Заметки о чувашско-русских взаимоотношениях в средневолжской деревне на рубеже ХІХ—ХХ столетий

 

Николаев Г. А.
Заметки о чувашско-русских взаимоотношениях в средневолжской деревне на рубеже ХІХ—ХХ столетий

 

Было бы неверно утверждать, что вопрос о чувашско-русских взаимоотношениях в Среднем Поволжье в конце ХІХ — начале ХХ в. не привлекал внимания исследователей. К числу пионеров, кто предпринимал попытку в той или иной мере осветить эту тему, следует отнести авторов, писавших еще до 1917 г.: Н. В. Никольского, Г. И. Комиссарова, С. В. Чичерину, Г. Т. Тимофеева, К. П. Прокопьева, В. К. Магницкого и др. Значительный фактический материал, касающийся данного сюжета, введен в научный оборот в советскую эпоху. Но я не стал бы спешить отнести указанную проблему в разряд разрешенных. Дело в том, что до 1917 г. исследователей в основном интересовал вопрос об овладении чувашами русским языком и приобщении их к православной церкви, о заимствовании ими отдельных элементов русской материальной культуры, в последующий период — о прогрессивном влиянии культуры русских на чувашей. Между тем вынесенная в заголовок данной работы тема более многопланова, ряд ее аспектов не только не изучен, но и не поставлен.

Какими же были отношения между чувашскими и русскими крестьянами в средневолжской деревне в конце ХІХ — начале ХХ в.? Ровными, исключительно дружественными и практически беспроблемными или же несколько иными? Об этом мне хотелось бы вести в данном конкретном случае — насколько это вообще возможно в объеме небольшого сообщения — разговор.

По данным переписи 1897 г., в Казанской губернии в общем числе сельских жителей русские составляли 34,7 %, татары — 32,3, чуваши — 25,2, марийцы — 6,2, мордва — 1,1, украинцы, белорусы, удмурты, немцы, поляки и др. этносы — 0,5 %. Этническая картина Симбирской губернии была несколько иной: русские — 66,0 %, мордва — 13,2, чуваши — 11,2, татары — 9,2, другие народы — 0,4 %1.

Исторический процесс заселения и хозяйственного освоения Среднего Поволжья привел к формированию здесь местностей, различающихся по этническому составу населения. В уездах Казанской и Симбирской губерний число сел и деревень русских крестьян варьировало от одного десятка до нескольких сотен и более. В одних административно-территориальных единицах их населенные пункты размещались сплошной массой (Алатырский, Карсунский, Сызранский, Симбирский, Сенгилеевский, Свияжский), в других — небольшими гнездами или врассыпную в гуще нерусского населения (Буинский, Козьмодемьянский, Мамадышский, Тетюшский, Цивильский, Чебоксарский, Царевококшайский, Ядринский), в третьих — крупными массивами в соседстве с другими этносами (Ардатовский, Казанский, Курмышский, Лаишевский, Спасский, Чистопольский). Чувашское население размещалось компактнее. В начале ХХ в. 1297 их (чувашей) населенных пунктов из 1386 в Казанской губернии (деревни, села, поселки со смешанным составом жителей в расчет не приняты) были сосредоточены в Ядринском, Чебоксарском, Козьмодемьянском и Цивильском уездах. В Симбирской губернии 251 чувашское селение из 280 находилось в Буинском и Курмышском уездах2. В городах проживала незначительная часть населения: в Казанской губернии — 8,5 %, в Симбирской — 6,6 %. В этническом отношении оно было русским. Лишь в Чистополе, Казани и Буинске доля нерусского населения в общем числе жителей превышала 25 %3.

Этнической пестротой отличались в регионе не только такие административно-территориальные единицы, как уезды и волости, но и села, деревни и поселки. В начале ХХ в. в Казанской губернии насчитывалось 82 населенных пункта, где совместно проживали чувашские и русские крестьяне, в Симбирской — 254.

В самом общем плане о другом факторе, игравшем далеко не последнюю роль во взаимоотношениях народов, — религиозном. Как известно, с вхождением в состав Московского государства чуваши стали подвергаться насильственной христианизации. В районах их проживания был основан ряд монастырей, развернулась активная миссионерская деятельность. Тем не менее во второй половине ХVІ—ХVІІ вв. результаты подобной политики были более чем скромными: крестились в основном представители немногочисленной феодальной прослойки. Применяя насильственные методы и предоставляя крестившимся определенные льготы, к середине ХVІІІ столетия правительству удалось добиться окрещения основной массы чувашей. Но и приняв православие, в конфессиональном отношении они еще в течение долгого времени оставались язычниками. Стремясь уберечь традиционную религию и культуру, часть чувашей мигрировала за пределы региона. Лишь применение более гибких форм христианизации позволило православному миссионерству переломить ситуацию. По данным переписи 1897 г., в Казанской и Симбирской губерниях 98,9 % чувашей считалось (подчеркнуто мною. — Г. Н.) христианами5.

Здесь нелишне также отметить, что часть чувашей Среднего Поволжья, жившая бок о бок с татарами — в соседстве с ними и среди них, испытывало сильное воздействие мусульманской религии. Приняв же ислам, она сравнительно быстро теряла признаки прежней этнической принадлежности. Так, в ХVІ — начале ХVIІ вв. в Казанском уезде было около 200 чувашских селений. Спустя же полвека многие из них стали считаться татарскими6. И в последующие столетия переход чувашей в мусульманство проходил в значительных масштабах. Д. М. Исхаков считает, что только в течение первой половины ХІХ в. в Буинском, Симбирском, Цивильском и Тетюшском уездах отатарилось несколько тысяч чувашей7. Лишь во второй половине ХІХ в. этот процесс, разумеется, не без противодействия православной церкви, в основном приостановился.

