Глава IV. О чувашизмах в древнебалкарских рунических письменах

Следующим «доказательством» существования у волжских булгар p-языка считаются предполагаемые чувашизмы, обнаруженные в наскальных рунических письменах северокавказских балкар. Поскольку балкары считаются исторически родственниками волжских булгар, то наличие чувашизма в их языке, естественно, должно бы свидетельствовать о р-язычности волжских булгар тоже. Поэтому сторонники булгаро-чувашской концепции не раз обращали свое внимание на характер этого северокавказского языка, но ни в самом балкарском языке, ни в его диалекте, называемом карачаевским языком, не находили никаких признаков ротацизма и ламбдаизма, так как обе эти этнические группы балкар говорят на обычном тюркском языке кыпчакской группы. В связи с этим строились предположения о существовании p-языка у древних балкар, полагая, что когда-то этот народ говорил на p-языке, а затем с приходом в Предкавказье кыпчаков переняли кыпчакский язык. Но подтвердить эту гипотезу не удавалось из-за отсутствия древних письменных памятников балкарского языка. И вот, наконец, в 1970-х годах такие письменные памятники были найдены в горных ущельях Северного Кавказа вместе с древними наскальными погребениями горцев, в связи с чем булгаро-чувашская концепция ашмаринистов получила себе новое «подтверждение». Но прежде, чем перейти к рассмотрению этих письменных памятников, напомним вкратце об обстоятельствах, в которых происходила эта необычная находка.

Вообще-то о существовании странных надписей и наскаль

50

ных погребений в горах Северного Кавказа знали давно. Внимание исследователей привлекало то, что в ущельях вокруг Эльбруса часто встречаются странные наскальные погребения, совершенные в выдолбленных в скалах небольших пещерах с четырехугольным, а иногда и круглым входным отверстием. Кем были эти люди и в какие века совершались эти погребения — никто не знал. Живущие в этих местах народы Северного Кавказа не имеют подобных погребальных обрядов и даже не знают преданий о существовании таких обрядов когда-либо в прошлом. Антропологические исследования черепов, найденных в развалах некоторых пещер, тоже не дали определенных результатов, поскольку в них были обнаружены признаки как долихокрании (длинночерепность), так и брахикрании (короткочерепность). Поэтому основное внимание исследователи сосредоточили на писаницах вокруг этих погребений, полагая, что разгадка их содержания приведет к определению этнической принадлежности самих памятников.

Писаницы эти представляют собой довольно разнообразные фигурки, похожие на иероглифы, врезанные в камень или же нарисованные коричнево-красной охрой. Расположены они группами иногда над входом в пещеру, в других случаях рядом с ней, а иногда и в глубине пещерки, где-нибудь на гладкой поверхности. Количество знаков около каждой пещерки варьирует от единицы до нескольких десятков. Если внимательно присмотреться к ним, то можно подразделить их на четыре вида: на обычные пиктограммы, на личные тамги, на рунические знаки и буквы уйгурского письма. Расположены они все вместе, вперемежку, без всяких разграничений.

Пиктограммы представляют собой схематические изображения людей, зверей и птиц, похожие на примитивные детские рисунки. Иногда они изображают отдельных животных, а иногда — целые сцены охоты на зверей. По технике исполнения они ничем не отличаются от пиктограмм людей каменного века, встречающихся во всех уголках земного шара.

Другую разновидность писаниц составляют наиболее разнообразные по форме фигурки, которых можно принять за личные тамги или личные эмблемы древних людей. У бесписьменных народов такие тамги обычно служили знаками собственности — ими метили личные вещи или личный скот, чтобы не путать их с чужими. Обозначали ими также место своей стоянки или место погребения умершего человека. Чуваши, например, тамгу умершего человека рисовали и

51

на его надгробии, чтобы не путать его могилу с другими соседними могилами. На приэльбрусских наскальных писаницах их почему-то очень много — около каждой могилы нарисовано по нескольку тамг. Возможно, некоторые из них принадлежали погребенным здесь людям, а остальные могли принадлежать их родственникам и близким, участвовавшим в ритуале погребения или же в сооружении пещеры. Удивляет то, что одни и те же тамги иногда встречаются около нескольких пещерок. Возможно, это свидетельствует о сооружении этих могил одними и теми же мастерами.

