Об историзме в изучении истории чувашского народа

Под историзмом принято понимать философию и методологию исторической науки. В настоящей статье предпринята попытка дать общую характеристику философии и методологии чувашской исторической науки.

Рождение и становление чувашского историзма происходило в 10—20-х гг. XX в. Именно к этому времени относятся первые попытки научного систематического обобщающего изложения истории чувашского народа. Основоположником чувашского философско-исторического миропонимания можно считать Г. И. Комиссарова (Вантера), который в 1917—1918 гг. написал и в 1921 г. опубликовал в Казани книгу «Чӑваш халӑхӗн историйӗ» (История чувашского народа), где охарактеризовал болгарский и золотоордынский периоды истории чувашей.

Возникновение чувашской разновидности историзма связано и с юмановским вариантом исторического мировосприятия. Д. П. Петров (Юман) в своих трудах «Чувашский народ в борьбе за национальное освобождение» (Казань, 1921), «Чувашия. Историко-политический и социально- экономический очерк» (М.; Л., 1926) на основе архивных и опубликованных документов дает общее, но в целом верное осмысление философского хода чувашской истории. Однако едва перешагнувший двадцатилетний рубеж, но уже знаток «идейного климата» в Чувашии, историк-марксист И. Д. Кузнецов усмотрел в этих работах изложение «националистической концепции» истории Чувашии. Справедливости ради отметим, что и в предисловии коллегии чувашского отделения Госиздата к брошюре «Чувашский народ в борьбе за национальное освобождение» подчеркивалось, что ее автор — «не марксист и принадлежит к старому поколению чувашских революционеров 1905 г., исповедовавших принципы национализма и полных веры в спасительность демократии».

К числу реформаторов чувашского философско-исторического мироощущения относится и М. П. Петров (Тинехпи), который в 1928 г. издает в Чебоксарах оригинальную монографию «Чӑваш историйӗ ҫинчен. Кӗскен каласа кӑтартни. Малтанхи пайӗ. Тӗп историйӗн йӗрӗсем» (Краткие очерки из чувашской истории. Ч. 1. Следы древнейшей истории). В своем исследовании Михаил Петрович впервые сформулировал и попытался решить широкий круг вопросов по древней истории чувашского народа, составляющих и поныне существенное содержание исторической науки. На наш взгляд, это одна из лучших работ в местной историографии, сумевшая выйти на философско-историческое осмысление процесса исторического развития

71

чувашей. Не случайно ярый идеолог марксизма И. Д. Кузнецов нанес главный удар по книге Тинехпи: он увидел в нем талант, не простого историка- фактографа, а историка-философа, немарксиста.

В 1929 г. студент Института красной профессуры И. Д. Кузнецов пишет разгромную статью «Против националистической концепции чувашской истории», где на М. П. Петрова (Тинехпи), доцента Г. И. Комиссарова (Вантера), Д. П. Петрова (Юмана), А. П. Прокопьева (Милли), АД. Краснова, профессора В. Ф. Смолина навешивает ярлык «националистов, воспринявших в качестве методологии исследования субъективную социологию a la Михайловский — Кареев»¹.

Методологические приемы исследования — дело самое основное и наиболее трудное, поэтому здесь крайне важно пояснить, что Огюст Конт, пустивший в обращение термин «социология», и его ближайшие последователи — французские позитивисты XIX в., рассматривали социологию как «научную историю» либо как «философию истории». Во Франции отождествление социологии и научной истории было почти всеми принято. Фюстель де Куланж говорил: «Настоящая социология — это история»; А. Берр утверждал: «Высшая цель истории — стать социологией прошлого»; англичанин Ренсимен даже заявил: «Между историей и социологией нет существенной разницы»². Когда же к концу XIX в. по примеру Франции в ряде других европейских стран возникли научные социологические общества, выросло число социологов, размеры их научной продукции и их влияние (в России в это время можно назвать Н. К. Михайловского, П. Б. Струве, Е. В. Де Роберти, М. М. Ковалевского, Н. И. Кареева), то В. И. Ленин в борьбе против социально-экономических и исторических взглядов этих русских социологов заявил, что подлинным создателем научной социологии был вовсе не Конт, а Маркс³.

Характерно, что единственный профессиональный историк позитивистского направления среди названных русских социологов — Н. И. Кареев — получил у Ленина краткую, но явно отрицательную и даже пренебрежительную оценку: «... г. Михайловский, вероятно, узнает о материалистических исследованиях Маркса только тогда, когда они ... будут указаны в какой-нибудь историософической работе какого-нибудь Кареева...»⁴. Ленин, по-видимому, был знаком с трудами этого противника исторического материализма: Кареев еще в 1883—1889 гг. издал свою трехтомную работу по философии истории (тт. 1—2) и социологии (т. З) — последний под названием «Сущность исторического процесса в истории» (2-е изд. СПб., 1914). В третьем томе признается подлинно научным субъективный метод в социологии, ставший предметом ленинской (а затем и кузнецовской) критики.

Обвиняя Петрова-Тинехпи и его единомышленников в «плохом подражании русским буржуазным историкам», И. Д. Кузнецов, постоянно апеллируя к Марксу и Ленину, оказался самым реакционным представителем марксистского историзма в Чувашии, задушившим либеральное развитие чувашской исторической мысли 1920-х гг., которая шла за лучшими образцами русской и западной историко-философской мысли. Радикальный

72

историзм И. Д. Кузнецова, наиболее ярко представленный в статье «Против национа-листической концепции чувашской истории», отличался реакционным (грубым, проработочным, ниспровергающим) характером. Его работы оказали наибольшее влияние не столько на теоретическую мысль, сколько на широкие круги населения. И. Д. Кузнецов возглавил лагерь историков, считавших себя марксистами, основал в Чувашии марксистскую школу. В свете нынешнего нового исторического мышления работы Кузнецова, специально посвященные критике немарксистской историографии, совершенно себя изжили. К сожалению, в течение длительного времени мы дружно клеймили работы Д. П. Петрова (Юмана), М. П. Петрова (Тинехпи) и других, занесенных И. Д. Кузнецовым в «антиленинские» блоки, группировки и течения.