Для чувашского этноса конца ХІХ — начала ХХ вв. характерна конфессиональная дифференциация. Воздействие в течение длительного времени православия, притом весьма агрессивное воздействие, не могло не сказаться на их обыденной религиозности. У этноса постепенно сложился православно-языческий синкретизм. Основная масса народа, принявшая православие, на рубеже столетий продолжала одновременно соблюдать и традиционные обряды. Часть чувашей твердо отстаивала свою старую веру, не принимала христианство, часть — тяготела к исламу. Знала чувашская деревня и лиц, отвергавших всякую религию. Несколько конкретных свидетельств в подтверждение вышеизложенному. В «Симбирских епархиальных ведомостях» в 1911 г. появилось сообщение, в котором священник, пожелавший остаться неизвестным, информировал читателей, что чуваши в его приходе в религиозно-нравственном отношении могут быть разделены на «полуязычествующих», «двоеверных», «строго православных» и «вольнодумцев» (атеистов. — Г. Н.). Автор подчеркивал, что прихожане, относящиеся к первой подгруппе, находились «всецело под властью многочисленных и разнообразных предрассудков и традиционных обычаев темного язычества», ко второй — составляя «главную массу народа», исполняли «одну внешнюю обрядовую сторону православной веры», не имели «духа православной церковности». Последняя подгруппа, по его наблюдениям, объединяла «людей-грамотеев», отрицавших христианство, питавших ненависть «к духовенству и всему церковному»8. В отчете казанского епархиального миссионера Александра Кремлева за 1912 г. есть следующие строки: «В религиозном отношении инородцев (нерусских этносов. — Г. Н.) христиан можно разделить на три группы. Одни из них достаточно прочно усвоили христианскую веру, другие — не вполне ее усвоили и, принимая святые таинства, в то же время не оставляют языческих суеверий или обычаев ислама; и, наконец, третьи — те, которые находятся под сильным влиянием мухаммеданства»9.

Судя по выявленным материалам, конфессиональная ситуация в отдельных местностях Среднего Поволжья существенно разнилась. Чувашей с. Абызово Ядринского уезда священники считали «набожными» и «религиозными», с. Янгильдино Козьмодемьянского уезда — находящимися «в переходном состоянии из их прежней полуязыческой жизни в новую, более близко стоящую к русской»10. Крестьян чувашских деревень Кукшум, Белая Волошка, Утеево, Биково Тетюшского уезда служители культа причисляли к разряду «окончательно отатарившихся»11. Приверженность к той или иной конфессии, естественно, накладывала отпечаток и на характер взаимоотношений этносов. В некоторых местностях крещеные чуваши даже к своим соплеменникам, не принявшим православие, относились настороженно: считали их в религиозно-нравственном отношении стоящими ниже мусульманина12.

Чувашская пословица гласит: «Чӑвашӑн чӑвашла алӑк, вырӑсӑн — вырӑсла алӑк» (У чувашина — чувашские ворота, у русского — русские ворота)13. Мир чувашей и мир русских — не одно и то же. У тех и у других своя история, свои основы хозяйственной и нравственной жизни, духовный и социальный опыт, знания и интересы, культура, мировосприятие, представления о чести и достоинстве, справедливости и долге, свои обычаи и традиции, психология и характер. В момент вхождения в состав России Горная сторона и преобладающая часть левобережья Казанской земли являлись районами развитого земледелия и скотоводства, широкое распространение получили здесь и внеземледельческие занятия. «Во вновь обретенном крае, — пишет известный исследователь В. Д. Димитриев, — правительство Ивана IV встретилось с населением, стоявшим по уровню развития производительных сил почти на таком же уровне, что и русское общество»14. Как известно, спустя несколько десятилетий новоподданным Московского государства — чувашам, марийцам, татарам, удмуртам — было запрещено заниматься кузнечным и серебряным ремеслами, не разрешалось продавать и покупать железо, медь, олово, свинец, предметы вооружения и военного снаряжения. Эти меры, направленные на подавление и предотвращение восстаний нерусских людей, действовали вплоть до ХІХ в. Указанные и ряд других ограничений, касавшиеся и социальной верхушки, неравноправное положение в системе государственной власти и национальный гнет не могли не тормозить развитие хозяйства чувашей и других нерусских народов Среднего Поволжья. В силу сложившейся исторической обстановки в совместном труде по развитию производительных сил региона русские постепенно заняли ведущее положение.

Как явствует из имеющихся исторических источников, представители социально более продвинутой этнической общности в основной своей массе относились к своим соседям высокомерно, пренебрежительно: осмеивали их язык, обычаи, традиции, быт, костюмы, давали им обидные прозвища и т. п. «Для осмеяния инородцев, — писал профессор Казанской духовной академии, историк-миссионер Я. Д. Коблов, — у русских существует очень много рассказов; например, рассказ о происхождении чуваш из поганого теста, в котором копались собаки и свиньи; вотяков (удмуртов. — Г. Н.) называют «саврасыми мышами», татар (безразлично — крещеных и магометан) — «собаками», черемис (марийцев. — Г. Н.) — «чернорогими баранами»15. Высокомерное отношение русских к чувашам отмечал и этнограф Г. И. Комиссаров: «Обзывают чуваш «Василь-Иванчами», «чувашскими лопатами» и другими именами. Существуют разные анекдоты, старающиеся выставить чуваш в смешном виде. Появится ли чувашенин где-нибудь в русской деревне, выбегают мальчики, начинают обзывать его и кидают в него камнями. Едет ли он на пароходе, русский матрос грубо кричит на него: «Чуваш, Василий Иваныч!» Едет ли он по дороге, встречается русский и, указывая на заднюю часть его телеги, кричит: «Эй, чуваш! У тебя ось в колесе!» Чувашенин, не знающий русского языка, останавливает лошадь и начинает осматривать свою телегу, думая, что с ней случилось что-то неладное. А русский хохочет над ним. В Симбирске, например, обычным было следующее явление: воспитанники Чувашской учительской школы выходят на улицу, а ученики соседнего со школой ремесленного училища кричат им: «Василий Ифанч! А Василий Ифанч! Тафай тратца!» Это они высмеивают чувашский акцент, обыкновенно смягчающий русскую речь»16. По свидетельству учителя Петра Иванова, русские крестьяне Кушманской волости Свияжского уезда относились к чувашам д. Малая Русакова с «пренебрежением и насмешкой», всячески издевались над ними17. Высокомерие было присуще всем социальным группам русской деревни. Житель д. Яргунькино Ядринского уезда Степан Филимонов сообщал: «Русский хоть и стоит сам не дороже двух копеек, и тот насмехается над чувашом»18.

