Позывные вечности в истории

Глухов М. С.
Позывные вечности в истории

 

Ссылки

 

Самое же интересное, пожалуй, в том, что в такое время ислам принимали целыми поселениями чуваши, марийцы, удмурты, мордва и даже русские (Материалы по истории Татарии, с. 235). Надо полагать, это были такие русские населенные пункты, жители которых владели татарским языком, а сами поселения находились в окружении татарских деревень. Ну, а отдельным русским семьям, особенно ремесленникам (кузнецам, пимокатчикам и др.), жившим непосредственно в татарских общинах, как говорится в таких случаях, сам Бог велел.

Могут спросить, а каким образом происходило такое «отпадение»? Меня самого интересовал этот вопрос, но длительное время не мог понять: как вчерашний кряшен, который существенно отличался от татарина-мусульманина и своей одеждой, и внешним видом (скажем, прической или формой бороды), и даже походкой, при «отпадении» в одночасье превращался в совершенно другого человека? Наконец при откровенном разговоре с непосредственным участником такого процесса я узнал следующее.

Под влиянием «задушевных бесед» с муллами (часто в этой роли выступали агенты Турции), которые очень доходчиво на родном языке рассказывали о «преимуществах» ислама — якобы «исконной вере отцов», в душу кряшена вкрадывалось смятение. Он начинал вслушиваться в разговоры на эту тему своих односельчан, при случае приобретал какую-нибудь книжку о мусульманстве, украдкой почитывал ее. И так исподволь, сомневаясь и глубоко переживая, он внутренне готовился к смене вероисповедания. Когда намерения постепенно переходили в решимость, кряшен готовил для себя мусульманскую одежду, прятал ее куда-нибудь подальше от посторонних глаз и ждал момента.

Такой момент наставал, как правило, в связи со значительными событиями всероссийского масштаба: объявлением русско-турецких или русско-персидских войн, восшествием на престол нового государя-императора, началом крупных реформ, революциями и т. д. Особенно массовый характер приняло «отпадение» в середине 60-х годов XIX века, когда от православия отказывались кряшены целых уездов, например, Тетюшского в Казанской губернии и Буинского — в Симбирской губернии. А в 1905—1907 годах только в Казанском, Лаишевском и Мамадышском уездах в магометанство отпало еще свыше 50 тысяч человек.

 

 

Чтобы установить связь современных янсуварцев с их предполагаемыми далекими предками — именьковцами, нам необходимо еще снять основное противоречие — датировку вышеописанных захоронений археологами и обрядность их исполнения. В самом деле, о каком обряде трупосожжения, бытовавшем в низовьях Камы, можно говорить, имея в виду, например, XIV или XV века, т. е. время, когда в Янсуварах поселились черукасы (казаки) и ногайские мурзы? Чувство историзма, которым вроде бы мы сегодня обладаем, не способно охватить такое историческое явление, как объективная данность, полученная в результате непроизвольных археологических раскопок в Янсуварах.

Но это вовсе не значит, что мы, столкнувшись с «неудобо-перевариваемым» для нашего мышления историческим фактом, должны вообще отказаться от его познания и объяснения. Ведь сама история — это не только объективная эмпирическая данность или сумма данностей, ушедших в прошлое, но еще и внутренние, глубинные связи познающего с историческим объектом. Выявление же этих связей чаще всего и становятся для историка трудноразрешимой задачей. Зная об этом, обращаюсь к мыслям Николая Бердяева, которые я воспринимаю в данном случае и как практические советы, указания для себя.

«Отвлеченное пользование историческими документами,— писал он в книге «Смысл истории» (1922),— никогда не дает возможности опознать «историческое». Оно не приобщает к нему. Кроме работы над историческими памятниками, работы, конечно, очень важной и необходимой, нужна еще преемственность исторического предания, с которым связана историческая память. Только здесь завязывается какой-то узел в глубине, связывающей духовную судьбу человека и духовную судьбу истории... Вы должны переносить свою духовную судьбу во все эпохи для того, чтобы постигнуть их... В известном смысле историческая память объявляет жесточайшую борьбу вечности со временем...» (цит.: Бердяев Н. А. Смысл истории. — М, 1990, с. 16-17).

Простой человек в своей конкретной, индивидуальной жизни, конечно, не осознает свою сопричастность к истории, к вечному движению. Не осознает также, что он и есть катализатор исторического предания и носитель исторической памяти. Но в отдельные моменты своей обыденной жизни он, как мы видели из предыдущей главы, и переживает состояние, определенное нами (видимо, не очень удачно и корректно) как «подсказка сердца», и руководствуется (особенно при выборе жизненных ориентиров) «сквозным сознанием», прислушиваясь к «зову предков». Процитированные только что мысли Николая Бердяева подтверждают сказанное и указывают на возможные противоречия между отвлеченным «историзмом» нашего мышления и реальным историческим процессом, вбирающим в себя минувшее, настоящее и будущее.

2.

Поскольку историческая память выражается не в материальных вещах, а в Слове, значит только через постижение Его изначального смысла познается сама история. Но это не так просто, хотя, как говорят, Оно в основе всего «языка земли». Внимательное отношение к составляющим этого языка действительно позволяет раскрыть до того неведомые исторические страницы. Так, не ослабляя внимания к словам вообще и в то же время, не фетишизируя их, мы с вами несколько позже узнаем из этой книги, что аристократов, покоренного монголами государства кераитов, особенно тех, кто перешел на службу Чингисхану, в суете разорванного круга стали называть нокерами. Панибратские отношения, существовавшие в среде самих нойонов из кераитов, превратили и без того сокращенное слово в ногая.

Видимо, в переломные для человека моменты истории срабатывает так называемая «экономия речи», характерная для периодов поиска стабильности. Выразить словами все то, что происходило и происходит на его глазах, человек не успевает. Сказанное можно проиллюстрировать примерами из живой разговорной речи коренного населения Татарстана, у которых существует пока необъяснимая мной практика «отбрасывать» при общении с себе подобными частицы речи и даже целые слова. Ведь вся жизнь их складывалась в стрессовых ситуациях, когда было не до соблюдения правильности сказанных слов.