При написании своей книги Тинехпи опирался в том числе на учебник исторического метода — «Введение в изучение истории» — профессоров Сорбонны Шарля Ланглуа (1863—1929) и Шарли Сеньобоса (1854—1942). Эта небольшая по объему книга, выдержавшая ряд изданий в оригинале и переводах, в том числе на русский язык (СПб., 1899), через 60 лет после ее выхода в свет была названа «библией позитивистского историзма»; долгое время она была настольной книгой каждого историка. Любопытно, что Ш. Сеньобос характеризует исторический материализм как «метафизику» и притом «необычайно опасную» и потому требующую неустанной борьбы с нею⁵.

Тут необходимо признать, что в предисловии книги Тинехпи Совет Общества изучения Чувашского края отметил, что автор «старается, не уклоняясь, придерживаться исторического материализма», т. е. истории и философии Маркса и Энгельса. Ссылка на принципы материалистического историзма больше дань моде, чем истина. Не зря же Кузнецов заявил, что методология Тинехпи «ничего общего с марксизмом-ленинизмом не имеет, несмотря на неоднократные кивки автора по адресу Маркса и Ленина»⁶. Если для первого автора основные ориентиры задаются моральными и психологическими понятиями и схемами поведения, то для второго — социально-экономическими категориями, понятиями социальных классов, групп и их взаимодействием. Безусловно, влияние позитивизма на Тинехпи было несравненно более глубоким и мощным, чем влияние исторического материализма.

«До тех пор пока историк, — пишет И. Д. Кузнецов, — чувашский ли он, или русский, это безразлично, — не освободится от этих тенет (национальных. — Е. П.), он никогда не даст научной истории, он будет творить лишь легенды»⁷. Вот так национальное подменялось классовым, выхолащивалась национальная история, дух, характер, менталитет. Отвергнув национальную концепцию чувашской истории, Кузнецов предлагает свою схему развития чувашской нации (по сути дела — античувашскую), исходя из классовых позиций. Естественно, в ней не нашлось места для крупных вех и даже целых полос в истории чувашского народа. «В самом деле, — замечает Кузнецов о Тинехпи, — человек на протяжении всей истории пишет о чувашском народе, о чувашской нации, а определяется-то она, оказывается, «по духу»! Это уже слишком!» — восклицает ярый марксист,

73

на дух не переносящий души нации. Где уж тут место для крупнейшего историографа нашего времени Б. Кроче с его высказыванием: «наша история — есть история нашего духа...»? Французский философ Р. Арон неоднократно подчеркивал, что «история есть всегда история духа, даже если она является историей производительных сил»⁸. Подобно водителю душ, Меркурию, идея воистину является водителем народов и мира, и именно дух, его разумная и необходимая воля, руководил и руководит ходом мировых событий.

Каждая историческая эпоха культивировала доминирующую идею, питающую духовную жизнь, — античную Красоту, христианского Бога, ренессансную Природу, энциклопедический Разум, утопическое Равенство, апокалиптическое Неверие. Великие немецкие историки Моммзен и Трейчке руководствовались идеей национального единства; Гегель — разумным действительным; чувашские историки 20-х гг. — национальным развитием, бережным сохранением чувашской самобытности.

Если до 1928—1929 гг. чувашские историки могли более или менее свободно излагать свои мысли, концепции, рассуждать-философствовать, брать себе псевдонимы (внешнее проявление индивидуальной свободы), то начиная с названных лет свободное и весьма положительное развитие чувашской исторической мысли прервалось, началась не живая, а идеологизированная, марксистская подача чувашской истории, которая, к сожалению, и сегодня ещё жива и здравствует в Чувашии. Период сравнительно мирного сосуществования историков-немарксистов со своими коллегами-марксистами завершился. С установлением диктатуры Сталина, превратившего царскую «тюрьму народов» в камеру пыток, либеральная историческая мысль в Чувашии оскудела, а вскоре и вовсе прекратила существование. Сеть учреждений и журналов обществоведческого профиля была свернута до минимума. Наиболее известные историки либо умолкли, либо попытались стать марксистами, либо были репрессированы. М. П. Петров (Тинехпи) в 1937 г. был арестован и осужден специальной тройкой НКВД на 10 лет. Не выдержав мучительных допросов, он скончался 30 июля 1938 г. в Цивильской тюрьме. Реабилитирован политически в 1956 г.⁹, но труды его подлинной реабилитации не получили до сегодняшнего времени.

Помимо прямых репрессий, в целях «перековки» и «перевоспитания» инакомыслящих, использовался и такой прием, как лишение всех средств существования. Г. И. Комиссаров, Д. П. Петров, Н. В. Никольский, К. В. Элле, А. Д. Краснов (впоследствии умер в тюрьме) вынуждены были искать работу за пределами Чувашии. Н. В. Никольскому, одному из основателей научной дисциплины «История чувашского народа», после марксистского разгрома в печати его трудов стало невозможно устроиться на работу ни в Казани, ни в Чебоксарах; высокопрофессионального ученого фактически в самом расцвете творческих сил — в 53 года — вынудили уйти на пенсию. Талантливый чувашский историк Кузьма Васильевич Элле трижды покидал Чувашию — не по своей воле: ему пришлось работать в Киргизии, Одессе, Артемовске, а умер он в белорусском городе Гомеле. Свои же, чувашские, клеветники, а также оторванность от родной республики помешали Элле защитить докторскую диссертацию¹⁰. Историки, поскольку они работали

74

не только «теоретически», за письменным столом, утрачивали профессиональную квалификацию в том случае, если теряли работу и тем самым доступ к архивам, а иногда даже к библиотекам. Так что корни современного кризиса исторического сознания в 1917 г. Без 17-го не было бы 37-го.