От обычных тамг несколько отличаются более сложные знаки, похожие на уйгурские буквы. Некоторые исследователи предполагают, что люди, создававшие приэльбрусские памятники, пользовались уйгурским письмом, хотя наличие в тех же памятниках рунической письменности как будто противоречит этому, поскольку народы обычно'пользуются какой-нибудь одной письменностью.

Что же касается рунических знаков, то они встречаются в писаницах несколько реже, чем тамги. Значение их тоже не совсем ясно. Хазары, например, часто использовали рунические знаки в качестве своих личных тамг. В частности, при всенародном сооружении Саркелской крепости каждый житель Хазарии обозначал своей личной тамгой изготовленные им кирпичи, и на этих кирпичах теперь исследователи находят много разрозненных рунических знаков. Предполагать, что и в приэльбрусских писаницах руны использовались исключительно только в качестве личных тамг, довольно трудно, потому что здесь не все они нарисованы поодиночке и вразброс, а есть и групповые руны, которых можно принять за связанные между собой знаки буквенного письма.

В отношении этнической принадлежности этих наскальных памятников существуют различные точки зрения. Одни исследователи приписывают их древним кавказским горцам, другие — средневековым тюркоязычным, даже ираноязычным аланам, третьи, как, например, Г. Ф. Турчанинов,— северокавказским косогам, четвертые — хазарам¹ и т. д. Но большинство исследователей все же склонно приписывать их горным аланам. Так, например, Т. М. Минаева, посвятившая

¹ Мухамадиев А. Г. Монеты как источник по изучению булгарского языка. — В кн.: Исследования по источниковедению истории Татарии. Казань, 1980; Он же. Булгаро-татарская монетная система XII—XV вв. М.,1983, с. 170-175.

52

этим памятникам специальные исследования, считает их творениями аланов, пришедших в Приэльбрусье в VI веке н. э. под натиском кочевых тюрков и вынужденных здесь за неимением свободной земли хоронить своих умерших в скалах². А. П. Рунич тоже приписывает памятники аланам, полагая, что, оказавшись прижатыми в горах, аланы трансформировали свои традиционные погребальные катакомбы в наскальные пещеры. С этим мнением согласны также исследователи Г. Ф. Турчанинов, М. А. Хабичев, В. А. Кузнецов³ и многие другие. Но необходимо иметь в виду, что под аланами одни авторы понимают предков ираноязычных осетин, другие — предков тюркоязычных балкар и карачаевцев.

Другой карачаевский ученый, С. Я. Байчоров, в 1970-х годах выдвинул совсем иную точку зрения. По его мнению, памятники эти принадлежали не аланам (под аланами он понимает только ираноязычных осетин), а северокавказским протоболгарам, то есть предкам нынешних балкар и карачаевцев. Основанием для такого вывода он считает наличие в составе наскальных писаниц рунических знаков и букв уйгурского письма, поскольку эти письменности были известны тюркам Центральной Азии и Сибири. Чтобы подтвердить свою гипотезу, он осуществил ряд дешифровок наскальных писаниц и обнаружил, что и руны, и буквы уйгурского письма при умелом их чтении образуют тюркские слова, относящиеся к древнему протоболгарскому языку. Собрав все копии наскальных писаниц и расшифровав их своим особым методом, Байчоров получил целую серию предполагаемых прото- болгарских текстов и в 1977 году защитил по ним кандидатскую диссертацию⁴, а затем в последующие годы осуществил целый ряд публикаций, популяризирующих свое открытие, в

² Минаева Т. М. К истории алан верховья Кубани по археологическим данным. Ставрополь, 1971, с. 227.

³ Кузнецов В. А. Аланская культура Центрального Кавказа и ее локальные варианты в X—XIII вв. — Советская археология, 1973, № 2, с. 64,68.

