые появляются в Ара­вии в VII—VIII веках, несмотря на резко отрицатель­ное отношение ортодоксального ислама отмечать моги­лы единоверцев. Это были небольшие камни грубой обработки с некаллиграфической надписью.

Через два столетия подобные надписи появляются в Средней Азии, а чуть позже на Кавказе — в Дербенте. Среднеазиатские надмогильные камни-кайраки также мало подходят к булгарским. Круглые и овальные по форме, без орнамента памятники в эпоху мусульманско­го ренессанса выглядели анахронизмами.

На возникновении и развитии искусства резьбы по камню в Волжской Булгарии не чувствуется большего влияния Средней Азии, Крыма или Кавказа. Близость орнаментации и стиля булгарских эпитафий к орнамен­там восточных архитектурных памятников нужно рас­сматривать как общее влияние культурных центров му­сульманского Востока на периферийные районы, какими являлись Булгары в XIII—XIV веках и Казань в XV— XVI веках. Более ранние мусульманские надмогильные памятники Средней Азии и Кавказа по типу и компози­ции текста не могут служить предметом подражания для булгарских эпитафий. С памятниками Дагестана их свя­зывает только палеографическое сходство отдельных букв при написании простым куфическим почерком. Ве­роятнее всего, общим примером для тех и других были эпиграфические памятники Аравийского полуострова. Появление среди эпитафий Северного Кавказа и Кухистана памятников с надписью по бордюру, подобно Средне-Атинскому в Татарии, приблизительная передача соб­ственных имен показывают, что эпиграфика Крыма, Кавказа, Средней Азии и Волжской Булгарии прошла одни и те же этапы развития.

Булгарская эпиграфика является итогом творческого развития письменности и малой архитектуры Волжской Булгарии. Об оригинальности памятников говорит еще то, что в XIII—XIV веках Среднее Поволжье являлось своеобразным регионом, где существовала тюркоязычная эпиграфика. Булгаро-татарская эпиграфика в строгих рамках ислама сумела сохранить подлинно народные ху­дожественные и поэтические традиции. Наряду с мест­ными и степными орнаментальными мотивами булгарские и татарские мастера широко использовали худо­жественные традиции Востока. Творчески переработав; достижения эпохи, они создали оригинальные высокоху­дожественные произведения, показывающие высокий уровень народно-декоративного искусства булгарского и татарского народов.

Идет поиск камней с надписями

В 1767 году, проплывая по Волге в Астрахань, им­ператрица всероссийская Екатерина II решила обозреть остатки города Булгара и написала впоследствии об этом графу Панину, где упоминала, что несмотря на указание Петра I беречь булгарскую старину, во время царствования Елизаветы Петровны вместе с камнями от разрушенных зданий на строительство монастыря, по­гребов и церкви использовали и надмогильные плиты. Однако смотрела Екатерина безучастным взором любо­пытствующей путешественницы, и ее посещение никаких положительных последствий для сохранности булгарских памятников не имело.

В этом письме совершенно справедливо было упомя­нуто имя Петра Великого, так как именно он обратил внимание своих соплеменников на необходимость изуче­ния Востока. Почти сто лет все дальнейшие разговоры об эпитафиях волжских булгар были связаны с его име­нем, он с чисто научных позиций сумел оценить значе­ние традиций Востока. Направляясь в Персидский по­ход (1722 г.), он осмотрел и бывшую столицу некогда могучего государства в Восточной Европе и приказал списать для своей кунсткамеры тексты пятидесяти над­гробий. И уже из Астрахани писал казанскому губер­натору А. П. Салтыкову:

«Господин губернатор!

В бытность нашу в Булгарах видели мы, что у ста­ринного булгарского строения башни (или колокольни) фундамент испортился, и оный надлежит подделать вновь. Того ради пошлите туда ныне человек двенадцать или пятнадцать каменщиков с их инструментами и не­сколько бочек извести, а камня там старого довольно много есть, также и места старые по времени велите чи­нить. Подлинный его имп. вел. указ за приписанием соб­ственные его вел. руки тако: Петр.

Из Астрахани во 2 день июня 1722 г.»

Со снятия копий с указанных эпитафий начался от­счет времени в изучении булгарской эпиграфики, отчего это событие и было высоко оценено учеными-востокове­дами. В частности, академик И. Ю. Крачковский писал: «Инициатива исследования восточных надписей в Рос­сии принадлежит Петру I...»

50 текстов надгробий с Булгарского городища впер­вые были переписаны и переведены ахуном Кадыр-Мухаммедом Сюнчалеевым, слободским переводчиком Юсупом Ижбулатовым, а армянские тексты — армянином Иваном Васильевым. Любопытно, что имя ахуна Кадыр-Мухаммеда (Кадыр-Мамета) ранее уже упоминалось в печати: в 1712 г. он рассказал несколько легенд дьяку Андрею Михайлову о древностях Булгара. Видимо, он не был случайным человеком в Булгаре, а входил в со­став охраны святынь города и постоянно проживал там. В связи с этим вспоминаются строки из стихотворения татарского поэта XVII века Мавля Кулыя, который за­являл, что «сказывал он вирши свои в кельях дервишей града Булгара». А чуть больше ста лет до него его со­брат по перу Мухамедьяр, известный двумя своими ве­ликолепными поэмами, старательно выводил вязью такие строки:

Очевидно, у мавзолеев Булгара по сложившейся тра­диции долгое время обитали разные представители ду­ховенства и дервиши. Они считали себя своего рода «охранниками» могил предков и кормились за счет при­езжавших на поклонение людей из разных концов стра­ны. По всей видимости, таковым являлся и ахун Кадыр-Мухаммед Сюнчалеев. Как бы то ни было, сегодня бла­годаря ему наука располагает текстами пятидесяти эпи­тафий XIII—XIV веков.

В течение XVIII века в Поволжье побывал ряд эк­спедиций, и каждый, кто считал эпиграфические памят­ники Волжской Булгарии достойными внимания, приво­дил тексты эпитафий, списанных по указу Петра I. В 1762—1767 годы в Казанскую губернию по именному указу был командирован подполковник Свечин, человек далекий от эпиграфики, от изучения Востока. Хотя его задачей был поиск дуба, годного для кораблестроения, в своем донесении он счел необходимым привести рус­ские переводы всех мусульманских надписей из списка, хранящегося в казанском губернском архиве. Имея в ру­ках оригинал списка, он отметил имена переводчиков, а также и хронологические пометки типа «сбоку помечено: сему камню 553 лета», «оному камню 557 лет» и т. д. Записки А. М. Свечина были опубликованы историком П. В. Калачевым лишь в 1879 году.

В Среднем Поволжье побывала экспедиция академи­ка И. И. Лепехина, который отмечал: «Студент Николай Озерецковский, ездивший за нуждами в Казань, имел случай осмотреть и описать остатки Болгаров, древнего татарского города». В то время Озерецковский списал в губернском архиве и переводы трех армянских и 47 му­сульманских надписей, скопированных в свое время по указу Петра I.

Перевод текстов, опубликованных И. И. Лепехиным в 1771 году, не удовлетворил научный мир. Булгарскими надписями заинтересовался немецкий востоковед Ген­рих Юлиус Клапрот, с 1804 года начавший работать в Петербургской Академии наук. Ему граф Потоцкий до­стал копии надписей на арабском шрифте и их перевод. Исследовав тексты, Ю. Клапрот издал их на француз­ском языке с воспроизведением написания арабскими буквами. По существу эта была единственная публика­ция, где тексты приведены арабским шрифтом, хотя из­вестный востоковед и сетовал, что копия сделана кем-то совершенно не знающим языка и письма эпитафий. Этот труд стал доступным русскому читателю благодаря про­фессору-арабисту Казанского университета Ф. И. Эрдману, опубликовавшему эти тексты с некоторыми уточ­нениями, на основе издания Ю. Клапрота, в 1832 году в журнале «Заволжский муравей». У Эрдмана имеется одно любопытное замечание о копии, сделанной для Ю. Клапрота. Он отмечает, что копия теперь хранится в Государственном архиве в Москве. Но что это за ар­хив — он не указал.

В 1815 году в Казани случился большой пожар, ог­нем был охвачен и губернский архив, где сгорели бес­ценные подлинники булгарских надписей, составленные по указу Петра Великого. В таких случаях важными до­кументами остаются копии, сделанные с них в разное время разными лицами — ведь большинство эпиграфи­ческих памятников к тому времени уже исчезло.

Здесь уместно будет привести слова С. М. Шпилевского, высказанные на I годичном публичном собрании Общества археологии, истории и этнографии в 1884 го­ду: «Сообщали мне о том, что будто бы у одного поме­щика в Спасском уезде выложен на дворе целый троту­ар из камней с надписями. Другой спасский помещик сам рассказывал мне, как он распорядился о перевозе огромного камня с надписями из с. Успенского, т. е. Булгарского городища, к себе в имение, но, к сожалению, по дороге этот камень возчики разбили. Вспомним, на­конец, показание одного из старинных описателей древ­ностей г. Булгара Кафтанникова, что многие надгроб­ные памятники свезены окрестными жителями под фун­даменты частных домов». Плиты с надписями использо­вались для строительства фундамента церкви Успения и колокольни, а также ремонта некоторых других объек­тов.

В наши дни эпиграфические памятники обнаружены во время реставраций Малого минарета, ханской усы­пальницы, Черной палаты и при раскопках Белой па­латы. Нельзя не учитывать и то, что известняковые пли­ты со временем отслаиваются, покрываются ячеистыми разрушениями — время не щадит и камни.

В Центральном государственном архиве древних ак­тов в Москве хранится одна папка, указанная как карты Казанской губернии. В ней хранится описание Булгарского городища, сделанное подполковником Савенковым и геодезистом Крапивиным, а также карта городища и опись зданий. Здесь же лежат записанные предания о Булгаре и копия с петровского списка, озаглавленная как «Азовские и армянские надписи на развалинах с пе­реводом на русский язык». Почему азовские, ведь это — копия списка, снятого по указанию Петра I. Если так, то для кого она предназначалась? Вопросов много и найти ответа на них пока не удается. Ясно одно, копия не была снята Савенковым и Крапивиным собственно­ручно, так как в отличие от других бумаг, составленных ими, этот документ не подписан, и для него употреблена особая голландская бумага (судя по филиграни), кото­рая была в употреблении в конце XVII и первой поло­вине XVIII веков. Трудно судить о владении указанных лиц арабской каллиграфической скорописью, которым переписаны тексты эпитафий.

Когда-то эти документы хранились в Московском главном архиве Министерства иностранных дел и можно было бы предположить принадлежность копии надписей именно Ю. Клапроту (вспомним примечание Ф. И. Эрд­мана, что клапротовская копия хранится в Московском государственном архиве!), так как и здесь не указаны пе­реводчики и возраст памятников, а во время пере­писки могли использовать бумагу из старых запасов. Все же некоторые «мелочи» пока не позволяют утверди­тельно решить этот вопрос: во-первых, порядок располо­жения текстов у Ю. Клапрота (И. Ф. Эрдмана) и в копии различен; во-вторых, не совпадает прочтение не­которых имен, например, Ю. Клапрот приводит имена Фил, Мухаммед, а в копии — Мэмэк, Махмуд; в-третьих, имеются пропуски слов и целых фраз. А ведь Ю. Клап­рот был выдающимся востоковедом, обладавшим боль­шими и разносторонними знаниями, он занимался мно­гочисленными восточными (в том числе тюркскими) языками. Как бы то ни было, последующие исследовате­ли булгарских эпитафий опирались на его чтение.

В 1846 году посетил Булгарское городище и изучил имеющиеся там надписи профессор Казанского универ­ситета И. Н. Березин, который отметил, что снятые при Петре I надписи «в нынешнее время уже большею частью не существуют». В то же время он непосредственно изу­чил и новые памятники. Все это позволило ему крити­чески подойти к предыдущим публикациям и, исходя из общей типологии булгарской эпиграфики, исправить ряд искажений и ошибок. Лишь в одном он повторил ошибку своих предшественников — в определении дати­ровки памятников.

Во многих текстах четко была вырезана непонятная фраза из семи арабских букв в виде ҖИАТ ҖҮР* (* — Строчными буквами нами даются слова не в чтении, а в тран­слитерации.). Это принималось как нечто особенное, за специальное ука­зание на событие, связанное с историей всего государ­ства. В арабском языке есть одна особенность, когда различные буквы могут обозначать и цифры (так назы­ваемые цифры абжад). Если учесть цифровое обозначе­ние, то получается Җ = 3, И=10, А=1, Т = 400; Җ=3, Ү=6, P = 200. В сумме выходит 623, которая понима­лась как год какого-то нашествия или «пришествие уг­нетения». В современном летосчислении это соответ­ствует 1226 году. Году, указывающему вроде бы на мон­гольское нашествие. Однако исторические источники под этим годом не приводят каких-либо знаменательных со­бытий, связанных с булгарами. Первая крупная битва монгольских войск с булгарами произошла в 1223 году где-то в районе Самарской Луки. Тогда, применив воен­ную хитрость, булгары заманили противников в засаду и почти всех перебили. Следующий набег монголов про­изошел через шесть лет, но и тогда почти 30-тысячное войско, возглавляемое Субэдээм, было остановлено еще на подступах к Булгарии.

Крупное нашествие началось в 1232 году, но, как со­общает древний летописец, войско «зимоваше не дошедше Великаго граде Болгарьского». Монгольское войско оказалось бессильным перед соединенными отрядами булгар. После трехлетней войны на курултае в столице Монголии Каракоруме было принято решение органи­зовать общемонгольский поход для покорения Европы. Под натиском превосходящих сил противника в 1236 году Волжская Булгария пала, был разгромлен один из древ­них культурных центров Европы. В русских летописях под 1236 годом было записано: «...осени приидоша от всточные страны в Болгарьскую землю безбожнии Татари, и взяша славный Великый город Болгарьскый и избиша оружьем от старца и до унага до сущаго мла­денца и взяша товара множство, а город их пожгоша ог­нем и всю землю их плениша».

Как видим, 1226 год не был знаменит каким-либо вы­дающимся событием, принесшим горе и страдания наро­ду Волжской Булгарии. Конечно, до подлинного пони­мания значения этой загадочной фразы оставалось ждать не так уж долго, но для этого необходимы были свой Вентрис, открывший древнейшую известную форму гре­ческого языка, существовавшего до Гомера, или гений Шампольон, выведший египтологию из тупика, в кото­рый ее завели предыдущие исследователи. И такой гений нашелся. Это был преподаватель турецко-татар­ского языка Санкт-Петербургского университета Хусаин Фаизханов. Возвращаясь из экспедиции в Петербург, он остановился около Тетюш и исследовал там три надмо­гильных камня. Тщательно изучив надписи, он написал небольшую статью, где, в частности, есть такие строки: «Особенное внимание обращает на себя во многих булгарских надгробных надписях выражение ҖИАТ ҖҮР. В моих снимках эта фраза очень ясна, так что даже при ней и знаки поставлены так: ҖИАТИ ҖҮP. Обыкновен­но принимают эту фразу за арабскую, переводят ее сло­вами: пришествие угнетения, и придавая ей смысл осо­бой эры, выводят из числового значения букв год 623. По моему мнению, подобное объяснение едва ли может быть верно... Не следует ли, не вдаваясь ни в какие га­дательные предположения, читать просто ҖИАТИ ҖҮP, т. е. ЙИТИ ЙY3? В пользу моего чтения говорит и обык­новение татар начальное «й» произносить и писать как «җ»... Что касается до буквы «р», употребленной вместо «з» в слове ҖҮР, то это можно объяснить отчасти яс­ностью (как и в слове СКР, т. е. СИКЕЗ) смысла и без точки, отчасти употреблением чувашских числительных слов в эпитафиях этого времени».

Таким образом, X. Фаизханов так просто и ясно объяснил то, что не могли сделать ученые с мировыми именами. Его открытие позволило правильно установить датировку памятников и дало возможность начать раз­говор о структуре языка надписей — а ведь он не был булгароведом, хотя несколько ранее занимался чтением эпиграфических надписей г. Касимова. Когда через не­сколько лет при Казанском университете образовалось Общество археологии, истории и этнографии, началось планомерное обследование булгаро-татарской старины. Члены Общества выезжали на раскопки Булгарского городища, вместе с археологическими находками при­возили снимки надмогильных плит, а то и целые памят­ники. Так, стараниями С. Порфирьева и при участии ректора Д. И. Дубяго в вестибюле Казанского универ­ситета было установлено надгробие 1291 г. с Булгар­ского городища.

Таким образом, Общество археологии, истории и эт­нографии при университете взяло на себя нелегкую мис­сию собирателя и расшифрователя надписей на камне, выведенных арабской вязью или угловатыми буквами, хотя перед Обществом и стояли весьма масштабные задачи «изучения прошедшего и настоящего русского и инородческого населения в территории бывших Булгарско-Хазарского и Казанско-Астраханского царств с при­лежащими к ней местностями». В Общество словно по невидимой нити потекли сообщения о находках, попыт­ки перевода надписей, зарисовки надмогильных плит не только с Булгарского городища, но и из периферии бывшего государства волжских булгар. Здесь они рас­шифровывались, уточнялись, докладывались на общих собраниях и опубликовывались в «Известиях» Общества. Так, например, эпиграфический памятник 1291 года, установленный в университете, сначала был опубликован И. Износковым (в переводе И. Готвальда) в 1893 г., а спустя 12 лет его уточненное чтение и перевод напеча­тал Н. Катанов. В результате прекрасный образец исто­рического документа и искусства каллиграфии волжских булгар стал доступен всем, кто интересуется культурой волжских булгар, которая органически связана с куль­турой казанских татар.

Если вышеупомянутый памятник был найден во Вре­мя ремонтных работ в церкви святого Николая (т. е. в бывшем мавзолее), то у Белой палаты (ее считают ба­ней) летом 1887 года В. Казаринов обнаружил 13 об­ломков от разных могильных камней. Плиты с надпися­ми были вделаны и в южный фасад здания. В данное время тексты и переводы этих надписей хранятся в кол­лекции Готвальда рукописного фонда Научной библио­теки имени Н.И. Лобачевского.

Когда принесли эстампажи, библиотекарь универси­тета профессор И. Ф. Готвальд долго сидел над листа­ми бумаг, покрытых черными затейливыми узорами букв. В свое время, побывав на раскопках Белой пала­ты, профессор Н. А. Толмачев типографскими красками сделал для него оттиски обломков и теперь ему предсто­яло из сплошного тумана краски выделить буквы, рас­шифровать и составить в слова.

Лист за листом просматривал неутомимый Готвальд, перебирал их, некоторые откладывал в сторону и вновь подносил к глазам. Вот уже он с легкостью читает сох­ранившиеся слова. Увы, ничего нового. Известные име­на, отдельные фразы и цифры. Но вот его взгляд оста­новился на одном листе: верхняя часть надписи не раз­борчива, а несколько ниже разобрал слово «шейх» и дату — джумада второго месяца 620 года! Это соответ­ствует июлю месяцу 1223 года, но в то время из извест­ных памятников самый ранний датировался концом XIII века и, несколько засомневавшись в своем чтении, Готвальд около перевода даты поставил знак вопроса. Здесь хочется привести слова И. Ф. Готвальда об этих обломках, который отмечал, что «хотя надписи эти для объяснения исторических событий не представляют никаких важных фактов, но в отношении начертаний и видов букв, в развитии письменности, они составляют весьма ценный материал для археологии,— при том ни одна из них не находится в собранных при Петре Вели­ком и изданных Лепехиным, Клапротом, Эрдманом и Березиным».

В конце XIX — начале XX веков в Булгарах было найдено еще несколько эпиграфических памятников, ко­торые нашли отражение в публикациях Н. Ф. Катанова, С. Е. Малова и Г. Ахмарова. В последующие годы по разным причинам поиск новых памятников прекратился, и ставшие известными миру надписи стали служить от­правным пунктом всех исследований, предпринимав­шихся в области булгароведения, точнее, для этнических поисков на основе характеров слов, начертанных на кам­нях. В этот поиск включились и убеленные сединой уче­ные, и любители, лишь понаслышке знакомые с прие­мами чтения эпиграфики. Между тем еще в 1929 году прозвучал голос П.Е. Корнилова, призвавшего изучать памятники комплексно, а не увлекаться лишь отдель­ными яркими признаками. «До сих пор это изучение, — отмечал он,— протекало исключительно по линии линг­вистики... Изучение надгробных памятников, как памят­ников материальной культуры, не имело место до сих пор, но нам хорошо известно из личных наблюдений, что последние являются единственными носителями древней орнаментики, совершенно забытой к нашим дням в дру­гих видах изобразительного искусства, в форме самих памятников мы можем кое-что почерпнуть для понима­ния архитектурных деталей прошлого. Изучение над­писей дает материалы лингвистического и историко-бытового характера». Это означало, что только из совмест­ной работы ученых разных профилей складывается ясная картина материальной и духовной культуры волж­ских булгар и в дальнейшем можно будет проследить ее развитие или изменение.

В сентябре 1942 года в Булгарское городище прибы­ла специальная эпиграфическая экспедиция Научно-исследовательского института татарского языка, литературы и истории (ныне — ИЯЛИ КФАН СССР) во главе с известным археологом Н. Ф. Калининым. Что же по­будило ученых мужей копировать надписи, когда весь мир содрогался от взрывов фугасок и свиста пуль? Под грязными сапогами фашистских бандитов гибли величай­шие исторические памятники и нашим правительством было принято решение начать переучет всех историче­ских ценностей и принять меры к их сохранению.

Такая работа велась и в Татарии. Эпиграфическая комиссия трудилась в музее республики, копируя и фо­тографируя экспонаты, имеющиеся надписи, выезжала в экспедиции. Необходимо было зафиксировать как можно полнее и те надписи, которые находились на территории Булгарского городища. Комиссией была на­мечена раскопка, фотографирование каждого объекта, точные зарисовки, обмеры и чтение надписей на месте. К сожалению, фотографирование проводить им не уда­лось, так как не прибыл фотограф.