К сожалению, за И. Д. Кузнецовым стояла страшная сталинская тоталитарная система, которая позволяла Кузнецовым делать с незаурядно мыслящими людьми все что угодно (в 1928 г. Сталин провозгласил начало классовой войны и объявил всех ученых-немарксистов врагами революции). Поэтому участь Тинехпи и его соратников была предрешена: реакционный марксистский историзм при поддержке авторитарного государства погубил самобытную чувашскую позитивистскую историческую школу. Демократия сменилась тоталитаризмом. Антиисторизм победил историзм. Это была трагедия.

Драматизм в ходе истории идей временами столь же потрясает, как и драмы людей, их создавших и отстаивавших. Именно в конце 20-х гг. в результате научного погрома, грубого подавления политическо-полицейскими методами интеллектуальной и просто человеческой свободы закатилось солнце подлинного чувашского национального историзма, и пришло марксистское понимание историзма, догматизированное историческое мышление. Прогресс в историософии уступил место регрессу. Но при всем том каждый народ имеет тот историзм, какой заслуживает. Кузнецовы появляются именно там, где они могут появиться. Историческая необходимость в том и состоит, что возникновение тирании невозможно без глубинного и массового согласия с рабством. Еще Вольтер знал, что хорошо писать историю можно только в свободной стране: чем свободней — тем лучше.

Почти 70 лет самобытные чувашские историки 20-х гг. носили на себе ярлык «националистов», «буржуазных националистов» (видимо, намекали им на «вражеский буржуазный историзм»), «чувашских мелкобуржуазных националистов». Им, загубленным национальным самородкам, и их гонителям и душителям настала пора воздать должное. Справедливо будет впредь называть первых историками-позитивистами, представителями позитивистского историзма — прогрессивного в свое время историко-философского течения; вторых — историками-марксистами, проводившими в Чувашии линию Сталина и представлявшими воинствующий марксистский историзм.

С конца 20-х гг. началось активное и планомерное вытеснение историков старого поколения интеллигенции выходцами из низших слоев общества (историками-марксистами), т. е. проводилась целенаправленная пролетаризация гуманитарно-образованного слоя России. Процесс этот не имеет однозначной оценки, однако один из его результатов — снижение общего интеллектуального уровня людей с высшим историческим образованием — достаточно очевиден.

Система контроля за историческими умонастроениями в обществе включала в себя так называемую систему внутреннего контроля. Выражением последнего стала организация интеллигенции в творческие союзы (для историков этот процесс вылился в создание в августе 1930 г. Чувашского

75

комплексного научно-исследовательского института). Союзы и институты послужили одновременно и задаче «коллективизации» интеллектуального труда, развитию процесса отчуждения интеллектуальной собственности. Для 30-х гг. была характерна трансформация научных учреждений и вместе с тем их паралич из-за постоянно инсценируемых чрезвычайных ситуаций. В 1937 г. были репрессированы или отстранены от работы все штатные и нештатные работники Чувашского НИИ, а их труды объявлены не заслуживающими доверия или вредными¹¹. Сбор, написание и издание трудов по истории чувашского народа на русском языке (а тем более на чувашском языке) стали проявлением «национализма».

Итак, в 30-х гг. реакционный марксистский историзм победил либеральный чувашский позитивистский историзм. Далее на протяжении 60 лет господствующее положение в Чувашии занимали марксистская философия и социология, влияние которых сказывалось и в конкретной историографии; историческая идея поступила на службу правительству. Библией марксистского историзма являлись труды классиков марксизма- ленинизма. Направление чувашской исторической мысли в период социализма было до тошноты однообразно, однобоко, «ясно и непогрешимо» и, естественно, неразумно. Для этого периода характерна борьба с инакомыслием, «национализмом» (И. Д. Кузнецов всю свою жизнь и энергию посвятил травле «националистической» концепции чувашской истории), буржуазным историзмом, вытеснение истории чувашского народа историей Чувашской АССР, отказ от изучения исторической психологии, истории привилегированных сословий, национальной элиты; гипертрофированный интерес к классовой борьбе.

Историческое развитие выводилось из одного корня — хозяйственной деятельности. Марксизм преувеличивает роль экономического базиса, что равносильно недооценке роли господствующего класса как «этико-политической» силы нации. В то же время, абсолютизируя экономическую историю, советские историки обходили некоторые ее важнейшие проблемы, например, фактически не рассматривалась история торгово-промышленной буржуазии — чувашского купечества. Социалистическое экономическое истолкование истории подвергается суровой критике со стороны профессиональных историков. Увлечение историков массовыми движениями, общими социально-экономическими процессами, несколько отодвинуло самое высокое в истории — жизнь личности, мир человеческих чувств. Оценка поведения человека, т. е. вопросы этики, практически не давалась; не изучалась «история детства», динамика изменения восприятия «нормы» и выходящего за ее рамки, девиантного. История же — это нравственный мир человека, а также, и даже в первую очередь, «политика прошлого, подобно тому как сама политика есть история настоящего». Большим недостатком советских историков является то, что они практически не исследовали чувашское общество с точки зрения развития его коллективного разума, а ведь история — это прежде всего наука о развитии человеческого разума, а не только история экономики и классовой борьбы. У марксистских историков отбор фактов подчинен заранее принятой схеме, печать классовых

76

предубеждений лежит на всех выводах и обобщениях. Наука оказала на некоторых наших историков столь незначительное влияние, что они зачастую шествовали в рядах наиболее одержимых поборников марксистских воззрений.