⁴ Байчоров С. Я. Северокавказский ареал древнетюркской руни

ческой письменности (автореферат кандидатской диссертации). М., 1977. я

53

1989 году выпустил и обобщающую монографию⁵. В этих публикациях он выдвинул два основных тезиса. Первый его тезис состоит в том, что язык приэльбрусских рунических памятников — это тюркский язык северокавказских протоболгар, или, иначе говоря, язык предков нынешних балкар и карачаевцев. В своей монографии, включающей анализ рунических памятников не только северокавказского ареала, но и дунайского и волго-донского ареалов, он делает вывод о том, что «рунические надписи дунайского, волго-донского и северокавказского регионов — это памятники булгарских диалектов... »^б. Второй его тезис состоит в том, что язык этих протоболгар был ротацирующим, похожим на языки волжских булгар и дунайских протоболгар, следовательно, и чувашей. «Анализ языка рунических памятников Приэльбрусья показал,—пишет он,—что по своим графо-фонетическим особенностям он — протоболгарский, имеющий дь-и дж-диалекты, которым характерен ротацизм. Первый из них известен как дунайскоболгарский, второй — как волжскобулгарский»⁷. Его методика исследования такова: полностью поверив теории чувашеязычности протоболгар, он начинает целенаправленно искать нужные ему признаки и обязательно находит.

Эти выводы Байчорова явились такой же неожиданной сенсацией, какой были в прошлом столетии публикации Н. И. Ильминского по части волжскобулгарского языка и А. А. Куника в отношении хагано-болгарского языка дунайских протоболгар. И в том, и в другом случае отстаивалась одна и та же идея, что древний протоболгарский язык,— будь он на Дунае, в Поволжье или же на Северном Кавказе,— везде характеризовался одними и теми же особенностями чувашского типа р-языка.

Поскольку идея эта выглядит вполне логичной и на пер-

⁵ Байчоров С. Я. О протоболгарских географических названиях в верховьях Кубани,— В кн.: Вопросы взаимовлияния и взаимообогащения языков. Черкесск, 1978; Он же. Диалекты протоболгарского языка по данным северокавказскйх рунических памятников —В кн.: Лингвистическая география и проблемы истории языка. Часть И. Нальчик, 1981; Он же. Протобол- гарские рунические памятники Балкарии в их диалектном членении. —^:В кн.: IX-я конференция по диалектологии тюркских языков. Тезисы, доклады и сообщения. Уфа, 1982; Он же. Протоболгарские эпиграфические памятники наскальных могильников кубано-терского междуречья. — В кн.: Проблемы историко-сравнительного изучения языков народов Карачаево-Черкесии. Черкесск, 1983;'Он же. Древнетюркские рунические памятники Европы. Ставрополь, 1989.

« Байчоров С. Я. 1989, с. 282.

⁷ Байчоров С. Я. 1977, с. 19-23.

54

вьш взгляд кажется достаточно обоснованной, работы Байчог рова тоже, как и работы Кунике и Ильминского в прошлом веке, нашли себе немало горячих сторонников. Например, положительно отозвались о них археологи В. Б. Ковалевская⁸, X- X. Биджиев и М. П. Абрамова⁹ и особенно восторженно восприняли их ашмаринисты, обрадованные тем, что найдено новое подтверждение отстаиваемой ими булгаро-чувашской концепции. Например, заслуженный деятель науки Чувашской АССР В. Д. Димитриев не без восторга писал: «Байчоро- вым выявлены и исследованы памятники северокавказской болгарской рунической письменности с характерным для их языка ротацизмом»¹⁰. В унисон с ним восторгались и некоторые казанские ученые. В частности, Д. Г. Мухаметшин и Ф.

С. Хакимзянов писали: «Стало быть протоболгары (Приэль- брусья. — Я. Ю.), исходя из природных условий, в честь погребенных сооружали поминальные дома и составляли надписи» на древнеболгарском языке, имея при этом в виду то, что, по их мнению, древнеболгарский язык характеризовался чувашскими особенностями¹¹.

Но тексты, вычитанные Байчоровым в рунических письменах, весьма сомнительны и существуют скорее всего в воображении их чтеца, нежели в реальности. Те же рунические знаки, при чтении их другими авторами, часто не образуют тех тюркизмов, которые вычитаны Байчоровым. Дело в том, что тюркское руническое письмо и само по себе весьма несовершенно: в нем одни и те же руны зачастую обозначают по нескольку фонем. Например, руна в виде вертикальной палочки с крючком на конце (I⁴) обозначает одновременно семь различных фонем: «е», «э», «и», «ы», «л», «п», «пь». Поэтому в рунических письменах одна и та же фонема может обозначаться разными рунами, что позволяет одну и ту же запись читать по-разному. С. Я. Байчоров к тому же не придерживается общепринятых правил чтения — он читает руны произвольно, по своей собственной системе, которую никак не назовешь научной. Заранее поставив перед собой задачу обнару

⁸ Ковалевская В. Б. Северокавказские древности. — В кн.: Археология СССР. T. I. М., 1981.