Подчеркну одновременно, что и чуваши не всегда были высокого мнения о своих соседях. В этом плане представляет интерес следующее наблюдение, сделанное Г. И. Комиссаровым: «Всякий чувашин старается загородить двор получше и обустроить его постройками. Поэтому чувашский двор более благоустроен, нежели русский. Чувашенин любит природу, а потому любит красоту и в саду, и на дворе, и на улице... Поэтому неудивительно, если он невысокого мнения о русской аккуратности и заботливости о домашнем хозяйстве»19. Еще одно любопытное свидетельство: «Уборка хлеба производится неспешно, но зато тщательно: даже колосья подбираются. О русской работе в данном случае чуваши невысокого мнения. Если кто жнет небрежно и оставляет на жатве колосья, говорят: «Он жнет по-русски»20. В своих записках по этнографии житель д. Новое Изамбаево Тетюшского уезда Арсений Петров отметил, что «чувашин русского не нанимает в работники»21. Чуваши, как известно, при питье-еде довольствовались малым. В их глазах отличавшиеся иным отношением к пище русские были чересчур расточительными. Пожалуй, в этом корень чувашской пословицы: «Вырӑспа тус тусан, пасма тула парса уйармалла, тессе» (Если подружишься с русским, то придется разделить с ним 4 меры пшеницы)22. В чувашской деревне, в отличие от русской, труд женщин использовался и при выполнении тяжелых физических работ, в частности, при пахоте23. Поэтому, надо полагать, русские женщины в их среде считались изнеженными. Подобное представление отразилось в поговорке: «Сырла писне вахатра майра шанса вилне, тессе» (В пору, когда поспевали ягоды, замерзла, говорят, русская женщина)24.

Попутно подчеркну, что хотя чуваши и находили мир русской деревни чужим, общались они со своими соседями очень корректно. Национальная нетерпимость для них не характерна. «Чуваши, — писал И. Я. Яковлев, — избегают сказать кому-либо грубость, что-либо обидное, унижающее, оскорбительное»25. «Русский мужик, — констатировал в опубликованной в конце ХІХ в. статье Н. И. Ашмарин, — никогда не сядет обедать с татарином, у чуваш же это случается сплошь да рядом; бедные татары обыкновенно собирают милостыню по чувашским деревням, потому что русские не всегда подают им, а для чувашина они «ҫавах сын» — все те же люди, что и другие»26. Конечно же, с подобным утверждением без оговорок нельзя согласиться: в отношении русских автор, надо признать, слишком сгустил краски. Вместе с тем отмечу, что он не так уж и далек от истины. Этническая терпимость чувашей получила отражение и в их поговорке: «Этем пурте пӗр: вырӑс та, тутар та, чӑваш та, мӑкши те» (Люди все равны: и русский, и татарин, и чуваш, и мордва)27.

В одной из чувашских народных песен поется: «Мӑн ҫул тӑрӑх утмашкӑн вырӑс-тутар мар эпир» (Мы не русские и не татары, чтобы шествовать по большим дорогам)28. При контактах с русскими житель чувашской деревни почти никогда не ставил себя с ними на одну ступень. Самооценка чувашей была низкой. Сказывалось, надо полагать, многовековое пребывание их в подневольном положении — в составе Золотой Орды, затем и Русского государства. Укажу лишь на некоторые из их пословиц и поговорок: «Вӑл вырӑс ҫав, тессе» (Да ведь он русский); «Чӑваша кайран ӑс кӗрет, тет» (Чувашин крепок задним умом); «Ӑс илме кайнӑ чухне чӑваш ҫӑпата сырса юлнӑ, тет, вырӑс атӑ тӑхӑнса хӑвӑртрах ҫитнӗ, тет» (На распределение ума чувашин опоздал, обуваясь в лапти, русский, обувшись в сапоги, пришел быстрее)29.

Близость отношений между чувашом и русским в средневолжской деревне рубежа ХІХ—ХХ столетий в значительной мере определялась личностью последнего. Лиц, проявляющих такт, национальную терпимость, чувашские крестьяне встречали тепло. «Если русский живет хорошо и набожно, нравственно и умно, ведет трезвую жизнь, хозяйство свое ведет очень хорошо, относится к чувашам умно, как к братьям своим, — писал в своих этнографических записках Яков Стеклов из д. Хорн-Кукшум Ядринского уезда в 1912 г., — тогда чуваши стараются, подобно ему, жить с ним в дружбе и родстве. А если русский с характером обратным, тогда про такого говорят, что он ни русский, ни татарин. Тогда они не только сами избегают сообщения с ним, но и другим советуют не иметь с ним сообщения»30.