Советские историки показали полное непонимание целого ряда исторических явлений. Достаточно сказать, что они «убедительно доказывали» добровольное вхождение чувашского народа в состав Московского царства, кризис чувашской национальной экономики в первой половине XIX в., рассматривали Великую Октябрьскую социалистическую революцию как закономерное следствие всего предшествующего капиталистического развития России и социалистического движения как в этой стране, так и в Чувашии в том числе. Показательно, что в последние десятилетия возросла лишь ученость, но не объективность историков. Исследователям, жившим в 20-е гг., этот идеал (т. е. подлинный исторический подход) представлялся в большей чистоте, чем нынешним. Сочетание величайшей учености с величайшей предвзятостью стало для нас обычным делом. Откровенно тенденциозные сочинения занимают первые места в нашей историографии.

Созданные при Сталине научные учреждения стабилизировались и бюрократизировались только в 50-е гг. Политический и идеологический контроль над историками приобрел с середины 50-х гг. иные формы, поскольку использование террористических методов прекратилось. Теперь лояльность обеспечивалась через участие в деятельности КПСС и иных общественных организаций. ЧНИИ по-прежнему оставался бюрократической организацией, не способствовавшей созданию оптимальных условий для творческой деятельности, хотя ему принадлежало первое место в разработке национальной истории. В институте существовала отработанная система поощрений и санкций, первостепенной целью которых были не трудовые достижения, а благонадежное поведение. Наблюдалось тесное взаимопроникновение политики и сословно-профессиональных интересов. Несмотря на то, что монолитный фасад советского историзма всячески выставлялся напоказ, конфликты среди ученых-гуманитариев свидетельствовали об идеологическом плюрализме. Помнится, какие трудности необходимо было преодолеть и какие баталии выдержать, чтобы «протолкнуть» через догматические препоны рукописи историка Т. Г. Григорьева, педагога Г. Н. Волкова, литературоведа А. В. Васильева (Вазана) и др. Политическое руководство, опираясь на функционеров, организовывало настоящие преследования, тяжесть которых в недавнем прошлом испытал на себе и автор этих строк за то, что попытался усомниться в «буржуазном национализме» чувашских историков 20-х гг.

В послевоенное время был сделан поворот от истории народов к истории республик. На глазах у нашей историографической учености появляется надуманная история для народного употребления, главный научно-популярный труд — «История Чувашской АССР» (1-е изд. Чебоксары, 1966—1967. В 2-х т.; 2-е изд. 1983. Т. 1), — написанный на марксистско-ленинском методологическом учении, претендовавший на

77

истину в последней инстанции и на «подлинно научное» освещение истории чувашей, совершенно не отвечающий требованиям сегодняшнего дня, нуждающийся в пересмотре теоретических положений и существенном дополнении новыми фактами. История диаспоры им почти не охватывалась. Некоторые страницы сжатой, отрывочной, официальной истории излагались тенденциозно, избирательно, что-то замалчивалось, о чем-то преподносилась полуправда (например, односторонне, только в черных красках, трактуются последствия монгольского завоевания; поддерживается завоевательная политика Московского государства против якобы агрессивного Казанского ханства; не раскрывается сложный, противоречивый характер присоединения чувашей к Московскому царству и пр.). Ряд новейших достижений русской дореволюционной, чувашской и западной историографии игнорировался. Социальным конфликтам отводится очень большое место. Однако при всей своей важности они все-таки эпизоды, моменты в историческом развитии, нельзя чуть ли не весь исторический процесс сводить только к ним. Периодизация «Истории Чувашской АССР», основанная на марксистско- ленинском учении об общественно-экономических формациях, морально и научно устарела, тем более что она исходит из общей периодизации истории СССР, плохо учитывает особенности развития чувашей. Все это отражает низкий уровень научных представлений «недавнего времени», когда историки были жертвами коммунистической веры в Неумолимые Законы Исторической Неизбежности.

Давно пора чувашской школе исторической науки проявить «искусство историописания», подлинный исторический подход к национальной истории. Исторический подход в лучшем смысле слова означает критическую объективность в отношении событий далекого и недавнего прошлого. Причем речь идет не о косметическом ремонте фасада, не об изменении и уточнении отдельных формулировок, а о коренном переломе в изложении этнической истории, о качественном обновлении методологии научного познания. Под подлинной историей мы понимаем политическую историю, историю событий. Все прочие разделы истории — история хозяйства, права, культуры, религии и т. п. — должны считаться вспомогательными дисциплинами. Для написания нового фундаментального многотомного труда по истории чувашского народа необходимо привлечь лучшие умы историков, философов, археологов, этнографов, антропологов, лингвистов, фольклористов, искусствоведов. Материал должен подаваться по проблемному или тематическому принципу и не «суконным», а живым языком (в этом плане исследования западных историков выгодно отличаются от большинства работ советских ученых). Авторы должны показать плюрализм мнений, существующих по ключевым проблемам истории Чувашии и России в отечественной и зарубежной историографии (фальшива сама попытка марксистской историографии свести все историческое многообразие к некоей одной фундаментальной идее, например классовой), поэтому так важно мыслить категориями многовариантности истории. Плюрализм мнений заставит читателя искать истину, научит самостоятельно мыслить. Следует уделить самое пристальное внимание проблеме общего и особенного в историческом

78

процессе чувашей, марийцев, мордвы, удмуртов, татар, Чувашии и России. Острее надо поставить вопросы, связанные с особенностями чувашского национального характера, ментальности и культуры, чувашских традиций, с изучением истории «бессознательного», т. е. возродить чувашскую «историю духа», идущую от историков 20-х гг. Помимо хорошей библиографии и подробной хронологии, книга должна быть снабжена добротными предметным, географическим и именным указателями.