⁹ Абрамова М. П. К вопросу об аланской культуре. — Советская археология, 1978, №1.

¹⁰ Димитриев В. Д. О последних этапах этногенеза чувашей. — В кн.: Болгары и чуваши. Чебоксары, 1984, с. 29.

¹¹ Мухаметшин Д. Г., Хакимзянов Ф. С. Эпиграфические памятники города Булгара. Казань, 1987, с. 15.

55

жить в писаницах чувашеподобные тюркизмы, он на разных этапах работы с текстом постепенно трансформирует его в нужном направлении и в конечном итоге получает то, что ему требовалось. Уже на стадии копирования и снятия эстампа- жей с наскальных писаниц постепенно «корректирует» их под видом восстановления стертых мест и дорисовки недописан- ных штрихов. Затем во втором этапе работы, выделяя из общей кучи писаниц рунические знаки, к последним причисляет не только действительные руны, но и надуманные им самим псевдоруны, которые, по его мнению, могли существовать в протоболгарской письменности. Например, часто встречающееся в наскальных писаницах изображение лестницы И, он читает как букву «д» или «дь», хотя в тюркском руническом алфавите такой руны не существует. Затем на стадии чтения рун тоже допускает произвольные действия, читая их то справа налево, то слева направо, то сверху вниз, то снизу вверх, то находя одну руну внутри другой и т. д. — лишь бы это привело к образованию нужного тюркизма. А если в данной куче писаниц не находит нужных рунических знаков, то находит там же буквы уйгурского письма и тоже прочтет их по- протоболгарски. Если в какой-то куче писаниц имеются лишние руны, которым нет соответствий в тюркских языках, то отождествляет их с созвучными словами из других языков, в частности из венгерского или чувашского, и тоже объявляет их «протоболгарскими», как это сделал, например, с писаницей «Гнакызы 12», где «обнаружил» слово «изден» («бог»), якобы заимствованное из венгерского «иштен» («бог») ¹².

Такие же вольности допускает и при огласовке консонантных рун. Там, где обычная огласовка не образует нужного слова, он тут же находит иную огласовку, образующую таковое. Например, обнаружив среди писаниц Хасаутского ущелья два рядом стоящих по-вертикали графити 1х, 1$, Байчоров читает их как буквы «дь» и «гъ». Затем, огласовав их через «о», получает слово «дь (о) гъ», которого по аналогии с древнетюркским joq «кончина, погребение», истолковывает как «поминание»¹³, хотя эти же руны можно было расшифровать и по-другому, например, огласовав через «а», читать как д (а) гъ (гора), или огласовав через два «а», читать как (а) дъ (а) гъ (нога), или огласовав через «а», «ы», «э», читать как « (а) д (ы) г (э)», тоесть как этноним северокавказских ады

¹² Байчоров С. Я. 1983, с. 117.

¹³ Байчоров С. Я. 1983, с. 109.

56

гейцев и т. д. В другом случае, обнаружив в писаницах «Гна- казы 2» три рядом стоящие графити Й, N, X, читает их как «д», «г», «з» и, огласовав через «о», «ы», образует слово «д (о) г (ы) з», которого по аналогии с предыдущим «дь (о) гъ» называет тоже «поминание»¹⁴, хотя те же руны при иной огласовке можно было прочитать и как «д (и) г (е) з» («ровный, гладкий»), и как «д (ы) г (ы) з» («тугой»).

Если же и при огласовке не получаются желаемые тюркизмы, то Байчоров переосмысливает их уже при семантиза- ции, присваивая им требуемые смысловые значения. Например, при чтении одной из писаниц у него получилось непонятное слово «менчур», которому не нашлось соответствий ни в одном из тюркских языков. Тогда он делит это непонятное слово на два слога — на «мен» и «чур» — и приписывает каждому слогу отдельную семантику: «мен» толкует как тюркское слово «тысяча», а «чур» — как «волжскобулгарское» «сто» (по аналогии с чувашским «сьер» («сто»), А то, что в тюркских языках нет слова «чур» со значением «сто», а в чувашском нет слова «мен» со значением «тысяча», его нисколько не смущает — лишь бы эти два слова, взятые вместе, приспособить для обозначения даты «тысяча сотый (год) « (разумеется, со дня рождения Иисуса Христа), которой он хочет датировать данный наскальный памятник. Притом делает это совершенно неуместно, без учета истории христианских календарей, ибо в тысяча сотых годах не только языческие протоболгары Приэльбрусья, но и сами христиане на Востоке еще не вели счет годам со дня рождения Христа, а пользовались древнебиблейским календарем, ведущим счет годам со дня сотворения мира, как это мы находим в византийских хрониках и русских летописях раннего периода.