Вот они говорят: «барыгын», «килеген» и т. д. Это означает: «так иди себе», «приходи всегда». В этих случаях следовало бы сказать: «бар тагын», «кил тагын», наподобие продолжающегося или повторяющегося действия в английской грамматической форме continius. Именно так еще продолжают говорить татары Нижнего Поволжья. Но в низовьях Камы в сущности те же татары по соображениям «экономии речи» в какой-то момент развития языка упустили слово «тагын», превратив его в частицу «гын». Лингвистами такие явления, может быть, еще не зафиксированы и не оформлены научно — это живая закономерность тюркских языков.

Или еще: в Рыбно-Слободском районе Татарстана есть татарская деревня Иванаево. Ее жители по традиции продолжают называть свой населенный пункт Туплатом. Спросите любого выходца из этой деревни, хоть профессора, хоть генерала (а таковые были и есть), что означает название их деревни? Пожмут плечами. В лучшем случае, какой-нибудь смельчак скажет: Туплат всегда назывался Туплатом. Ан нет, в источниках зарегистрировано такое название деревни: Тук-Пулат, а это значит, что основателем деревни был человек по имени Пулат (Булат) из рода Тукаев (Тогаев), т. е. представитель ногайского племени. Объяснимое стремление жителей деревни к «экономии речи» привело к забвению важного звена в цепи своей этнической истории. Таких примеров я мог бы привести множество.

Однако двумя абзацами выше я подчеркнул: «не фетишизируя» простые слова, отражающие не вечность, а временные изменения в результате жизнедеятельности человека. Это принципиально важно. В переходные периоды истории сама лексика в целом не сужается, но при этом часто наблюдается небрежение к родному слову. Этой болезни поддаются подчас даже писатели и поэты. И на примере своеобразной интерпретации слова «кабан» (в понимании его как «дикой свиньи») ниже мы увидим, как это делается. И все же не могу не привести здесь два случая, врезавшихся в память.

Один татарский писатель, родившийся в деревне Урусово Мензелинского района Татарстана, стеснялся называть имя своей имя своей «малой родины». Ему все казалось, что такое название идет от слова «русский», что его, как националиста, не могло не коробить. Когда я высказал предположение, что Урусово, должно быть, от ногайского «ырыс» (т. е. «воинственный» или «удачливый») этот писатель, непомерно гордившийся своими мнимыми предками — булгарами, так разволновался, что я уже раскаивался в своих «просветительских опытах».

Но все-таки не устоял в своих намерениях. В следующий раз я опять спросил уже у другого писателя — уроженца села Дубъяз Высокогорского района республики: не знает ли он смыслового значения в имени своего села? После короткого размышления он с достоинством ответил, что, конечно, знает: название состоит из двух слов — «дуб» и «вяз». И пояснил с видом знатока: в их местах всегда росли эти породы деревьев. Я оторопел, но, спустя некоторое время, обратился все по тому же вопросу к ученым Института языка, литературы и истории Академии наук Татарстана. Ведущий специалист по исторической грамматике «рассеял» мои сомнения буквально таким образом: значение частицы «дуб» пока не установлено, а что касается «яза», то это, конечно же, — «весна».

Между тем достаточно было заглянуть в толковые словари тюркских языков и прояснялось, что слово «яз», например, по-древнетюркски — это поле. А из ногайского в основном говора дубъязских крестьян, которые «дуб» в названии своего села непременно произносят в виде «теп», я понял: речь идет об основном поле, где был заложен населенный пункт. Дубъяз (Тепъяз) — Основное Поле.

3.

Процитированные нами в начале главы слова великого Бердяева, сказанные им в момент осознания приближения «времени грандиозного исторического перелома», как никогда становятся понятными сейчас, когда раскрылась псевдонаучность «материалистического понимания истории», окончательно рухнула «теория прогресса», в силу которой верилось, что будущее всегда совершеннее прошедшего, что человечество восходит по прямой линии к высшим формам жизни. А в контексте продолжения темы исследования, становятся понятными и причины геополитических изменений и той катастрофы человеческого духа в Евразии, которые наблюдались на протяжении всего XIV века.

Но вначале вспомним, что случилось именно в том веке с непоколебимой, казалось бы, твердыней православия Византийской империей. Попытаемся понять побудительные мотивы перехода благополучного в христианстве хана Золотой Орды Узбека в мусульманство. Как обосновать неожиданное для всех соседей возвышение Москвы при Иване Калите и его преемниках? Чем объяснить никем и ничем неудержимое наступление главы сельджуков аль-Гази на запад, основавшего Османскую империю? А падение династии Юаней в Китае, появление на исторической арене никем неведомой доселе Литвы, и в то же время явная деградация культуры (духовной и даже материальной) в Западной Европе и т. д. и т. п.? Уж очень грандиозными были изменения с 1330-х годов и в последующие десятилетия в Евразии...

За это время успело народиться на свет четыре-пять поколений в прямом смысле «очумелых» людей, которым и осмотреться вокруг себя было недосуг. Речь идет о беспрецедентной вспышке чумы, дошедшей до Золотой Орды и Руси только в 40-50-х годах XIV века, а более южные и юго-западные страны захлестнувшей еще раньше из-за их неудержимой тяги к торговым отношениям. «Черная смерть» (такое название получила та беспрецедентная по масштабам и последствиям эпидемия) приходила во все известные в то время страны через портовые города. А свой путь она, неладная, начала в Китае в 1331 году.

Чума, слава богу, обошла в основном Московию, Литву и дальние улусы Золотой Орды главным образом, как я полагаю, из-за их относительной замкнутости и отсутствия в них портовых городов, но заметное влияние имела и здесь, хотя бы в виде отголосков. Опустели Сарай, Увек, Болгар-на-Волге и другие золотоордынские города. Эпидемия практически свела на нет все те успехи в культурной и хозяйственной жизни, в развитии мирного сотрудничества с соседями, которые были достигнуты при хане Узбеке, с одной стороны, и Иване Калите,— с другой. Страшная беда, избрав свой начальный путь от Ургенча к Сараю и крымской Кафы к северному Причерноморью, прошла было мимо Руси, но несколько позже застучала костлявой рукой и в слюдяные окна Новгорода и Пскова. В числе жертв оказались митрополит Василий Новгородский, сам великий князь Семион Гордый*1.