Первым делом были раскопаны плиты с надписями из фундамента церкви Успения, незафиксированными остались лишь тексты памятников, лежащих плашмя в нижнем ряду кладки. Н. Ф. Калинин срисовал надгробия из Черной палаты и бывшей церкви св. Николая. Таким образом, в Булгаре комиссией было учтено до 50-ти па­мятников, большинство которых имело точный рисунок. Если вспомнить посещение профессором И. Н. Березиным Булгара в 1846 году, то тогда он сообщал, что «в настоящее время сохранилось в Булгаре до 36 камней с мусульманскими надписями: все они представляют эпитафии. Из числа их десять эпитафий находятся в снимках, сделанных по приказанию Петра Великого». Таким образом, в 1942 году были выявлены памятники, никогда ранее не изучавшиеся.

Однако подлинно научное исследование «кладовых» городища только начиналось. В 50—60-х годах новые камни были выявлены археологической экспедицией под руководством известного булгароведа А. П. Смир­нова. Следует отметить, что в этот период раскрылся талант Г. В. Юсупова как эпиграфиста. В поисках булгарских и татарских надгробий он обследовал почти все районы республики и некоторые сопредельные терри­тории. Его находки способствовали дальнейшему разви­тию расшифровки булгаро-татарской эпиграфики и их осмыслению. Из-под его пера вышла фундаментальная книга «Введение в булгаро-татарскую эпиграфику» (М. — Л., 1960), прочитав которую можно измерить всю величину таланта автора и оценить значение его труда для последователей.

Выявление, изучение и охрана эпиграфических памят­ников несколько усилились после организации Булгарского государственного историко-архитектурного заповед­ника в 1969 году, в фонды которого поступили 8 памят­ников из Булгарского музея и 23 памятника из Черной палаты. Видимо, Черная палата была некоторое время хранилищем древностей, существовавшим с 1877 года по 20-е годы XX столетия. Прошло всего несколько лет по­сле открытия заповедника, как эпиграфический фонд стал пополняться новыми находками.

В 1971 году во время ремонта церкви Успения были обнаружены 22 фрагмента надмогильных камней, а че­рез 3 года выявлены 2 фрагмента в районе Малого ми­нарета, 2 эпитафии у церкви Успения и еще 2 в южной части городища. В последующем любая реставрационная работа сохранившихся строений преподносила подарок в виде обломков фрагментов или целых памятников с письменами.

Таким образом, в настоящее время известны более 150 эпиграфических памятников с Булгарского городи­ща, некоторые из них хранятся в Государственном му­зее ТАССР и Казанском университете им. В. И. Улья­нова-Ленина.

Лег на камень узор письма

Своеобразным видом художественного и культурного наследия Востока является архитектурно-декоративная резьба по камню, в том числе эпиграфика. В Среднем Поволжье эпиграфика достигла своего расцвета в конце XIII—первой половине XVI веков. Высокий и благо­родный синтез искусств связывал здесь воедино архитектурное и пластическое решение памятников, харак­тер растительной орнаментации и изящной каллиграфии надписей. В орнаментике эпиграфических памятников сосуществуют различные формы и мотивы. Это обусловлено сохранением локальных народно-художественных традиций.

Многие тексты, выполненные в технике глубокой резьбы изящным почерком сульс или куфи, сами по се­бе являются образцами высокого каллиграфического и поэтического искусства.

Изучение множества точно датированных надгробных памятников Среднего Поволжья, тесно связанных с раз­витием народной архитектуры, позволяет проследить ис­торию возникновения и развития традиционных худо­жественных образов, декора, стиля в изобразительном искусстве булгарского и татарского народов.

Булгарские надмогильные памятники представляют собой прямоугольную, тщательно обработанную извест­няковую плиту в форме плоского параллелепипеда, дли­на которого колеблется от 70—80 см до 350 см при тол­щине 17,5—26 см и ширине 52—70 см. Верхняя часть надгробия, как правило, прямоугольная или слегка ско­шенная, с углубленными на 3—7 см плечиками и стрельчатой или килевидной аркой, где расположена кораническая формула, а иногда шести-, восьмилепестковая ро­зетка. Редко встречаются памятники с остроконечным завершением и как исключение нужно указать на два памятника с полукруглым завершением со сквозными плечиками.

У большинства памятников имеются боковые надпи­си, состоящие, как правило, из благочестивых изрече­ний. Встречаются надписи и на обратной стороне плит.

Надгробия устанавливались вертикально в изголовье погребенного лицевой стороной на восток и врывались в землю, для чего четвертая или пятая часть плиты ос­тавалась необработанной. Боковые части и оборотная сторона памятников обрабатываются только в том слу­чае, если наносится надпись или орнамент. Поверхность лицевой стороны камня состоит из завершения памят­ника с аркой или без нее (оголовник), где наносится кораническая формула или орнамент основной части, где располагается текст, и основания.

Тексты эпитафий оформлялись рельефными или вре­занными (углубленными) буквами, почерками куфи, сульс, насх и т. д. В отличие от надписей на металле, булгарских печатках надписи на надгробиях ясные, буквы крупные, четкие. Только тексты некоторых эпитафий, отличающиеся своей величиной и пышностью оформления, вырезаны трудночитаемой арабской вязью.

Большинство булгарских эпитафий богато орнамен­тированы. Как правило, украшалась лицевая сторона камня, точнее, его верхняя часть и бордюр, нижняя и боковые части орнаментировались редко. Очень мало наблюдается узор, тем более текст, на обратной стороне надгробия.

По своеобразию оформления, орнаментации, технике исполнения и структуре текстов булгарские эпиграфи­ческие памятники XIII—XIV веков разделяются по свое­му местонахождению на четыре региональных округа: Булгарский, Кирменско-Джукетауский, Восточный (Чишминский) и Северный. Булгарский округ охватывает Предволжье, Закамье, включая нижнее течение Мало­го Черемшана, Предкамья, учитывая среднее течение Меши и верховья Казанки и Ашита. Здесь выявлено око­ло 300 надгробий. Характерными чертами памятников этого округа являются наличие в верхней части стрель­чатой арки с плечиками и текст, выполненный почерком стройного каллиграфического куфи или изящного рель­ефного сульса. Все памятники имеют бордюрное укра­шение из линейного или геометрического мотивов. Кам­ни отличаются тщательностью отделки, наличием ярко выраженных бокового и заднего аспектов, где, как пра­вило, фигурируют коранические формулы.

Одновременно выделяется несколько групп надгробий, отличающихся друг от друга техникой исполнения над­писи и особенностями орнаментации и их расположения. Памятники с текстом, выполненные шрифтом сульс на арабском и тюркском языках, булгароязычные эпита­фии с куфическим шрифтом, надгробия с различным оформлением заглавной формулы и основного текста и камни без арки и даты.

Другим крупным региональным округом распростра­нения эпитафий является Кирменско-Джукетауский, ко­торый занимает восточную часть территории Волжско-Камской Булгарии. В Закамье его территория охваты­вает землю между р. Черемшан и Зай, в Предкамье к востоку от линии р. Ошняк, включая среднее течение Меши до р. Вятки — на этой территории выявлено 37 кладбищ с более чем 90 эпитафиями. Особенностями данного округа являются: в оформлении — отсутствие арки, бордюрного украшения, закругленность верхней ча­сти, врезанный простой шрифт; в структуре текста — от­сутствие коранической формулы «Он живой, который не умирает», наиболее характерной для Булгарского окру­га. Здесь размер памятников несколько иной, заметно некоторое увеличение толщины и ширины камней при одновременном сокращении их длины.

Восточный региональный округ булгарских эпигра­фических памятников, связанный с бассейном средних течений рек Ик и Белой, занимает большую, но редко­населенную территорию, где выявлено 7 кладбищ с 12 надгробиями. По своему оформлению и языку здесь вы­деляются три группы памятников. Первые две (на араб­ском языке почерком сульс и булгароязычные с почер­ком куфи) идентичны эпитафиям Булгара, происходят из центра округа — поселка Чишмы, где, кстати, сохра­нились мавзолеи булгарского типа. Третья группа па­мятников, характеризующаяся своеобразной геометриче­ской орнаментацией и большим количеством коранических формул в тексте, выполненные простым врезанным шрифтом, являются особенностью этого региона. Одновременно замечается значительное увеличение размера памятников этой группы, особенно их ширины и длины.

Далеко на севере от основной территории Волжской Булгарии у поселка Гурья-Кала Балезинского района Удмуртской АССР обнаружен памятник остроконечной. формы с примитивной стрельчатой аркой и своеобразной формулой в тимпане, позволяющей его выделить как локальный вариант булгарских эпиграфических памят­ников.

С территориально обширного и типологически бога­того Булгарского регионального округа происходят и самые ранние сохранившиеся памятники — эпитафия 1280 года из Иске-Казани, надгробие 1290 года из с. Ямбухтино Куйбышевского района и многочисленные над­писи конца XIII века с Булгарского городища. В кал­лиграфии ранних эпитафий чувствуются определенные различия. Наряду с памятниками, написанными про­стым крупным шрифтом сульс (Иске-Казань), широко встречаются эпитафии с изящно исполненными текстами, например, памятники из Булгар 1271, 1290, 1291, 1297 годов и другие. Буквы их текстов врезаны под неболь­шим углом, что создает при боковом освещении игру света и тени. Этот прием, столь характерный для Востока, булгары перенесли на оформление надгробий. За­главная формула, заполняющая тимпан свободно, вос­принимается как элемент художественного оформления. К почерку этих надгробий палеографически очень близок крупнейший булгарский памятник из Кубанского горо­дища, датированный Ш. Марджани концом XIII века. Бордюр большинства ранних надгробий представля­ет собой прямые линии или рельефные полосы. Ориги­нальным и датирующим, как нам кажется, является орнамент, состоящий из двух параллельно идущих ва­ликов, пересекающиеся через ровные промежутки. По­добный орнамент можно увидеть в михрабе праздничной мечети Бухары, в арке мавзолея Гюлистан XII—XIII ве­ков в Азербайджане, на бордюре бронзовой ча­ши второй половины XIII века из Булгара. Близки к этому орнаменту картуши булгарских дирхемов конца ХПГ века. Все это позволяет утверждать о существова­нии данного вида орнамента в пределах XII—XIII веков. Интересен памятник с Булгарского городища, в орна­ментике которого сочетается растительный побег с вы­шеупомянутыми валиками.

Оригинален орнамент с трилистниками в бордюре эпитафий. Вырезанные рельефно высотой 2,5 см округ­ленные листики расположены в отдельный ряд и вне связи друг с другом. На многих памятниках подобные трилистники композиционно входят в состав узора «ви­ноградная лоза».

Два надгробия XIII века имеют между основными текстами и заглавной формулой орнаментальную полосу в виде растительного побега, который широко был рас­пространен в Византии, на Востоке под названием «ви­зантийская ветвь» или «ислими». Наиболее ранние мо­тивы этого орнамента мы находим на византийских памятниках XI—XII веков. Данный мотив появляется и в русском искусстве, но наиболее широкое распростра­нение он получает на мусульманских памятниках Сред­ней Азии и Золотой Орды. Так, подобный орнамент мы видим на мавзолее султана Сенджара в Старом Мерве (XII век), во дворце Термезских правителей, на серебря­ном кубке из Белореченского кургана, на колчанных: костяных накладках золотоордынского времени, на бор­дюре поливной чаши из Сарая-Бату и бронзовой чаши из Булгара. Этот орнамент украшает абрис некоторых эпиграфических памятников XV—XVI веков Казанского ханства и эпитафий XVII—XIX веков Дагестана. На булгарских памятниках крутые изгибы стебля завершаются мотивом трилистника или гроздьями винограда. В од­ном памятнике заглавную форму от основного текста отделяет широкая рельефная полоса.

Боковые части эпитафий оформляются значительно реже. Отмечено два десятка случаев, где они заполнены надписью. Обычно это суфийское изречение типа «Смерть тебя известит о сроке, а могила есть предел деяний», которое включено в одинарную или двойную рамку.

В украшении надмогильных памятников Булгара имеются и другие способы орнаментации. На одном из памятников, например, рамки разделены между собой, полосой, состоящей из ряда мелких треугольников, а вверху дополнены орнаментом в виде луковицы с три­листником внутри. Боковые части двух надгробий украше­ны геометрическим орнаментом, состоящим из ряда ромбиков, пересеченных параллельными линиями, которые разделяют их на более мелкие треугольники. Внутренняя часть треугольников выбрана. Продолжением этой тра­диции нужно считать бордюрное украшение эпитафий XV века из с. Тат. Ходяшево. Подобный орнамент, в сти­ле выемчатой резьбы, встречается и в деревянной резьбе казанских татар, например, на столбе ворот села Бахтияр Арского района ТАССР. Для орнаментации лице­вой стороны значительной части памятников характерно дополнение тимпана шести-, востьмилепестковыми ро­зетками, типологически ранним вариантом чего можно считать орнамент одного памятника из Булгарского го­родища. Лепестки здесь узкие, с углубленными долька­ми по контуру. Во внутреннем кружочке и между ле­пестками — солярный знак, наподобие древнетибетского. Еще одно изображение сделано чуть повыше. В тимпане другого памятника во внутреннем кружочке располо­жена восьмилепестковая розетка, но отсутствует соляр­ный знак. Разновидностью является аналогичный орна­мент, когда между лепестками располагаются сердце­видные фигурки. Имеются еще несколько вариантов розеток, отличающихся друг от друга только изображе­нием во внутреннем кружочке — креста, точки, врезан­ных линий и т. д.

Мотивы розеток на камнях

Своеобразное оформление имеет надгробие из Бул­гара с шестигранной верхней частью и аркой, основной текст которого отделен от тимпана узкой рельефной по­лосой ң двумя сердцевидными фигурками с отростками. Подобными виньетками украшаются и картуши булгарских монет конца XIII века. Текст целиком не восста­навливается, но в его начале и в тимпане читаются три коранические формулы, что на памятниках Булгарского округа встречаются крайне редко.

Надгробия из сел Татарский Калмаюр и Старый Баллыкуль, текст которых выполнен почерком рельеф­ного (заглавная формула) и врезанного (основной текст) куфи, выделяются своеобразным орнаментом, состоящим из четырех розеток, расположенных на четы­рех углах оголовника. Основной текст от нижней части камня отделяется врезанной полосой с треугольниками. Наиболее близкими их аналогами можно считать над­гробия из Малых Кайбиц и Старого Ромашкино, однако на последнем камне розетки расположены в нижней ча­сти надписи. На обратной стороне эпитафии из Малых Кайбиц имеется циркулярный орнамент, нередко при­менявшийся и на других камнях булгарского округа.

Любопытно, что наряду с растительными и геометри­ческими узорами, на эпиграфических памятниках отме­чен и зооморфный мотив. Так, в эпитафии 1288 года из Булгар (хранится в Госмузее ТАССР) в нижней части камня наблюдается рисунок стилизованного изображе­ния, единоглавой птицы с раскрытыми крыльями. В по­следние годы найдено еще три камня с подобным орна­ментом. Таким образом, это явление никак нельзя счи­тать исключением.

По своему происхождению изображение птицы сле­дует считать весьма древним, можно найти ряд аналогов этому и на местном материале. Изображение одногла­вой птицы в эпитафиях обнаруживает сходство с соко­лом, спокойно парящим в полете, и это созвучно с та­тарским фольклором, где считается, что после смерти душа покидает тело человека в виде птицы. В татарском языке с этим связано словосочетание «кот очу», озна­чающее сильный испуг. В его основе лежит слово «кот», которое объяснено в «Толковом словаре татарского язы­ка» следующим образом: 1) дух, душа, которая дума­ется, может отделяться от тела; амулет, оберег; I) кра­сота, краса, удача.

Слово «кут» зафиксировано и в древнетюркском языке, одним из значений которого были «душа, жизнен­ная сила, дух».

Данный мотив, на наш взгляд, отражен и в поэтиче­ском тексте эпитафии XVI века из с. Нохраты: «Для смерти радость настала. Наша радость ушла. Как будто коварным соколом улетела...»

Еще одной примечательной чертой надгробий Булгарского округа является наличие стрельчатой и килевидной арок с плечиками. Они преимущественно крутые и, как исключение, зарегистрированы одна полукруглая, одна восьмигранная и несколько памятников без арок. Форма верхней части подавляющего большинства над­гробий прямоугольная, однако встречаются памятники с полукруглым, остроконечным, пирамидальным и шести­гранным завершениями.

Арка эпиграфических памятников олицетворяет мих­раб мечети. По религиозным понятиям, люди входят в мечеть для очищения своей души, и когда человек туда входит, у него ничего не должно остаться земного, он полностью во власти всевышнего. Поэтому, видимо, и площадь внутри арки — тимпан заполняется только фразами из корана. Человек, покидая земной мир, не умирает, а как бы переселяется в другой потусторонний мир и продолжает там свое существование. Такое пред­ставление о смерти подтверждается и высказываниями, помещенными в тексте эпитафий: «Всякая душа вкусит смерть, после вы к нам_ вернетесь», «Из мира бренного переселившись, в мир вечности ушел».

Здесь, по нашему мнению, проявляется вера в за­гробную жизнь древних булгар. В этом отношении инте­ресно, что слово «умер» в памятниках употребляется весьма редко, чаще всего это понятие детализируется. Если в памятниках, язык которых напоминает татар­ский, обычно пишется: «Отошла к богу; отдалась ми­лости аллаха всевышнего», то в эпитафиях другой груп­пы (с р-язычными формами) это понятие связано с по­тусторонним миром: «Из мира бренного в мир вечности переселился».

Другим характерным признаком эпитафий Булгарского округа является наличие заглавных коранических формул «Он живой, который не умирает» и «Суд аллаха всевышнего, великого». Из всех эпитафий на 95 высече­на именно первая формула, а на 51—вторая. Отсюда видно, что первая формула более распространена.

Формы арок надгробий

Небезынтересно будет рассмотреть структуру тек­стов эпитафий, которая свойственна почти всем памят­никам. Правда, в некоторых случаях могут отсутство­вать отдельные части или же порядок следования их может быть несколько иным. В этом отношении все па­мятники Булгарского городища делятся на две группы в обеих тексты подразделяются на семь последователь­ных частей-компонентов:

1. Вначале идет кораническая формула «Он живой который не умирает, а все живущее умрет». Иногда употребляется только первая часть формулы. Во второй группе основной текст иногда может начаться с другой формулы: «Всякая душа вкусит смерть, после вы к нам вернетесь» (Коран, сура 29, стих 57).

2. Слова, связанные с обрядом захоронения. В арабоязычных надписях употребляются слова, означающие «гробницу» (для мужчин), «сад» (для женщин). Во второй группе, в соответствии с законами тюркской грам­матики, слова зират // зийарат («место погребения») и бәлүк («надмогильный знак, памятник») идут в конце предложения и, естественно, не могут стоять на втором месте.

3. Эпитеты «скромная», «благочестивая», «целомуд­ренная» и другие характерны для лиц женского пола, мужские эпитафии же сопровождаются эпитетами «бла­городный», «великодушный», «благочестивый» и т. д. Бросается в глаза то, что большинство женских эпите­тов носит религиозный характер.

4. Имена, титулы, родословия покойного. Этот ком­понент (как и третий) может быть кратким или же от­носительно развернутым. Иногда встречается перечис­ление родословия до седьмого поколения, родоначаль­ник которого носит нисбу «булгари».

В памятниках второй группы этот компонент, как правило, стоит на втором месте вслед за коранической формулой. Для них указание эпитетов не характерно. В XIV веке стали появляться и памятники с эпитетами, выраженные на арабском языке. Обычно в данной груп­пе памятников этот компонент очень краток, он состоит из двух имен и одного титула.

5. Благожелательная формула. Чаще всего встре­чается изречение «Боже мой, помилуй ее милостью не­ измеримою», реже — изречения индивидуального ха­рактера, например, «Да оросит всевышний аллах его могилу, да дарует ему жилище в раю, да помилует его оставлением грехов и прощением и да вселит его в се­ления райские». Данный компонент на мужских эпита­фиях представлен значительно богаче, дает большую смысловую нагрузку, чем в женских, что соответствует канонам ислама.

Вторая группа памятников характеризуется форму­лой «Да будет милость аллаха милостью обширною», написанной на арабском языке.

6. Слова или словосочетания, обозначающие поня­тие смерти: «Она отдалась милости аллаха всевышне­го», «Отошла к аллаху» и т. д.

7. Дата, как правило, выражается словами, хотя в более ранних памятниках встречаются и цифровые обоз­начения. Во второй группе надгробий дата передана сло­вами и весьма подробно: обычно обозначается год, ме­сяц, день, а иногда и дни недели. Перед указанием даты в качестве связующего слова применяется «хиджра», т, е. обозначение мусульманского летосчисления.

Изредка в этой же группе памятников в конце тек­ста встречается благочестивое изречение «Смерть — дверь и все люди войдут в нее», которое считается при­надлежащим арабскому поэту Абу-л-Атахии (748—825).

Известные эпитафии XIII века охватывают небольшой отрезок времени 670—699 гг. хиджры и типологически составляют единое целое с памятниками первой поло­вины XIV века. Однако у них проявляются некоторые индивидуальные черты, которые в дальнейшем или раз­виваются, или исчезают. К таковым нужно отнести бор­дюрный орнамент в виде двух параллельно идущих ли­ний, пересекающихся через определенные промежутки, полукруглое завершение верхней части со сквозными плечиками, проставление даты цифрами, а также нали­чие в тексте слова «хиджра». Любопытно и то, что в количественном отношении более половины эпитафий XIII века написаны на арабском языке.

В первой половине XIV века основным местом сосре­доточения эпиграфических памятников по-прежнему про­должает оставаться город Булгар. Самый ранний па­мятник этого столетия относится к 700 году хиджры, позднейший — к 749 году. К Булгарскому городищу относится и большое количество фрагментарно сохра­нившихся памятников, стилистически и типологически датируемых первой половиной XIV века. Подавляющее большинство памятников первой группы относится к то­му типу, которые по своему оформлению, размерам не отличаются от памятников конца XIII века. Как исклю­чение нужно отметить одну плиту, выделяющуюся своим малым размером и полукруглым верхом со сквозными плечиками. Кстати, памятники такой формы очень ред­ки, они получают широкое распространение только в XIX веке.

Для памятников первой группы характерна простота оформления. Из орнаментации нужно отметить вино­градную лозу, отделяющую основной текст от заглавной формулы, и широкую рельефную полосу. Обращает на себя внимание орнаментальная полоса одной эпита­фии, состоящая из растительного побега, закрученного в спираль с очень мелкими листочками. Этот редкий мотив можно увидеть на боковой части эпитафии XVI века из Заказанья.