Здесь надо прямо сказать о роли, какую сыграла марксистско-ленинская методика познания истории в ослеплении наших историков. Возможно, некоторые историки попытаются ныне оправдать себя тем, что методика (в частности марксистский принцип историзма) не несет ответственности за идеологию: они, мол, послушно следовали за постулатами официальной науки и лишь старались их доступно претворить в жизнь в своих работах. Нельзя с этим согласиться, ибо во все времена от позиции самого историка тоже многое зависело.

Нет, не соблюла невинности наша историческая наука и тем более методика познания осознанного прошлого. С каким рвением некоторые историки, считавшиеся в республике передовыми, старались наполнить котел знаний до самых краев сомнительными истинами. Постоянно раздавались призывы: «изучать законы», «больше внимания формированию мировоззрения», «вести контрпропаганду» и т. п. В конечном счете многие исторические работы, особенно относившиеся к современной истории, сводились к овечьему блеянию, как в притче Дж. Оруэла «Ферма животных»: «Выучив это наизусть, овцы очень полюбили его. Лежа на лугу, они часто начинали блеять хором: «Четыре — хорошо, два — плохо...». Так получалось зачастую и в наших исторических исследованиях: «У нас — хорошо, а у них — плохо».

Долгое время автор этих строк утешал себя мыслью, что феодализм — очень далекая эпоха, а потому здесь можно писать работы, избавленные от каиновой печати всеобщего долдонства. Увы, под бдительным оком корифеев чувашской исторической науки приходилось постоянно винить во всех бедах феодально-крепостнический способ производства, царизм, помещиков, священников и т. д. и т. п. Сейчас пришла пора «раскрепостить» феодальную историю И. Д. Кузнецова и В. Д. Димитриева. Прежде чем говорить о фальсификаторстве немарксистских авторов, следовало бы разобраться с собственным фальсификаторством.

Среди многочисленных методологических слабостей марксистского историзма особо следует выделить монизм его философских основ, фактологизм, признание закономерности исторического движения, выбрасывание из истории таких важнейших факторов, как воля, свобода, случайность, идеи и представления людей; занижение исторической роли отдельных личностей, обращения их в каких-то безжизненных призраков. История человеческая — это история не бездушных камней, а «живых людей», наделенных эмоциями, волей, разумом...

В области истории чувашская наука заявила себя чрезвычайным фактологизмом и доведенной до крайности дробностью тематики. Фактографизм, измельчение тематики можно приписать влиянию советской

79

системы (в основном разрешалось писать не монографии, а научные статьи, причем объем их не должен был превышать 1,0 а. л.). Это явление непосредственно вытекало также из провинциализма чувашской общественно-политической жизни, узости и замкнутости местных интересов. Лишь в период перестройки ученые С. Р. Малютин, А. К. Салмин и др. стали выступать против «микрологии», т. е. загромождения исторической литературы массой мелких и мельчайших тем.

Все чувашские историки советского периода давали в своих трудах не философское осмысление исторического процесса, а теорию исторического познания в духе диалектико-материалистического историзма. В университетском преподавании и в стандартных учебниках по методологии и философии истории о «буржуазном» историзме говорилось редко и скупо. Кстати, вопрос о приобщении к зарубежной исторической литературе чувашских студентов до сих пор не решен. Необходимо на исторических отделениях ЧГУ и педуниверситета ввести курс немарксистской историографии истории России и Чувашии.

Относительно положительными чертами марксистского историзма являются: а) признание причинно-следственных связей; б) генетический принцип исследования исторических фактов и явлений; в) обращение к «биографии массы»; г) внимание к экономическим фактам.

В чувашской историографии XX в. отношение к диалектико-материалистическому историзму прошло различные стадии — от игнорирования, полупризнания до восхваления, а в период перестройки (особенно после 1991 г.) до полного отбрасывания марксизма. Но марксистская традиция в Чувашии не прервалась и даже не перешла на нелегальное существование. Надо думать, что тут сказывается устойчивость идеологического менталитета. Слишком долго действовала установка на марксистский историзм. В то же время сейчас немало поклонников и заблуждавшихся сторонников Маркса превратились в последовательных противников материалистического историзма. Некоторые историки отказались от таких понятий, как классовые различия и классовая борьба («подлинный источник поступательного движения в обществе», как говорили недавно). Их место заняли иные категории и формулы: «тенденции отчуждения», «конформизм», «патриотизм», классы превратились в страты (слои). Психологическая мотивация событий получила преимущественное значение, что выразилось в изменении общего угла зрения и переносе центра тяжести исторических исследований на изучение поведения чувашей, их сознания, этики, морали; на анализ истории чувашского купечества вместо марксистских «сумасбродных» мечтаний об экономическом равноправии. Даже понятие «добровольное вхождение чувашей в состав России» сменилось на формулировку «мирное вхождение чувашского народа в состав России», «объективно-вынужденное вхождение», определение «буржуазно-националистические» взгляды заменено на «национально-демократические» взгляды¹². Все это свидетельствует о переосмыслении чувашскими историками предмета своей науки. Несомненно плодотворным, в частности, является обращение к систематическому изучению исторической демографии,

80

истории умонастроений, истории повседневной жизни. В научный оборот вводятся неизвестные ранее документы и факты, воскрешаются забытые имена. Однако новое представление еще не сложилось в целостную концепцию национальной истории.