С давних времен в чувашской деревне существовал удивительный обычай: крестьяне, питавшие друг к другу симпатии, устанавливали между собой особый дружеский союз. При этом отношения между ними были настолько доверительными, что каждая сторона могла пользоваться любой вещью своего названного друга (по-чувашски — тус). Эта традиция продолжала жить и в пореформенное время, хотя, конечно же, многое в ее содержании уже изменилось. Так, право пользования имуществом другой стороны осталось в прошлом. Лишь при заключении подобного рода отношений названные друзья обменивались подарками — мелким скотом, предметами домашнего обихода и т. п.31 В конце ХІХ — начале ХХ в. в числе названных друзей у жителей чувашских деревень Среднего Поволжья немало было и русских крестьян32. Правда, устанавливая со своими соседями приятельские отношения, чувашские крестьяне продолжали все же остерегаться их. Крестьяне с. Альшеево Буинского уезда, к примеру, и своих кумовьев из русских деревень находили высокомерными. Часто они, очевидно, не без причины признавали, что «они только за питьем-едой кумовья, а в другое время такие же русские, как и другие»33.

Все новое, передовое, что появлялось в жизни средневолжской деревни, чувашские крестьяне ассоциировали с русскими. Одновременно социально более развитой этнической общности приписывались и чуть ли не все пороки цивилизации — сквернословие, пьянство, распутство, преступность и т. п.34 Преувеличение и даже некоторая предвзятость здесь налицо. Вместе с тем тот факт, что многие новшества чуваши перенимали непосредственно от своих соседей — русских крестьян, не подлежит сомнению. Во-первых, как уже было отмечено ранее, по уровню социально-экономического развития русская деревня опережала иноэтнические. Во-вторых, исторический процесс заселения и хозяйственного освоения привело к размещению русских крестьян вокруг городов, являвшихся торгово-промышленными центрами, в бассейнах таких крупных рек, как Волга, Кама, Кубня, Свияга, Вятка и Сура, по трактовым путям, что, естественно, благоприятствовало их приобщению ко всему новому. В-третьих, большинство сел и деревень русских соседствовали с имениями помещиков, представлявшими собой культурные хозяйства для своего времени, что в некоторой мере также способствовало проникновению в их (русских крестьян) среду передовых приемов ведения хозяйства и всяческих новшеств. «За исключением местностей, расположенных вблизи городов и помещичьих усадеб, где встречаются метисы, — сообщал из Казанской губернии в 1911 г. инспектор сельского хозяйства, — почти во всей губернии распространена местная порода свиней, по типу приближающаяся к дикой свинье, крайне нескороспелая (растет до 4 лет), немясистая, легковесная, по форме лещеобразная, на высоких ногах, покрытая обильной щетиной»35.

Как явствует из имеющихся источников, чувашский мир стремился к самосохранению. Это выражалось прежде всего в попытках оградиться от влияния иноэтнической среды. В историко-статистическом описании Христорождественской церкви и прихода с. Янгильдино Козьмодемьянского уезда за 1914—1915 гг. отмечено следующее: «Вообще чувашин на всякую новизну, чего не было прежде, смотрит недоверчиво и всего нового избегает»36. В иных местах неприятие нового приводило к уродливым явлениям. Из Ядринского уезда в 1910 г. сообщалось: «Плуги и бороны с железными зубцами начали приобретать, но старики не любят. Был случай — раз крестьянин в Ораушах купил плуг и во время пашни оставил в поле. В 3-ю или 4-ю ночь у него плуг изломался. Это было сделано не с целью нанести ущерб или ненависти к личности этого крестьянина, а из-за ненависти к плугу»37. Но в пореформенное время самоизоляция уже была невозможна. Развивавшийся капитализм ломал национальные перегородки, относительно замкнутые этнические общности превращал в более открытые. Крестьяне разных национальностей чаще стали вступать между собой в торговые сношения, перенимать друг у друга приемы и методы ведения хозяйства, вступать в брак и т. д. На рубеже двух столетий этот процесс еще более ускорился.

Вопрос о влиянии русской культуры на чувашей в исторической литературе освещен сравнительно полно. Здесь же остается лишь подчеркнуть, что оно (влияние) коснулось всех сторон жизни чувашей: планировки населенных пунктов, строительства изб и других хозяйственных построек, внутреннего убранства жилищ, отраслей крестьянского хозяйства, орудий труда, внеземледельческих занятий, одежды, домашней утвари, кулинарии, этикета, мировосприятия и т. д. Лицо чувашской деревни менялось на глазах. Правда, не все, что вносила в среду чувашей цивилизация, было благом. Традиционный уклад жизни этноса постепенно разрушался. Из Буинского уезда в начале ХХ в. сообщалось: «Жители с. Новые Чукалы работают вообще с 15 августа по 1 января (в отходе. — Г. Н.). Есть лица, зарабатывающие по 150 рублей, а самое меньшее — 20 рублей. Молодое поколение, живя во время работы среди русских, весьма портится в нравственном отношении. Из послушного молодца, отчасти и религиозного, получается не помощник родителям, а похабник, любитель спиртных напитков. Хотя заработок очень достаточный для крестьянина, но в нравственном отношении производит дурное влияние»38.

Взаимодействие двух миров — чувашского и русского — в Среднем Поволжье могло быть только асимметричным: преобладающим было влияние социально более развитой этнической общности. В численном отношении в России русские имели громадный перевес над чувашами. Конечно же, в средневолжской деревне и русские крестьяне подвергались влиянию чувашей. Этот сюжет в исторической литературе освещен в самом общем плане и еще ждет своего исследователя.