Опять были разорваны связи между северо-восточными и юго-западными русскими княжествами. Смута и хаос охватили все золотоордынские улусы. После неожиданной смерти хана Бердибека (1359) за последующие двадцать лет на престоле побывало, сменяя один другого, 25 (!) претендентов на власть в Золотой Орде. Некоторые из них царствовали всего по несколько месяцев, а то и недель. Конец света, и только! Сын бежал от отца, сотенный бек шел против тысячника; хозяевами дорог становились шайки ушкуйников, сообщества казаков-дезертиров и беглых холопов. Народы и племена, окончательно сбитые с толку, не зная кому служить и кому присягать, разделялись на части и группы, подпадали в зависимость более благополучных соседей — поляков, турок, шведов...

Волны эпидемии то утихали, то взъерошивались вновь и прокатывались по разным местам вплоть до начала XV в. Одновременно, примерно с 1330-х годов, в течение почти двух десятилетий повсеместно наблюдалась засуха, откуда-то налетали тучи саранчи, горели леса. Вот и говори после этого: не бывает Божьей кары...

Особенно пострадала от чумы Западная Европа, откуда «черная смерть» унесла с собой 25 (!) миллионов человек. Кроме грандиозного разрыва политической, социальной и экономической жизни в результате катастрофического и широко распространенного «обезлюживания» больших территорий, повсеместно сказывались другие, менее очевидные последствия, также связанные с этим стихийным бедствием. Одно из них — упадок латинского языка как литературного. Это обстоятельство было прямым результатом размывания образованного слоя населения, который в средневековый период обычно ассоциировался с городским религиозным классом. Другим значительным последствием «черной смерти» была технологическая регрессия. Как чтение и письмо в качестве приобретенных навыков были поражены быстрым и широкомасштабным упадком в образованном слое, так же и ремесленные знания и навыки пострадали в результате параллельного резкого снижения уровня производства в городах.

4.

В условиях Золотой Орды эти процессы тоже наблюдались, но усугублялись здесь еще дезинтеграцией централизованной власти, последовавшей после смерти хана Бердибека. А для Московской Руси, в силу ее относительной изолированности от основных районов разгула «черной смерти», такая ситуация оказалась благоприятной для экономического и культурного роста. Трудно сказать — какая из двух бед, разделенных столетием, была хуже для Восточной Европы: нашествие Батыя или чума середины XIV века. Беда не бывает хорошей. И в головах тех, для кого история — всего лишь декорация, не может возникнуть такое сопоставление. Мы же обращаем внимание вот на какой момент.

За минувшее столетие ужасы монголо-татарского нашествия, если и не были забыты вовсе, то достаточно притупились, постепенно сгладились. Уже давно не держали обиды на Сарай и русские князья северо-восточных земель, обобщенно называемых ордынцами Русским улусом. Особенно выдвинулся в рассматриваемый период Иван Данилович Калита — погодок и «преданный брат» ордынского Узбек-хана. Кстати, и прозвище свое Калита (от тюрк.: «калта» — нечто вроде портупеи, пояса, отделанного серебром, а вовсе не «денежный мешок», как говорят старые сказки) он привез из Сарая, где воспитывался, а позже, став во главе Москвы, часто обивал пороги ханского дворца.

Впрочем, в средневековой Руси быть на короткой ноге с половцами, а затем — с ордынцами не считалось позором, наоборот — удачей и большим везением. Гордились этим и Александр Ярославович (Невский), а после Калиты — Дмитрий Иванович (Донской) и многие другие великие русские князья. Но Иван I в этом отношении, кажется всех опередил. Чтобы во время, а то и досрочно «отрапортовать» сюзерену о сборе ясака со своих подданных, он лез из кожи вон, сек своих братьев по вере плетьми, грозил посадить на кол, а когда в 1327 году население подчиненного Москве Тверского княжества отказалось было платить дань Орде, «радетель земли Русской» пошел на то, чтобы тысячи своих соплеменников отдать в неволю за тридевять земель. Сказывают, что именно из числа тверских невольников, чуть позже, в 1330 году, в Ханбалыке (ныне — Пекин) для охраны императора из рода чингизидов был сформирован русский гвардейский полк *2.

А доверчивый и простодушный Узбек-хан тем временем пытался «по-хорошему» уладить дрязги и раздоры оставшихся без удела княжичей или претендующих на великое княжение многочисленных наследников большого Гнезда. От ходатаев, просителей и подстрекателей тогда не было отбою. Своими братьями были убиты в Орде князь тверской Михаил Ярославович, внук Александра Невского — великий князь владимирский Юрий Данилович. Там же происходил дележ Великого княжества Владимирского, а Узбеку пришлось уступить домогательствам суздальского князя Константина Васильевича на территории нижнего Новгорода и Городца-на-Волге*3.

Нет, не удалось Узбеку смягчить нравы того времени, да и предписания Корана золотоордынскому обществу были мало понятны. Если русским князьям, познавшим горечь унижений, идея объединения вокруг имени Христа-Спасителя, идея, выстраданная веками, начинала работать на укрепление государственности, то условия военной демократии, порождающие культ личности и силы, вовсе не способствовали закреплению в умах ордынцев, какой-то ни было идеи. Несторианство, поддерживаемое обычно с востока, в связи с губительной эпидемией уже само кричало о помощи, а ислам еще не успел укорениться на Волге.

Эпидемия как стихийное бедствие, конечно, не раскладывало людей по полочкам этнической принадлежности и религиозным верованиям. Она одинаково жестоко косила всех, опустошив полмира. И, тем не менее, факт остается фактом: всесокрушающее стихийное бедствие середины XIV века, одинаково губительное для всех народов Европы, как это ни парадоксально, стало толчком для ускорения центростремительных сил, в одной среде, и центробежных,— в другой. Географическое положение, климат страны в данном конкретном случае, видимо, имели большое значение. Иначе чем же объяснить вот это.