Бордюр большинства камней состоит из рельефных полос. Имеется один фрагмент с несвязанным между со­бой мотивом трилистника. Аналогичная орнаментация встречается как компонент цветочного мотива в эпита­фиях Казанского ханства и более позднего времени, а здесь она является самостоятельной.

Необходимо указать на орнамент нижней части пли­ты, находящейся в фундаменте колокольни церкви Успе­ния, где две многолепестковые розетки староромашкинского типа расположены на обеих сторонах уступа рам­ки. Подобный орнамент встречается и в других местах Булгарского округа (например, в селах Тат. Калмаюр, Кульгуны), но те, которые обнаружены на Булгарском городище, выделяются своим прекрасным исполнением.

Текст памятников данной группы написан рельефны­ми буквами, но иногда и врезанным куфическим шриф­том. А почерк сульс такой же, как в памятниках XIII ве­ка. В композиционном отношении надписи продолжают традиции более старых памятников, лишь в некоторых компонентах структуры текста произошли незначитель­ные изменения, а в конце текста появился добавочный компонент — благочестивое изречение. В мужских эпи­тафиях появляются эпитеты наподобие «красы молод­цов», «сердца сердец», «почитателя ученых», «воздви­гавшего мечети» и т. д. Видимо, следует отметить и то, что отдельные компоненты текста иногда могут и исче­зать.

Некоторые памятники первой группы имеют рельеф­ную надпись на боковых сторонах, которая представляет собой известное двустишие на арабском и тюркском языках: «Вижу мир развалиной по существу, но он оста­нется продолжительно в покое».

Виды бордюрных украшений

Памятники второй группы также продолжают раз­виваться на базе более ранних однотипных надгробий. Некоторые памятники этой группы имеют орнаменталь­ную полосу или широкую рельефную полосу между ос­новным текстом и тимпаном. Особо выделяется орна­ментальная полоса у одного памятника, которая близ­ка к бордюрной орнаментации, состоящей из параллельных линий, пересекающихся через определенные проме­жутки. Такой же орнамент самостоятельно встречается на архитектурных памятниках Средней Азии и Кавказа, например, на арке мавзолея из села Хаджи-Дорбашлы Азербайджанской ССР и на мечети Намазгох в Бухаре.

В XIV веке появляется новый тип эпитафии с различ­ным употреблением шрифтов в заглавной формуле и в основном тексте. Заглавная формула оформлена почер­ком сульс рельефными буквами, основной же текст— рельефным куфическим почерком или может быть дру­гой вариант: надпись соответственно выполняется рель­ефным и врезанным куфическим почерком.

Кроме всего, имеются и своеобразно оформленные памятники, например, верхняя часть и арка одного над­гробия — шестигранная, а основной текст от тимпана отделен узкой рельефной полоской. Тимпан же украшен двумя сердцевидными фигурками с отростками, которы­ми украшались картуши булгарских монет конца XIII века. Текст полностью не восстанавливается, однако читаются в начале текста четыре коранические форму­лы— подобное среди памятников Булгара встречается впервые.

До этого речь шла об эстетически оформленных па­мятниках, но ведь наряду с ними имеются и другие, ме­нее украшенные. Такие камни немногочисленны. Они плохо обработаны и значительно меньшего размера, надпись на этих памятниках вырезана некаллиграфи­ческим врезанным куфическим шрифтом.

У многих плит XIV века имеются надписи на боко­вых частях, которые обычно бывают формулами «Смерть тебя известит о сроке, а могила есть сундук деяний» и «Самый терпеливый опасностям здешней жизни не умирает ранее определенного срока». Надпись распола­гается на всю длину памятника на одной строке или на двух строках в середине боковой части. Очень редко текст эпитафии продолжается и на боковой части; туда, как правило, выносится лишь дата установления па­мятника.

Имеется несколько памятников с надписью на обрат­ной стороне камня, выполненные мелким некаллигра­ фическим почерком куфи. Они в основном состоят из благопожеланий и в какой-то мере дополняют основной текст. Есть несколько памятников, о текстах которых невозможно судить однозначно: то ли двусторонние тексты их исполнены на разных языках, то ли они являются самостоятельными эпитафиями? Плохая читаемость не позволяет утверждать ни того, ни другого.

Все вышесказанное утверждает нас в мысли о су­ществовании в Булгарах особой школы резьбы по кам­ню или традиций по изготовлению надгробий, кстати,, предположительно об этом высказывались еще такие специалисты, как Г. Т. Тагирджанов и Г. В. Юсупов. На­личие мастерской по изготовлению эпитафий в Булгаре подтверждают сохранившиеся заготовки и производ­ственный брак. Камень для памятников, вероятно, до­бывали на правой стороне Волги, так как бесспорно то, что архитектурные памятники Булгара построены из этого камня.

Вырезанный в карьере камень доставляли в мастерскую резчика. Здесь ему придавали форму плоского параллелепипеда, намечали и вырезали арку. Ка­мень обрабатывали долотом и троянкой, следы которых обнаружены на многочисленных плитах. Подобные за­готовки в мастерских хранились, вероятно, в большом количестве, и резчик отмечал их тамгой. На нижней час­ти двух заготовок имеется тамга в виде трезубца. По­добный знак известен и на керамическом материале Булгара, и на монетах. После завершения первичной об­работки намечали тимпан — площадь, предназначенную для письма, и нижнюю часть для установки памятника.. Шлифовалась только та часть камня, которая предназ­началась для надписи или орнамента. Затем острым предметом наносили линию строк, орнамент или буквы,, промежутки между буквами выбирались. Вместе с тем некоторые тексты и орнаменты выполнялись в иной тех­нике: буквы и орнамент вырезались на ровной поверх­ности камня, то есть имели углубленный характер.

Употребление разнообразной орнаментации и шриф­та, трудоемкий процесс их изготовления и значительно долгий срок существования традиции установления эпи­тафий в г. Булгаре (более 80 лет) говорят о том, что здесь существовали мастерские с цеховым разделением труда. Первичную обработку камня, выемку арки, шли­фовку плиты и другие трудоемкие процессы, не требую­щие специальных знаний и большого мастерства, выпол­няли подмастерья. Работа мастера, по нашему мнению начиналась с вычерчивания строк и букв, следы кото­рых выслеживаются на многих памятниках. Можно по­лагать, что резчики эпитафий занимались не только изготовлением памятников, но и принимали деятельное участие в строительстве, точнее, декорировке архитектурных памятников. И там и здесь наблюдается исполь­зование одинаковой меры длины — локтя и стрельчатой -арки. Наличие надписи в архитектурных памятниках яв­ляется косвенным свидетельством того, что высокока­чественная резьба по камню в архитектуре и надмогиль­ных камнях — произведение одних и тех же мастерских. Это подтверждается обнаружением производственного брака. Камень при выемке плечиков дал трещину и в дальнейшем его пытались использовать для изготовле­ния архитектурных деталей в форме розеток, вероят­но, для украшения водоемов бани. Наличие мастерских ни в коем случае не говорит о том, что все эпитафии из­готавливались только в этих мастерских. Отдельные па­мятники делали люди, знающие грамоту и камнерезное дело, в домашней обстановке, подобно гончарам, кото­рые изготовляли лепную керамику даже в XII—XIII ве­ках, когда уже в производство прочно вошел ножной круг.

Эпиграфические памятники Булгарской школы полу­чили широкое распространение в регионе по обоим бе­регам Волги. Западная его граница совпадает с грани­цей Волжской Булгарии, восточная же проходит по ли­нии сел Иски-Рязяп, Старое Ромашкино, Ново-Чувашский Адам в Закамье, Измя, Таутермен — в Заказанье. За пределами этой территории памятники Булгарской школы обнаружены в поселке Чишма в Башкирии. Одна­ко это не значит, что все они изготавливались в Булгаре. Такие умельцы вполне могли быть на местах. Напри­мер, в селах Северного Предволжья отмечается некото­рое своеобразие памятников, хотя они по всем основным признакам являют памятниками Булгарской школы.

То же самое нужно сказать и о памятниках из по­селка Батраки, Муранского могильника Куйбышевской области, расположенных на значительном расстоянии от Булгар. Булгарские эпитафии на севере Заказанья, не­которые надгробия в селах Татарский Калмаюр, Иски-Рязяп, Ямбухтино и других, относящиеся к Булгарской школе, несомненно, выполнены мастерами на местах. Мастера, получившие образование и навыки резьбы по камню в Булгаре, .продолжали эти традиции и в других местах.

Некоторое своеобразие в орнаментации и оформлении эпиграфических памятников Кирменско-Джукетауского региона в свое время было отмечено Г. В. Юсуповым и Ф. X. Валеевым. Последний, в частности, выделяя их как второй тип, связывал с периферийными, по отноше­нию к Булгарам, районами Волжско-Камской Булгарии.

Технические особенности камнерезов этого округа особенно наглядно проявляются в надгробиях Старо-Ромашкинского и Средне-Кирменского кладбищ, кото­рые считаются «ханскими» и где преобладают эпитафий с прямоугольным верхом и приземистой аркой, с орна­ментом из трехчастной композиции — двух маленьких и одной большой розеток. Центральная выполнена из не­скольких кругов и ломаной линии между кругами, а две боковые — радиальными линиями. Орнамент памятни­ков из с. Старое Ромашкино представляет собой много­лепестковую ромашковидную розетку в двойном кругу. Подобные розетки, характерные для орнаментации Вос­тока, встречаются на ковше из Византии, на золотоордынской поливной керамике и на многочисленных брон­зовых и золотых изделиях из Булгара. На одном староромашкинском памятнике изображен вышеупомянутый орнамент, а две маленькие розетки расположены в ниж­ней части плиты. Они украшают также нижние части памятников из сел Нижнее Демкино, Старое Ромашки­но и из Булгара (фундамент колокольни).

У некоторых памятников этого округа отмечена ор­наментальная полоса между основным текстом и тим­паном, состоящая из мотива завитков и треугольников. По характеру надписи, наличию приземистой арки и орнаментальной полосы к этому типу нужно отнести и эпитафию из Ново-Чувашского Адама, хотя ее тимпан заполняет кораническая формула «Он живой». Калли­графическую надпись заглавной формулы дополняет несколько цветочных розеток, что дает некоторые эле­менты индивидуальности. Памятник подобного оформле­ния имеется и в Булгарском городище.

Орнамент верхней части эпитафий из сел Старый Баллыкуль, Старое Ромашкино, Нижние Яки также на­поминает ромашку. Своеобразен орнамент в надгробиях из Ошняка, который представляет собой две розетки с ромбовидными лепестками, наложенными друг на друга в двойном кругу. Близки к нему некоторые памятники из с. Нижние Яки. Подобные розетки известны и в сред­неазиатском материале, в частности, по серебряной ча­ше из Афрасиаба.

Интересен орнамент памятников Кирменского горо­дища — многолепестковая розетка в двойном кругу. В большинстве случаев пространство между двумя круга­ми не орнаментировано, в одном случае оно представ­ляет ломаную линию. Подобную же орнаментацию имеет и надмогильный нижнеякинский камень, но здесь вну­тренний кружочек представляет из себя самостоятель­ную розетку. Орнамент «солнце» без внутреннего кру­жочка встречается на поливной керамике Золотой Орды» В особую группу можно выделить эпитафии без тра­диционной арки, бордюрных и других украшений. Как исключение стоит на Кирменском городище памятник,, имеющий примитивную арку и бордюрный орнамент, ко­торый Г. В. Юсупов описывает как «цепочку маленьких параллелограммов, вписанных в бордюрную ленту, от­деленных друг от друга наклонными черточками». Его можно рассматривать как подражание к вышеуказанно­му бордюрному орнаменту из Булгарского округа. В Кирменско-Джукетауском округе широко распростране­ны памятники с полукруглыми или остроконечным вер­хом без орнаментации (подобно надгробий из сел Старое Ромашкино, Средние Кирмени, Нижние Яки, Клятли, Подлесная Шентала, Старое Ибрайкино, Верхние Кибя-Кози и других) с некаллиграфическим почерком, переходящем в скоропись.

Памятники Кирменско-Джукетауского региона хро­ нологически относятся к более позднему периоду, чем эпитафии Булгарского округа, и возникли под влиянием Булгарской школы резьбы по камню. Вскоре в Кирменях, вероятно, и в Старом Ромашкино возникли свои центры резьбы по камню, однако на памятниках само­го городища Джукетау влияние Булгарской школы от­ражается более ярко.

Из небольшого количества памятников Восточного (Чишминского) округа, с точки зрения оформления большой интерес представляют эпитафии из сел Урсаево и Старое Шаршады, в верхней части которых выре­зан орнамент, состоящий из трехчастной композиции. В центральном большом круге помещена надпись, а ма­ленькие боковые кружочки разделены на две части, верхняя часть составляет орнамент в виде исходящих лучей солнца, а нижняя — надпись. Из-за фрагментар­ности трудно судить о ее содержании, она, вероятно, представляла собой кораническую формулу.

Трехчастная композиция, состоящая из розеток и ра­диальных линий, встречается и среди памятников Кир­менско-Джукетауского округа, однако эпитафии восточ­ного региона отличаются заполнением розеток бордюр­ным орнаментом, представляющим собой ломаную линию с точками.

Три розетки, как отмечал Ф.X. Валеев очевидно, символизировали три мира — небесный зем­ной и подземный, где пребывала душа покойного Каж­дый отдельно взятый круг очень близок картушам булгарских дирхемов конца XIII века.

Известняковая маломерная плита

Часть памятников этой группы (из Урсаева, Старого Шаршады, Мавлютова, Старого Калмашево), отличаю­щихся меньшей толщиной при сравнительно большой. длине, не орнаментирована. На многих из них наряду с надписью зафиксировано наличие различных знаков. Так, в старокалмашевской эпитафии их более 200. По мнению Г. В. Юсупова, знаки нанесены на поверхность камня позднее, во время посещения могилы паломни­ками, потому что знаки нанесены слабее, чем надпись, и занимают только свободное от текста пространство, не нарушая его планировку. Время нанесения знаков, ве­роятно, относится к рубежу XVII—XVIII веков. Именно тогда в этом регионе возрождается традиция установле­ния эпиграфических памятников. На одном надгробии: XVIII века из с. Мавлютово рядом с тамгой отмечена надпись: «Дуванайского рода тамга парная». Ленин­градский ученый С. Г. Кляшторный предполагает, что эти тамги были своеобразными расписками участников похорон некоего знатного лица, а затем этот камень был. использован для нанесения арабографичной надписи.

В отрыве от основной территории распространения: булгарских эпитафий стоит памятник из села Гордино (Гурья Кала) Балезинского района Удмуртской АССР. При всей схожести оформления, каллиграфии и структу­ры текста, памятник из Гордино выделяется среди эпи­тафий других округов заглавной формулой, представ­ляющей символ веры, и орнаментальной полосой, сос­тоящей из тройного плетения, что позволяет считать его локальным вариантом булгарских эпиграфических па­мятников XIII—XIV веков.

Во второй половине XIV века в связи с глубокими социально-экономическими изменениями количество эпиграфических памятников значительно сокращается.. Известные науке памятники Болыненырсинский и Ямашурминский происходят из восточного Прикамья. Пер­вый из них (прямоугольной формы, без арки и орна­ментации) близок к эпитафиям Кирменско-Джукетауского округа, но по шрифту напоминает камни Восточного региона. Интересно наличие свободного пространства, перед началом текста, где традиционно располагалась, арка с орнаментом или заглавная формула. Текст этого памятника начинается с формулы «Именем аллаха милостивого, милосердного», далее приводятся еще две коранические формулы, характерные для Кирменско-Джукетауского округа. Отличается своим оформлением памятник из Ямашурмы, на верхней части которого вы­резана примитивная шестиконечная звезда — мотив этот, кстати, был распространен и на поливной керамике XIII—XIV веков, и на золотоордынских монетах. На позднебулгарских памятниках Г. В. Юсупов рассматри­вает его как пережиток многолепестковых розеток.

Таким образом, мы видим непрерывное развитие традиций эпиграфической школы Кирменско-Джукетауского округа, так как памятники с. Кирмени 50-х годов XIV столетия, Ямашурмы 1382 года, Больших Нырсы 1399, 1443, 1472 годов можно рассматривать как единую дань развития — от булгарских эпитафий к памятникам Казанского ханства.

Эпитафии заговорили

Как упоминалось выше, на Булгарском городище найдено около 150 эпиграфических памятников, а на всей территории бывшего государства волжских булгар число находок превышает 400. Мало это или много? Если смотреть с количественной стороны, то довольно внушительно, чего нельзя сказать о фактическом мате­риале, дающем возможность судить о языке. Тексты эпитафий состоят из коротких, скупых строк. Да, это не древнетюркские стелы, в которых описана вся история государства и племен, входящих в него. «Я, мудрый Тонюкук, приказал написать (это) для народа тюркского Бильге-кагана...» — заявлял старый вельможа в своей эпитафии.

Наш рассказ об эпиграфических памятниках г. Бул­гара будет неполным, если мы не упомянем об армян­ских надгробиях. Еще в 1712 г. дьяк Андрей Михайлов, сообщая о развалинах большого храма, писал: «Та па­лата была наперед сего церковью, потому что около ея много есть кладбищные каменья с подписьми, а подпи­си походили на армянские письмена». Это были христи­анские надмогильные памятники у Греческой палаты большой армянской колонии, основанной за крепостным «алом Булгара еще в IX веке. Большая часть надгробий впоследствии была использована местным населением для хозяйственных нужд. На сегодняшний день известно пять надгробий с армянскими эпитафиями 1218, 1308, 1321, 1335, 1337 годов, кроме того, археологическая экс­педиция под руководством А. П. Смирнова в 1945—1947 годах в ряде погребений открыла фрагменты надгробии, причем на некоторых были и арабские буквы; а две обработанные плиты (разм. 190x80X20 см) не имели ни надписей, ни орнаментов.

Армянские надписи 1321 и 1335 гг. из Булгара. (По М. Броссе)

Приводим перевод надписи памятника 1321 года (по М. Броссе): «Гроб этот заключает честное тело Сары Хатун. Вы, которые читаете это, просите у Бога проще­ние грехов отца господина Авага в году 770».

Наличный языковой материал булгарских памятни­ков довольно скуден: имена, эпитеты, титулы, даты по­гребения — такие скудные «посевы» не дают богатого научного «урожая». Определенный шаблон структуры надписей и употребляемых слов не позволяет «кладбищенской поэзии» раскрыться во всей своей полноте. Найти более обширный текст (на камне или документе) — остается волшебной мечтой булгароведов.

Прежде чем говорить о языке (речь пойдет о так называемом р-языке), отраженном в этих каменных памятниках, необходимо напомнить следующее: он не тождественен разговорному языку волжских булгар, то есть на этом языке народ уже не говорил. Функциональ­ная принадлежность памятника никак не способствова­ла отражению на них говора «улицы», поэтому рядом с кораническими формулами мог соседствовать лишь язык ислама — арабский, язык предков или же литературный язык — все зависело от социолингвистической ситуации, А определенный стереотип текста, выработанный в Булгарской школе резьбы по камню, в обязательном поряд­ке применялся мастерами-резчиками в пределах всей Волжской Булгарии.

В языковом отношении все эпиграфические памятни­ки можно разделить на три группы: написанные на араб­ском языке, тюркском р-языке (хир — «девушка, дочь»„ тохур — «девять») и тюркском з-языке (кыз — «девуш­ка, дочь», токуз — «девять»). Рассмотрение текстов р-язычных надписей показывает, что они по некоторым фонетическим признакам не едины; например, формам җети — «семь», болты — «было», зерати — «его место погребения» в некоторых памятниках соответствуют җечи, болчи, зерачи, то есть перед «и» звук «т» смягча­ется и переходит в «ч». Это свидетельствует об отраже­нии в памятниках двух диалектов. Такое разделение бы­ло свойственно уже языку древних болгар и, видимо, эти же племена участвовали в формировании народности волжских булгар. Согласно исследованию С. Я. Байчорова, северокавказские (приэльбрусские) памятники от­ражают д- җ-диалекты протобулгарского языка, сравни­те, например, слова дьох, җох — «поминание» с древне-тюркской лексемой йог — «похороны», «поминальный обряд».

Употребление звука җ в начале слова характерно та­тарскому языку (точнее, его среднему диалекту: җылан — «змея» — йылан, җиде — «семь» — йите, җыр — «песня» — йыр), и это явление считается реликтом волжскобулгарского языка. Вообще, «джокающие» тюркские языки, кроме отдаленного якутского (где, кстати, этот звук перешел в «с»), сосредоточены в трех областях: в Поволжье, степях Казахстана и в северных краях Кав­каза. Как установил венгерский ученый А. Берта, это как раз те ареалы, в которых, начиная с V века, обита­ли оногуры, а после них хазары (хазары тоже «джокали»). А как известно, оногурами называли часть болгар. В 1866 году был издан Именник болгарских князей, который нашли в двух славянских сборниках XVI века. Считается, что имеющиеся там тюркские вкрапления относятся к состоянию протоболгарского (дунайскоболгарского) языка. В частности, они также показывают следы двух диалектов, например, дилом — общетюркское йылан — «змея», җите — общетюркское йети — «семь». Таким образом, все три источника показывают один и тот же результат, а именно, расчленение булгарского языка по крайней мере на два диалекта. Выходит, они отражают языковое состояние отдельных болгарских пле­мен, входивших в состав Великой Болгарии еще в При­азовье.

Для нас весьма важно то обстоятельство, что все указанные группы памятников функционируют в одном и том же хронологическом отрезке времени — в XIII— XIV веках — ив языковом отношении не соотносятся только лишь с отдельными центрами по изготовлению надмогильных плит. Показательно, однако, более ком­пактное расположение памятников на җ-диалекте в быв­шем Жукотинском княжестве. Р-язычные эпитафии ста­вились по всей территории государства. Для примера приведем чтение текста памятника 1309 года из Бул­гарского городища:

Булгарский памятник 1309 г.