Насколько же были тесными этнокультурные связи между двумя народами? Чувашское население, находившееся длительное время в близком соприкосновении с русским миром, постепенно меняло свое этническое самосознание. Привожу небольшой отрывок из письма просветителя-демократа И. Я. Яковлева от 8 ноября 1912 г. министру народного просвещения России Л. А. Кассо: «... Я происхожу из удельных крестьян Симбирской губернии, чувашин по рождению, но воспитан в русской семье, прошел русскую школу, служил мерщиком в удельном ведомстве и лишь в возрасте 19 лет поступил, преодолев большие затруднения, в Симбирскую гимназию, а затем окончил курс по историко-филологическому факультету Казанского университета в 1875 году. Связанный своим рождением с беднейшей и наиболее невежественной частью инородческого населения Казанского края, продолжая числиться крестьянином Буинского уезда до сей поры, я не только все элементы своего духовного развития почерпнул из русского источника, но, более того, всем обязан в своем обучении русской школе, удельному ведомству и великодушной поддержке русских из среды, главным образом, местного дворянства. Поэтому на вопрос о моей национальности мне не совсем легко ответить. По крови, по привязанности к моим бедным и беспомощным сородичам, я принадлежу к чувашскому племени, но по духу, по воспитанию, по любви к моему великому отечеству, по всем моим духовным и житейским связям и по моей службе трем государям, я чувствую себя членом великой русской семьи, болел и болею ее горестями, радовался и радуюсь ее радостями»39.

В семьях чувашей, где муж или жена были русскими, чувашский язык нередко выходил из употребления40. Дети, рождавшиеся в национально смешанных семьях, при вступлении в брак очень часто вновь предпочтение отдавали русским41. Для части чувашей стал характерен национальный нигилизм, пренебрежительное отношение к своей культуре, народу, неверие в будущее этноса. «Теперешние грамотные чувашские парни предпочитают жениться на русских девушках, — отметил в своих этнографических записках Петр Васильев из д. Первое Чемерчеево Цивильского уезда в 1908 г., — говорят, что с чувашкой никуда невозможно выбраться»42. Из д. Большие Бикшихи в 1911 г. сообщалось: «Чуваши стыдятся своего происхождения»43. Перечень подобных свидетельств может быть продолжен. Исходя из целого ряда других свидетельств, я нахожу чересчур категоричным утверждение В. Д. Димитриева, сделанное им в одной из своих статей относительно протекавших в регионе этнических процессов: «За все 366 лет пребывания чувашей в дореволюционной России не было фактов обрусения чувашей, если не считать обрусения в начале ХХ в. детей чувашского капиталиста Прокопия Ефремова»44.

Имела место в средневолжской деревне и ассимиляция чувашами русских. Издавна в семьях чувашей, где не было сына, брали на воспитание мальчиков из чужих семей. Дети, оставшиеся без родителей, также разбирались крестьянами на воспитание. Случалось, что в семьи чувашей попадали и русские дети. Последние, по свидетельству И. Я. Яковлева, в указанных случаях обращались в чувашей45. Конечно же, переход русских в состав чувашей был связан не только с жизненными невзгодами, но и естественным процессом этнокультурного общения народов. Бывало, выходившие замуж за чувашей русские женщины, долгое время проживая в их среде, постепенно перенимали их обычаи и традиции. Русские мужчины, женившиеся на чувашках, овладевали чувашским языком. В части национально-смешанных семей дети воспитывались по-чувашски46. В объяснительной записке к этнографической карте Козьмодемьянского, Цивильского, Чебоксарского и Ядринского уездов Г. И. Комиссаров в 1912 г. подчеркнул, что в «чувашских селениях встречаются изредка и очувашившиеся русские»47.

Вместе с тем я отнюдь не склонен преувеличивать степень этнокультурного сближения двух народов. Ассимиляция русскими чувашей была мизерной, а переход русских в состав чувашей в исследуемое время представлял весьма редкое явление. Основная масса чувашского населения не владела русским языком, хотя стремление овладеть им в среде этноса росло: это стали находить престижным. Вот типичная картина, которую наблюдал современник на базарах Ядринского уезда в начале ХХ столетия: «Торговец русский, хотя и знает по-чувашски, но чувашам охота показать, что и они могут говорить по-русски и коверкают русский язык»48. Очень мало было в средневолжской деревне и усвоивших чувашский язык русских крестьян. Последние были представлены в основном жителями смешанных русско-чувашских населенных пунктов.

Межэтнические взаимоотношения в отдельных местностях Среднего Поволжья имели свои особенности, обусловленные рядом факторов:

национальным и конфессиональным составом населения, уровнем его грамотности, удаленностью от торгово-промышленных и административных центров и т. д. Применительно к данному сюжету особый интерес представляет написанное в 1896—1903 гг. обстоятельное этнографическое сочинение тонкого знатока чувашского мира Г. Т. Тимофеева «Тӑхӑр ял» (Девять деревень). Родина этнографа — чувашское с. Тюрлема Чебоксарского уезда. Рядом чувашские и татарские деревни и села, одноименная железнодорожная станция, в восьми верстах — Волга. Тюрлеминцы-мужчины почти всегда среди русских — в отходе, женщины довольно сносно говорят по-русски. Чувашское население сильно тяготеет ко всему русскому. В с. Альшеево Буинского уезда Симбирской губернии, где учительствовал Г. Т. Тимофеев, и в его окрестностях — чувашских деревнях Таковары, Раково, Кищак, Пимурзино, Бюрганы, Кошки-Теняково, Новые Мертли и Чувашский Сорокамыш — национальная ситуация несколько иная. И тут русских крестьян, кто постоянно живет и работает в среде чувашей, говорит по-чувашски, ест и пьет за одним столом с чувашами, принимают очень тепло, считают чуть ли не за соплеменников. Но здесь меньше тяги к русским, много приверженцев старой чувашской веры, живы языческие традиции, редко практикуется отход на заработки, женщины вовсе не понимают русский язык. Отношение чувашей к русским настороженное. Последние здесь кичливы и высокомерны. На базарах, волостных и приходских сходах и в церкви их насмешки над чувашами — обычное явление. Браки между чувашами и русскими редки, причем, как правило, они поздние. Вышедшие замуж за чувашей женщины в основном из бедных русских семей или же нищие49.