Наследство Ивана Калиты (ум. в 1341 г.), нажитое, как известно, далеко не праведным путем, в то лихолетье не было растащено по углам, наоборот — приумножено его ближайшими преемниками, тогда как сыновья и внуки современника Калиты — «просвещенного» Узбек-хана (ум. в 1341 г.), оказавшись в сложнейшей ситуации «смутного времени», думали только о том, как выжить. Волны эпидемии чумы достигали Золотой Орды в 1345-46, 1349, 1352-53, 1360, 1364-66, 1374 годах, и в последний раз в XIV веке чума поразила Сарай в 1396 году. Вот вам и причины начала распада Золотой Орды и «внезапного» возвышения Москвы.

5.

Многие авторы, писавшие о Золотой Орде, связывали ее ослабление со второй половины 14-го столетия с насаждением здесь ислама. Это событие действительно не укрепили империю. Распространение ислама в улусах и в самом деле шло туго, наталкивалось на сопротивление ногайства. Пользуясь неразберихой «смутного времени», отдельные татарские казачьи отряды поступали на службу к литовским и русским князьям, а то и шли к турецким султанам. Наиболее дерзкие тысячники и «обиженные» сановники, покинув Сарай, самовольно захватывали «ничейные» земли и создавали свои собственные княжества. Так, на части территории Билярского (Булгарского) улуса в 1361 году обосновался золотоордынский эмир Булат-Тимур, в том же году в верховьях реки Пьяны на мордовских землях объявился Секиз-бей, которого вскоре вытеснил более удачливый князь Тогай (Тукай). Обострились межэтнические и межклановые противоречия между Волгой и Уралом, где подспудно готовились к выделению в самостоятельную Ногайскую Орду мангыты и найманы.

К началу завоевательных походов Тамерлана, одной из целей которого было насильственное внедрение ислама во всех улусах Золотой Орды, в Болгаре-на-Волге, например, уже не оставалось людей, знающих правильный распорядок совершения намаза*4. Это обстоятельство объясняется, на наш взгляд, не столько естественным сопротивлением населения исламу (например, переписку и делопроизводство еще несколько десятилетий спустя после смерти хана Узбека продолжали вести на кипчакском языке с использованием уйгурского алфавита*5, сколько резким снижением образовательного уровня в золотоордынском обществе из-за невозможности поддержания связей с несторианскими культурными центрами, с одной стороны, и арабским востоком,— с другой. Специалисты даже отмечают глубокие изменения в языке богослужения того времени, смену письменных стилей. Особенно в улусах, тяготеющих к независимости от центра.

Так, профессор Висконсинского университета (Мэдисон, США) Юлай Шамиль (Shamiloglu; автору этих строк довелось встретиться с ним и беседовать в стенах Таткнигоиздата во время пребывания ученого в Казани в 1988 году) в результате длительных исследований языка эпиграфических памятников Среднего Поволжья приходит к выводу, что исчезновение т. н. волжско-булгарского языка, «ближайшим современным родственником которого является чувашский,., связано с ''трудным временем» в Золотой Орде» («Идель», 1994, № 9-10, с. 50). И далее американский ученый пишет: «... необычно высокое число возведенных в 1357 году надгробий могло бы служить само по себе обоснованием факта, что примерно в это же время через территорию Волжской Бугарии прошла катастрофическая волна эпидемии. Описываемое мной явление, касающееся волжско-булгарских надписей, имеет современную параллель на другом конце Евразии, а именно в судьбе сирийских и турецких надгробных надписей, исполненных в сирийской графике и обнаруженных возле Иссык-куля. Хорошо известно, что эти надписи, принадлежавшие несторианско-христианским погребениям, являются важным источником по изучению вспышки бубуонной чумы в этом сообществе в 1338—1339 годах. Действительно, имеется необычно большое количество надгробных камней времени этих двух лет, исчисляемых десятками, на некоторых из них на сирийском языке написано, что покойный умер от чумы... Я мог бы доказать, что не является просто совпадением то, что несторианские надгробия в сирийской графике прекратили существование вскоре после этого времени...» (Там же, с. 51).

Очевидно, с этими событиями можно увязать и деградацию в Золотой Орде несторианства в целом, ибо эта религия в основном, как указывалось, поддерживалась странствующими монахами. А пути этих странствий были прерваны.

6.

Теперь становится понятным и тот синкретизм, который был присущ религиозному мировоззрению жителей села Янсувары и отразился на их обрядах захоронения XIV-XV веков, когда там появились ногаи. Сами они, переживавшие тогда смятение и упадок духа, должно быть, как никогда заинтересованно искали точки непосредственного соприкосновения с небесными силами. Ведь «смутные времена» всегда, как мы знаем (а кое-какие процессы, с ними связанные, наблюдали лично), превращаются в драму взаимоотношений между Богом и человеком.

Расщепленность души и двоеверие, которое на определенных этапах развития общественного сознания свойственно всем народам мира, в силу объективно сложившейся исторической судьбы ногаев-кряшен, в их среде затянулось на века, а кое в чем сохранялось и в новейшее время. Так, в тех же Янсуварах еще в середине 1960-х годов было зарегистрировано массовое языческое моление во имя дождя*6 (Татары Среднего Поволжья и Приуралья — М., 1967, с. 363). Ну, а если говорить о временах более удаленных от наших дней, то можно утверждать, что православными тогда кряшены были только чисто внешне. Например, кряшенский поэт середины XIX века Яков Емельянов в стихотворении «Почитание знахаря» (это, пожалуй, единственный в своем роде случай, когда поэт, сам будучи православным священником, восхваляет языческого жреца и говорит о «преимуществах» дохристианских верований) писал о том, как после смерти знахаря его решили похоронить по-православному. Но душа умершего не раз являлась во сне участникам похорон, проявляя недовольство. Наконец знахарь «воскрес» и предал себя сожжению на костре (Емельянов Я. Е. Стихи на крещено-татарском языке. - Казань, 1879). Нет сомнений в том, что Я. Емельянов, получивший академическое образование и готовивший себя к миссионерской деятельности, глубоко изучил верования своих предков, и выбор в пользу «преданию огню» был сделан им не случайно.

Разъезжая по прикамским селениям, Емельянов изо дня в день сталкивался с пережитками дохристианских и доисламских верований. И не только он. Из опубликованных дневниковых записей путешественников, отчетов об этнографических экспедициях, научных докладов и сообщений миссионеров XVIII-XIX веков, где находит отражение духовная жизнь населения Волжско-Камского края, в частности,— кряшен, можно составить целую библиотеку*7. Все это говорит о том, что многие татары в мировоззренческом отношении еще и тогда не далеко ушли от своих предков.