В переводе на русский язык это звучит так;

Здесь 1—2, 9—11 строки написаны на арабском язы­ке и являются благочестивыми изречениями. Такое же предложение есть и в 4—5 строках. Основной же текст сочинен на булгарском языке. Прежде всего, бросаются в глаза слова, которые имелись и в языке древних бул­гар:

бэлүк — «надмогильный знак, памятник», сравните с древним церковнославянским словом белегъ // билегъ — «знак», все исследователи считают его заимство­ванным из протоболгарского языка, с венгерским вёlуек—»знак», древние мадьяры заимствовали его из языка древних булгар, своих соседей. Вспомним также нахождение древневенгерского могильника у села Боль­шие Тиганы, что близ Билярска, кубанскоболгарский белюг // белюх — «памятник»;

тон — «уходить». В тексте оно является глагольным членом аналитической модели сложного глагола в соче­тании с арабским словом сәфәр — «путешествие, поезд­ка, рейс». Употребляясь вместе, они выражают процесс движения, удаления. В поволжских тюркских языках этот глагол нам неизвестен, только в нурлатском говоре среднего диалекта татарского языка имеется слово тон-— «уходить, уходить прочь»;

җети — «семь» — это общетюркское числительное, соответствующее среднетюркскому состоянию, но с на­чальным «джоканьем». Как упоминалось выше, в дунайскоболгарском языке это числительное в начале име­ло точно такой же звук. Из тюркских языков Урало-Поволжья только в татарском числительное «семь» начи­нается с этого звука, сравните татарское —җиде, чу­вашское— сиччё, башкирское ете— (читается йете).

җур — «сто» — в северокавказских надписях зафик­сировано древнее состояние этого числительного в виде дьүр — «сто». Здесь необходимо отметить и так назы­ваемый ротацизм, то есть фонетический переход «з» в «р» в конце слова. Это явление наблюдается в рассма­триваемой надписи и в некоторых других словах, напри­мер, в денйаран — «из мира», тонры — «ушел», тохыр — «девять», где в первых двух случаях окончания — ран (по­казатель исходного падежа) и -ры (показатель прошедшего категорического времени) также начинаются с этого звука. Если принять во внимание их древнетюркские состояния -тан и -ты, то можно заключить, что они видоизменились через ступени -зан и -зы. Та­кая цепочка фонетических изменений не является про­тивоестественным для тюркских языков, а скорее на­оборот, к примеру, древнетюркское атаг // адаг—> азак—>~айак — «нога» (а в чувашском и ура — «но­га»).

Наиболее близким к булгарскому җүр является чу­вашская форма сер — «сто», в то же время в татар­ском йөз и башкирском юз;

җол — «год (календарный)», в написании арабски­ми буквами несколько затруднено чтение гласного зву­ка. Хотя мы здесь и передали его через букву «о», на самом деле это нечто среднее между «а» и «о», ибо начальной формой данного слова является җаш — «год о возрасте», который в ходе исторического разви­тия претерпел изменения и фонетически, и семанти­чески, в результате уже в древнетюркском языке наблю­дается различение понятий «календарный год» (йыл) и «возраст» (йаш). То же самое можно сказать и от­носительно татарского җыл, җыол, йыл, йыол и җәш, йэш, башкирского йыл и йэш, только в чувашском язы­ке эти понятия передаются одним словом сул.

Мы пока не знаем, одним или двумя словами обозначались в булгарском языке понятия «возраст» и «год», так как соответствующего примера на «возраст» в р-язычных памятниках пока не обнаружено. В то же время в з-язычных надписях присутствует самостоя­тельное слово йаш — «возраст», однако язык этих па­мятников имеет совершенно иной статус, чем язык другой группы памятников;

айх или айых — «месяц», в текстах эта лексема обычно употребляется с названием месяца, заимство­ванного из арабского языка. В данном случае это — рәҗәп — «название седьмого месяца лунного календа­ря», может быть месяц мухаррам — «первый месяц лунного календаря», сәфәр — «второй месяц лунного календаря», раби эль-әүүәль — «третий месяц лунного календаря» и т. д. Слово айых состоит из общетюрк­ского ай и аффикса -ых, а из современных языков та­кая форма сохранилась лишь в чувашском языке: уйах // ойах, в других тюркских языках применяется без-аффиксальная форма;

оным — «десятый», образован от количественного числительного он — «десять» и аффикса -ым, образую­щего порядковое числительное. Почти во всех тюрк­ских языках «десять» передается в форме он // ун (однако в якутском уон, чувашском вон // вун, вои­ны // вунны). То, что аффикс -ым в протобулгарский период образовывал порядковое числительное, ясно по­казывают примеры из Именника болгарских князей, где зафиксированы элемъ — «первый», вечемъ — «тре­ тий», тоутомъ — «четвертый», алтомъ — «шестой», җитемъ — «седьмой», шехтемъ — «восьмой», товиремъ — «девятый». Исследователем северокавказских протобулгарских рунических памятников С. Я. Байчоровым указывается единственный пример үчем — «третий», об­разованный при помощи аналогичного окончания. По­следние изыскания в данной области показывают, что исторически аффикс -ым нельзя считать порядковым, он придавал слову прежде всего собирательное или соби­рательно-разделительное значение, отголоски которого остались в татарских детских считалочках:

Берәм-берәм, икәм-икәм, өчәм-өчәм, дүртәм-дүртәм, бишәм-бишәм, алтан-алтан — авыр балтам...

«Один-один, два-два, три-три, четыре-четыре, пять-пять, шесть-шесть — тяжелый топор...»

В детских играх в камушки, как считает Н. Б. Бурганова, этот аффикс выражает порядково-собирательное значение, хотя порядковость здесь и весьма абстрактна.

Из современных тюркских языков аффикс -м можно встретить в составе сложного аффикса -меш в чуваш­ском языке: вуннымеше — «десятый». Видимо, необхо­димо отметить и тот факт, что в соседнем марийском язы­ке порядковые числительные образуются при помощи окончания -ымше: икымше — «первый», кокымшо — «второй» и т. д.;

күн — «день» — слово в древнетюркском языке име­ло два значения: «солнце» и «день». Как и в тюркских языках Урало-Поволжья, в памятниках волжских булгар оно закрепилось со вторым значением.

Интересно, что в некоторых памятниках зафиксированы отдельные названия недели, например, хан күн. На первый взгляд, это напоминает название хана, пра­вителя. Но это только на первый взгляд, а на самом де­ле, учитывая переход звука «к» в «х», здесь необходимо усматривать слово кан — «кровь». Такой звуковой пе­реход не был чуждым для булгарского языка, сравни­те дунайскоболгарское тух и общетюркское тагук — «курица», бех — «пять» и его изначальная форма белик; кубанскоболгарское белюх — «памятник» и бэлүк — в волжскобулгарских эпитафиях, однако в то же время есть хырх — «сорок» (а общетюркская форма кы­рык // кырк), в записках Ибн-Фадлана (922 г.) также имеются примеры на такую закономерность: Сох, Җайых — названия рек Сок и Яик; сахрах — «ковш или мера жидкости» (в древнетюркских памятниках есть сло­во саграк в том же значении). Правда, во многих приве­денных здесь примерах интересующий нас звуковой пе­реход наблюдается не в начальной позиции, но необ­ходимо учитывать и то, что лексическое богатство этих исторических памятников не так уж велико.

Таким образом, получается хан күн, что означает «день крови». Естественно, это не связано с какими-либо разбоями или другими событиями, когда льется кровь. В наши дни у народов Волго-Камья сохранились народные названия недели, среди которых есть назва­ние, связанное с понятием крови. У чувашей — это йун кун, у башкир и татар — кан көн, у мордвы—вержи, у марийцев — вюргече, у удмуртов — вирнунал. Все они переводятся как «день крови» и означают, точнее, соот­ветствуют среде. Несомненно, это народное название среды осталось от древнего языческого обычая жертво­приношения. Языческие названия древней пятидневной недели восходят к булгарским временам, и у финно-угорских народов края они могли получить распростра­нение и позже, в период Казанского ханства. Такое еди­ное религиозно-мифологическое воззрение и календарь, в свою очередь, относятся к далекому прошлому, ве­роятно, к эпохам Хазарского каганата, к которому вос­ ходят также караимское кан // хан кюн, хайын кюн, армяно-кипчакское хан кюн — «день крови».

В большинстве тюркских языков неделю называют словом атна в разных фонетических вариантах, а оно са­мо заимствовано из персидского адине — «пятница». В булгарском языке слово, обозначающее пятницу, расширило свою назывательную рамку и стало означать также неделю. Это подтверждает выражение әрнә күн, зафиксированное в одном из эпиграфических памятни­ков. В фонетическом отношении для перехода адине—в әрнә препятствий не имеется, так как между звуками «д» и «р» в середине слова возникает переходная сту­пенька в виде звука «з», сравните, например, с уйгур­ским словом азна — «пятница» и, как было сказано вы­ше, соответствие — р для булгарского языка считает­ся закономерным.

Указанное персидское слово лежит в основе обозна­чения пятницы в ряде языков: чувашское эрнекун — «пятница», мынарни кон — «день большой пятницы», та­тарское диалектальное атна көн — «пятница», олы ат­на — «большая пятница», марийское кугу арня — «боль­шая пятница», караимское айна кин // эйнэ кюн — «пятница», армяно-кипчакское айна кюн —»пятница».

Отсюда можно сделать вывод, что в ареале, где ког­да-то существовали булгарское и хазарское царства, название пятницы является для всех одинаковым. А расширение значения «пятница»—»неделя» — явление относительно позднее. Но уже в булгарских эпитафиях әрнә означало и «неделю». Это отчетливо подтверждает другой пример из надписей памятников в виде әрнә ба­шы — «начало недели, т. е. понедельник». Хочется на­помнить, что в некоторых западнокипчакских языках «понедельник» также обозначался как «начало недели», сравните караимское йихбаскин // йехбашкюнь, кара­чаево-балкарское йухбашкюн, армяно-кипчакское йих-пашкюн (в этих примерах компонент йих, йех, йух озна­чает «неделю»: карачаево-балкарское ыйык — «неде­ля»). Такая же модель названия этого дня применялась и предками татар, башкир, чувашей и марийцев: татар­ское и башкирское диалектальное баш көн — «главный, начальный день», татарское диалектальное туган көн — «новорожденный день», чувашское тунти кон — «ново­рожденный день», марийское шочмо кече — «новорож­денный день».

В булгароязычных надписях зафиксировано еще одно название дня недели, это — кичи эрнэ күн — «день ма­лой пятницы, то есть четверг». Такое наименование чет­верга имеет ряд параллелей в языках, приведенных вы­ше для сравнения: татарское кечатна (от кече атна) — «малая пятница (четверг)», башкирское кесеазна, чув. кесен ерне, марийское изарня (от изи арня), удмуртское покчи арня, караимское кицайня // кичейнэ, армяно-кипчакское кичи айна — то же самое. Они все состоят из двух частей: первая — кече // кесе // кесен // ки-ци // кичи // изи // покчи — «маленькая»; и вторая — атна // азна // ерне // арня // ейнэ // айна — «неделя, пятница». Первый компонент следует сравнить с обще­тюркским кичи — «маленький», а второй, несомненно, является заимствованием из персидского адине — «пят­ница». Выходит, в эпитафиях волжских булгар и в вы­шеупомянутых языках название четверга является про­изводным от названия пятницы.

Других названий дней недели пока обнаружить не удалось. А они должны быть, но зафиксированы ли эти названия на камне? Известно, что возникновение неде­ли, как и лунного месяца, восходит к глубокой древ­ности. Еще в Древнем Вавилоне была установлена се­мидневная неделя и она, как период труда и отдыха, за­крепленная древними религиозно-мистическими представлениями и принятая впоследствии христианской и мусульманской религиями, прошла через тысячелетия.

Тюркское предложение в этом рассматриваемом над­гробии заканчивается глагольной формой в прошедшем времени эти — «было». Форма ә- известна в большинстве современных тюркских языков, хотя и не везде имеет единую акустическую характеристику.

По своему назначению надгробия — такие памятни­ки, где почти в каждом пишется слово «сын» или «дочь». И в тексте 1309 года присутствует лексема оулы — «его сын». Если сравнить ее с другой группой памятни­ков с з-языком, то там она начертана — как и в древнетюркских текстах — в виде огул — «сын». Последняя форма, естественно, более древняя, чем оул, ибо она по­лучается в результате выпадения звука «г» в середине слова. Однако в эпитафиях волжских булгар эти формы употребляются в одном и том же отрезке времени, и это явление свидетельствует в пользу того, что данные два языка принадлежат разным функциональным уровням. Но об этом чуть позже.

Употребленную в интересующем нас памятнике фор­му оул можно было бы сопоставить с якутским уол, кир­гизским, каракалпакским, алтайским, татарским ул, та­тарскими диалектальными оул, ыл, караимским увул, ногайским увыл, чувашским ывыл, чувашскими диалектальнымн ул, ыл, улы, ивыл и т. д. Несколько смущает нас форма ул — «сын», приводимая С. Я. Байчоровым в северокавказских протоболгарских надписях, в кото­рой древний начальный звук «о» не должен еще перей­ти в «у».

На булгарских эпитафиях часто встречается термин һир — «дочь», например, Йәлбә hири Асия — «Асия, дочь Иэлбы». В современных тюркских языках, за исключением чувашского языка, данный термин не при­меняется. А в другой группе эпитафий встречается об­щетюркское обозначение дочери как «кыз».

Долгое время в булгароведении царило мнение (не­которые исследователи и сейчас придерживаются его), что на камнях нашло отражение своеобразное выраже­ние һирхум — «девушка-рабыня, наложница». Это получалось из смыслового соответствия отдельных его час­тей: һир — древнетюркское — «девушка, дочь» и хум — древнетюркское күн — «рабыня», тем более, что в одной чувашской сказке сохранилось выражение хыр-хым в.том же значении. Слово кыркын зафиксировано и в Толковом словаре татарского языка, где также объяс­нено как «служанка, рабыня, невольница», однако в на­роде бытует и выражение кыз-кыркын, передающее обобщенное понятие «девушки», без всякого намека на их невольнический характер.

Прежде чем говорить о семантике этого на первый взгляд сложного слова, необходимо выяснить, действи­ тельно ли һирхум соответствует слову кыркын. Впрочем, можно допустить, что его вторая часть образована из древнетюркского күн — «рабыня, служанка», однако она здесь выступает самостоятельным словом и не входит в сложное единство с һир. Иначе говоря, это два самостоя­тельных слова. Оправданность такой постановки вопро­са подтверждается добавочными надбуквенными и под-буквенными знаками для гласных звуков, которые ха­рактерны письму арабскими буквами. Чаще всего их не ставят, но иногда для точного чтения слов, в особен­ности иноязычных, применяются и добавочные знаки.

Обломок надмогильной плиты и декоративная надпись из Булгара

Вначале, когда надписей со словами «һир и хум» бы­ло обнаружено еще очень мало, утвердившийся перевод «рабыня, наложница» при чтении как сложного слова «һирхум» было принято на веру. Однако со временем число находок увеличилось, среди которых были и над­писи с добавочными огласовками, позволившие восста­новить их правильное чтение. В одной из надписей, наппример, было написано: Әсби һири хум Җу-әлти бэлү-кү — «Эсби дочери, хума Джу-элти (госпожи), надмо­гильный знак». В то же время обнаружились надписи с мужскими именами, где слово «хум» стояло рядом со словом «сын», например: хаҗи Хөсәин оулы хум Гомэр-хаҗи бәлүкү — «хаджи Хусаина сына, хума Гумера-хаджи, надмогильный знак».

Таким образом, как и принято в лапидарных эпигра­фических надписях, в тексте сначала сообщается, чьим сыном или дочерью являлся (или являлась) погребен­ный (погребенная), только после этого приводится тер­мин «хум».

Из надписей можно сделать вывод, что хумом могла быть какая-нибудь госпожа, дочь военачальника, а также дочь иноземца, носящая, кстати, титул «хаджи» — (ведь он присваивается только тем, кто совершал па­ломничество в Мекку), и, что любопытно, мужчина, но­сящий титул «хаджи».

В исторических источниках имеются сведения, что в Булгар привозили на продажу из соседних стран за­хваченных пленников. Широкие торговые связи Булгарии сохранялись и в золотоордынский период истории государства, что предопределяло и сохранение торговли пленниками. Под 1376 годом один русский летописец сообщал, что после разгрома Костромы и Нижнего Нов­города разбойники «пришедше в Булгары и тамо полон христианский продали бесерменом Костромской и Нов­городский...» Если даже в XIII—XIV веках в Волжской Булгарии существовали подневольные люди, они должны были существенно отличаться от таковых более раннего периода. Но в любом случае невольно возникает соци­ально-экономическое противоречие: каменные плиты ни­как не могли ставиться над умершими рабами, в каком бы положение они ни находились. Противоречит этому и структура самих надписей — кроме титулов «хаджи» и «госпожи» (элти), которые рабам никак не свойствен­ны, в них приводятся имена не только отцов, но и де­дов, и полностью ставится дата смерти. Вообще, нет ни одного памятника, где бы упоминался простой труже­ник. А ведь среди надгробий имущего класса есть и та­кие, в которых упоминаются лишь имена умерших и их родителей, а иногда появляется еще какая-нибудь кораническая формула, например, в надписи из Булгарского городища: «Суд аллаха. Мамли сына Гали над­могильный знак». Нет ни даты, ни украшений, а ведь памятник, возможно, был поставлен не над простым смертным.

На основе всего этого можно сделать вывод, что слово «хум» в булгарских эпитафиях и понятие «рабы­ня, невольница» не тождественны.

У Абу-Хамида ал-Гарнати, писавшего о стране ха­зар, приводится интересное арабское выражение, пере­дающее понятие «невольницы-матери». Издатели, опуб­ликовавшие отрывки из трудов автора, О. Г. Большаков и А. Л. Монгайт сообщают об этом следующее: «Не­вольницы, родившие ребенка от хозяина, занимали бо­лее высокое положение, чем другие невольницы: они не могли быть проданы, подарены и т. д., а после смерти хозяина становились свободными».

Невольно возникает мысль: а не являются ли булгарские «хумы» потомками тех, которые родились от хо­зяина и невольницы? Впоследствии они могли совер­шить и паломничество в Мекку, и заключить брак с людьми высшего сословия.

Итак, мы предложили читателю объяснение одного из загадочных выражений из булгарских эпитафий. Возможно, кому-нибудь удастся дать новое толкование, более удачливое или, может быть, более правильное.

Вниманию читателей мы хотим предложить перевод одной эпитафии, почти целиком выполненной на араб­ском языке: скорбный и исполненный горечи голос до­носится до нас из седой старины:

Здесь только 8—10 строки выполнены по-тюркски, то есть на языке, который исследователи считают литера­турным языком того периода в этом регионе: йегерме еки йашында вафат болды, рабигъ-уль-ахирә горрәсендә, хиҗрәтка йети йүз он бирдә.

Р-язычные памятники, несмотря на то, где они были поставлены, написаны по единому шаблону. Набор слов, за редким исключением, почти не меняется, это натал­кивает на мысль, что знатоков этого языка предков бы­ло очень мало. Возможно, его знали мастера-резчики и передавали по наследству. Сравните две эпитафии. Вот текст надгробия с Булгарского городища:

Перевод этой надписи:

Данный памятник был поставлен в феврале 1320 года.

В тексте надгробия 1356 года из с. Старое Ибрайки-но Аксубаевского района ТАССР сообщается:

Перевод этой надписи:

В эпитафии из Булгара можно встретить новое сло­во, до этого не упоминавшееся в нашем рассказе, это — зерат, название, связанное с обрядом захоронения. Оно имеется и в словарном фонде современного татарского языка, правда, в разных фонетических обличиях— зи­рат, зыйрат, зэрэт, зиярат и других. Однако означает оно не «место погребения или могилу», как в надписях волж­ских булгар, а «кладбище». В то же время, употребляясь вместе с глаголом, оно может иметь и другое значение: зыярат итү (или зират кылу) — «посещение».

Американский ученый О. Прицак, рассмотрев все тюркские языки, пришел к выводу, что данное слово сохранилось лишь в языке тех народов, которые имели какое-либо отношение к древним булгарам, это — тата­ры, караимы (зерет // зэрэт — «кладбище», зэрет — «могила», зерять — «могила, кладбище» и зийарэт — «посещение, визит»), башкиры (зыярат — «кладбище»), кумыки и балкарцы (зийретлер — «кладбище»).

Заимствованное из арабского языка слово зиййарэтун в результате сужения семантики стало означать кон­кретное понятие — «место погребения». Изменение зна­чения данного слова можно представить в следующем виде: «посещение, визит, паломничество»—»посещение святой могилы» (и сейчас древние могилы называют мо­гилами святых)—»посещение могилы»—»могила, ме­сто погребения»—»кладбище».

Мы сейчас так привыкли к направлению письма сле­ва—направо, порой кажется, будто так было испокон веков. Разве что иногда вспомнится арабское письмо, идущее справа налево. Между тем ведь древние тюрки писали сверху вниз, такого направления письма придер­живались и древние уйгуры, уничтожившие государ­ство тюрков и создавшие в Центральной Азии свое го­сударство, просуществовавшее чуть меньше ста лет. Не вдаваясь в детали, отметим, что когда-то, кроме ру­нического письма, волжские булгары пользовались и уй­гурским письмом. Выше уже было упомянуто о состав­лении северокавказских надмогильных текстов протоболгар руническим письмом. Далее, за последние годы в Танкеевском могильнике и на Билярском городище бы­ли найдены предметы с короткими руническими надпи­сями (на территории Волжской Булгарии). Мы не рас­полагаем документами булгар, написанными уйгурски­ми буквами, однако косвенные данные позволяют пред­полагать, что они были. Так, например, Чингиз-хан лично интересовался распространением уйгурской письменно­сти, и она считалась официальной в канцеляриях ханов в Золотой Орде даже до начала XV века не переставали издавать ярлыки, написанные уйгурскими буквами.

На одном надгробии из с. Старое Ромашкино указа­но личное имя Бахши. На наш взгляд, оно тесно связано с термином «бахши», означающим секретаря, перепис­чика и т. д. Можно предположить, что в данном случае мы имеем дело с уйгурскими бахши, которые в разных канцеляриях занимались составлением и перепиской яр­лыков, деловых бумаг, литературных произведений и др.