Более тесным нашел Г. Т. Тимофеев в данной местности отношение между чувашами и татарами. «Близкое общение чувашей с татарами заметно во многом и сегодня, — читаю в очерке. — И взрослые и детвора свободно владеют татарским языком, по-татарски поют частушки, в нужное время приглашают врачевать»50. Чувашская молодежь общалась со сверстниками-татарами на равных, дружелюбно, принимала участие в их игрищах. Легко находили общий язык татары и чуваши и при торговых сношениях. «К русскому, — отмечается в очерке, — каким бы хорошим ни был у него товар, если рядом торгует татарин, чувашки не обращаются; говорят, что не владеют русским языком»51. Альшеевцы находят татар более гостеприимными, чем русских. В урожайные годы они предпочитают нанимать жать хлеб жителей татарских деревень, чем русских»52.

В этнографических записках Степана Филимонова из д. Яргунькино Ядринского уезда констатируется обратное: «Чуваши ладят с татарами не так, как с русскими. Татарин и чувашин быстро начинают ссориться. Татарина уважающий себя человек в дом не пускает... У русских и чувашей одна вера, поэтому у них доверительные отношения»53.

При знакомстве с подобным материалом вырисовывается следующая картина. В районах, где чуваши проживали компактно, за исключением местностей, прилегающих к железной дороге и крупным рекам, их контакты с русскими сравнительно редки. «Обрусение» осуществляется здесь через посещающих чувашские деревни русских ремесленников, уходивших на заработки местных отходников и т. д. Более часты контакты между чувашами и русскими в районах, где они соседствуют. Здесь имеют место совместный труд, смешанные браки и т. п. И, наконец, в русско-чувашских селах и деревнях межэтнические связи еще более тесные.

Было бы неверно представлять межэтнические отношения в средневолжской деревне на рубеже ХІХ—ХХ столетий только как процесс постоянного сближения. Они (отношения) включали и тенденцию отчуждения. Между крестьянами разных национальностей возникали напряженность и трения. Чаще они случались в населенных пунктах со смешанным составом и в местностях, где села и деревни двух народов размещались по соседству. Данные, имеющиеся в распоряжении автора, позволяют делать именно такое заключение. Любопытны в этом плане этнографические записки Петра Иванова, составленные 18 сентября 1910 г.: «Переселились на новую землю (в Томскую губернию. — Г. Н.) чуваши: из с. Бушанча Свияжского уезда — три двора, жившие в смесь с русскими и полуобрусевшие. Причины: главная — малоземелье и потом вынудительное отношение к переселению их со стороны русских, также и отношение татар в окружности и господство их в данной местности над чувашами»54.

В историко-этнографической литературе чувашско-русские взаимоотношения в регионе характеризуются обычно как ровные и исключительно мирные. Между тем подобную идиллию трудно даже представить. Средневолжская деревня в эпоху капитализма не жила спокойной, размеренной жизнью. Как известно, в ходе реализации реформ 60-х годов ХІХ в. крестьянское население понесло значительные земельные потери. В последующие годы положение хлебопашцев еще более ухудшилось. Растущее земельное утеснение вызывало такие явления, как учащение земельных переделов, нарастание противоборства между различными слоями крестьянства и напряженности в отношениях жителей разных деревень и т. п. Положение усугублялось тем, что здесь земельные отношения были чрезвычайно запутанными, широкое распространение получили однопланные дачи. Последние являлись источником постоянных раздоров и бесконечных судебных разбирательств между хлебопашцами различных деревень. Порой споры между конфликтующими сторонами выливались в кровавые побоища. Не меньшим был накал страстей в общинах и при переделах земли. В местностях, где чуваши и русские проживали в соседстве, а также в населенных пунктах со смешанным этническим составом подобные конфликты, естественно, приобретали национальную окраску. И. Я. Яковлеву, в течение ряда лет проработавшему инспектором чувашских школ Казанского учебного округа и по долгу службы изъездившему все Поволжье, не раз приходилось наблюдать обострение отношений между крестьянами разных национальностей из-за земли. «На почве земельных переделов, — констатировал он в своих воспоминаниях, — возникали новые недоразумения, столкновения, раздоры между русскими и чувашами, чувашами и татарами и т. д. в Симбирской, Самарской, Казанской губерниях»55.

Разумеется, в реальной действительности конца ХIХ — начала ХХ в. земельные отношения были не единственной сферой, где случались межэтнические столкновения. Напряженность между чувашскими и русскими крестьянами возникала и на почве религиозных и хозяйственно-трудовых различий, при отстаивании сторонами экономических интересов и прочих причин. Г. И. Комиссаров в своем этнографическом очерке, вышедшем в свет в 1911 г., сообщал: «Помнится также один случай, имевший место на Выльской пристани (при р. Суре), в Ядринском же уезде, когда чувашская молодежь соседней деревни разогнала явившихся было на поденную работу русских»56.