Такие искусственно надуманные слова в предложениях обычно не согласуются между собой и остаются бессвязными наборами слов, как, например, в тексте писаницы «Гнакызы 12», где мы читаем: « (А) лб (э) р (э) рдмлгъ (и) зден ос й (а) (а) джа» («Богатырь муж мужество бог ос (етин) ай отец»). Чтобы придать таким наборам слов какой-то определенный смысл, Байчоров обычно придумывает им смысл уже при переводе на русский язык и тем самым доводит, что называется до нужной кондиции. Например, в одной из пространных писаниц Приэльбрусья он вычитал 7 совершенно бессвязных слов: «Джгутур учемэ менчур элинче ур бити эшген». Лю

¹⁴ Байчоров С. Я. 1983, с. 109.

57

бой переводчик без предвзятых мнений перевел бы их на русский язык примерно такими словами: «Джгутур втроем с Менчур и Элинче сделали пещерку и надпись», так как «бити» можно переводить как «надпись», «ур» — как «ров» или «пещера», «эшген» — глагол «сделал», «учемэ» — «втроем» (собирательно-разделительное числительное от «уч» — («три»), а малопонятные слова «Джгутур», «Менчур», «Элинче» можно истолковать как личные имена. Но Байчоров переводит их с совершенно иной семантикой: «В третьем (месяце года) горного козла, в тысяча сто пятидесятом, выбитой надписью воздам хвалу». Как видим, весь текст русского перевода здесь придуман заново, ибо в числе семи слов переводимого оригинала не было ни «года горного козла», ни «третьего месяца», ни «выбитой надписи», ни «воздам хвалу»; не было в них и фразы «тысяча сотый (год) «— она образована, как мы уже отметили выше, от слова «Менчур» путем его расщепления на два самостоятельных слога.

Вот так, с начала и до конца, на всех этапах расшифровки писаниц Байчоров неизменно трансформирует их по своему усмотрению и в конечном итоге выдает «протоболгарские тексты». При таком методе расшифровки те же самые рунические знаки можно прочитать не только на протоболгар- ском, но и на любом другом языке мира.

По убеждению самого Байчорова, как и его последователей, все представленные в его публикациях тексты являются, бесспорно, протоболгарскими, о чем, по его мнению, свидетельствует несомненное сходство их языка с «языками волжских булгар и дунайских протоболгар».

Но если даже предположить, что расшифрованные им тексты действительно являются протоболгарскими, и что имеющиеся в них шероховатости обусловлены лишь несовершенством самой рунической письменности, то и тогда нет оснований утверждать, что приэльбрусский протоболгарский язык был ротацирующим. Чтобы доказать его ротацирующий характер, Байчоров и его последователи обычно стремятся отождествлять его с «волжскобулгарским» p-языком, вместо того, чтобы отождествлять с подлинным булгарским з-языком. Отсюда исходит целый ряд необоснованных сопоставлений и ошибочных выводов, направленных на доказательство родства этих двух языков.

Например, ссылаются на сходство приэльбрусского про- тоболгарского языка с волжскобулгарским по признаку нали-

58

чйя в них двух аналогичных диалектов: в волжскобулгарском языке дж -и т-диалектов, а в приэльбрусском протоболгар- ском языке дж -и дъ-диалектов. «Анализ языка рунических памятников Приэльбрусья показал,— пишет Байчоров,—что по своим графо-фонетическим особенностям он — протоболгарский, имеющий дъ- и дж-диалекты, которым характерен ротацизм»¹⁵. Однако, утверждая это, Байчоров не учитывает, что волжскобулгарский язык с его дж- и т-диалектами присущ лишь эпиграфике 2-го стиля и был отнюдь не булгарским, а чувашским (месельменским) языком. Что же касается собственно булгарского языка, представленного в Текстах эпиграфики 1-го стиля, то он, наоборот, был зетацирующим и вовсе не имел дж- и т-диалектов. Поэтому наличие указанных диалектов в языке рунических памятников не может служить доказательством ни его сходства с подлинным булгарским языком, ни наличия в нем ротацизма.