Примечателен тот факт, что некоторые звуки в эпи­тафиях передавались сочетанием двух, а то и трех араб­ских букв, так как арабскими буквами никак нельзя бы­ло передать всех особенностей тюркской речи. Видимо, для более или менее точной передачи тюркских звуков булгарские резчики при выборе букв, кроме традиций ритуального арабского языка, опирались и на правила уйгурской письменности. Чтоб не быть голословными, приведем один пример. В уйгурских текстах звук «у» в середине слова передавался как сочетание звуков «у» и «и»: слово күн, означающее «день» или «солнце», пи­салось как куин, в то же время в древнетюркском языке есть слово күн; өз — «сам» писалось как эоиз, то есть особый тюркский звук в начале слова передавался тремя буквами (а в середине слова двумя буквами: соиз — «слово», но читается как сөз). В этом нет ничего удиви­тельного. Между устно-звуковым и письменно-печатным языками всегда существовали и, видимо, будут суще­ствовать некоторые различия. Особенно трудно отра­жать буквами на письме гласные звуки. В ходе истори­ческого развития можно наблюдать, как для передачи одного звука употреблялся целый ряд знаков. Так, на­пример, в английском языке один долгий звук «и» имеет до 11 обозначений: me, fee, sea, field, machine, people и т. д., в французском написания ё, ё, е (в закрытом сло­ге), ei. ai, eit (в конце слова) читаются как «э», а носо­вой гласный «э» передается по-разному — как in, 1m, ein, ain, aim.

Думается, и булгарские резчики, писавшие тюркские по звучанию слова арабскими буквами, не стали долго мудрить: специфичные тюркские звуки передавали со­четанием нескольких букв. Например, вышеупомянутое слово көн — «день» писалось как күән или күн, кн; цифра җети — «семь» — как җиати, җиэти, җати, җәти, җета и др. Таким образом, предшественником языка булгарских эпитафий мог быть уйгурографичный тюрк­ский язык (т. е. тексты писались уйгурскими буквами), в котором уйгурские буквы впоследствии заменялись арабскими.

Плита Джу-элти, дочери Мусы

Остатком этой традиции можно считать один эпи­графический памятник с Булгарского городища, текст которого вырезан по вертикали. На нем единственный раз встречается слово битик — «надпись», что, видимо, было заимствовано из древнеуйгурского языка. Обра­зовавшись из китайского пи — «кисть, кисточка (для пи­сания тушью)», битиг в древнетюркском и древнеуйгурском языках означало «надпись; книгу; документ». Из языков урало-поволжского региона оно сохранилось в башкирском и татарском языках в формах бетеү и бө­ти — «амулет, талисман», то есть выдержка из религи озных писаний в футляре, которую хранят при себе для [ предотвращения от порчи, болезней и т. д.

Характер надмогильных памятников предопределяет использование в их текстах достаточно большого коли­чества названий числительных, указывающих дату смер­ти. Своеобразие этих числительных является особен­ностью р-язычных памятников.

Приведем основные названия количественных числи­тельных:

В отношении форм образования порядковых числи­тельных от приведенных выше количественных числи­тельных мнения исследователей разделились. По мысли Н. А. Андреева, в булгарских эпитафиях три окончания могли образовать порядковые числительные, это — м, -ш, -нш (или -мш). О. Прицак добавил к этим показа­телям еще три: — -нч, -нчи, -нши. Сразу бросается в глаза, что окончания -нч, -нчи, -нш, -нши, -ш выстраи­ваются в единую цепь звуковых изменений и начальным звеном здесь выступает общетюркская форма -нч. Это все верно только теоретически, однако при рассмотре­нии эпитафий не только Булгарского городища, но и всех, на сегодняшний день известных, мы не смогли обнару­жить числительных, образованных при помощи оконча­ний -нш, -нши, -нч, -нчи. Оказалось, что это мнение бы­ло основано на ошибочном чтении некоторых слов.

В надписях ясно видно, что при некоторых числи­тельных имеется окончание -ши, однако и его нельзя считать образующим порядковое числительное. Как из­вестно, общетюркский показатель третьего лица -сы // -си, например, атасы «его отец», пычкысы «его лила» на почве булгарского языка, хотя и не всегда, может пе­рейти в -шы // -ши. И так как в памятниках родитель­ный падеж не употребляется, связь между словами осу­ществляется простым примыканием или при помощи притяжательного показателя -шы // -ши: вафат болты тарих җети җүр экиши җол... әти — «Скончался: по ле­тосчислению семьсот второй (дословно: его семьсот два) год... был».

Употребленное здесь числительное «экиши» означает конкретный год, то есть отрезок времени, а не его по­рядковое число от определенной точки отсчета.

Рассмотрим второй пример: вафаты болты тарих җе­те җүр он алтышы җол мухаррам айхы җермиши әрнә — күн әти — «он умер в семьсот шестнадцатом году два­дцатого дня месяца мухаррам, в пятницу». Если пере­вести дословно, то получится: «Его смерть произошла: по летосчислению семьсот шестнадцать лет, его двад­цать [дней] месяца мухаррам, пятница была». Здесь как алтышы, так и җермиши являются количественными числительными, особенно это отчетливо ощущается при отсутствии слова «день». Выходит, к моменту кончины прошло двадцать дней месяца мухаррам — таким обра­зом передается значение количества, хотя на русский язык обычно и переводится как порядковое числитель­ное.

При выяснении принципа отсчета времени необходи­мо иметь в виду и другое обстоятельство: в начале пред­ложения, которое означало дату смерти, стоит слово «тарих» — «дата; история» в именительном или направительно-местном падеже, а слово «хиджрат» — «хид­жра, переселение (то есть начало мусульманского ле­тосчисления)» — в исходном падеже. Здесь можно пред­полагать лишь: а) смерть произошла, когда от хиджры, то есть от дня переселения Мухаммеда из Мекки в Ме­дину, прошло столько-то лет; б) смерть произошла, когда по мусульманскому летосчислению (хиджре) про­шло столько-то лет. Тем более в другой группе памят­ников, написанных на з-языке, сообщение начинается со слова хиджратка — «в хиджру», относя этим процесс в прошлое и отсчитывая количество времени.

Иногда в предложении появляется вспомогательное слово ишнэ — «в; во внутрь», например: тарих җети җөр... зулькагида айхы ишнә әчи — «по летосчислению семьсот... в месяце зулькагида (дословно: во внутрь ме­сяца) было». Употребление этого вспомогательного сло­ва, образованного от общетюркского ич — «внутрен­ность», еще раз убеждает в том, что точкой отсчета брал­ся день кончины, и указывалось количество лет до 26 июля 622 года (до начала хиджры).

Итак, на наш взгляд, в булгарских памятниках име­ются два показателя, которые без всякого сомнения образуют порядковые числительные, это им // -ым // -ем и -чы // чи. Первое окончание зафиксировано в сле­ дующих числительных: үчем — «третий», тәтем — «чет­ вертый», белим — «пятый», оным — «десятый». А второе участвует при образовании числительного белчи — «пя­тый».

Мы уже не раз обращались к фактам дунайскобулгарского языка из Именника булгарских князей, но здесь еще раз хочется привести протоболгарские формы по­рядковых числительных, так как часть их показывает полное тождество с волжскобулгарскими: алемъ — «пер­вый», вечемъ—»третий», тоутомъ—»четвертый», читемъ — «седьмой» и др. В северокавказских протоболгарских надписях при помощи показателя -ем также образуется порядковое числительное үчем — «третий». Там, кроме него, могут использоваться и аффиксы -җе, -нче.

Как уже было упомянуто, все памятники по своему языку четко разделяются на две группы, в одной веду­щим является р-признак, в другой — з-признак. До это­го речь шла только о памятниках первой группы. Другую группу называли то памятниками первого сти­ля, то его язык признавали кипчакским, татарским или литературно-золотоордынским. Надо признать, что язык этой группы надписей, кроме чисто звуковых отличий, выделяется и несколько своеобразным составлением тек­стов, хотя и здесь ощущается давление некоего стан­дарта. Сравните:

Перевод этой надписи:

Эпитафия золотых дел мастера Шахидуллы

Как видно, язык этих надписей очень похож на язык современных татар, что и побудило некоторых исследо­вателей считать их написанными гораздо позже, чем другая группа памятников. Однако эти памятники четко датированы и их нельзя считать подделками, да и с ка­кой целью нужно было заниматься фальсификацией, составляя надмогильный текст покойному?! Видимо, при­чина была в ином. Вначале рассмотрим тюркские части (коранические формулы опускаем) двух эпитафий XIV века, сохранившиеся на кладбище с. Иски-Рязяп Куй­бышевского района, что недалеко от бывшей столицы Суварского княжества. Первая надпись гласит: Энбал оглы Хәсән зийарәте турур... Тарих йети йүз кырк беш-дә, рәҗәп айынын үченче күне әрди — «Анбала сына Хасана место погребения... По летосчислению в семьсот сорок пятом, раджаба месяца третий день был».

А во второй надписи вырезано: Әмбал оулы Хәсән оулы хаҗи Бу бәлүкү кү — «Амбала сына, Хасана, [его] сына хаджи Бу надмогильный памятник это».

Если исходить из наличия определяющих языковых элементов, в этих текстах, бесспорно, нашли отражение два самостоятельных языка. Однако принадлежат эти памятники членам одного семейства — сыну Анбала и его внуку, так что этот факт исключает возможность толкования одного из них как кипчака, другого как бул­гара. Нас не должно смущать написание имени в виде Анбал и Амбал. Тут мы встречаемся с нормой произно­шения, которая нашла отражение и в письме, под влия­нием губно-губного звука «б» впереди стоящий «н» пе­реходит в «м». Так, в татарском языке есть имя соб­ственное Сюмбель, но образовано оно от персидского сюнбел — «гиацинт, имя собственное», татары числи­тельное унбер — «одиннадцать» обычно произносят как умбер и т. д.

Как правило, судя по языку общения, определяют этническую принадлежность говорящего: татарин гово-рин по-татарски, удмурт — по-удмуртски, венгр — по-венгерски. Это характерно только определенным перио­дам развития общества, в особенности, дофеодальным формациям. Что касается языка надмогильных плит, то он вообще не может выступать этническим определи­телем похороненного. Если у определенного количества памятников Булгарского городища имеются тексты на арабском языке, то вряд ли кто будет утверждать, что они поставлены над умершими арабами, к тому же име­на и титулы показывают на их связь с тюркским миром: Сабар-элчи — дочь Бураш-бека, хаджи Хусаин-бек — сын Гумер-бека (его предки родом из Туркестана), Фа-тима-элчи — дочь Аййуба, сына Мухаммеда, сына Иуну-са ал-Булгари. Для сравнения можно привести эпигра­фические памятники X—XVII веков из Дагестана, ко­торые почти полностью выполнены на арабском языке, а на местных языках — лишь единицы; из 103 надмо­гильных кайраков XI—XIX веков из верховий Зеравша-на лишь на 30-ти имеются надписи на таджикском язы­ке, на остальных — арабоязычные; большинство из 200 арабографичных эпитафий Киргизии написано на араб­ском языке и т. д.

Из всех известных эпитафий Волжской Булгарии несколько памятников имеют двуязычные тексты, одна­ко они не переводы с одного языка на другой, а каждый имеет свою функцию, предназначение. Арабский язык употреблялся, потому что он был языком религии, счи­таясь как бы «священным»; своеобразный тюркский р-язык был языком предков и в XIII—XIV веках при­менялся для оформления эпитафий; откуда же тогда появился тюркский з-язык со своим общетюркским ха­рактером? Кое-кто из ученых утверждал, что в конце XIII века волжские булгары-мусульмане, забыв свой язык, приняли новый язык огузо-кипчакского типа.

Основной причиной этого считалось вхождение государ­ства в состав Золотой Орды и вызванные с ним этно­лингвистические изменения в самой Волжской Булгарии. Однако при всей значимости данного события для исто-рии края не это является всеопределяющим фактором языкового изменения.

Углубимся немного в историю. В 922 году из Багда­да в Булгар прибыла миссия халифа ал-Муктадира, в составе которой был знающий и грамотный араб Ахмед ибн-Фадлан. Он все видел и все записывал в свой жур­нал. И сейчас мы внимательно читаем его записи об истории и быте народов той отдаленной эпохи. В сере­дине лета царь Алмуш вместе с приближенными пере­кочевал к реке Джаушыр, шириной пять локтей и с наи­большей глубиной в рост человека. А в другом месте эту же речку Ибн-Фадлан называет Джаушыз, то есть с конечным -з. Несомненно, слышал он это название от людей, живущих там, а не от сопровождающих его сред­неазиатских «тюрок.

В XI веке ученым-энциклопедистом Махмудом Каш-гари был составлен словарь всех тюркских наречий, где приведены примеры, характеризующие говоры жителей гг. Сувар и Булгар. Что же это за слова? Суварскими он считает слова бал — «мед», тәвә — «верблюд», йалнук—»невольница», тоз- «быть сытым», азак «нога»;

булгарскими — канак — «сливки», лав — «воск для печати», күкләш — «породниться», авус — «воск», и выше­указанные тоз- и азак.

Однако трудно поверить, что эти слова принадлежа­ ли только суварам или булгарам. Бал — «мед» в таком же значении и в такой же форме присутствует у татар, башкир, караимов, киргизов, уйгуров, казахов, кара­ калпаков, ногайцев, туркмен, турков, а узбеки произно­сят бол, чуваши — пыл; «верблюд» у тувинцев теве, у чувашей — теве, у караимов—тевя, тэвэ, дэвэ, тюйэ, у турков — деве, у казахов, каракалпаков, ногайцев — тюйе, у татар — дөйә, а в говорах түвә и т. д. Подобные примеры можно было бы продолжить и дальше. Кроме всего, как отмечает сам М. Кашгари, формы бал, тәвә были характерны не только суварам, но и кипчакам, огузам, форма йалңук — суварам, кипчакам, огузам, ка­нак— булгарам и аргу, азак и тоз суварам, булга­рам, йемекам, кипчакам, то есть эти слова никак нельзя считать принадлежащими только какому-нибудь пле­мени или союзу племен.

Нередко исследователи в качестве образца волжско-булгарского языка приводят следующее четверостишие, помещенное у М. Кашгари:

Однако оно служит лишь иллюстрацией для назва­ния реки Этиль, поэтому правомерно будет считать его отражением письменно-литературного языка Караханидского государства XI века.

Как известно по историческим источникам, некогда суверенное Суварское княжество в результате межфео­дальной борьбы во второй половине X века потеряло са­мостоятельность и подчинилось булгарскому царю, но г. Сувар арабскими путешественниками упоминался еще до XIV века. В качестве тахаллуса название Сувар при­сутствует и в надмогильной надписи 1314 года из с. Боль­шие Тарханы Тетюшского района: «...Ходжи сын, Госман, [его] сын сборщик податей Ибрахим ас-Сувари».

Язык же жителей Сувара XI века, судя по примерам М. Кашгари, обнаруживал большое сходство с огузским и кипчакским языками (а они как раз имеют общетюрк­ский з-признак). Означало ли это то, что сувары гово­рили на языке общетюркского типа или же М. Кашгари были зафиксированы образцы речи отдельных купцов-кипчаков, проживавших в то время в городе, ведь Су­вар находился на караванном пути из Средней Азии в г. Булгар? К сожалению, наши знания о языке сувар не выходят за рамки общих представлений, поэтому у нас нет достаточно аргументированных оснований для вы­водов в этноязыковом плане, сравните суварские (сабирские) имена Акум, Берихос, Балах, Илирик, Конулсиз, Тиранис, Хоногур. Все же хочется привести мнение автора сводной работы о хазарах, американского уче­ного Петера Голдена, который считает язык сабиров (сувар) обычным тюркским в отличие от языка огуз-тюрок.

Как установлено, М. Кашгари сам в Волжской Булгарии не был и в его примерах из булгарского языка нет элементов, характерных для протоболгарского языка. Тут, конечно, можно предположить, что в число его информаторов, из речи которых он взял примеры, попа­лись лишь люди из Волжской Булгарии (точнее, г. Булгара) с обычной тюркской речью огузо-кипчакского типа.

Обратимся снова к историческим документам. Они свидетельствуют о весьма тесных связях булгарских купцов со Средней Азией и странами Востока. Каждый состоятельный мусульманин старался совершить палом­ничество в Мекку, на восточных базарах продавались рабы — булгары и булгарки. Современник Махмуда Кашгари, таджикский поэт Насири Хосров, писал:

Даже при сильной этнической пестроте населения в то время М. Кашгари имел возможность встретиться с настоящим булгарином, в речи которого ощущались бы только присущие булгарам черты. Но таких фактов он не приводит. Очевидно, архаичный древнебулгарский язык уже в XI веке не применялся в широком общении, а лишь у мастеров-резчиков по традиции передавался из поколения в поколение. В истории человечества из­вестно много случаев, когда живой язык, утратив свои разговорные функции, начинал применяться в совершен­но иной сфере или же предавался полному забвению. Так, своеобразный шумерский язык, родственные связи которого до сих пор не установлены, вышел из употреб­ления как живой язык вскоре после правления Хамму-рапи (1792—1750 годы до н. э.), и только вавилонские жрецы продолжали пользоваться им как языком культа.

Фиксация в XI веке примеров общетюркского типа в говоре людей из Волжской Булгарии наталкивает и на другую мысль, а именно, на проживание там людей с обычным тюркским языком, притом не в малом коли­честве, коль М. Кашгари принимает их язык за образец. Все же общественно-политическая ситуация в стране и наличие более поздних надмогильных памятников XIII—XIV веков со «странным» языком позволяют истолковать это явление несколько иначе, чем просто фик­сация речи кипчаков.

Общеизвестно, что еще в VIII веке Поволжье превра­тилось в важную составную часть Хазарского кагана­та — первого государства в Восточной Европе. После упадка каганата главенствующая роль в регионе пере­шла к Волжской Булгарии, хорошо организованному и экономически развитому государству, которое к концу XII века достигло своего расцвета. Если в начальный период сложения государства можно было говорить лишь о племенных диалектах, которые, кстати, сами по себе способны выделить какие-либо формы языка, воз­вышающиеся над повседневной бытовой речью, то в условиях племенных объединений и союзов языковая си­туация принимает более усложненные формы. Языковое разделение Волжской Булгарии в начальные периоды ее образования была многоплановой ввиду объединения в союз как родственных, так и неродственных тюркских племен, в то же время племен финно-угорских и славян­ских. В таких условиях возникает вполне естественный вопрос: как же они общались между собой и на каком языке? Из всех типов и форм языка, обычно возникаю­щих в подобных социально-политических условиях, и имеющих искусственное образование (то есть они «воз­вышаются» над местными говорами отдельных групп людей), правомерно было бы выделение двух типов оби­ходно-бытовой речи. Это, в первую очередь, узкорегио­нальный разговорный язык (его иногда называют городским койне) и общее внетерриториальное языковое образование.

Особый тип недатированных памятников

В условиях средневековья огромное значение имел город, он был центром племенного объединения, поли­тическим и экономическим организатором. Считается доказанным существование в домонгольском периоде Волжской Булгарии 93 городов, однако в период обра­зования государства было два крупных города — Бул­гар и Сувар. Сувар был племенным центром сувар (сабир) и считался одним из главных и значимых городов Волжской Булгарии, где в первой половине X века с именами царей Нарс бен Ахмед-Сувар, Талиб бен Ах­мед, Мумин бен Ахмед чеканилиоь монеты. Однако пос­ле 976 года суверенный Сувар потерял политическую самостоятельность и подчинился царю булгар. Теорети­чески можно предполагать, что в каждом крупном городе могла функционировать какая-либо форма языка наддиалектного характера (не считая письменно-лите­ратурного). Вроде бы в Суваре имелись и определен­ные условия для сложения городского койне, ослабляю­щего родоплеменные связи, на что указывают такие кос­венные факты, как распространение ислама (по сведе­нию эль-Балхи, в X веке там имелась главная мечеть) в домонгольское время город стоял на торговом пути из Средней. Азии в г. Булгар (предопределявшем прибытие иногородних купцов и покупателей, развитие ремеслен­ничества и т. д.), то есть был местным центром торго­вли и ремесленнической деятельности. Однако из-за от­сутствия фактического языкового материала (кроме при­веденных М. Кашгари), лишь предположительно можно вести речь об образовании здесь общего языка для об­щения между собой различных людей, кроме того, не выяснена роль Сувара в экономической и политической жизни государства.

Несколько иное положение относительно Булгара: после преодоления сопротивления ряда племен и побе­ды в военных столкновениях с чужеземцами централи­зованная власть находилась в руках булгарского царя, носившего титул «эльтебер». В предмонгольский период в Поволжье монетным двором располагала столица го­сударства— г. Булгар. Политический, культурный и эко­номический статус стольного города предопределил все более выраженную специализацию ремесленников, четче разграниченной становилась классовая структура обще­ства. В городе создались многообразные условия для развития речевого общения общественного характера в рамках ремесленных и торговых объединений. Усиление государственного единства стимулировало стремление и к языковому единству, складывалась официально-дело­вая форма языка. Широта территориально-экономичес­ких связей определяла смешанный характер населения города: здесь проживали не только носители разных ди­алектов, но и языков. Следует учесть и то, что принятие ислама вызвало приток духовенства и их приверженцев из Средней Азии, к тому же Булгар был не только по­литическим, но и торговым центром. Все это диктовало необходимость выбора языка для общения между раз­личными людьми и, как показывают примеры М. Каш­гари, такой язык имел общетюркский характер.