Здесь правомерен вопрос: почему межэтнические трения в средневолжской деревне в исследуемое время не перерастали в открытое противоборство? Основная причина здесь видится в следующем. К рубежу ХІХ—ХХ столетий чувашские и русские крестьяне имели богатый опыт мирного сожития и общения. Длительное проживание на одной территории и в одном государстве, сопричастность к его истории, принадлежность к одному и тому же сословию со всеми вытекающими отсюда последствиями, совместные выступления против угнетателей, близкое соседство не могли не способствовать выработке у них сознания общности социальных интересов. Хотя чуваши усвоили православие далеко не в той мере, как этого хотелось миссионерам, основная их часть стала все же приверженцами христианства. Единство веры сближало этнические общности. В пореформенное время развернулось демократическое движение за национальный подъем чувашского народа, за его равноправие и сближение с русским и другими народами России. Этот фактор также следует принять во внимание. И. Я. Яковлев, возглавивший это движение, как известно, считал, что чувашам «не суждено играть в истории самостоятельной роли», что они рано или поздно «должны слиться с русскими», сделаться не только внешне русскими — по языку и одежде, но и по духу — «по-русски думать и чувствовать»57.

Отсутствием открытого противоборства между этническими общностями средневолжская деревня в немалой мере, на мой взгляд, обязана и характеру чувашей. Они в основной своей массе отличались миролюбием, уступчивостью и терпением, покорностью и нерешительностью. Думается, здесь будут уместными наблюдения Стефана Ефремова, касающиеся этноконфессиональной ситуации в с. Можарки и д. Старое Бахтиярово и Подлесная Цивильского уезда. Прежде небольшая справка об упомянутых населенных пунктах. В с. Можарки проживали русские крестьяне. Их численность достигала 2857 человек. В конфессиональном отношении 2211 человек являлись раскольниками, 646 — христианами. В д. Подлесная и Старое Бахтиярово проживали чувашские крестьяне. Их численность не превышала 1707 человек. Из указанного числа 1693 человека считали себя христианами, 7 — раскольниками, 7 — приверженцами старой чувашской веры. Приходская церковь, где служил псаломщиком Ефремов, находилась в с. Можарки. Тут же размещалась молельня старообрядцев.

Согласно свидетельству Ефремова, посещающие церковь чувашские крестьяне подвергались оскорблениям и унижениям со стороны русских — как раскольников, так и православных. Женщин и детей мальчишки с. Можарки встречали градом камней и комьев земли. Имел место жуткий случай — обстрел «камнями и лошадиным калом» похоронной процессии. Зимой 1907 г. здесь были избиты приехавшие в церковь жена и сын крестьянина Василия Сергеева из д. Подлесная. Про подобные случаи псаломщик писал, что их «было и бывает много»58. 20 сентября 1909 г. семья «крестьянина из чуваш Данила Николаева» — жена и двое маленьких детей — возвращались с церковной службы в д. Подлесная. На одной из улиц с. Можарки везшая подводу лошадь была напугана мальчиками, в результате чего женщина и ее дети попали под телегу. При этом мальчик двух лет и семи месяцев получил смертельную травму. «Дознания об этом деле не было никакого и до сего времени, — сообщал Ефремов. — Мать убитого мальчика не узнала ни одного из тех, которые напугали лошадь, потому муж ее, как заметно, не желает допытываться виновных»59. Впрочем, и по предыдущим случаям хулиганских выходок никаких следственных действий не было произведено: в суд чувашские крестьяне не обращались.

Чувашско-русские взаимоотношения в средневолжской деревне в конце ХІХ — начале ХХ вв., как явствует из проведенного анализа, не были исключительно ровными и беспроблемными, а представляли собой довольно сложное и далеко неоднозначное явление. Одновременно имели место и тенденция сближения, и тенденция отчуждения. При этом роль первой составляющей была определяющей.

Затронутый сюжет относится к разряду щепетильных и требует особого, очень корректного, тонкого подхода. Он предполагает освещение взаимоотношений между представителями двух этносов как внутри сословий (чувашские купцы — русские купцы; чувашское духовенство — русское духовенство и т. д.), так и между сословиями (чувашские крестьяне — русские дворяне; чувашские купцы — русские крестьяне и т. д.).

Эта многогранная тема, вне всякого сомнения, заслуживает монографического изучения. Думается, появление подобного исследования способствовало бы преодолению довольно широко распространенного в обществе мнения о беспроблемности национальных отношений в крае в прошлом. Национальный вопрос исчезает лишь с исчезновением нации.