Что касается XIV-го или XV веков, то еще не порвавшие окончательно со своим несторианским прошлым и только формально усвоившие при хане Узбеке некоторые догмы ислама, ногаи-кераиты довольно легко воспринимали верования и представления своих собратьев — керчинов, с которыми исторические обстоятельства опять свели их на жизненном перекрестке. Вполне возможно, что древний обычай своих общих предков они вспомнили именно в лихолетья «божьей кары» — невиданной доселе эпидемии чумы. Все предшествующие столетия судьба играла ими как хотела. Но земное пространство круглое, как поняли они, да и время не прошло стороной: оно позволило им ощутить вечное.

7.

Однако самое время, пожалуй, установить: а существует ли какая то связь между древними и средневековыми кересами и современными кряшенами? Это чрезвычайно важно уже потому, что сегодня среди проблем межнациональных отношений нет более благородной задачи, чем установление явлений и фактов, способствующих развитию и углублению взаимопонимания между народами. Отсюда: при решении проблем происхождения тех или иных этнических единиц и этнонимов необходимо особо выделять и развивать черты, характеризующие не только общность исторических судеб отдельных народов, но и указывающие на общность природы их этногенеза. С этой точки зрения и представляет большой интерес выяснение значения этнонима «кряшен» (в природном орфоэпическом выражении — керэшеннэр).

Это самоназвание, естественно, в протяжение многих столетий их жизни, непрерывного процесса изменения среды обитания, условий существования и исторических обстоятельств не могло оставаться неизменным. Известные с начала IX века как кераиты (по некоторым источникам «керчины»), позднее — кереи (гереи), киреи (гирей), они донесли индоевропейскую корневую основу (кер — гора) своего племенного этносознания до наших дней, что нашло отражение даже в отюреченном восприятии мира в названиях некоторых населенных пунктов (Тавиле, тат.: Тау иле — Горная страна; Тауларово, тат.: Таулар — Горы), сохранившихся родовых прозвищах (Таулылар — Горные, Горцы; Кэрэйлэр, Черкаслар — варианты назв. горцев), официальных фамилиях (Тавлины, Керейтовы, русск.: Горкины), как отзвуки исторических воспоминаний о своей прародине — горной стране Керии.

Мы не оговорились, подчеркивая индоевропейский ряд в этимологии слова «керэшен». Географический центр Центральной Азии, где располагалась страна Керия, и поныне текут еще реки Керулен, Керчин-дарья, где евразийцы локализуют легендарно-таинственную Шамбалу, откуда будто бы вышли предки всех индоевропейских народов, является как раз тем местом, где Махмуд Кашгарский в 1072-74 годах впервые зафиксировал и кераитов*8. Следует также подчеркнуть при этом, что кераиты, будучи тюркоязычным племенем, вместе с уйгурами с VIII века исповедали манихейство, а X век уже встретили несторианами*9.

Много было крещеных татар и кряшен (не обязательно крещеных) со 2-й пол. XIII века во всех улусах Золотой Орды, особенно в юго-западных. Они жили своими общинами также в северо-восточных русских княжествах, имели они свою нишу и в Казанском ханстве с момента его образования. Этот факт публично признан ныне и ведущим современным татарским этнологом Д. М. Исхаковым («Восточный экспресс», 2001, 14-20 декабря) и официально «озвучен» на юбилейном собрании Института истории АН Татарстана 13 февраля 2002 года. Интересно также в связи с этим сообщение историка Д. И. Хафизова, сделанное им на международной конференции «Проблемы современной археологии» (Москва, сентябрь 2001 г.), где говорилось, что «данные археологии свидетельствуют о том, что на территории ханской Казани свободно функционировали христианские храмы, например, армянский. Обстоятельства находки чудотворной иконы (Казанской Божьей Матери — М. Г.), а также отрывочные сведения устных преданий, подкрепленные археологическими исследованиями, говорят и о действующих в мирные годы русских православных храмах, относящихся к торговым колониям российских городов» («Восточный экспресс», 2002, 11-17 января).

Нельзя также забывать о веротерпимости*10, присущей населению Золотой Орды в течение всего периода ее существования и естественным образом перешедшей в Казанское ханство, основанное выходцами из ордынского Сарая, Казыевского и Булгарского улусов.

И все же вопрос этот остается мало изученным, почти что «белым пятном» в истории. Некоторые подробности об этом будут приведены в главе «Христианство в тюркском мире». Ведь в таком позитивно-конструктивном плане сколько-нибудь серьезных научных изысканий в этой области еще не проводилось. Правда, в середине 20-х годов текущего столетия по социальному заказу правительства Татарской АССР проблемой происхождения кряшен занялся этнограф Н. И. Воробьев. Проведенные полевые исследования позволили ему опубликовать небольшую книгу «Кряшены и татары» (1929), в которой он показал, что «несмотря на наличие множества общих точек соприкосновения с татарами, кряшен все же нельзя отождествлять с ними и связывать возникновение этой этнической группы с их крещением». В частности, Воробьев столкнулся с фактом, когда жители ряда селений Свияжского кантона республики называли себя «некрещенными кряшенами» (Воробьев И. И. Казанский татары. — Казань, 1953, с. 22). Факт этот при всестороннем научном освещении уже сам по себе мог бы привести к перспективным выводам, проливающим свет на многие загадки истории средневолжского края. Однако ни сам Воробьев, ни его последователи в дальнейшем уже не возвращались к этому «курьезному случаю».

8.

Между тем вопрос о природе самоназвания и его смысловом значении оставался открытым. Чтобы наконец «закрыть» его, предпринимается попытка отождествления этнонима «кряшен» со словом «крещен». Р. Ахметьянов в своей работе «Сравнительное исследование татарского и чувашского языков» (М, 1978) находит родство слова «керэшен» с чувашским словом «хересчен», которым чуваши язычники якобы называли чуваш-христиан. В какие времена — неизвестно. В 17-томном, максимально полном чувашско-русском словаре Н. И. Ашмарина (1902-1918 гг.) слово «хересчен» не зарегистрировано.