Сегодня кризис марксистско-ленинского историзма налицо. Советский историзм — это проявление кризиса историзма, сейчас идет возрождение подлинной философии истории. Единственным выходом из кризиса философско-исторической мысли, жестоко опровергнутой развитием самой чувашской истории, является отказ от марксистской философии истории как отжившей свой век (разумеется, с сохранением всего положительного, что в ней было наработано). С претензией марксистского историзма быть единственно научным пора покончить.

Антимарксизм самих чувашских историков (без столичных коллег) проявляет себя пока еще слабо; мало выходит книг и статей, направленных против ошибок марксистско-ленинского историзма. Но на передовых чувашских историков с философским уклоном западный историзм оказывает все возрастающее влияние. Они освобождаются из тисков комментаторства и догматизма. Передовые историки отвергают марксистские идеи — диктатуры пролетариата, классовой борьбы, творческой роли народных масс в истории, ликвидацию капитализма революционным путем, детерминизм, закономерность развития общества и возможность предвидения общего направления исторического процесса.

«Перестройка» произвела «переворот» в чувашской исторической науке. До сего времени исторические произведения, проникнутые марксистским историзмом, не были в состоянии отображать реальную действительность. Сегодняшний историзм чувашских историков во многом возник и развивается как антитеза советскому историзму. Современный демократический историзм выступает как духовная контрсила, направленная против догматических, идеологических и исторических конструкций материалистической историософии, вызвавших ее застой.

Современный историзм переживает, с одной стороны, кризис, ибо прогрессивная часть общества отрекается от марксистского историзма, не выносит историю старого (социалистического) типа, требует истории нового типа, живой и увлекательной, а с другой стороны, проявляется интерес к древней истории чувашского народа. В современной Чувашии, как и в 1920-е гг., проявился такой культурный феномен, который можно назвать «бумом этногенеза». Все бросились изучать предысторию появления чувашей на свет. Чем дальше в историю — тем лучше. И где обрывается чувашская «историческая память»? Разумеется, строго исповедуется плюралистический подход к прошлому народа, усиленно преодолевается «узкий» взгляд «марксистской школы» на этническую историю. Правда, в чем мы, к сожалению, преуспели, так это в размножении непрофессиональных текстов. За рубежом они публикуются в особых околонаучных изданиях, которых избегают серьезные ученые. Надеюсь, наша образованная публика отличает профессиональные и ответственные исследования от любительских историософем «непризнанных гениев». Последние и раньше осаждали

81

научные учреждения и забрасывали жалобами «вышестоящие инстанции». В целом, самое отдаленное прошлое чувашского народа требует более пристального внимания «чистых историков».

Отдельные представители современного чувашского историзма признают субстанцию, образующую сущность конкретно-исторических процессов. Они считают, что некий «дух» наполняет жизнью все формы исторической действительности, побуждая главным образом явления культуры к дальнейшему развитию. Чувашский этнограф А. К. Салмин не единожды повторяет, что история неотделима от сферы религии, история может быть понята во взаимосвязи с теологией, в свете опыта предшествующих религиозных образов, обычаев, обрядов. Выступая против материалистического «прочтения истории», он считает, что исторический подход возможен лишь на иррационалистической почве мистического по преимуществу «переживания священного», вживания историка в «религиозный опыт». Конечно, каждый историк по-своему дает характеристику истории: через религию, философско-этические учения, культуру и сопричастные с ними духовные сферы.

Сейчас чувашская историческая наука переходит от исторического к антиисторическому образу мыслей. Все доступное историческому познанию имеет для разных людей различный смысл — и понятие философии истории, и отдельные события всемирной истории; иначе говоря, историческая истина есть понятие чисто субъективное, ибо если для каждого история имеет свой смысл, то она в общем лишена объективного смысла.

Наблюдается рост исторического пессимизма, скептицизма в отношении возможности установить в истории подлинную истину о событиях далекого и даже близкого прошлого, сомнения в ценности исторического знания для жизни, падение престижа чувашской исторической науки, т. е. рост антиисторизма. Недоверие к возможностям исторического познания порождается разным пониманием фактов в разных исторических схемах. Если для 1920-х гг. в целом был характерен неизменно высокий социальный статус чувашской историографии, то в наши дни ее положение оказалось гораздо менее устойчивым. И дело здесь не только в кризисе теоретико-методологических основ исторической науки. Место, традиционно принадлежавшее истории в системе социалистического истеблишмента, стали занимать новые дисциплины — политология и социология, более эффективно выполняющие «социальный заказ» властей.

Разобщение философии и истории, отрицание научности истории, отрицание способности историка установить объективную историческую истину и даже приблизиться к ней — все это не упадочничество историзма, а наоборот, трезвый взгляд на историю.

Философия истории в Чувашии — «забытая область» знания, так что необходимо прежде доказать, что философия истории вообще здесь существует. Даже само словосочетание «философия истории» редко встретишь в работах чувашских историков, а не то чтобы какие-то их статьи или книги носили бы это название. Будто бы удел чувашской историографии — плестись в хвосте западной и столичной российской

82

философско-исторической мысли. Теоретическими проблемами чувашской исторической науки никто не занимается, о научной продукции по методологии истории, философии истории и историографии можно только мечтать. В Чувашии в принципе немало историков, но большинство их никогда не размышляло о природе исторической науки: они ограничиваются главным образом установлением и описанием фактов под шаблонные теории. Конечно, историкам советской эпохи можно сослаться на то, что вся философия истории была предопределена для них догматами Маркса—Энгельса—Ленина. Между тем XX в. произвел уже огромное число философий истории.