Другим таким же косвенным доказательством ротацизма протоболгарского языка считают его сходство с волжскобулгарским по признаку употребления в них одинаковой грамматической формы порядковых числительных на -ом, -ем. В связи с тем, что в p-языке булгарской эпиграфики 2-го стиля порядковые числительные имели чувашского типа аффикс -ом,-ем (berem «первый», ikem «второй», iicem «третий» и т. д.), Байчоров провозгласил, что он нашел такую же форму числительных и в языке рунических памятников, в частности, в слове «учемэ» из приведенного выше бессвязного предложения «Джгутур учемэ менчур элинче ур бити эшген», где оно якобы имеет смысловое значение «третий». Но что это не так, свидетельствует имеющееся в том же предложении второе порядковое числительное «елинче» («пятидесятый»), которое оканчивается не на -ом,-ем, а имеет общетюркский формант порядковых числительных -нче. По словам Байчо- рова выходит, что в одном и том же предложении представлены два порядковых числительных, написанные на двух языках: «элинче» («пятидесятый») на тюркском языке с окончанием -нче, и «учемэ» («третий») на месельменском p-языке е окончанием -ем. Разумеется, в реальности такого разноязычия внутри предложения не могло быть. Если «елинче» действительно является тюркским порядковым числительным, то «учемэ» не может быть таковым. Скорее всего «учемэ»—,q:

¹⁵ Байчоров С. Я, Северокавказский ареал древнетюркской письменности (кандидатская диссертация). М., 1977. ₍

59

это собирательно-разделительное числительное «уч» («три»), соответствующее числительным из тюркских детских считалок: берэм-берэм, икэм-икэм, очэм-очэм... и т. д. Следовательно, расшифрованное Байчоровым «учемэ»—это вовсе не порядковое числительное -— оно не имеет ничего общего с месельменскими числительными berem, ikem, iicem и др. и поэтому не может ни прямо, ни косвенно свидетельствовать о ротацизме протоболгарского языка.

Третьим таким же косвенным доказательством ротацизма приэльбрусского языка считают слово «белег», «белюх» («знак, памятник»), вычитанное Байчоровым в наскальных писаницах и отождествляемое с волжскобулгарским baluk «знак, памятник». Полагают, что это слово было присуще только p-языкам и поэтому свидетельствует о ротацизме приэльбрусского языка тоже. Но такое мнение является ошибочным, ибо «белюк~белюг» — это общетюркское слово, образованное от древнетюркской глагольной основы bel «знать», и присуще всем тюркским языкам без исключения. В Волжской Булгарии оно одинаково часто употреблялось в эпитафиях как 1-го, так и 2-го стиля. Поэтому наличие его в приэль- брусском языке тоже не может свидетельствовать о его ротацизме.

И, наконец, прямым и непосредственным доказательством ротацизма приэльбрусского языка считают обнаруженное в нем слово «чур» («сто»), якобы употреблявшееся вместо общетюркской зетацирующей формы «йез» («сто»). В приведенных выше материалах Байчорова это слово встречается лишь один раз и притом в том же самом бессвязном предложении «Джгутур учемэ менчур элинче ур бити эшген», которое уже приводилось выше. Слово «чур» здесь образовано искусственно от непонятной лексемы «менчур» путем ее расщепления на два слога («мен» Ч- «чур») и последующей произвольной семантизации. Поэтому аргументировать этим надуманным словом наличие ротацизма в протоболгарском языке было бы несерьезно, тем более что других подобных примеров в лексическом материале Байчорова не обнаружено.

Таким образом, если даже предположить, что язык рунических памятников Приэльбрусья и в самом деле был протоболгарским, то все-равно в лексических материалах Байчорова не имеется ничего такого, что бы достоверно свидетельствовало о ротацирующем характере этого языка. Нужно полагать, что подлинно протоболгарский язык Северного Кав-

60

каза был таким же зетацирующим, какими являются и его нынешние преемники — балкарский и карачаевский языки, а также язык казанских татар, являющийся преемником волжскобулгарского, ибо все они относятся к одной общей группе тюркских з-языков.

61