В то время, когда с конца XIX века шли усиленные поиски природного, первоначального самоназвания татарского народа, в последние годы стал входить в научный оборот нелепый термин «татары-кряшены», искусственно выдуманный в тиши кабинетов. Ни один народ не берет и не брал себе в качестве самоназвания имя, данное ему извне, если в нем содержались элементы характеристики. А этноним «кряшен», если допустить, что он восходит к русскому слову «крещен», — это уже характеристика. Русский, будучи сам христианином, крещеным, не мог назвать «крещеным» инородца, имея в виду его национальную принадлежность. Ну, может быть, чтобы противопоставить кряшен себе, так могли назвать их татары-мусульмане? Но это невероятно, хотя бы потому, что у татар для обозначения крещенного человека имеются прилагательные «чукынган», «чумылган», а иноверца вообще — «кяфер». Так что в заимствованном, к тому же и деформированном до неузнаваемости русском слове «крещен» татары не нуждались.

Широко распространенные в прошлом и часто встречающиеся в специальной литературе термины «крещеные татары», «крещеные чуваши», «крещеные буряты» и т. д. — это всего лишь профессионализмы из арсенала миссионеров. И почему, скажите мне, ни крещеные чуваши, ни карелы, ни калмыки, ни осетины, ни буряты, ни коми, ни марийцы, ни мордва, ни якуты, ни удмурты, ни хакасы, ни алтайцы — никто из «инородцев», обращенных в православие в полном составе или частично, не принял слово «крещен» в его любом деформированном виде как самоназвание и только крещеным татарам оно очень понравилось?

Тут уместно было бы обратиться к этнопсихологии — отрасли знания, которая у нас еще слабо разработана. Ведь может показаться, что «добрым именем» христианина не могли гнушаться язычники, которые якобы принимали крещение добровольно. Но ни о каком «доброволии» не могло быть речи и при крещении Руси. Даже невозможно предположить, чтобы предки великороссов, когда-либо называли себя «крещенами», имея в виду свою этническую принадлежность. Вчерашнему язычнику, крестившему по принуждению, гордиться отказом от веры своих отцов не пристало. Между тем термин «крещные татары» знаком русскому человеку уже с середины XIII века. Христианами были сыновья первых ордынских ханов Батыя и Берке*11. Признана преподобной дочь Ногая (Иесу) *12.

Для перечисления подобных фактов с изложением событий, при которых все это происходило, потребовались бы десятки томов российской истории. Но такая задача нами не ставится, поскольку она выходит за рамки исследования. Тем более что было бы большой натяжкой считать кряшен за прямых потомков тех первых православных татар. Под именем кряшен здесь мы подразумеваем ту часть татарского этноса, которая «никогда не исповедала ислам и, если какое-то время находилась под его воздействием, то этот период был весьма непродолжительным и не оставил в укладе их жизни никакого следа» (Воробьев Н. И. Кряшены и татары. - «Труд и хозяйство», 1929, № 5).

9.

Существует мнение, что в результате христианизации и русификаторской политики царизма по отношению к татарам, из них сформировались две группы кряшен: т. н. «старокрещены» и «новокрещены». Будто бы старокрещеные татары — это те, которых крестили сразу же по взятии Казани или, во всяком случае до организации т. н. «Новокрещенской комиссии» (1731), а новокрещеные появились только в средине XVIII в. Это не так. В документах XVI—XVIII вв. термин «старокрещеные татары» вообще не встречается, хотя еще в писцовых книгах 1560-х годов указываются татарские селения, иногда с именами и фамилиями землевладельцев, в которых имелись церкви уже во времена Казанского ханства. И тогда всех крестившихся татар называли «новокрещенами»*13.

Между тем известно, что сразу же после взятия Казани в октябре 1552 года довольно значительное количество защитников города, прежде всего хан Едигер и его ближайшее окружение, чтобы сохранить привилегии, изъявило желание принять православие и превратилось в «новокрещенов». Большинство из них со временем обрусело. Тогда же по обстоятельствам приняли православие многие из военнопленных, очень скоро призванных к участию в Русско-ливонской войне, затянувшейся на десятилетия.

Понятно, что смена веры в таких условиях не приводила к перемене внутренних убеждений человека и, как правило, не закреплялась в последующих поколениях. Почти все «новокрещены» после того, как от Екатерины II последовал указ о том, «что как Всевышний Бог на земле терпит все веры, языки и исповедования, то и Ея Величество, из тех же правил сходствуя, Его святой воле всем поступать изволит» (Материалы по истории Татарии, с. 247), в разные годы «отпали» от православия. Мало того, в связи с возрастанием напряженности между Россией и Османской империей, усилением антифеодальных волнений среди нерусских народов Поволжья и Приуралья с начала XVIII века под влиянием мощной агитации мусульманского духовенства в мире ислама оказывались не только «новокрещены», но и многие «старокрещенские» селения. Некоторые из них, иногда целыми волостями, «отпадали» в мусульманство.

Самое же интересное, пожалуй, в том, что в такое время ислам принимали целыми поселениями чуваши, марийцы, удмурты, мордва и даже русские (Материалы по истории Татарии, с. 235). Надо полагать, это были такие русские населенные пункты, жители которых владели татарским языком, а сами поселения находились в окружении татарских деревень. Ну, а отдельным русским семьям, особенно ремесленникам (кузнецам, пимокатчикам и др.), жившим непосредственно в татарских общинах, как говорится в таких случаях, сам Бог велел.

Могут спросить, а каким образом происходило такое «отпадение»? Меня самого интересовал этот вопрос, но длительное время не мог понять: как вчерашний кряшен, который существенно отличался от татарина-мусульманина и своей одеждой, и внешним видом (скажем, прической или формой бороды), и даже походкой, при «отпадении» в одночасье превращался в совершенно другого человека? Наконец при откровенном разговоре с непосредственным участником такого процесса я узнал следующее.

Под влиянием «задушевных бесед» с муллами (часто в этой роли выступали агенты Турции), которые очень доходчиво на родном языке рассказывали о «преимуществах» ислама — якобы «исконной вере отцов», в душу кряшена вкрадывалось смятение. Он начинал вслушиваться в разговоры на эту тему своих односельчан, при случае приобретал какую-нибудь книжку о мусульманстве, украдкой почитывал ее. И так исподволь, сомневаясь и глубоко переживая, он внутренне готовился к смене вероисповедания. Когда намерения постепенно переходили в решимость, кряшен готовил для себя мусульманскую одежду, прятал ее куда-нибудь подальше от посторонних глаз и ждал момента.