Главным фактором, вызывающим необходимость об­щего государственного языка, является практическая потребность в нем, и он складывается из наличия до­вольно существенных диалектных различий. Его обще­тюркский характер, на наш взгляд, был предопределен рядом условий: 1) наличием в составе булгарского сою­за племен таких, которые говорили на з-языке, о чем сви­детельствуют отдельные факты, зафиксированные Ибн-Фадланом, да и сам титул «эльтебер» булгарского ца­ря известен в тюркском мире с VI века, его носили пле­менные вожди в тюркском каганате. О. И. Смирнова восстанавливает имя булгарского царя как Эль алмыш, которая состоит из эль — «страна, народ, государство и т. д.» и глагола ал- «брать, взять, покорить и т. д.», где окончание -мыш указывает на присутствие огузско-го признака. Его не обязательно считать представителем огузских племен, ведь в основе древнетюркского языка также лежит огузский признак;

2) тесными этнокультурными (например, древнебул-гарский социальный титул «элти» — «госпожа, барыня», который является по происхождению древнекипчакским), торговыми и политическими связями Волжской Булга-рии с племенами, говорящими на языке огузо-кипчакско-го типа и живущими по соседству;

3) проникновением западных кипчаков в Волжскую Булгарию с начала XI века (отдельные небольшие группы, видимо, были еще раньше в составе булгарского союза племен), которые занимались ремеслами, торгов­лей, земледелием и нанимались в армию. В летописях, например, имеется такой факт: во время похода русских князей на Великий город (то есть на Биляр) в 1183 го­ду уже на булгарских землях к ним присоединились «Емяковы половцы» во главе с булгарским князем. Это были йемеки, одно из тюркских племен, входившее ра­нее в кимако-кипчакскую федерацию на севере Цен­тральной Азии;

4) прибытием в большом количестве представителей духовенства и их последователей из Средней Азии после официального принятия булгарами мусульманской ре­лигии. Следует полагать, что духовные руководители за­нимали высокую ступень в общественной иерархии, и так как их язык общения характеризовался большим со­вершенством, в силу своего положения он оказывал ощутимое влияние и на складывающееся разговорное койне;

5) знакомство с произведениями, написанными на тюркском литературном языке того периода, и их рас­пространение. Нельзя не согласиться с мнением Г. Т. Тагирджанова о том, что традиции Ахмеда Ясеви и Сулеймана Бакыргани на булгарской земле были весьма популярны. Их заучивали наизусть, их произведения яв­лялись образцом. Можно также предполагать применение литературных памятников для обучения грамоте в медресе. В результате всего этого появлялся литера­турный образец на отшлифованном, нормированном языке для подражания.

Естественно, не все перечисленные условия, влияю­щие на характер наддиалектной формы языка, могут иметь одинаковый вес, также нельзя исключать возмож­ность появления и иных условий, имеющих какое-либо значение в конкретных исторических и историко-куль­турных ситуациях в выборе необходимого комплекса языковых средств.

Как правило, образцовым признается язык какой-нибудь местности или же города. Исследованиями уче­ных убедительно доказано значение города для жизни страны, когда он выступает очагом ремесленного произ­водства и торговли, культурным и экономическим цен­тром — здесь создаются многообразные условия для развития особой формы обобщенной речи. В этом отно­шении г. Булгар не составлял исключения, поэтому у нас есть все основания утверждать, что именно здесь сложилась обобщенная форма языка, которая называет­ся наддиалектным койне. Считается, что к XII веку сформировался обобщенный тип речи более высокого порядка — булгарское общенародное койне общетюрк­ского характера. Другими словами, булгарское город­ское койне переросло границы города и стало общена­родным. С образованием Золотой Орды и вхождением Булгарии в качестве отдельной области увеличился по­ток племен с общетюркским языком, что только усилило значимость существующего языка обобщенного харак­тера. На наш взгляд, этот язык как раз и применялся для оформления текстов надписей отдельной группы.

В связи с этим невольно возникает вопрос о литера­турном языке этого периода: противопоставлялись ли разные типы языка, каковыми выступают общенародное койне и литературный язык или же письменная форма койне применялась и для осуществления официально-деловых связей? В определенных исторических усло­виях, как это было, в частности, на Руси, литературный язык возникает в связи с формированием общегосудар­ственных потребностей закрепления и упрочения власти. Новая форма общественных организаций нуждается в -специфических языковых формах для осуществления де­ловых связей внутри страны и вне ее. Видимо, функцию такого языка выполняла письменная форма общенарод­ного койне, так как его устная форма сложилась при подавляющем преимуществе кипчакских элементов, и она была созвучна с деловым языком Золотой Орды.

Бесспорно и то, что в это время в Волжской Булгарии существовал книжно-письменный язык традицион­ных литератур, жанров, нашедших отражение в «Кисса-и Иусуф» Кул Гали. Однако хочется еще раз подчер­кнуть, что это высокохудожественное поэтическое произ­ведение. Его язык продолжает существующую традицию и нередко бывает оторванным от других форм языка. Но это — вопрос особый.

В Волжской Булгарии «функционировал еще один язык — арабский. Он был языком культа (например, изящно оформленные арабоязычные надмогильные па­мятники булгар) и науки. Булгарские ученые оставили след своими научными трудами по истории, астрономии, фармакологии и др. Труды Ахмеда Булгари (XI век), Йакуба ибн Нугмана (XII век), Абу-л-Гала Хамида ибн Идриса ал-Булгари (XII век), Хасана Булгари (XIII век), Бурхан ад-Дина ибн Хидр ал-Булгари (XIV век), Бурхан ад-Дина Ибрахима ибн Иусуфа ал-Булгари (XIV век), Мухаммада ал-Булгари (XIV век) и других были написаны на арабском языке.

Исследователи, признающие булгарский язык р-языком и выдвигающие тезис об его изменении в язык об­щетюркского типа с з-признаком, в доказательство бе­рут эпитафии волжских булгар XIII—XIV веков. Тем самым обе группы они считают памятниками обиходно-разговорной речи. Но, во-первых, раз один язык «пере­шел» в другой, как же они существуют одновременно и на всей обширной территории государства? И, во-вто­рых, когда централизованно изготавливаются памятники, их язык не должен выступать языком какой-либо груп­пы людей — тут появляется понятие престижности. А эпитафии, как правило, пишутся на «священном» язы­ке (в данном случае на арабском — языке корана), на письменно-литературном или языке предков. Последний мог сохраниться в виде клишированных выражений.

В 1984 году на кладбище г. Чистополя был зафикси­рован текст оригинального булгарского надгробия 1311 года, где хвалебная часть надписи была вырезана на з-языке, а датирующая часть—на р-языке. Выглядела она так: галимләрка тэрбият кылкан, зәһидларка севгән, мәсҗедләрне гыймарәт кылкан, үкуш хәйратлыг Ма­җар казый (?) оглы Исмәгыйль зийарәте бу. ... вафат болты; тарих җети җүр он бер жол рәҗәп айхы җерме экеши күн әти — «Давшего воспитание ученым, любив­шего набожных, мечети воздвигавшего, множества бла­гих дел совершившего Маджар-кази (?) сына, Исмагила, место погребения это. ...скончался: по летосчисле­нию семьсот одиннадцать лет, раджаба месяца двадцать второй день был». Несмотря на то, что в структурном отношении языки этих двух частей имеют определенное расхождение, они, на наш взгляд, отражают две формы существования языка.

Как было указано выше, памятники ставились над могилами представителей высшего сословия, и здесь интересно проследить, кем же они были при жизни. На верхней ступени социальной лестницы, очевидно, стоял эмир. Именно такой термин упоминается на одном из памятников Булгарского городища: «Эта гробница эми­ра великого, величайшего, весьма славного, весьма по­четного, знатнейшего, славнейшего, благороднейшего, воспитателя ученых, подпоры слабых Ахмеда-хаджи, сына Мумика, сына мир-Хусейна Назара ал-Булгари» (некоторые имена читаются не совсем четко). Этот па­мятник датирован 1320 годом.

Надмогильный камень. 1324 г.

В 1900 году татарский ученый Шигабуддин Марджани писал: «При начале озера (Кабана), в усадьбе, слу­жащей местопребыванием епископа, есть древние му­сульманские могилы. Когда там производилась стройка, то рабочие подложили многие камни под строение. За­метив это, некто Григорий, который был в то время ка­занским епископом, а впоследствии сделался митропо­литом, остановил рабочих, и таким образом небольшая часть остатков сохранилась в целости. В особенности надо заметить большой камень, который лежит у во­рот». Камень, который имел длину 3,5 метра, оказался надмогильным памятником (стоит во дворе Государ­ственного музея ТАССР) с сильно испорченной над­писью. Все же Ш. Марджани удалось прочитать, что «это гробница султана великого, знатнейшего, помощ­ника султанов, эмира чтимого... победоносного... почтен­ных и великих, знамени... к победоносному... двух по­честей... гордости рода... и веры, тени господа миров Хасан-бека, сына мир-Махмуда».

Обратимся еще раз к запискам Ибн-Фадлана (922 г.). В эпизоде, когда речь шла о провозглашении официаль­ного титула главы государства как «царя булгар», Ибн-Фадлан посоветовал именовать его «эмиром булгар». Выходит, это был самый высший титул.

В арабском мире эмир первоначально означал пред­водителя племени, а после организации халифата — наместника халифа и вообще более или менее крупного начальника. В связи с тем, что халифат считался единым государством, даже правители независимых государств могли титуловаться только эмирами, например, султаны. Газны именовались просто эмир Махмуд, эмир Масгуд и т. д. Звание эмира в XIV веке носил и Тамерлан. Кстати, это слово входило в состав титулатуры хали­фов в виде «амир-уль-мумнин».

Термин «эмир» неоднократно встречается и в эпи­графических надписях Северного Кавказа и относится всегда к высшим слоям общества, обычно к правителям и владельцам, независимо от размера этого владения. Это может быть одно селение, союз селений или же фео­дальное владение. Позже некоторые феодалы титулова­лись и султанами.

В Волжской Булгарии титул «эмир» был в активном употреблении до монгольского нашествия. Например, в «Тарих-и-Бейхак» сообщается, что булгарский эмир Абу Исхак Ибрагим ибн Мухаммад в XI веке послал день­ги на строительство двух мечетей в Хорасане. Об эми­ре—правителе Булгарской колонии в городе Саксине в низовьях Волги пишет ал-Гарнати.

В золотоордынском периоде термин «эмир» встреча­ется на монетах булгарского чекана, относящихся к се­редине XIII века, эмирами назывались правители булгарских городов и земель в составе Золотой Орды.

В указанных эпитафиях оба эмира имеют и другие титулы, в булгарском — «хаджи», а в казанском — «бек», кроме них — приставки к имени «мир», образованное также от титула «эмир». Данный компонент имени встре­чается еще в трех надписях из Булгарского городища и в одной из Больших Тархан Тетюшского района, что указывает на знатность и родовитость умерших.

Бросается в глаза и другая особенность казанского памятника: здесь титул «эмир» стоит ниже титула «сул­тан». Хотя в памятнике из Булгара последний титул и не указан, в отношении правителей Булгарского государства было бы неверно отрицать его наличие. Хасан-бек, хотя и был султаном, возможно, правителем Казан­ского княжества, в то же время считался помощником султанов, под которыми следует предполагать правите­ля Булгарского государства или же Золотой Орды. В другом памятнике из Булгарского городища, который датирован 1297 годом, и палеографически идентичен ка­занскому памятнику, титул «султан великий» отмечен на первой позиции.

Не вдаваясь в подробности происхождения этого ти­тула, надо отметить, что в XIII—XIV веках титул «сул­тан» широко распространяется на Востоке, особенно сре­ди тюркских князей. В XIV веке этот титул, как почетный, появляется на монетах золотоордынских ханов начиная с Узбека. На Северном Кавказе титул «султан» встре­чается весьма редко. Появление этого титула в надписях на камне исследователи склонны связывать с сельджу­ками. Власть султана здесь была равносильна власти эмира.

Наличие этого титула в эпитафиях конца XIII века показывает, что он имел хождение и среди булгар. Ти­тул «султан» в составе сложного имени князей Асана и Махмед султана упоминают русские летописи в опи­сании похода русских князей на Булгарию в 1376 году, хотя его здесь можно рассматривать и как титул.

Употребление титула «эмир» ниже титула «султан», наличие второго титула у погребенных показывает, что в конце XIII века титул «эмир» как правителя Волжской Булгарии стал пережиточным. Как же объяснить тогда употребление пережиточного титула в эпитафиях и на монетах? Нужно учитывать то обстоятельство, что в кон­це XIII века шел процесс восстановления государствен­ности у булгар, разрушенной монгольским нашествием. С разрушением государственности некоторые булгарские земли, вероятно, хотели организовать самостоятельные княжества, подчиненные непосредственно хану Золотой Орды, что, несомненно, нашло бы поддержку у золотоор­дынских правителей. А Булгар претендовал на всю территорию Волжской Булгарии. Поэтому стали появ­ляться монеты с именем давно умершего халифа Ан-Насира с титулом «эмир ал-мумнин», в период правле­ния которого Булгарское государство было единым и пе­реживало наивысший расцвет. Титул «эмира всех му­сульман» на монетах ассоциировался с титулом «эмира всех булгарских племен Волжской Булгарии», показы­вая тем самым право Булгара на объединение вокруг себя всех булгарских земель. Таким образом, в титуле «эмир» необходимо усматривать правителя Волжской Булгарии, находящегося в вассальной зависимости от хана Золотой Орды. Этот титул соответствовал русско­му термину «князь».

Необходимо отметить наличие еще одного термина, соответствующего титулу князя — «бека», который за­фиксирован в памятниках из Булгара, Казани, Чишмы, Татарского Калмаюра. Каково же различие между кня­зем-эмиром и князем-беком? Несомненно одно: титул князя-эмира выше, чем титул князя-бека, на что ука­зывает и более широкое распространение второго титула. Беками назывались правители определенной области, подвластных Булгару земель. Эта зависимость очень тонко прослеживается в памятнике Хасан-бека из Каза­ни — «султана великого, помощника султанов». Выхо­дит, он был эмиром, теперь же поставлен беком? Поэ­тому, на наш взгляд, титул «эмир» больше соответству­ет титулу Великий князь русских летописей.

Из памятников рунической и древнеуйгурской пись­менности известно, что титул «бек» носили правители. Позднее у тюркоязычных народов беками назывались предводители отдельных полков и дружин, находящих­ся на службе у хана, правителя, а в среднеазиатском Тефсире (Толковании) XII—XIII веков из г. Карши он уже применяется как «правитель определенного го­рода или области». Данный титул, как видно на примере текста памятника из Чишмы БАССР, переходил по на­следству. Этот титул, по нашему мнению, означал пра­вителя области или города и соответствовал «князю» русских летописей. Князьями названы булгарские вожди в связи с событиями 1164, 1220, 1228, 1370, 1376 годов.

Титул «бек» встречается и у хазар, Ибн-Фадлан, например, сообщает: «Что касается царя хазар, титул . которого «хакан» ... а его заместителя «хакан-бек».

В тексте одного памятника с Булгарского городища данный титул употреблен при женском имени в виде «бикэ». Естественно, так называли жену князя.

В булгарских эпитафиях встречается еще одно слово, возможно, означающее князя —бу(би): Алтун-бу, Арт-бу, Хаджи-бу. Однако маломерность эпитафий, плохое оформление не дают возможности рассматривать эти памятники как княжеские, поэтому мы считаем их ком­понентами сложного имени.

Причудливые узоры арабской вязи

Ряд терминов титулатурного характера в памятниках употребляется в качестве компонента сложного имени, например, «Малик» и его женский вариант «Малика». Это слово, означающее в арабском языке «царя, владыку», со временем стало применяться в качестве имени собственного. В средние века представительницы правя­щих династий получали звучные, пышные имена с этим титулом. Одна из сельджукидских принцесс, например, называлась Маликахатун — «царица-госпожа», а на тер­ритории Афганистана в XIII—XIV веках две царевны носили имена Маликаи Джахан — «царица мира» и Маликаи Хурасан — «царица Хорасана».

В лице Сафар Малики и Шамар Малики мы встре­чаемся с именами приехавших в Булгар людей, что про­ясняется из тахаллусов — фамилий их отцов, которые были из Шемахи и Африкента.

В одном из памятников встречается имя с компонен­том титулатурного характера «шах»: Мубарак-шах Курасани. Даже са,м тахаллус Курасани свидетельствует о чужеземном характере этого титула-имени. Сам титул «шах» восходит к древнеиранскому титулу хшайатья — «правитель, царь». Так называл себя в наскальных над­писях царь Дарий I. Тюркским народам этот титул был несвойственен, хотя при Сельджукидах он вновь вошел в оборот и при Тимуридах имена с компонентом «шах» были не редкостью. Однако в большинстве случаев он так и остался составной частью сложного имени.

Немногочисленные эпитафии с терминами «малика» и «шах» и тахаллусы среднеазиатского и кавказского происхождения говорят о том, что погребенные, имею­щие такие титулы-компоненты, были людьми приезжи­ми и эти титулы среди булгарского населения не быто­вали.

Некоторые титулы, встречающиеся в булгарских эпи­графических памятниках, были широко распространены на Востоке. К ним относятся титулы «ага», «инал», «ходжа», «хатун» и некоторые другие. Титул «ага», на­пример, в Османской империи и в Иране носили пол­ководцы, высшее духовенство, евнухи. У азербайджан­цев слово «ага» присоединялось даже к женским име­нам и означало, что носительница этого имени принад­лежит к семейству могущественного правителя. Имя Джафар-ага, что зафиксировано в булгарской эпита­фии, имело тахаллус ал-Африканди, то есть был из Аф­рикента, области, входившей в состав Бухарского хан­ства. Очевидно, данный титул не имел хождения среди булгар, так как памятник поставлен не самому Джа­фар-ага, а его дочери Шамар-Малике.

Ибн-Фадланом в X веке был зафиксирован титул «инал» среди огузов. Данный титул один раз встречает­ся и в булгарских памятниках, как мир-Ибрахим инал. Г. В. Юсупов, ссылаясь на Рашид эд-дина, отмечал: «Не исключена возможность, что на булгарской земле этот титул носили подчиненные эмиру цари — князья племен, о которых в X веке упоминает Ибн-Фадлан, или же им титуловался предводитель огузов в пределах Бул-гарского государства». Пожалуй, для XIV века данный титул являлся пережиточным, ибо сын мир-Ибрахим инала, покойный Шахид, уже носил титул «хаджи» и со­ответственно этому надгробие оформлено по его обще­ственному положению. Возможно, в этом слове было за­ложено значение «знатного потомка» или «доверенно­го» — главы небольшого княжества, потерявшего впо­следствии самостоятельность. Имеющаяся при имени приставка «мир» также показывает на знатность рода.

Кроме титула, слово «инал» в древнетюркских и во­сточно-тюркских памятниках применялось в качестве личного имени. Видимо, таким же именем следует счи­тать имя Эг-инал в эпитафии с Северного Кавказа.

Одним из наиболее распространенных титулов в Волжской Булгарии является титул «ходжа», который означал хозяина, господина. По всей видимости, данный титул носили феодалы вообще, без разделения на со­циальные группы — это могли быть землевладельцы, обладатели мастерских, купцы и т. д. Среди зафиксиро­ванных в памятниках имен, рядом с которыми стоит титул «ходжа», нет ни одного, чтобы при нем был еще какой-нибудь другой титул. Видимо, представители этого сословия, хотя они также относились к числу привиле­гированных, не были связаны с высшими слоями обще­ства, о чем говорят имена Ахмад-ходжа, Байрам-ходжа, Ар-ходжа и др.

Титул «ходжа» при сохранении владений и имуще­ства переходил из поколения в поколение. Например, в одном памятнике 1308 года с Булгарского городища зафиксирована целая династия ходжей: мюн-суварского рода... Али-ходжы сына, Атряча-ходжы, [его] сына Абу-бекир-ходжы, [его] сына Алп-ходжы надмогильный знак.

В Средней Азии ходжей было так много, что их всех не могли обеспечить привилегиями, потому что ходжи считали себя потомками самого пророка и праведных халифов и требовали к себе особого отношения. Существовали целые селения ходжей и отдельные кладбища, несмотря на то, что некоторые из этих ходжей были и бедняками.

Сам титул «ходжа» появился в X веке в государстве Саманидов, где вначале так называли министров. По­степенно так стали именовать всех государственных чи­новников. Затем это слово приобрело различные значе­ ния, основные из них «господин», «хозяин», «учитель», «старец».

Титул «хатун», который приводится рядом с женским именем, в Волжской Булгарии, видимо, означал жену князей и эмиров, то есть аристократку. В таком же зна­чении выступало данное слово и в древнетюркских памятниках, где с его помощью передавали звание «гос­пожи, вельможной дамы, женщины знатного происхожде­ния, жены правителя или знатного человека». По мне­нию исследователей, в средневековых литературных па­мятниках оно стало, наряду с упомянутыми значениями, означать «жену» или просто «женщину». В «Кисекбаш китабы», например, есть такая фраза: кайу дев алды хатунны аира — «куда див унес твою жену?» Или же в другом месте: бир хатун олтурмыш ирди йүзе ай — «там сидела одна женщина, ее лицо прекрасно, как луна».

Считается, что слово «хатун» образовано от согдий­ских слов хватен — «королева, владычица», хватав — «король» или же от монголо-тюркского хан — «царь, владыка», к которому присоединилось окончание -тун, показывающее отношение к какому-либо лицу — в дан­ном случае к окружению царя.

В булгарских эпиграфических памятниках бросается в глаза присутствие двух титулов, характерных только булгарскому феодальному обществу. Один из них — элти (есть также вариант элчи). Пока обнаружено всего около десяти памятников, поставленных над могила­ми женщин, в текстах которых встречается имя с указанным титулом. Хотя это слово было зафик­сировано еще первыми переписчиками надписей Юсупом Ижбулатовым и Кадыр-Мухаммедом Сюнчалеевым, однако оно не было переведено ими. Впервые на него обратил внимание Н. Ф. Катанов при рассмотрении эпитафий г. Булгара, тогда он прочитал име­на как Сабар-Ильчжи и Фатима-Элхей, то есть одно и то же написание было прочитано двояко: и как Ильчжи, и как Элхей, притом в качестве второго компонента сложного имени. В последующих публикациях ученые давали оба варианта чтения, хотя и явно предпочитали вариант «ильчи», так как его происхождение можно бы­ло объяснить более или менее правдоподобно: ил — «племенной союз, народ, административная единица, го­сударство, страна и т. д.» и окончание -чи, образующее имя деятеля: балыкчы — «рыбак», язучы — «писатель». Соответственно слово «йлчи» переводилось как «посол, вестник, правитель, всякое должностное лицо, гонец, эмиссар».

Однако все указанные значения для булгарского элчи не подходили по той причине, что в средневековье большую роль в общественной жизни играла религия, а отношение мусульманской религии к женщинам об­щеизвестно. Итак, посты государственных чиновников были не для булгарок. Видно, исходя из этих соображе­ний позднее «ильчи» стали принимать за вторую часть сложного имени или читали «Элхей».