Литература и источники

1 Подсчитано по: Первая всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. Казанская губерния. СПб., 1903. Т. 14. С. 100, 101; Симбирская губерния. СПб., 1904. Т. 39. С. 62, 63.
2 Подсчитано по: Крестьянское землевладение Казанской губернии. Казань, 1907. Вып. 1—12; Подворная перепись Симбирской губернии 1910—11 гг. Симбирск, 1912—1914. Вып. 1—8.
3 Подсчитано по: Первая всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. Т. 14. С. 100, 101; Т. 39. С. 62, 63.
4 Подсчитано по: Крестьянское землевладение Казанской губернии. Вып. 1 — 12; Подворная перепись Симбирской губернии 1910—11 гг. Вып. 1—8.
5 Подсчитано по: Первая всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. Т. 14. с. 104, 107; Т. 39. С. 64, 67.
6 Димитриев В. Д. Национально-колониальная политика Московского правительства в Среднем Поволжье во второй половине XVI—XVII вв. //Вестник Чувашского университета, 1995. № 2. С. 10.
7 Исхаков Д. М. Расселение и численность татар в Поволжско-Приуральской историко-
50
этнографической области в XVII—XIX вв. //Советская этнография, 1980. № 4. С. 30, 38.
8 О современном состоянии чуваш в религиозно-нравственном отношении // Симбирские епархиальные ведомости, 1911. № 10. С. 351—352.
9 Кремлев А. Отчет казанского епархиального инородческого миссионера за 1912 год //Известия по Казанской епархии, 1913. 22 сентября. № 36. С. 1070, 1071.
10 Научный архив Чувашского государственного института гуманитарных наук (НА ЧГИГН). Отд. 1. Ед. хр. 276. Инв. № 6019. Л. 92; Инв. № 6023. Л. 338.
11Коблов Я. Д. О татаризации инородцев Поволжского края. Казань, 1910. С. 21, 22.
12 НАЧГИГН. Отд. 1. Ед. хр. 151. Инв. № 4592. Л. 122.
13 Там же. Отд. Н. Ед. хр. 53. Инв. № 441. Л. 408.
14 Димитриев В. Д. Политика царского правительства в отношении нерусских крестьян Казанской земли во второй половине XVI — начале XVII веков //Димитриев В. Д. Чувашия в эпоху феодализма (XVI — начало XIX вв.). Чебоксары, 1986. С. 49.
15Коблов Я. Д. Указ. соч. С. 14.
16Комиссаров Г. И. Чуваши Казанского Заволжья //Известия Общества археологии, истории и этнографии (ИОАИЭ). Казань, 1911. T. XXVII. Вып. 5. С. 412.
17 НА ЧГИГН. Отд. 1. Ед. хр. 180. Инв. № 5164. Л. 382 б.
18 Там же. Ед. хр. 151. Инв. № 4592. Л. 136.
19Комиссаров Г. И. Указ. соч. С. 352.
20 Там же. С. 368.
21 НА ЧГИГН. Отд. 1. Ед. хр. 174. Инв. № 5000. Л. 192.
22Ашмарин Н. И. Сборник чувашских пословиц. Чебоксары, 1925. С. 20.
23Яковлев И. Я. Моя жизнь: Воспоминания. М., 1997. С. 450.
24Ашмарин Н. И. Сборник чувашских пословиц. С. 42.
25Яковлев И. Я. Моя жизнь. Воспоминания. С. 65.
26Ашмарин Н. И. Очерк народной поэзии у чуваш //Этнографическое обозрение. М., 1892. № 2-З. С. 51.
27 Он же. Словарь чувашского языка. Чебоксары, 1929. Вып. З. С. 35.
28 Он же. Очерк народной поэзии у чуваш. С. 49.
29 НА ЧГИГН. Отд. 1. Ед. хр. 268. Инв. № 5983. Л . 441; Тимофеев Г. Т. Тахар ял (Сёве таршшёнчи чавашсем). Шупашкар, 1972. С. 279.
30 НА ЧГИГН. Отд. 1. Ед. хр. 233. Инв. № 5803. Л. 426.
31 См.: Ашмарин Н. И. Очерк народной поэзии у чуваш. С. 55.
32 См.: Димитриев В. Д. Общение чувашей с русскими и влияние русской культуры на чувашскую в конце XIX — начале XX веков //Ученые записки ЧНИИ. Чебоксары, 1968. Вып. 40. История, этнография, социология. С. 107.
33Тимофеев Г. Т. Указ. соч. С. 82.
34 См.: Филимонов Д. Ф. К характеристике системы Ильминского //Чичерина С. В. У приволжских инородцев. Путевые заметки. СПб., 1905. Приложение № 12. С. 89.
35 Отчеты инспекторов сельского хозяйства и правительственных агрономов по 25 губерниям Европейской России за 1911 год. СПб., 1913. 4. 2. Б. Черноземная полоса. С. 579.
36 НА ЧГИГН. Отд. 1. Ед. хр. 276. Инв. № 6019. Л. 91.
37 Там же. Ед. хр. 174. Инв. № 5003. Л. 260-261.
38 Там же. Инв. № 4996. Л. 23.
39Яковлев И. Я. Из переписки. Чебоксары, 1989. 4. 1. С. 216, 217.
40 НА ЧГИГН. Отд. 1. Ед. хр. 151. Инв. № 4603. Л. 273.
41 Там же. Ед. хр. 233. Инв. № 5803. Л. 230.
42 Там же. Ед. хр. 167. Инв. № 4917. Л. 196.
43 Там же. Ед. хр. 181. Инв. № 5180. Л. 203.
44 Димитриев В. Д. М. П. Петров: жизнь и научная деятельность //Историко-этнографические исследования в Чувашской ССР. Чебоксары, 1990. С. 27.
45Яковлев И. Я. Моя жизнь: Воспоминания. С. 48.
46 См.: Демидова И. И. Расселение русских и чувашей как фактор общения и сближения народов во второй половине XIX — начале XX веков //Состав и положение населения Чувашии в XVIII — начале XX веков. Чебоксары, 1990. С. 99.
47Комиссаров Г. И. К этнографической карте Козьмодемьянского, Цивильского, Чебоксарского и Ядринского уездов (Объяснительная записка) //ИОАИЭ. Казань, 1912. T. XXVIII. Вып. 4—5. С. 452.
51
48 НА ЧГИГН. Отд. 1. Ед. хр. 174. Инв. № 5024. Л. 571.
49 См.: Тимофеев Г. Т. Указ. соч. С. 25—269.
50 Там же. С. 47.
51 Там же. С. 225.
52 Там же. С. 266.
53 НА ЧГИГН. Отд. 1. Ед. хр. 151. Инв. № 4592. Л. 122.
54 Там же. Ед. хр. 177. Инв. № 5103. Л. 643.
55 Яковлев И. Я. Моя жизнь: Воспоминания. С. 474.
56 Комиссаров Г. И. Чуваши Казанского Заволжья. С. 411
57 Яковлев И. Я. Из переписки. Ч. 1. С. 235.
58 НА ЧГИГН. Отд. 1. Ед. хр. 166. Инв. № 4888. Л. 61.
59 Там же. Л. 53—70.