Такой момент наставал, как правило, в связи со значительными событиями всероссийского масштаба: объявлением русско-турецких или русско-персидских войн, восшествием на престол нового государя-императора, началом крупных реформ, революциями и т. д. Особенно массовый характер приняло «отпадение» в середине 60-х годов XIX века, когда от православия отказывались кряшены целых уездов, например, Тетюшского в Казанской губернии и Буинского — в Симбирской губернии. А в 1905—1907 годах только в Казанском, Лаишевском и Мамадышском уездах в магометанство отпало еще свыше 50 тысяч человек.

Но вопрос в каждом конкретном случае решался на месте, на тайном сходе лидеров деревни или села, обычно ночью. Все зависело от соотношения сил на сходе, от того, в чьих руках находилась неформальная власть в населенном пункте, на чьей стороне был староста. Если, например, в том или ином селе было много людей открытых профессий (ремесленников, перекупщиков, мелких торговцев и т. д.), которым часто приходилось выезжать на сторону, тесно общаться с мусульманским населением края, то, понятно, такое селение было более склонно к «отпадению». И, наоборот, — если в селе была школа, в нем жили учителя, урядник, волостные чины, выходцы из него находились на государственной службе в городах, учились в средних и высших учебных заведениях, то оно оставалось «верноподданным».

10.

Здесь следует заметить в связи со сказанным, что некоторые авторы, говоря о ходе христианизации нерусских народов края, делают упор на насильственных методах ее проведения. Разумеется, смена веры не происходила без душевных страданий для человека, без глубоких переживаний. Надо признать и то, что человек мог пойти на это, лишь оказавшись в безвыходной ситуации. Но историкам необходимо конкретизировать такие случаи: когда, где и при каких обстоятельствах это имело место. Если речь идет о времени правления Софьи Алексеевны до восшествия на престол императрицы Екатерины II, то в этом случае действительно можно говорить о жестких мерах при христианизации народов.

Однако мы знаем, что, нельзя сформировать убеждения с помощью насилия и страха. Стойкость в вере сама предполагает определенные лишения и самоограничения в земной жизни. И это понимали государственные и церковные мужи в XVI веке. К насилию над человеком прибегали только тогда, когда ставился вопрос «или-или», когда выдвигалась задача кого-то «догнать и перегнать».

Такую сверхзадачу, как известно, поставил перед собой Петр I. Именно при нем начались самые жестокие гонения на человека, применялись самые изощренные методы насилия при крещении «инородцев». И каков же результат? При первой же возможности «новообращенные» массами стали «отпадать» от православия...

Но в Золотой Орде, как мы знаем, правители никогда не ставили религию во главу угла. Традиции веротерпимости в полиэтническом ордынском обществе перешли при распаде империи в обыденную жизнь населения новых территориальных образований, возникших на развалинах старого государственного устройства. Так, в первой половине XV — середине XVI вв. казанские татары, конечно, уже обладали определенным общественным сознанием, но поддерживалось оно лишь социальной психологией, основанной на традициях. А общественная идеология, которая в Казанском ханстве тогда только формировалась, не включала еще в себя в полной мере религиозное мировоззрение. Значительная часть, если не большая, татар носила еще по-старинке языческие имена и родовые прозвища. Поэтому говорить о монолитности убеждений, мировоззренческом единстве всего населения ханства, всех татар того времени не приходится.

Обращают на себя характерные имена*14 весьма влиятельных персон и наиболее активных жителей даже столичного города Казани в последний период существования ханства: Епанча, Сунчэлей-мурза, Кибяк, Кощак-мурза, Явуш-мурза, Бурнаш-оглан, Чапкын Отучев, Шунак, Камай, Купай, Девляк, Чура Нарыков, Зайнаш, Юлбарс Ростов, Шамай, Кадыш-батыр и т. д., где нет и намека на что-то мусульманское*15. Множество сотен подобных «татарских» имен простолюдин зафиксировано также в первых после взятия Казани «Писцовых книгах».

Хотя господствующей религией на Средней Волге был ислам, мусульманство здесь было относительно молодо и с самого начала распространения сталкивалось с многоукладностью жизни и традиционными верованиями этнически различных групп населения региона. Эти особые региональные условия и привели к тому, что у местных мусульман постепенно выработалось довольно гибкое, веротерпимое религиозное сознание, определяемое ныне как «поволжский ислам».

Но это вовсе не значит, что духовный мир татарина в начале целенаправленной миссионерской работы в период христианизации представлял собой «мягкий материал» для придания нужной формы, являлся белым листом бумаги, который предстояло всего лишь заполнить определенным содержанием. Миссионеры и ученые-этнографы, с конца XVIII века в разные годы побывавшие среди кряшен, отмечали присущее им повышенное чувство достоинства, их прагматизм, стремление к нравственному совершенствованию и в то же время весьма критическое отношение с их стороны к всякого рода наставлениям и поучениям*16. Эти особенности в характере кряшена были давно отмечены и татарами, воспринявшими начала ислама. Всех своенравных, стойких в своих убеждениях, упрямо цепляющихся за «свое» и сопротивляющихся нововведениям последние называли «Ташкирмэн керәшене»*17.

__________

1 См. об этом: Марков С. Н. Земной круг. - М, 1976.

2 Cм.: Марков С. Н. Указан, работа, с. 97.

3 Cм.: Кучкин В. А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X-XIV вв. - М, 1984, с. 199-231.

4 Cм.: Кучкин В. А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X-XIV вв. - М, 1984, с. 199-231; см.: История Татарии в материалах и документах. М., 1937, с. 42-45.

5 См. об этом: Усманов М. А. Жалованные акты Джучиева улуса XIV-XVI вв. - К., 1979, с. 112.

6 Татары Среднего Поволжья и Приуралья — М, 1967, с. 363.