Положение философии истории в Чувашии катастрофическое. В вузах она не изучается, для одних профессиональных историков она больше философия, чем история, поэтому они ею не занимаются; философы же в Чувашии совершенно не интересуются историей, они отошли от нее, редко кто затрагивает философско-исторические проблемы. Вот почему надо «историзировать» чувашскую философскую мысль. Необходимо провести симпозиум на тему «История и Философия в Чувашской Республике». Хочется, чтобы дискуссии по проблемам философии истории стали регулярным явлением в среде чувашских историков. Данная статья пишется и с целью содействовать сближению историков с философами.

История у чувашских историков до недавнего времени была главным образом социально-экономической, культурной, в меньшей степени политической; в исторических трудах редко имелся отчетливо выраженный философский элемент — размышления о ходе человеческих дел, о направлении и смысле исторических событий — то, что носит название «философии истории». За годы тоталитаризма философия истории пострадала едва ли не больше, чем любая другая область культуры. Это самым серьезным образом сказалось и продолжает сказываться на уровне развития чувашской исторической науки, практически опустившейся до исторического краеведения. Можно с уверенностью сказать, что невозможно возрождение чувашского народа без восстановления и приумножения его философско-исторических ценностей. Конечно, чувашский историзм не назовешь «вершиной исторической мысли», как, например, немецкий или французский; ему еще учиться и учиться... Отрадно, что интерес к западному и американскому историзму среди чувашских ученых-обществоведов в последние годы быстро растет. К примеру, известный германский исследователь, профессор Кёльнского университета Андреас Каппелер является крупным авторитетом для чувашских историков.

Сегодня, в условиях свободного творчества, чувашские историки не вправе отдаваться полностью своим узко специальным изысканиям: необходимы и философско-исторические обобщения, воздействующие на общественное настроение, разумеется, и в определенном национальном духе.

У чувашских историков и по сей день нет своего журнала философско-

83

исторической и методологической мысли, отсутствует практика организации симпозиумов по теоретическим вопросам истории, нет книжной продукции по тем же вопросам; нет процесса «перекачки мозгов», т. е. высококвалифицированных специалистов из других регионов России. Чувашия была и во многом и сейчас остается окраиной и захолустной провинцией российской историко-философской культуры. В этом плане гораздо выше научный уровень чувашских филологов А. П. Хузангая и Н. И. Егорова, искусствоведов А. А. Трофимова и М. Г. Кондратьева, литературоведов В. Г. Родионова, Ю. М. Артемьева и Ю. В. Яковлева, этнографа A. К. Салмина.

Сейчас мы можем констатировать сильное отставание чувашской историко-теоретической, историко-философской мысли от таких научных центров России, как Томск, Саратов, не говоря уже о западноевропейской и американской исторических науках. Некоторые новейшие идеи в общественных науках достигают Чувашию только через 50—100 лет после их возникновения в Европе и Америке. О. Конт, Б. Кроче, К. Поппер, П. Азар, B. Дильтей, Р. Дж. Коллингвуд, Ф. Мейнеке, А. И. Марру, Л. Ранке, Г. Риккерт, Ш. Сеньобос, П. Сорокин, Г. Спенсер, А. Тойнби, Э. Трельч, О. Шпенглер, К. Ясперс, Д. Дьюи и др. представители западноевропейского и американского историзма становятся известными у нас только теперь, да и то многие их труды еще не переведены на русский (не говоря уже на чувашский) язык, а в оригинале их штудировать затрудняется большинство чувашских историков. Сегодня мы расплачиваемся за 70-летнюю изолированность от зарубежной науки, за пренебрежение к тому, что писали о нашей истории «по ту сторону баррикад».

Чувашская нация, находящаяся на иной стадии культурного развития, должна освоить интеллектуальные и материальные достижения развитых стран. Разумеется, это не означает раболепно следовать чужим путем. До сих пор позитивные результаты освоения вершин западного историзма в России и в Чувашии оказались весьма ничтожными, ибо царский и большевистский режимы не допускали широкой либерализации российской политической и социальной жизни. В 30-е гг. Сталин провел коллективизацию сельского хозяйства, обобществление промышленности, а также обобществление мысли, интеллектуального труда. Сегодня наряду с приватизацией в промышленности и сельском хозяйстве необходимо провести и «приватизацию» интеллектуального труда, «раскрепостить» ученого, ибо без свободы научного творчества нет подлинного творчества.

Не может не вызывать протеста практика отдельных ученых, оставляющих историческое исследование на низшей стадии научной работы — установлении фактов, вместо того чтобы завершить его объяснением фактов. В лучшем случае факты организуются в виде серий, составленных по принципу хронологических и причинно-следственных связей. Но отсюда еще далеко до объяснения и понимания исторического процесса. Философское осмысление истории не сводится к причинному объяснению событий (что так характерно для чувашских историков). Между тем чувашская история может и должна стать наукой и, прежде всего, в стенах Чувашского

84

государственного гуманитарного института — главном факторе-условии развития и распространения чувашской исторической мысли.

На сегодняшний день имеется явный разрыв между возрастающим общественным интересом к чувашской истории, спросом на новые и смелые научные идеи и способностью историков его удовлетворять. Наши ученые, за редким исключением, слабо занимаются популяризацией исторических знаний, довольно редко выступают на страницах газет и журналов. Некоторые историки до сих пор боятся субъективных истолкований. Неблагополучное состояние «известной отдаленности от запросов жизни» объясняется недостаточной теоретико-методологической зрелостью чувашской исторической науки, равно как и слабым профессиональным мастерством историков, можно сказать, и «неповоротливостью» их. Теоретические трудности, перед лицом которых оказалась современная чувашская историография, заставляют ее снова и снова обращаться к подлинному историзму.