Вариант сложного имени с «илчи» мы встречаем в секретной истории монгольской династии Юань, при име­ни младшего брата Чингиз-хана,— у Дувы-хана был сын Ильчигидай, одного башкирского посла к Ивану Гроз­ному звали илче Тимер и другие. Все же и в именах данное слово не потеряло своего первичного значения должностного лица, представителя племени или рода.

Плита с вертикальной надписью

Г. В. Юсупов «илчи» считал титулатурным словом, хо­тя и не раскрывал его семантику, а лишь, упомянув о не­когда существовавших значительных правах и незави­симом положении жен булгарской феодальной верхуш­ки, ставил его в один ряд с титулами «хатун» — «госпо­жа», «бикә» — «жена князя». Конечно, такие случаи известны в истории, когда какая-нибудь аристократка занимала высокое общественное положение. Известно, например, что жены Тимура и Тимуридов принимали иностранных послов, воздвигали мечети и другие обще­ственные здания, занимались благотворительной дея­тельностью.

Все же булгарское слово «элчи» является более позд­ним вариантом, чем «элти», потому что звук «т», упо­требляясь впереди «и», может перейти в «ч». Это под­тверждают и другие примеры из текстов булгарских надгробий, где встречается такой звуковой переход: җети—кҗечи — «семь», эти—>-эчи — «было». Выходит, должны искать значение слова элти в более древних памятниках. Однако нет его ни в древнетюркских источ­никах, ни в древнеуйгурских надписях. И лишь в работе «Общая книга толкования тюркского, монгольского и персидского языков», появившейся в 1245 году в госу­дарстве мамлюков, объединявшем Египет и Сирию, при­водится старокипчакское слово элти в значении «госпо­жа, хозяйка, владелица». В этот же период данный термин оказался зафиксированным и в булгарских над­могильных памятниках в таком же значении.

В булгарских надмогильных текстах при некото­рых мужских именах встречается странный титул, на­писанный как ИУАРИ (так получается, если перевести арабские знаки на современные буквы). Конечно, если каждую букву принять за отдельный звук, мы должны его читать в виде йувари или йуари. Некоторые иссле­дователи читали его биляри — «билярский», сувари — «суварский», кавари — «каварский» (было такое племя у хазар) и т. д. Когда-то X. Фаизханов предложил очень простое и в то же время оригинальное решение вопроса: по его мнению, это слово надо расчленить на ЙАУ— «война, сражение» и ЭРИ — «ее мужчина, муж». В ре­зультате получается «военный муж, воин». Действитель­но, такое сословие могло быть. Хотя волжские булгары и были относительно мирным народом, однако классо­вый характер Булгарского государства породил и во­енный институт, столь необходимый для ведения внутри­государственной межфеодальной и классовой борьбы, оборонительных действий от внешних врагов, а также для походов и набегов. Для таких целей ополченческие отряды не годились, необходим был специальный раз­ряд людей, находящихся в постоянной боевой готовно­сти. Такой организацией являлась военная дружина.

Ряд источников сообщает о существовании военной дружины, например, в Киевской Руси. И в летописях, нередко при сообщении о княжеской власти, говорится, что «дружина его кормяхуся воююще иные страны». Часть дружины была «думающей», правда, очень не­большая, а главная масса — рядовые воины. У монголь­ских ханов также существовала военная дружина: дру­жинники жили вместе со своим вождем и были пол­ностью на его иждивении.

Упоминаемые Ибн-Фадланом асхабы у волжских бул­гар, что в переводе с арабского языка означает «друзья», по-видимому, были именно дружинниками царя Алмуша. «Если же он предложит отряду [войска],— пишет Ибн-Фадлан,— [совершить] набег на одну из стран, и он награбит, то он [царь] имеет долю вместе с ними». Это выдержка из последнего перевода «Записок» Ибн-Фадлана А. П. Ковалевским, однако в более раннем пе­реводе вместо слова «отряд» он приводил «дружину». Таким отрядом у Алмуша могла быть только постоян­ная дружина, находящаяся у него на службе.

О дружинных отрядах у волжских булгар говорят и русские летописи: под 1160 годом — «а князь их едва утече с малою дружиною»; под 1220 годом — «князь же Болгарьский выбеже инеми ворота и утече на конях в мале дружине».

Очевидно, в честь сподвижников князя, а они были родовой или племенной знатью и принадлежали к вер­хушке княжеской дружины, после их гибели или смерти ставились надмогильные плиты с титулом военного ха­рактера.

Здесь следует привести и мнение американского уче­ного О. Прицака, который это слово объяснял несколь­ко по-другому. По его убеждению, данное слово скорее всего означало нисбу — название племени или клана, ка­ковым, по всей вероятности, являлось племя кавар. Здесь, на наш взгляд, проявляются два противоречия: первое — историческое, так как среди названий племен, упомянутых в составе волжскобулгарского государства, ни в одном источнике такое племя не приводится (кавары были в составе хазарской конфедерации племен, а затем часть их перекочевала к мадьярам); и второе — языковедческое, ибо у нас нет фактов, доказывающих переход звука «к» в «й» в начале слова, кроме того, в языке эпитафий сохранялся и древний звук «а» первого слога.

Выше мы говорили, что этот титул написан в виде ИУАРИ (так получается, если вместо каждой арабской буквы поставить современные буквы). Однако имеется и памятник, где слово написано как ЙУР, что вносит весьма существенную поправку в его чтение. Выходит, данное слово необходимо читать йори, а не йувари. Здесь сразу же вспоминается написание БУАЛГАР на' одной булгарской монете XII века. Однако ни в одном историческом источнике город Булгар не называли как Буалгар, значит, это всего лишь условности орфографии, то есть написания. Такое положение легко можно объ­яснить. Арабскими буквами никак нельзя было переда­вать тюркскую речь, но, раз приняли мусульманскую религию, надо было переходить «и на арабскую графику. В таких случаях писцы находили наиболее близкие бук­вы, исходя из чтения арабских слов, а где это невозмож­но, для передачи одного звука применяют соединение двух или трех букв. Множество таких примеров имеется и в современных языках: в английском, например, один долгий звук «и» может обозначаться одиннадцатью спо­собами, в немецком звук «ч» передается соединением четырех букв и т. д.

Любопытные случаи можно обнаружить в надмогиль­ных стелах Средней Азии, в которых тюркские тексты написаны сирийским письмом (они принадлежали христианам-несторианцам). Например, числительное две­надцать там написано как АОН АИКИ (сравните с та­тарским ун ике), а такое написание исследователи чи­тают он ики. Для сравнения приведем написания других слов: КУИН * (читается кюн)—»день», КУИРК (чита­ется кырк) — «сорок», АОЛДИ (читается өлди) — «умерла» и др. Точно такой же способ передачи отдель­ных тюркских звуков наблюдается и в волжскобулгарских эпитафиях. Слово он — «десять» пишется УАН или АУН, җети — «семь» — ҖИАТИ, ҖАТИ, ҖТ, күн— «день» — КУАН, КУН, КН и т. д.

На основе всего этого можно сделать вывод, что булгарские написания БУАЛГАР и ЙУАРИ необходимо чи­тать не иначе как Болгар и йөри. Видимо, название Зюрейской дороги (по тат. Җөри юлы) — военно-админи­стративной единицы бывшего Казанского ханства — до­роги, которая вела от столицы ханства в с. Старые Зюри, также связано с последним термином (военным титулом).

В древнетюркских памятниках в качестве титула и личного имени упоминается слово «чур»: Кюли-чур, Инаган-чур, Чур-тегин и др. Нередко оно употребляется как военный титул, это видно из таких предложений вроде «мое геройское; имя — Кара чур», «его имя Агуш, воен­ ный чур. Его имя — Агуш ынал», «Чора — мое геройское имя». А может быть, волжскобулгарское слово йөри имеет какую-либо связь с древнетюркским титулом «чур» и словом «чериг» — «войско»?

Однако каким бы не было происхождение этого термина, пока нет веских доводов, опровергающих факт связи его с военным делом. Даже сама семантика не­которых имен, приведенных с этим титулом, указывает на силу и мощь, то есть на качества, столь необходимые командиру бойцов, например, йөри Күч < йөри — «Дру­ жинник» и күч — «сила, мощь», Куч может быть здесь прозвищем, а не личным именем; или Арс-Сираҗ, где элемент Арс можно связать с древней традицией, когда при нападении на врага многие древние племена изда­вали звуки, напоминающие звериный вой, и кстати, от данного слова образован арслан — «лев».

Видимо, когда-то существовали целые сословия пред­водителей дружин, о чем свидетельствует нижеследую­щая генеалогия: Арс-Сирадж-йори сын Йагкуб-йори> [его] сын Айуб-йори, [его] сын Хасан-йори, [его] сын Гали-йөри, [его] сын Атряч-йори, [его] сын Мухаммад-Мир Махмуд,

Титулы служителей культа редко фиксируются на камнях, хотя в действительной жизни подобная титулатура встречается и повсеместно, потому что служителям культа правители всегда оказывали покровительство и предоставляли различные привилегии. Среди титулов служителей культа из Булгара выделяется «шейх ал-кябир» — «шейх великий». Если вспомним, что шейхами называли и ученых, и купцов, и писцов, и даже прави­телей, то неясно, каково же было истинное содержание титула «шейх великий»? Несмотря на то, что слово «шейх» не заключало в себе какого-либо конкретного звания, оно считалось очень почетным. Так, например, памятник, поставленный в 1317 году Мубарак-шаху Ку расани ( то есть родом он был из Хорасана), ничем не примечателен, однако при имени его отца поставлен ти­тул «шейх»: Мухаммад-шейх ал-Кердари. Выходит, он был шейхом в Кердаре или родом оттуда.

На одном памятнике зафиксирован титул «аш-шейх ал-имам». Умерший — Садреддин Ширвани был извест­ным человеком в Булгаре: он назван факихом, то есть законоведом, ученым,— видимо, здесь имеется в виду мусульманская образованность. Почетные эпитеты, от­сутствие родословия также свидетельствуют в пользу его аристократического и почетного положения при жизни,; сравните: «шейх, имам славнейший, ученый, поклоняю­щийся (аллаху), аскет, законовед Садреддин аш-Ширвани». Очевидно, он был главой религиозной общины и настоятелем мечети.

Сохранившиеся эпиграфические памятники Булгара, разумеется, передают лишь незначительную часть свет­ской и духовной титулатуры. Незначительно ее количе­ство и в эпитафиях из других мест Волжской Булгарии. Довольно большая группа памятников охватывает погребения лиц, носящих титул «хаджи». Данный титул являлся почетным и никаких привилегий не давал, при­бавляли его только к именам тех лиц, которые совер­шили паломничество в Мекку, а также, возможно, и к именам купцов, побывавших там, например, Мухаммад-хаджи, Ахмед-хаджи. География распространения па­мятников со словом «хаджи» довольно обширна (села Большие Атрясы и Большие Тарханы Тетюшского рай­она, Ямбухтино Куйбышевского района, Сухие Курнали Алексеевского района, Старое Ромашкино Чистопольско­го района ТАССР и другие).

Этот титул не был потомственным. На одном памят­нике из Булгар, например, покойный Ахмед носил титул «хаджи», однако ни его отец, ни дед не совершали хадж и поэтому при их именах он отустствует.

Подобно другим титулам, «хаджи» также может упо­требляться в качестве личного имени, например, Ашлы оулы Хаджи — «Хаджи сын Ашлы», Йусуф оулы Хад­жи — «Хаджи, сын Юсуфа», Хаджи-элти — «госпожа Хаджи». Все же в данном случае, на наш взгляд, Хад­жи является не настоящим именем, а прозвищем. Это особенно подтверждается последним примером: будучи родом из богатой семьи, она имела возможность совер­шить паломничество в Мекку (хотя женщин и не пускают в мечеть), и постепенно почетное звание «хаджи» стало употребляться вместо собственного имени.

Обломок памятника. XIV с.

Памятник с Булгарского городища сообщает нам еще один социальный термин, обозначающий род занятий — «алтунчы». Термин образован от общетюркского слова алтун — «золото», к которому присоединено окончание -чы, образующее имя деятеля. Говоря другими словами, это должен быть ювелир, золотых дел мастер. В таком же значении данное слово зафиксировано в Древнетюрк-ском словаре (Ленинград, 1969) и в среднетюркских письменных памятниках. В современном татарском язы­ке мастера-ювелира, имеющего дело с золотом и сере­бром, называют этим же термином «алтынчы», хотя бо­лее распространен «көмешче» (мастер-ювелир, имею­щий дело с серебром).

Этим термином все же, как нам думается, называли не непосредственного исполнителя, а владельцев ювелир­ных мастерских. На это указывают и благочестивые эпи­теты погребенного — «почитавший ученых, одиноких, вдовых сирот кормивший». В текстах памятников из других мест встречаются и другие социальные термины, обозначающие род занятий: тамгачы — «сборщик пода­тей» (из с. Большие Тарханы Тетюшского района), темирчи — «кузнец» (из с. Нижние Яки Мамадышского района). Возможно, что это был не просто кузнец, а владелец кузницы, хотя кузнецы и сами были почетными людьми. В одной надписи, например, из Кухистана (Таджикистан) кузнец Насир указан как обладатель титула «шейх», что ставит его в ряд самых уважаемых людей общества.

Среди социальных терминов многочисленную группу составляют фамилии — тахаллусы, которые можно раз­делить на две групы: образованные от этнонимов и об­разованные от топонимов. Основной и наиболее распро­страненной фамилией является «булгари». Сейчас уже невозможно четко определить, с чем связан этот тахаллус — с названием города или этнонимом «булгар».

В отношении тех известных личностей, которые про­живали вне Волжской Булгарии и при именах которых имеется слово «булгари», с большей долей вероятности можно утверждать, что здесь налицо указание на связь с г. Булгаром либо с Булгарским государством. Эти лю­ди или получили образование в Булгаре, или являлись выходцами из Волжской Булгарии независимо от их родоплеменной принадлежности. Так, например, в исто­рическом труде Фасихи Хавафи «Муджмал ат-таварих» упоминается крупный ученый шейх Хасан Булгари. Ро­дился он в Нахичевани или в Гяндже, однако жил и трудился в Булгаре 30 лет, потом уехал в Бухару, затем в Керман и умер в Тевризе в 1298 году. Видимо, он не был булгарином по происхождению, а стал известным ученым в годы жизни в Булгаре. Небезынтересен в этом отношении тот факт, что многие представители татарской интеллигенции и духовенства вплоть до XX века назы­вались «Булгарскими», например, Махмуд Булгари, Губайдулла Булгари, Муртаза Булгари, Габдерахим Утыз-Имяни Булгари, Ахметжан Булгари, Ахметжан бин Шамсутдин Булгари, Гульсум Болгарская, Зулейха Бог­данова-Болгарская, Бари Болгарский и другие.

Однако вернемся к XIII—XIV векам. В эпитафиях из города Булгара упоминаются имена с тахаллусом «бул­гари» — Мансур ал-Булгари, Булгари Муса, Насар ал-Булгари, Йунус ал-Булгари и т. д. Что это, только указа­ние этнонима, города или государства? Ясно одно: здесь Булгар не название города, потому что, раз он похоронен в Булгаре, вряд ли стали бы писать, что он из этого же города. Обычно указывают лишь людей, приехавших из других мест. Не может тахаллус здесь быть и указате­лем принадлежности к государству «Волжская Булгария», ибо похоронен в городе этого же государства. Ос­тается одно — этническая принадлежность, однако это уже не родоплеменное наименование, а указание новой этнической общности волжских булгар. Вообще-то тер­мин «булгар» многофункционален, в определенных кон­кретных условиях он может обозначать как этническую принадлежность, так и отношение к городу или госу­дарству, выражая тем самым отношение к родине.

Фамилия «Сувари», встречающаяся не только в эпи­тафии из Булгара, но и на памятнике 1314 года из Больших Тархан Тетюшского района показывает при­надлежность погребенного к племени сувар, хотя и не исключено, что он был родом из г. Сувара. Как было упомянуто выше, Сувар был одним из главных городов Булгарского государства, племенным центром суваров~ сабиров/савиров, упоминаемый арабскими писателями в X—XIV веках.

Среди булгарских эпиграфических памятников име­ется несколько эпитафий, в том числе и с Булгарского городища, где зафиксирован этноним «мухшы». И это не случайно. Археологами было доказано наличие мор­довских элементов в погребальных комплексах ранних и поздних булгар и, естественно, отюреченные финно-угорские роды входили в состав волжских булгар. Позднее среди татар стал известен «мухшы нәселе», то есть «род мухшы».

На одном памятнике при имени Мухаммед указан этноним «турукмен». Видимо, он был из огузского пле­мени «туркмен», что показывает присутствие огузского компонента в составе волжских булгар, тем более что данное надгробие не самого «туркмен Мухаммеда», а дочери его сына Йагкуба.

В тексте одного памятника 1329 года с Булгарского городища высечено, на первый взгляд, странное соче­тание имен Мюн-Бюляр Балимар Ахмад, который жил во второй половине XIII века и был военачальником (йори). Обратим внимание на начальное сочетание Мюн-Бюляр, первая часть которого встретилась еще на од­ном памятнике 1308 года. Там указанный из племени мюн-сувар йали... (имя не читается—камень повреж­ден) является родоначальником погребенного Алп-ходжи и жил в начале XIII века или в конце XII века. Мюн-Сувар и Мюн-Бюляр! По всей видимости, не будет ошибкой, если мы проведем параллель между их пер­выми компонентами и общетюркским этнонимом мин — мен. И в настоящее время у башкир присутствуют мин­ские роды. Как известно, в XII— XIII веках предки минцев были частью многоплеменного кипчакского мира и кочевали преимущественно по нижнему течению р. Ик, а также по рекам Степной Зай, Сюнь, Мензеля. По пред­положению Р. Г. Кузеева, родоплеменные образования мин (минг, мингат) в составе башкир, узбеков, киргизов, ногайцев, тувинцев и монголов, предания о древней ро­дине в Монголии или на Алтае, сведения об уйгурской принадлежности племени и племенного вождя (Санаклы), предположение о тюркском происхождении самого этнонима дают достаточно оснований, чтобы сформули­ровать гипотезу о древнетюркском происхождении мин­цев, этнически близких к уйгурам, которые в свою оче­редь в VII—VIII веках входили в конфедерацию токуз-огузов.

Надмогильный памятник. 1330 г.

С одним из компонентов этих сложных этнонимов, а именно с суварами, мы уже встречались в рассказе об основных племенах Волжской Булгарии. Выходит, ро­доначальник Алп-ходжи принадлежал к мюн-суварскому роду, тем более слово йал происходит от древнетюркского эль — «народ; племенной союз; государство; страна». Отсюда происходят и другие его значения, как «область; губерния; деревня, село, селение; приход; население; жители; племя; семья; деревенское общество и т. д.».

Второй компонент мюн-бюляра (теперь мы уже зна­ем, что это не сложное имя) — бюляр зафиксирован на другом памятнике с Булгарского же городища в виде бюляр йали — «билярский род или племя». Кроме того, он встречается в составе сложного имени Бюляртай на памятнике 1323 года из Булгар: Бюляртая сын Бюлем-шак-бек. А применение этнонима в качестве личного имени встречается и в некоторых других случаях, срав­ните с именами Сувар, Салар, Мухшы, Ар.

Этническое название «бюляр» сразу же напоминает имя булгарского города Биляра, бывшего в XI—XII ве­ка столицей Волжской Булгарии. Кстати, в различных источниках он называется то Буляром, то Бюляром.

Например, в «Таварихе Булгария» Хисаметдина ал-Булгари упоминается о завоевании Буляра Тимуром, такое же написание названия города в «Дастане Аксак-Тимур» (там и гора обозначена Булярской и указано, что наз­вание реки Буляр стало и названием города. В «Тайной истории монголов» (XIII век) сказано о приказе импе­ратора Угэдэя полководцу Субэдэю покорить одиннад­цать народов и областей, среди которых упоминается и Буляр.

Если вспомним приход каких-то приволжских бул­гар (а их называли билерами) около 970 года в Вен­грию и основание ими города Пешт, а также сообщение итальянского путешественника Плано Карпини, побы­вавшего в 1246 году в Восточной Европе и называвшего население Булгарии билярами, то признание «буляр» и «билер» синонимами не лишено основания.

То, что буляры (биляры) жили в Волжской Булгари, доказывает и наличие в составе башкир этнографи­ческой группы «буляр». В старинном родословии «Пред­ки булярского юрта» родоначальником племени указан Булярхан — потомок какого-то Динис Бикбрача, кото­рый был «из народа буляр». Жил он на берегу реки Буляр, что «в стороне Степного Зая и Шешмы». Несомненно, это племя (или род) из Волжской Булгарии позднее влилось в состав башкирского народа.

Все это так. Однако в тексте надписи надгробья есть еще одно этническое название — балимар. Извест­ный специалист по этнической истории башкир Р. Г. Кузеев существование двойных этнонимов объяснял как обозначение племени, затем рода (ср. мюн-бюляр). В таком случае третий этноним будет подродом. Слово ба­лимар (его можно читать в нескольких вариантах, см. написание БАЛиМ АР — здесь прописная буква «и» означает наличие подбуквенного знака кясры — подбуквенного значка) по внешнему виду напоминает летопис­ный город Балымер — Булымер. Этот город известен, прежде всего, по русским летописям, где имеет различ­ные написания. Некоторые исследователи предлагали считать его искаженным написанием названия Буляр. Все же этот вопрос требует серьезного изучения, и здесь мы солидарны с Р. Г. Фахрутдиновым, который пишет: «Является ли Булумер параллельным названием или несколько искаженной формой Буляра — мы не беремся судить, ибо данная форма известна в основном нам по русским источникам».

Необходимо упомянуть и мнение Г. В. Юсупова, счи­тающего «балимар», родовым подразделением, осколком летописного «балымат» центром которого, возможно, бы­ло городище у с. Балымер. Действительно, в обоих наз­ваниях присутствует этническое наименование «балым», известное по летописям. В этих краях когда-то был весь­ма популярным Балым-ходжа, якобы похороненный на мусульманском кладбище Биляра и почитаемый как свя­той. В XVIII веке это кладбище даже называлось Балын-гус, что, видимо, произошло от имени Балым-ходжа, Однако в то же время нельзя не принять во внимание и отрывок из рукописи 1677 года, где указано, что чело­век по имени Балын-гозя — царь басурманского булымерского города за Камой-рекой. А в выписи 1624—1626 годов наряду с Балын гозем названо имя Белон-газа, князя булгарского города Булымера (Балымера) или Балымата, похороненного татарским ханом Сафа-гиреем близ Билярска на горе Балын-гуз.