7 См., например: Гаврилов Б. Г. Погребальные обычаи и поверья старокрещенных татар. - «Известия по Казанской епархии», 1879, № 9; Георги И. Г. Описание всех обитающих в Российском гос-ве народов, их житейских обрядов, обыкновений, одежд, жилищ, украшений, забав, вероисповеданий и др. достопамятностей. Части 1 и 2,- СПБ, 1799; Катаное Н. Ф. Народные лечения у башкир и крещеных татар Белебеевского уезда Уфимской губ. - ИОАИЭ, т. XVI, вып. 1; Максимов СМ. Остатки народно-татарских (языческих) верований у нынешних крещеных татар Казанской губ. — Известия по Казанской епархии», 1876. № 19-20; Матвеев С. М. Свадебные обычаи и обряды крещеных татар Уфимской губ. - Казань, 1896; он же. Гадание на кольцах у крещеных татар — ИОЛИЭ, т. XXIII, вып. 1; он же. Гадание посредством веретена у крещеных татар Уфимской губ. - ИОАИЭ, т. XV, вып. 2; Софийский И. Заговоры и заклинания крещеных татар Казанского края. - Казань, 1878 и т. д.

8 См. его многократно переизданные карту расселения тюркских племен и «Словарь тюркских наречий».

9 См.: Гумилев Л. Н. Степная трилогия. - М, 1993-94.

10 Веротерпимость в Золотой Орде благодаря новейшим исследованиям, особенно евразийцев, стала признанным фактом истории. Веротерпимость лежала в основе их язычества. Так, когда монах Рубрук пытался убедить великого хана Мангу принять христианство, последний ответил ему: «Мы, монголы, веруем, что есть единый Бог, которым мы живем и которым умираем... Но как Бог дал руке многие пальцы, так дал людям многие пути (к спасению) ; вам Бог дал писания..., а нам дал волхвов, и мы делаем все, что они приказывают нам, и живем в мире» (В. Рубрук. Путешествие...,1957). «С какою полною терпимость относились ко всем верам великие ханы каракорумские в продолжение недолгого существования великого ханата, — писал еще известный историк Русской церкви Е. Е. Голубинский,— с такою же полною терпимостью к нашей русской вере или к нашему православному христианству относились ханы золотоордынские в продолжение всего, очень долгого господства их над Россией». — Лит.: «Богословский вестник», 1893, № 7; «Родина», 1997, № 3-4 (спецвыпуск) — (см.:М. Г. - КРЛ, с. 96).

11 Сартак Батыевич (ум. 1257 г) после отца занимал ордынский престол и имеются сведения, что он был зятем великого князя владимирского Александра Ярославовича (Невского) ; Петр Беркович (ум. 1290 г.) был окрещен в Ростове Великом архиепископом Кириллом. Приняв православие, все свое имущество раздал нищим. Тогда же он женился здесь на православной татарке, сестре Феодоры, бывшей замужем за князем ростовским Глебом Васильевичем. За праведную и благочестивую жизнь канонизирован Русской Православной Церковью в лике святых под именем Петр Ордынский (Веселовский С. Б. Ономастикой. - М, 1974; Полн. правосл. -богосл. энцикл. словарь. Том II. - М., 1993).

12 Анна Иесовна (ум. 1289 г.) — супруга ярославского князя Федора Ростиславовича (Черного). Обстоятельства женитьбы его на Анне нашли отражение в Симоновской летописи (1277). Князь вместе с Ногаем участвовал на стороне татар в походе на «славный град Ясьскый дедяков... Царица же (жена Ногая — Ефросинья Михайловна — М. Г.) его вельми любляше и хотяше за него дщерь свою даты... Посла царь (Ногай — М. Г.) к патриарху в Царьград с писанием, еже бы от него получить благословение дщери его... И многие церкви построил в Орде..» Анна и Федор причислены к лику святых. Факт этот запечатлен в ряду житийных икон XIV в., хранящемся ныне в Ярославском музее-заповеднике (Полубояринова М. Д. Русские люди в Золотой Орде. - М., 1978; «Родина», 1997, № 3-4).

13 См.: Можаровский А. Изложение хода миссионерского дела по просвещению казанских инородцев с 1552 по 1867 г. - К., 1878, с. 24.

14 Фамилии в обиходе татар того времени отсутствовали; их заменяли родовые или уличные прозвища и лишь изредка — имена отцов в родительном падеже.

15 См.: Алишев С. Х. Казань и Москва: межгосударственные отношения в XV-XVI вв. - К., 1995.

16 См.: Георги И. Г. Описание всех обитающих в Российском государстве народов, их житейских обрядов, обыкновений, одежд, жилищ, украшений, забав, вероисповеданий и др. достопамятностей. -М., 1799; Максимов С. Остатки народно-татарских верований у нынешних крещеных татар Казанской губ. - «Изв. по Казанской епархии», 1876, № 19-20; Юзефович М. В. Христианство, магометанство и язычество в вост. губерниях России. — «Русский вестник». 1883, март; Чичерина С. В. О приволжских инородцах. - С-Пб., 1906 и др.

17 Этот фразеологизм, превратившийся в присловье и нашедший широкое применение в среднем диалекте тат. языка, имеет историческое объяснение. Ташкирмэн (mam.: Каменная крепость, город) — название старинного кряшенского села, расположенного в низовьях Меши, недалеко от соврем. Лаишева. По достоверным историческим источникам, ташкирменцы являлись первостроителями этого города на Каме и уже в 1557 году были зафиксированы как «новокрещеные татары». Не имея в соседстве никакого другого кряшенского поселения (ближайшая д. Толкияз расположена в 40-45 км), тесно окруженные исключительно русским населением, они сохраняют свою самобытность, остатки наиболее древних верований, особенности говора и обрядности. Удивляет такая же приверженность к традиционному укладу жизни у жителей Бигэшевского куста сел и деревень нынешнего Менделеевского р-на РТ. Здесь, как известно, никогда не было своих церквей и часовен, хотя в окрестностях — тесное кольцо русских поселений. Бигэшевцы, пожалуй, первыми из татар вообще, непосредственно познакомились с фабрично-заводской жизнью, но более других поныне сохраняют свое «кряшенское лицо», бережно относятся к традиционной одежде, хорошо помнят манеру исполнения песен и танцев своих дедов и т. д.

 

Разделы:
  • 3600 просмотров