* * *

Итак, мы попытались рассмотреть, каким образом осуществлялось познание происшедшего чувашского общества, иначе говоря, ответить на вопрос, что такое чувашская история как наука. История есть важное орудие народа в ходе национального возрождения. Обращение к истории, стремление к историзму, углубление исторических знаний продиктованы не только естественным интересом к прошлому, но и попыткой понять, что же брать на вооружение из нашей далекой и близкой истории, какие ценности, какие принципы в ходе национального строительства оправдали себя? Сама проблема обновления ставит вопрос о глубоком и точном представлении того пути, которым шел чувашский народ.

Эволюция чувашского историзма в течение XX в. весьма поучительна. Мы воочию убедились, что историческое сознание народа задается все тем же субъективным фактором. Чувашский историзм, на обозримом нами пути движения исторического знания, в 1920-е гг. прошел-пережил «расцвет», в 1929—1980-е гг. — упадок, а в 1990-е гг. — вновь интеллектуальное торжество и возрождение после многолетнего перерыва, вызванного повсеместной прививкой исторического материализма, опиравшегося на суровые идеологические клише.

Работы чувашских историков 20-х гг., выразившие душу чувашской культуры и носившие оригинальный характер, заложили хорошие основы для создания фундаментального труда по национальной истории. Их историзм подлинен, а потому сокровенен. Чувашскую историю в 20-х гг. творили честные, критически мыслящие личности, которым было чуждо сознательное стремление ко лжи, целенаправленному фальсификаторству; их жизненный порыв поднял национальный историзм до высот, которые покорили далеко не все сегодняшние историки. У каждого из представителей чувашского историзма 20-х гг. присутствует индивидуальность исторического восприятия и философско-образная выразительность. Озаренные светом общей исторической теории, опаленные жаром современных им социально- политических конфликтов и идейной борьбы, они определяли и могут

85

определять облик чувашской исторической науки. Главная заслуга чувашских историков 20-х гг. состоит, пожалуй, в том, что они сумели доказать и показать «историчность» чувашского народа, опровергнуть господствовавшие представления о нем как о народе «неисторическом». К сожалению, основоположникам научной истории Чувашии не дали возможности развернуться, их имена и труды были преданы марксистами забвению, определениям и толкованиям бранного характера вроде «буржуазных националистов» и т. п.

С конца 1920-х гг. в Чувашии начали выходить работы, свидетельствующие о переходе к воинствующему марксистскому историзму (символ — И. Д. Кузнецов). Последний резко противопоставил себя позитивистскому историзму (символ — М. П. Петров) и при поддержке государственной машины добился полного господства в науке. Основными чертами чувашской советской историографии можно считать преобладание в исторических трудах истории классовой борьбы и экономического строя. Марксистский историзм удивительно однотонен и однотипен, являет собой разительное выражение снижения уровня теоретического осмысления прошлого.

История развивается плюралистично, методом проб и ошибок, подъемов и спадов, рождений и смертей. В последние годы произошло переоткрытие чувашского философско-исторического мировоззрения начала XX в. Чувашский историзм 1920-х гг. и современный историзм 1990-х гг. имеют между собой много общего. В концепциях современного чувашского исторического сознания проступает смутная ностальгия по утраченному прошлому... Требуется скорейшее возвращение к национальной (в хорошем смысле слова) концепции чувашской истории.

Литература и источники

¹Кузнецов И. Д. Очерки по истории и историографии Чувашии. Чебоксары, 1960. С. 309.

² Цит. по: Вайнштейн О. Л. Очерки развития буржуазной философии и методологии истории в XIX-XX вв. Л., 1979. С. 203.

³Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 139.

⁴ Там же. С. 141. Н. И. Кареев (1850—1931), замечательный российский ученый, почетный член Академии наук СССР (1929 г.), до 1917 г. был широко известен в России и за ее рубежами, особенно во Франции, как первоклассный исследователь новоевропейской истории стран Запада, один из основателей знаменитой Русской исторической школы, как выдающийся социолог, философ истории, общественный и политический деятель. К. Маркс, прочитав подаренный ему экземпляр книги Кареева «Крестьяне и крестьянский вопрос во Франции в последней четверти XVIII века» (М., 1879), назвал ее превосходной, а Ф. Энгельс констатировал: «Лучшая работа о крестьянах — Кареева».

Неприятие начавшегося в нашей стране после 1917 г. обобществления мысли, шедшего рука об руку с обобществлением промышленности, послужило причиной гонений на Кареева. Затравленный в периодической печати и на всякого рода «проработках», он скоропостижно скончался в Ленинграде 18 февраля 1931 г. с пушкинскими словами на устах: «Да здравствует солнце, да скроется тьма!»

Н. И. Кареев оставил огромное научное наследие, включающее около 500 названий различных исследований. Президиум Российской академии наук установил, начиная с 1994 г., присуждать премию Н. И. Кареева в области исторических наук // Отечественная история, 1994. № 2. С. 136—137.

⁵Вайнштейн 0. Л. Указ. соч. С. 17.

⁶Кузнецов И. Д. Указ. соч. С. 311.

⁷ Там же. С. 316.

86

⁸ Цит. по: Сапов В. И. Историзм и современная буржуазная историография. М., 1977. С. 87.

⁹Александров Г. А. Чувашская интеллигенция: истоки. Чебоксары, 1997. С. 171.

¹⁰Симулин А. М. Нереализованные замыслы //Их имена останутся в истории. Чебоксары, 1994. Вып. 2. С. 115—121.

¹¹Изоркин А. В., Горшков А. Е. Центр гуманитарных наук Чувашии. Чебоксары, 1987. С. 27.

¹²Димитриев В. Д. М. П. Петров: жизнь и научная деятельность // Историко-этнографические исследования в Чувашской ССР. Чебоксары, 1990. С. 20; Иванов В. П. Концепция государственной национальной политики Чувашской Республики. Чебоксары, 1998. С. 8.