Мы приводим эти сведения и имена не с целью отождествления со словом «балымар» из рассматриваемого булгарского надмогильного камня, а лишь хотим под­черкнуть наличие какой-то связи между их первыми ком­понентами. Вполне возможно, что в основе их лежит не­кий этноним «балым».

Таким образом, наличие в надмогильных надписях Волжской Булгарии сложных этнонимов родо-племенного характера, как мюн-бюляр балимар и мюн-сувар, еще раз доказывает, что булгарская народность сформиро­валась из различных тюркских племен и, как в свое время выразился историк Г. Губайдуллин, булгары «как всякое тюркское племя, имели в своей среде обломки других тюркских племен в качестве отдельных родов и колен».

На памятнике 1309 года из Булгара вырезана фраза: «Сына Оураза, урум Алпа, надмогильный знак», где нас заинтересовало имя погребенного. Имя с компонентом «урум» имеется и в эпитафии из села Салтыганово Камско-Устьинского района в виде урум-Мухаммед. Вначале мы предполагали «урум» прозвищем — лякабом, обозначающим место рождения обладателя этого имени, тем более имеются населенные пункты: Урюм в Тетюшском районе (где есть старое кладбище с булгарскими надгробиями), Уремский в Бугульминском районе, Урмат (близ городища Иски-Казан) в Высокогорском районе. Но, между прочим, известны и этнические названия, на­поминающие «урум». Например, у киргизов существует этническое название «ырым». Однако в порядке рабочей гипотезы мы хотим предложить читателю другую вер­сию объяснения этого слова.

В западной части Азербайджанской ССР проживает этническая группа «айрум». Существуют различные точ­ки зрения об их происхождении, однако пунктом пере­сечения всех этих воззрений является признание смеше­ния армян и албанцев в начале средних веков. Во время второго раздела Армении между Византийской импе­рией и Сасанидской Персией в 591 году по территории западного Азербайджана прошла граница, которая от­делила часть армянского населения с албанцами от ос­тального населения страны. В таких условиях и могло сложиться новое этническое наименование хай-рум, то есть «армяне-греки», потому что они оказались в пре­делах Византийской империи. Нелишне будет вспомнить, что греков на Востоке называют урумами. Так, арабский ученый X века Баладзори упоминает «область Урум» в Азербайджане, где проживали и армяне.

Итак, можно сделать вывод, что урумы (айрумы), представляли собой часть армян, которые были поддан­ными Византии. В ходе исторического развития они бы­ли тюркизированы и исламизированы. Мы не беремся выяснять, в каком веке это население попало в Волжскую Булгарию (может, прибыли лишь отдельные личности со своим двором), но отметим, что в XIIIвеке к западу от Булгарского городища существовала армянская ко­лония и стоял христианский храм, названный «Греческой палатой». Несомненно, армяне были здесь и раньше. В. В. Бартольд в свое время считал, что именно к волж­ским булгарам относится известие о «государе славян», к которому наравне с государями греков и хазар обра­тились с просьбой о помощи в 852 году бежавшие от арабов армяне. Нахождение армянских надмогильных плит 1218, 1308, 1321 годов у Греческой палаты свиде­тельствует о пребывании армян (кстати, носителей луч­ших традиций резьбы по камню и каменного строитель­ства) в Волжской Булгарии еще в домонгольское время.

Существование термина «урум» в Волжской Булгарии можно объяснить несколько иначе, хотя в основе и останется наименование греков урумами. Это могли быть византийские купцы, торговавшие в Булгаре и при­нявшие мусульманство, ведь само слово в среднегреческом языке означало Византию, восточную провинцию Римской империи. В принципе урумом мог называться и любой человек, принявший христианскую религию и попавший под влияние греко-православной церкви. Уру­мы, ныне проживающие, например, в кавказско-кубан­ском ареале, по языку принадлежат к огузской группе тюркских языков (к этой группе относятся турецкий, азербайджанский, гагаузский, туркменский). Урумские говоры Северного Приазовья не столь однородны: одни из них обнаруживают сходство с древним половецким языком, зафиксированным в памятнике XIII века «Ко­дексе Куманикус», другие содержат больше огузских элементов, а третьи тяготеют либо к кипчакским, либо к огузским языкам. Лингвист А. Н. Гаркавец считает, что в основе урумского языка лежит язык кипчаков — куманов — половцев; господствоваших в XI—XIII веках в степях и городах Юго-Восточной Европы от Яика на востоке до Куры на юге и Дуная на западе. Однако здесь речь идет лишь о языке урумов Северного Приазовья, и зафиксирование в булгарских эпитафиях тер­мина «урум» еще не дает основания для столь широких обобщений.

Таким образом, в написаниях урум Алп и урум Му­хаммед можно выделить этническое наименование «урум», представители этой этнической группы в насто­ящее время обнаруживаются в Азербайджане, Турции, Грузии, на Украине и т. д.

Во время посещения Булгарского городища в 1964 году известным эпиграфистом Г. В. Юсуповым была предпринята новая попытка прочтения некоторых эпи­тафий, находящихся в фундаменте бывшей церкви. В частности, один камень в северо-восточном углу пока­зался ему имеющим надпись с несколькими этнически­ми наименованиями. Хотя в списке, сделанном в 1722 году для Петра I, имеется перевод этой надписи как «вот здесь гробница эмира великого, весьма знатного, весьма славного, весьма знаменитого, милостию Божию знатнейшего благороднейшего покровителя ученых, подпоры слабых, Ахмеда хаджия, сына Мувамика, внука My Хусейна Насара Булгарского», он предложил новый вариант чтения имен. По его мнению, имена должны читаться как «Ахмад хаджи, сын My, мин Куяк, сын Мухши Базан ал-Булгари» (кстати, текст целиком на­писан на арабском языке). Вначале слово «мин» он пред­лагал принять за общетюркский этноним, затем от этой идеи отказался и дал новый вариант чтения как собст­венное имя Мумин. Из этого родословия мы выделим «Куяк», так как, поставленный около личного имени, он должен быть лякабом (прозвищем) или фамилией. В таком случае имя может выступать как этническое наименование, тем более слово «куюк» у алтайцев, ка­захов, киргизов, тувинцев употребляется в этнонимическом значении. Однако этот вопрос требует тщательного изучения.

В отдельную группу можно выделить тахаллусы, об­разованные от топонимов. В основном это имена сред­неазиатского и закавказского происхождения, как Садреддин Ширвани, Хасан Самарканди, Мухаммед ал-Дженди, Мубарек шах Курасани, Мухаммед-шейх ал-Кердари, Рса аш-Шемахи, Исмагил аш-Шемахи, Джафар-ага ал-Африкенджи. Почти все они принадле­жат духовным лицам, то есть людям высшего сословия и, так как имели небулгарское происхождение, при соб­ственном имени указывали место рождения. Лишь в от­ношении Кердари у Г. В. Юсупова возникли сомнения — он считал его этнонимом. Действительно, в составе ка­захов и башкир имеются созвучные родовые названия корди и кырдар, однако один из доводов, что среди ли­тературных прозвищ автора известного труда «Нахдж ал-Фарадис» Махмуда (бин Гали бин Гумер шейх) ас-Сараи ал-Булгари ал-Кердари— последний является этнонимическим названием булгар, не убедителен. Наи­менование ал-Булгари уже показывает его отношение к волжским булгарам, а ал-Кердари указывает на наз­вание хорезмского города, связанное каким-то образом с его биографией. Так же и в нашем случае: Мухаммед шейх ал-Кердари был родом из Кердара, города в Хо­резме.

В текстах эпиграфических памятников из других мест Волжской Булгарии фамилий иноземного харак­тера почти не обнаруживается, разве что достоин упоми­нания памятник 1339 года, находящийся в мавзолее Хусейн-бека в Башкирии. Похороненный здесь хаджи Хусейн-бек характеризуется как справедливый в своих решениях и указывается, что предок его был из Туркестана: хаджи Хусейн-бек сын Гумар-бека...рсасского из Туркестана.

Хисамеддин Булгари в своей «Истории Булгарии» называет более двадцати имен проповедников ислама в среде башкирских и мишарских родов. Возможно, что хаджи Хусейн-бек также являлся проповедником му­сульманства в этих краях.

Сохранившиеся традиции

Эти надписи на камнях, которые являются памятни­ками булгарской седой старины, охватывают относи­тельно небольшой отрезок: самая ранняя надпись из Булгарского городища датирована 1271 годом, а позд­нейшая— 1356 годом. Возможно, указанные хроноло­гические рамки еще и расширятся, по крайней мере, исследователи надеются на это. А пока 1356 год будем считать поздней датой установления надмогильных па­мятников в Булгаре.

Здесь невольно бросается в глаза один любопытный факт. Как раз в данное время в Золотой Орде начались дворцовые смуты, и в 1357 году заговорщиками был убит хан Орды Джанибек, недолго правил и его сын Берди-бек. Не остались в стороне от дворцовой борьбы и бул­гарские князья, стали усиливаться отдельные княже­ства, в первую очередь, Казанское княжество. Возра­станию роли Казани способствовал и массовый отход булгарского населения из Закамья — центральной части Волжско-Камской Булгарии — на относительно спокой­ные земли Предкамья, потому что Закамье стало ареной многочисленных военных столкновений. С одной сто­роны, на булгарские земли нападали степные кочевники, с другой — новгородские ушкуйники (разбойники на су­дах), да и ордынские правители давали знать о себе. В русских летописях, например, под 1361 годом сообща­ется: «Бурлактемирь князь ординский Болгары взял и все городы по Волзе и улусы и отня весь Волжский путь».

Богатства булгарских городов интересовали разбой­ников всех мастей, и их нападения, кончавшиеся раз­громом крупных городов, повторялись многократно. Русские летописцы отмечали значительные походы нов­городцев против булгар в 1360, 1366, 1369, 1370, 1374, 1379 годах и сообщали, что они «много зла сътвориша». Это было началом планомерного завоевания булгарских земель, длившееся до 30-х годов XV века. От таких постоянных грабежей и разрушений прекратилась жизнь в целом ряде булгарских городов, и то, что не только в Булгаре, но и во всем Закамье на данном историческом отрезке времени отсутствуют эпиграфические памят­ники, объясняется именно сложившейся общественно-экономической ситуацией.

Разделившееся на несколько княжеств государство волжских булгар в первой четверти XV века перестало существовать. В 1431 году в результате походов князя Федора Пестрого распались Булгарское и Жукотинское княжества. На базе Казанского княжества за ко­роткий срок создалось могущественное царство. Ка­занский край стал тогда действительно сильным. Туда из Булгар, с притоком населения из других княжеств, передвинулся центр хозяйственной и культурной жизни, по существу же основное население края осталось не­изменным, что предопределило сохранение традиций установления надмогильных памятников и дальнейшее развитие резьбы по камню.

Памятников XV века сохранилось мало, это связано с изменением социально-политической ситуации в крае. Даже и имеющиеся надгробия показывают появление определенного разнообразия в их оформлении. Под ар­кой иногда помещается шестиконечная звезда, так на­зываемый «давидов щит», которая в булгарское время встречалась в декорировке зданий, монетах и на над­гробии 1382 года из с. Ямашурма Высокогорского рай­она ТАССР. По мнению Ф. X. Валеева, резной орнамент надгробий второй половины XV — начала XVI веков бо­лее наряден и богат по сравнению с орнаментом булгар­ских надгробий XIII—XIV веков, но более сдержан по отношению к резным узорам надгробий середины XVI века. Это и понятно, потому что за многовековой путь развития искусства резьбы по камню складывается свое­образный художественный стиль, который по-разному выражался в конкретных исторических периодах. В этом отношении надгробия XV века выступают связующим мостиком эпиграфических памятников XIII—XIV веков и XVI века, когда надгробия отличаются наиболее бо­гатой и пышной орнаментикой.

Как было указано выше, в языковом отношении все булгарские памятники делились на две группы, в одной группе ведущим был р-признак. Примечательно то, что в XV веке такие памятники совершенно исчезают, точнее говоря, такой язык больше не употребляется для офор­мления текстов надгробий. Продолжает применяться лишь з-язык, который вырос из общенародного разго­ворного койне волжских булгар. Сравните тексты некоторых эпитафий (приводятся лишь тюркские части): памятник 1323 года из Булгар — Бүләртай ибн Бүлемшак-бек зийарәте турур. Тәңригә... мәсрүр кылып, Кәүсәр шәрабе берлә кандурсун... Вафаты рәҗәп айы ахрында эрди. Тарих йети йүз йегерме түртдә — «Буляртая сына, Бюлемшак-бека, место погребения. Всевыш­нему... обрадовав, да напоит напитком Кевсара (то есть священного родника. — Ф. X.)... Его смерть произошла в конце раджаба месяца. По летосчислению в семьсот двадцать четвертом»;

памятник 1311 года из кладбища г. Чистополя — Галимләрка тәрбийәт кылкан, зәһидларка севгән, мәсҗедләрне гимарәт кылкан, үкүш хәйратлыг Маҗар-казый (?) оглы Исмәгыйль зийарәте бу. [...] Вафат болты: тарих җети җүр он бер җол рәҗәп айхы җерме әкеши күн әти — «Давшего воспитание ученым, любившего на­божных, мечети воздвигавшего, множества благих дел совершившего Маджар-кази (?) сына, Исмагила, место погребения это. [...] Скончался: по летосчислению семьсот одиннадцать лет, раджаба месяца двадцать второй день был». Здесь второе предложение на р-языке;

памятник 1314 года из с. Большие Тарханы Тетюшского района ТАССР — Галимләрка тәрбийә кылкан һәм аларны севгән Хоҗа оглы Госман оглы тамгачы Ибраһим әс-Суари вафат болган. Бу тарих йети йүз он төртенчедә җомада әл-әүүәли айының он алтынч күне эрди — «Давшего воспитание ученым и любивший их, мечети воздвигавший, множество благодеяний совершив­ший, бедных... любивший Ходжы сына, Госмана, сын сборщик податей Ибрагим Суварский скончался. Это по летосчислению в семьсот четырнадцатом, джумада I месяца шестнадцатого дня было»;

памятник 1491 года из с. Тат. Ходяшево Пестречинского района ТАССР — ...Тарих секиз йүз туксан йетидә шәгбан айының он бешенче күне эрди кем Тәүүәкәл ... мәүлә Сәййид-Әхмәд, йекерме үч йашында суга төшеп, дару фәнадин дару бакага рихләт кылды. Хак Тәгалә рәхмәт кылсун — «...По летосчислению в восемьсот де­вяносто седьмом, месяца шагбана пятнадцатого дня было то, что Таввакель... мавла Саййид-Ахмада, двад­цати трех лет, в воде утонув, из мира бренного в мир вечности переселился. Праведный всевышний да поми­лует его»;

памятник 1543 года из с. Старые Менгеры Арского района ТАССР — Тарих токуз йүз элик йылда эрди кем, Бузнак оглы Тугаш афәд булды, дар-ель-фәнадин дар-ель-бакага рихләт. Хак Тәгалә рәхмәт кылсун. Амин — «По летосчислению в девятьсот пятидесятом году было то, что случилось несчастье с Тугашом, сыном Бузнака,— переселился из мира бренного в мир вечности. Пра­ведный всевышний да помилует его. Аминь».

Как видно из этих примеров, язык памятников булгарской эпохи (не считая р-язычную часть) и Казанско­го ханства представляют одно и то же. Это еще раз говорит о том, что какая-то группа эпитафий волжских булгар была написана особой функциональной формой литературного языка, которая употребляется и поныне. Отсюда становится очевидной преемственная связь и между языками, на которых оформлялись булгарские и татарские эпитафические памятники.

Что касается внешнего облика татарских памятников XV — первой половины XVI веков, то среди них можно было бы выделить несколько типов. Один тип является непосредственным развитием оформительского стиля второй половины XIV века (то есть булгарского време­ни). Правда, этот стиль связан не с памятниками г. Бул­гара, а Кирменско-Джукетауского округа. Несмотря на глубокие социально-экономические перемены во второй половине XIV — первой половине XV веков, можно за­метить непрерывное развитие традиций эпиграфической школы данного округа. Эта цепь прослеживается на па­мятниках из населенных пунктов Средние Кирмени (50-е годы XIV века) Мамадышского района, Ямашурма (1382 г.) Высокогорского района, Большие Яки (на­чало XV века) Мамадышского района, Большие Нырсы (1399 г., 1443 г., 1472 г.) Сабинского района ТАССР, которые следует рассматривать как единый переходный тип от булгарских эпитафий к памятникам Казанского периода.

Другой тип характеризуется бордюром, состоящим из ячеистого орнамента или плетенки. Верхняя часть памятников — полукруглая, между строками текста имеются врезанные или рельефные полосы. Такие па­мятники находятся в селах Татарский Азелей Зелено­дольского района, Урывкино, Татарское Ходяшево Пестречинского района, Средние Аты Арского района, Чирши Высокогорского района ТАССР и в некоторых дру­гих населенных пунктах. Ячеистый орнамент на камнях очень близок к орнаменту татарских полотенец, такой же орнамент имеется на сфероконусе из Булгара и на боевом топоре. Известный булгаровед А. П. Смирнов считает его типичным орнаментом края для вещей X— XI веков.

Тройная плетенка («джут») нашел отражение в ка­менной архитектуре волжских булгар, он имеется на фрагменте облицовки «Четырехугольника» в Булгарах. Орнамент в виде двойной плетенки по бордюру также имеет аналоги в булгарском искусстве — он обнаружи­вается в бордюре костяных поделок. Все эти памятники относятся к концу XV века.

К третьему типу можно отнести надгробия с остро­конечным или килевидным верхом со стрельчатой аркой, в тимпане которых написана формула «Он живой, кото­рый не умирает». Они имеют разнообразный бордюрный орнамент: рельефную полосу, виноградную лозу и гео­метрический орнамент, состоящий из зигзагообразной линии. Иногда могут сочетаться различные орнаменты. Такие памятники обнаружены в селах Ямашурма Высо­когорского района, Нижняя Серда и Старый Узюм Ар­ского района, Татарское Ходяшево Пестречинского рай­она и, в некоторых других селах. Отдельные надгробия имеют боковую надпись, встречающуюся и в булгарских памятниках, которая гласит «Вижу мир развалиной по существу, не останется он продолжительно в покое».

Таким образом, в надгробиях XV века можно уви­деть типологические элементы булгарской эпиграфики, хотя появляются и новые детали оформления плит. К XVI веку оформляется сложный орнаментальный мо­тив, состоящий из цветов и листьев и в завершении ко­торого помещается трилистник-тюльпан. Такое затей­ливое плетение помещается в тимпане арки, оно являет­ся характерным орнаментом для памятников XVI века. По бордюру же плит может пущена виноградная лоза или орнамент из цветочных мотивов, а также орнамент из мотива тюльпана. Зарождение нового типа эпиграфических памятников происходило путем наслоения но­вых элементов на булгарскую основу, которую можно наблюдать в эпиграфике XIV века.

Ф. X. Валеев, специально исследовавший искусство резьбы по камню казанских татар, писал, что надгро­бия первой половины XVI века показывают, как резной орнамент в их украшении проделал значительную эво­люцию, шагнув от несколько аскетического и суховатого убранства булгарских камней к живописно-орнамен­тальным решениям, насыщенным цветочно-растительны­ми узорами, потерявшими уже свою семантику и высту­пающими в чисто декоративном значении. Приемы рез­ной декорации надмогильных плит и орнаментальные де­тали, наблюдаемые в булгарских надгробиях, стали отправной точкой для дальнейших творческих поисков резчиков.

На территории Татарии имеется ряд мусульманских кладбищ, где можно увидеть надмогильные памятники XIV, XV, XVI веков, то есть наблюдается непрерывное функционирование кладбища. Данный факт свидетель­ствует древность сел с такими кладбищами, в них про­живало, по крайней мере, 8—10 поколений людей. В свое время Г. В. Юсупов отметил, что в старину на кладбищах хоронили только жителей своего села, а для приезжих и путников-мусульман в случае их кончины находили место вне ограды кладбища. При переселении же на новое местожительство или основании села в местности, где имеется надмогильный камень, эта моги­ла провозглашалась могилой «святого», и около нее как правило запрещалось совершать обряд захоронения. Если учесть указанные обычаи, бесспорным будет и при­надлежность татарам кладбищ с памятниками более древних времен.

Таким образом, надмогильные камни — и поражаю­щие своей величавостью, и весьма скромные с несколь­кими процарапанными словами — являются ценными па­мятниками духовной и материальной культуры народов. Именно памятниками, ибо в них отражена память лю­дей, многовековая память истории. И поэтому они тре­буют бережного отношения к себе, пристального вни­мания и уважения, ведь без прошлого, без памяти к от­цам и дедам нет и настоящего. Даже самые простые камни с одним или двумя словами, служившие указателями могил, несут в себе разнообразную информацию, ценность которой можно ощутить лишь спустя многие годы, а, может, и столетия. Тогда эти камни, спавшие веками, знавшие весьма суровые годы и непокорившие­ся разрушительной силе природы, донесут до потомков исторический опыт и культуру древних людей.

Рекомендуем почитать

1. Валеев Ф. X. Орнамент казанских татар. — Казань, 1969.
2. Валеев Ф. X. Народное декоративное искусство Татарста­на.— Казань, 1984.
3. Генинг В. Ф., Халиков А. X. Ранние болгары на Вол­ге. — Москва, 1964.
4. 3әкиев М. 3. Татар халкы теленең барлыкка килүе. — Ка­зан, 1977.
5. Происхождение казанских татар. — Казань, 1948.
6. Фахрутдинов Р. Г. Очерки по истории Волжской Булгарии. — Москва, 1984.
7. Хакимзянов Ф. С. Язык эпитафий волжских булгар. — Москва, 1978.
8. Халиков А. X. Происхождение татар Поволжья и Приуралья.— Казань, 1978.
9. Юсупов Г. В. Введение в булгаро-татарскую эпиграфику. — М.-Л., 1960.